Русские своих не бросают. Четвертая книга о Серой Мышке

Василий Иванович Лягоскин

Афганистан, 2001 год… Для советских офицеров, попавших в плен, но не изменивших Родине, эта война еще не закончилась. А их пытаются вовлечь в другую, тайную – грязную и кровавую, – в которой нет никаких правил, кроме одного: «Убей врага, или он убьет тебя». Главная цель, которую ставят заокеанские нелюди, не жалеющие даже своих сограждан, – очернить Россию. – Ну что ж, господа, – решает Серая Мышка, вступая в новый бой, – вы сами предложили это правило…

Глава 2. Иерусалим. Старый город

Майор Давид Гаршвин. Штурм

О том, что в самом сердце израильской столицы, в Старом городе, свила гнездо террористическая группировка, майор узнал за пятнадцать минут до штурма. Откуда об этом месте узнало соответствующее подразделение Моссада, Давида совершенно не волновало. А вот то, что происходило вокруг дома с двухтысячелетней историей, при штурме которого ему никто не позволил бы использовать активные средства вроде кумулятивных зарядов и светошумовых гранат, ему знать было просто необходимо. Конечно, эти самые пятнадцать минут ограничивали его возможности. Единственное, что удалось узнать его ребятам, а прежде того умельцам из Моссада, которые оттеснили цепь полицейских так далеко, как только могла позволять ситуация и пробежались по квартирам, окна которых выходили на подъезд дома «Х», это возможное осложнение. Оно было связано с женщиной, арабкой, которая вошла в этот дом за пару минут до того, как его взяли в плотное кольцо.

Сам Гаршвин ее не видел, но сейчас почему-то был уверен, что эта арабка может привнести что-то непредвиденное в план, который уже сложился в его голове. Впрочем, точно такой же сложился бы и в любой другой спецназовской голове, потому что план был типовым, отработанным в бесчисленных тренировках и, уже не один раз, в боевых условиях. Единственным отступлением от отработанных до автоматизма действий был категорический запрет на использование в этом районе взрывчатых веществ. Поэтому вместо заряда узконаправленного взрыва, который должен был вышибить толстую деревянную дверь, изготовленную явно не одно столетие назад, его самый надежный помощник, сержант Шломо Мосс, держал в руках кувалду устрашающих размеров.

Сержант сейчас довольно ухмылялся, и Гаршвин догадывался, что принесло ему нечаянную радость. Шломо, выходец из России, любил как раз вот такие силовые, устрашающие методы подавления. Майор не сомневался — представься такая возможность — сержант своей кувалдой и по черепам террористов прошелся бы играючи, не моргнув глазом. Но сейчас тяжеленная болванка на железной же рукояти была нацелена в точку, где в гнезде, выдолбленном когда-то неизвестным арабским мастером, поблескивал вполне современный замок.

Майор наконец дождался сигнала, который сегодня прозвучал как противный писк зуммера в наушниках радиосвязи и тронул рукой плечо Мосса. Сам же предусмотрительно отошел чуть в сторону, за пределы молодецкого размаха. Он сейчас тоже улыбнулся — представил себе, как зловеще, и одновременно радостно ухмыльнулся сержант, опуская кувалду на замок. Этот звук — жалкий треск дерева и стали — майор слышал не раз. Только сейчас он прозвучал как-то иначе; словно через совсем короткий миг после первого удара раздался еще один, более смачный.

— Так лопаются кости, — успел подумать он, — в том числе человеческие.

Мимо него, и мимо застывшего на краткие мгновения Шломо потекли стремительные живые ручьи — это его, Давида, орлы растекались неудержимым потоком по квартире.

— «Чисто», «Контроль», «Двести», «Двести», «Двести», — принимал он короткие доклады, вступая в логово террористов внешне совсем неспешно, а на самом деле именно в том темпе, который тоже был отработан тысячекратно, — «Триста»!

Он услышал последний возглас, произнесенный одним из бойцов в микрофон чуть громче остальных, и двинулся в ту сторону, в комнату с правой стороны по ходу движения. За ним, словно телохранитель с кувалдой на плече, шагал сержант. Внешне такой же неторопливый, как командир, он мог преобразиться в доли секунды — стать стремительным и неудержимым. Именно он, самый старший в группе, предложил такие кодовые слова для обозначения мест мертвого и не совсем мертвого груза.

— Так мне с Афгана привычней, — заявил он майору, тогда еще капитану, четыре года назад — когда группа только формировалась.

Гаршвин знал, что его самый опытный и надежный боец успел повоевать — еще в юности, тогда советской. Это, быть может, и стало решающим при зачислении сержанта в элитный отряд.

Теперь Шломо с удивлением, легкой брезгливостью и заметной гордостью перешагнул через труп человека, который опосредствованно (через толстую деревянную дверь) познакомился с его кувалдой. Боевик лежал, широко раскидав руки-ноги в коридоре и устремив к потолку незрячие глаза неестественно красного цвета.

— Неудивительно, — подумал майор, который уже перешагнул через это препятствие, вызвавшее у него лишь недоумение, — получить кувалдой по уху — так все мозги из черепа выплеснутся. Зачем только он свое ухо к двери приложил — хотел определить, сколько врагов скопилось на лестничной площадке?

Последняя мысль заставила его чуть заметно поморщиться — майор был уверен, что никто в квартире не слышал приготовлений к штурму. О том, что именно это — отсутствие всякого шума за дверью и окнами, и могли насторожить кого-то, он не подумал. Не успел, наверное, потому что шагнул, наконец, в комнату, и сконцентрировался на новых персонажах — лежащих на полу людях и своих бойцах, держащих под прицелом эти два неподвижных тела.

По первому Гаршвин лишь скользнул взглядом, отметив его неестественно свернутую шею и отсутствие жизни в остекленевших глазах. А второй, точнее вторая…

— Это не араб, — безапелляционно прогудел за спиной сержант, — это не араб, командир. Я таких душманов еще в Афгане навидался. Зуб даю — он к нам прямым рейсом из Кабула прилетел.

Прямых рейсов из афганской столицы в израильскую не было — это майор знал точно; но возражать сейчас Моссу не стал. Он еще пристальней вгляделся в женщину — ту самую арабку, что своим появлением ненадолго отсрочила штурм. Что-то было не совсем правильно в этой фигуре с замотанным цветастым платком лицом. Майор не успел уцепиться за занозу, которая кольнула в подсознании. Незнакомка вдруг начала дергаться в припадке то ли эпилепсии, или…

— Предсмертных судорог, — с ужасом подумал Гаршвин; с ужасом — потому что понял, что теряет последнего свидетеля.

Женщина, чье тело между тем выгнула дугой жестокая судорога, чуть слышно вздохнула и медленно расслабилась, растеклась бесформенной кучей на полу совсем рядом с мертвым боевиком. Но — майор каким-то чудом понял это — не умерла; просто провалилась в глубокое забытье. Плотный шелк на ее груди чуть заметно дрожал, выдавая дыхание, и он скомандовал сержанту, который затаился за спиной, тоже не отрывая взгляда от свидетельницы.

— Мосс — хватай ее и в госпиталь — одна нога здесь, другая там!

Эту фразу тоже привнес в группу сержант; как и многое другое, кстати. Но сейчас он не стал «радовать» командира и двух товарищей, застывших у противоположных стен с «Узи» в руках, очередным перлом. Глухо стукнула кувалда, аккуратно прислоненная хозяйственным Шломо к стеночке, и здоровяк легко поднял закутанную в шелка незнакомку на руки. Майор дернулся было, чтобы посмотреть, какое лицо скрывает этот цветастый платок, но сдержал себя, подумав, что еще наглядится на это личико — когда будет спрашивать, как и зачем эта женщина попала в бандитское логово. Он отправился вслед за сержантом, который нес незнакомку бережно и на удивление легко — словно невесомую куклу. Но в коридоре, где Шломо устремился к двери с вылетевшим от страшного удара замком, остановился — как раз над телом боевика с треснувшим черепом.

Если бы Давид Гаршвин мог читать мысли других людей, прежде всего своих бойцов, он бы уловил то удивление, с которым сержант на несколько мгновений раньше остановился взглядом на этом черепе; точнее лице с выпученными красными глазами:

— А этот, скорее всего, грузин… Ой-е-ей, что-то будет!

Шломо, несмотря на службу в Советской Армии, в одной из самых горячих точек в ее истории, а теперь в элитном подразделении израильского спецназа, был настоящим евреем, а потому предстоящие неприятности чувствовал одним местом. Тем самым, под которое удерживал в действительности достаточно тяжелое женское тело.

Все последующие события майор Гершвин узнал со слов сержанта…

Тело, к удивлению Шломо, казалось не только тяжелым, но и каким-то… родным, что ли? Словно он нес на руках близкого человека, от которого пахло кровью, кислым запахом пороховых газов (хотя ни одного выстрела из «Узи» или «Калашникова» так и не было сделано), и еще чем-то неуловимым, чем пахли только афганские горы.

— Маком они пахли, — вспомнил сержант покрытые красным весенним ковром предгорья, — а я словно обкурился им; вот и придумываю себе невесть что.

Он, наконец, остановился рядом с микроавтобусом. Автомобиль словно ждал его с распахнутыми дверьми. Точнее — действительно ждал. Потому что по боевому расчету сержант был дублером водителя этого мощного «Форда». Он бережно уложил незнакомку на длинное сиденье, на котором она спокойно разместилась, и, задумавшись на мгновенье, решил все-таки помочь ей хоть в самой малости — обеспечить к легким доступ свежего воздуха. Шломо осторожно взял за краешек цветастого платка и медленно потянул его на себя, заполняясь изумлением и безумной радостью по мере того, как под ним (под платком) открывались такое знакомое лицо. Последними открылись веселые серые глаза, в которых не было ни капли боли, какую совсем недавно излучала всем своим видом закутанная в арабский наряд фигурка.

В женщине кроме этого платья и платка не было больше ничего арабского. А лицо, включая эти серые глаза, один в один повторяло полузабытые за давностью лет черты его прежнего командира — старшего лейтенанта Натальи Крупиной.

— Ну чего уставился, старший сержант (именно это звание было у Лешки Мосса к окончанию его службы в Афгане)? Соскучился, что ли? — теперь уже совсем усмехнулась Наталья.

Мосс, вместо того, чтобы кивнуть, сграбастал ее в медвежьи объятья, и Мышка позволила ему это, на несколько мгновений ощутив себя слабой женщиной. Но эти мгновения текли, а сержант не собирался отпускать ее. Наконец женское тело в его руках напряглось, и Лешка-Шломо поспешил так же аккуратно отпустить бывшего командира на сиденье; вспомнил, наверное, чем может кончиться такое вольное обращение с Шайтанкыз, как Крупину называли враги и кое-кто из однополчан.

— Товарищ старший лейтенант, — счастливо зашептал он, отступая в тесном для него фургончике так, чтобы охватить взглядом успевшую сесть на сидении Мышку целиком — от этих самых глаз, тоже светящихся сейчас неподдельной радостью — до кончиков модельных туфель на низком каблуке, — это вы?!

Именно эти туфли, точнее носок одной из них и бросился в глаза майору Гаршвину; заставил напрячься его тело — но не более того.

— Я, Леша, — Наталья ловко скользнула мимо сержанта; ей места здесь вполне хватало, — сейчас вот закрою двери и можно продолжать целоваться.

Впрочем, и сама она, и тем более Мосс понял, что это не было приглашением к действию. Мышка тут же чуть нахмурила понарошку брови и кивнула на водительское сиденье:

— Тебе что командир приказал? Везти меня в госпиталь? Вот и вези!

— Есть! — сержант умудрился встать здесь в стойке смирно; немного кривой конечно, но вызвавшей одобрительную улыбку Натальи, — а в какой?

Его лицо, и даже вся фигура, сейчас ловко перемахнувшая через спинку сиденья и умащиваяся на нем, сейчас словно кричала: «Любой приказ готов выполнить, товарищ старший лейтенант, но только — ваш!». Он словно разом помолодел сейчас, превратившись в того ловкого, хоть и крупного уже паренька — одного из тех, на кого Наталья могла во всем положиться там, в афганских горах.

— А, пожалуй, и сейчас, — поняла она, лихорадочно соображая, какую помощь она может и хочет получить от этого спецназовца, готового забыть ради нее, ради воспоминаний о далекой молодости и о присяге, и о… Нет! Ты мне, конечно, поможешь, Леша. Но ничего нарушать я тебя не заставлю.

Она, теперь тоже практически израильтянка, о медицинской стороне еврейской жизни знала очень мало. Не приходилось обращаться ни разу. За исключением рождения Коленьки, конечно. Этот адрес она и назвала, имея в виду прежде всего то обстоятельство, что оттуда легко доберется до дома.

— До Тель-Авива подбросишь, Леша? Есть там такой госпиталь «Ихилов».

— Знаю, — обрадовался сержант, поворачивая ключ в замке зажигания, — там министерство обороны недалеко, так я туда…

— Вот и хорошо, — остановила его Наталья, — выруливай, и начинай рассказывать, как ты до такой жизни докатился.

Леша не обиделся; напротив — разулыбался теперь уже совсем широко. Вспомнил эту присказку, которая в разведвзводе звучала очень часто. А потом действительно разговорился, неожиданно для себя вспоминая такие незначительные подробности последнего десятилетия своей жизни, что сам удивлялся просветлению собственной памяти. Автомобиль, судя по всему, имел право нарушать скоростной режим. Пару раз, правда, сержант нажал на клаксон, выпустив наружу какой-то противный скрежещущий сигнал, от которого прицепившиеся автомобили местной инспекции безопасности на дорогах тут же отстали. «Форд» уже поглотил колесами семьдесят километров, что отделяли историческую столицу Израиля от финансовой, когда сержант спохватился, и повернулся назад, с виноватым вопросом:

— А вы-то как, товарищ старший лейтенант? Где вы все эти годы… Мы тогда с ребятами хотели вас с гауптвахты выкрасть, да не успели — всех по разным частям за полчаса раскидали. Даже приказы потом пришли, задним числом.

— Ага, — поняла Наталья, — это командир полка постарался. Чтобы ребята действительно какую-нибудь глупость не учинили.

Но теплое чувство благодарности все равно заполнило грудь. Ответила же она очень коротко — так, что Мосс сразу понял — подробностей не будет:

— Я теперь подполковник, Леша.

Она не уточнила — подполковник какой армии. Но сержант понял; еще он сообразил, что офицер практически вражеской армии здесь, в постоянно воюющем Израиле, это… Именно в этот момент зазвонил телефон. Майор Гаршвин наконец сообразил, что его мучило последние сорок минут; сообразил, когда в бандитском логове закончился обыск, не давший практически никаких результатов. Он набрал номер сержанта, который увез объект, точнее субъект его невольных терзаний. В салон ворвался громкий, чуть взволнованный голос:

— Сержант, тебе пора было бы уже вернуться. Тут до госпиталя всего…

— Так это в Иерусалиме, командир, — ляпнул Шломо, не подумав, — а я уже в Тель-Авив въехал…

— Какого черта!? — голос в телефоне стал строгим; но продолжить не майор не успел.

Мобильник каким-то чудесным образом оказался в руках Натальи, которая нажала на кнопку, прервав такой короткий разговор, и велела водителю:

— Прижмись-ка к обочине, Леша, я здесь, пожалуй, выйду.

Совсем рядом была автобусная остановка; на желтой табличке Наталья разглядела номер десять — автобус именно этого маршрута шел и мимо госпиталя, и, много позже, рядом с ее домом. А поскольку ни на какие болезни и раны Мышка жаловаться не собиралась, то разницы, где ей пересесть из комфортабельного салона микроавтобуса во всегда битком набитую «десятку», не видела.

— Телефон я тебе не отдам, Леша, — улыбнулась она сержанту, когда тот дисциплинированно остановил автомобиль сразу за остановкой, — минут через десять найдешь возможность связаться с начальством. Можешь рассказать ему все.

— В каком смысле все? — не поверил сразу Мосс, — кто же мне поверит, что я вот так, без сопротивления отдал телефон, а потом отпустил…

— Леша.., — протянула теперь уже немного сердито Мышка, — я же сказала — все. Не скрывай ничего. Поверь — тебя раскрутят до донышка, даже не заметишь. Одно слово вранья — и со спецназом можешь попрощаться. И вообще с армией. Оно тебе надо? Или ты не сможешь рассказать про старшего лейтенанта, про Шайтанкыз так, чтобы они прониклись. Впрочем (она словно задумалась, на самом деле посмеиваясь в душе), если хочешь, могу напомнить. Тогда десять минут ждать не нужно будет — отдохнешь прямо здесь, в кресле.

— Нет, Наталья Юрьевна, — сержант не испугался; он сейчас вспомнил пару эпизодов, которые обязательно надо будет рассказать майору, — я уже и сам проникся…

Он повернулся назад, потому что в салонном зеркале не увидел лица Крупиной. И тут же едва не расхохотался; заменив смех восхищенным ругательством. На русском языке, кстати. В салоне никого не было. Как можно было исчезнуть из него, не щелкнув дверцей, не скрипнув кожаным сиденьем? Это мог бы сделать кто-то неприметный, например мышь, но никак не взрослый человек, женщина.

— Кроме нашего комвзвода, — с гордостью подумал Мосс, бросая взгляд на часы и начиная отсчет тех самых десяти минут.

Он еще подумывал дать старшему лейтенанту, точнее подполковнику Крупиной, минут пять-десять дополнительной форы. А Крупина, которая, кстати, еще не покинула салон, все-таки решила, что лишние неприятности однополчанину ни к ему. Потому что кто-то сообразительный, а таких в израильских спецслужбах было хоть отбавляй, обязательно задаст себе, а потом и сержанту вопрос:

— А почему, собственно, ты не позвонил на десять минут раньше?

Поэтому к шее Шломо устремилась незамеченная им рука, и он — все с той же улыбкой на губах — провалился в неглубокий сон. Мышка едва успела подхватить тяжелую голову, готовую упасть на клаксон и испугать тель-авивцев пронзительным ревом. Потом Серая Мышка скользнула наружу, пообещав себе, что обязательно найдет Мосса — потом, когда все закончится. Вопрос: «Что все?», — она задала себе уже в автобусе десятого маршрута.

Уже через восемь из отпущенных десяти минут рядом с машиной остановились, взяв его в коробочку, три автомобиля, отличавшихся от стоящего на обочине «Форда» лишь цветом. Майор Гаршвин естественно не мог прилететь сюда, как на крыльях. Но связаться с тель-авивскими коллегами, дать им наводку, было делом не минут — секунд. А уж тем прикинуть маршрут от въезда в город, не такой большой по европейским меркам (всего-то четыреста тысяч населения), и найти приметный микроавтобус… В-общем, Шломо Моссу впервые в жизни пришлось ощутить на собственных руках тугие кольца наручников.

Спецназовцы, которые внешним обликом и заметной только опытному глазу скупой грацией движений, мало отличались от самого сержанта, как-то незаметно для окружающих — для той же толпы на остановке — окружили микроавтобус. Двое резко отворили двери — водительскую, и ту, в которую недавно вышла никем не замеченная Мышка. Внутри их встретил только негромкий храп и блаженная улыбка, которой поделился с «коллегами» единственный человек в салоне. Один из людей в камуфлированной одежде и маске, показывающей, что светить личиком эти ребята не любят, негромко чертыхнулся, когда так и не проснувшегося Шломо вытаскивали из тесного для него сидения. Ровно через минуту; а по часам Натальи — через десять — сержант открыл глаза и повернулся направо; затем налево — к «коллегам», которые подпирали его с двух сторон такими же крепкими, как у него, плечами. Мосс поднял скованные руки к лицу. Улыбка медленно сползла с его губ; не исчезла совсем, а растворилась внутри, чтобы проявиться опять при следующей встрече с бывшим командиром. А что такая встреча обязательно случится, он не сомневался.

— Иначе, зачем бы Наталья Юрьевна взяла с собой мой телефон? — задал он себе резонный вопрос…

— Вот именно, — повторили ему этот же вопрос в мрачном здании в самом центре Тель-Авива, во внутренний дворик которого «Форд» светло-бежевой раскраски въехал, не издав на улицах ни одного сигнала, — зачем она взяла с собой твой телефон?

Сержант Мосс так и не смог узнать, отличается ли от их «фирменной» сирены гудок автомобиля неизвестной пока спецслужбы. Его быстренько препроводили на третий этаж, где в светлом просторном кабинете, ничем не напоминавшем пыточную, устроили долгий, дотошный и очень профессиональный допрос. Он понимал, что все эти вопросы, часть которых не имела никакого отношения ни к нему самому, ни к старшему лейтенанту Крупиной, дают какую-то пищу уму человека, который задавал их с заметной ленцой. Человек этот — невысокий, с мелкими же чертами лица, сильно смахивал, как бы это кощунственно не звучало, на рейхсминистра Геббельса — как его рисовал в незабываемом фильме наш разведчик Штирлиц.

Сержант так и сказал про себя: «Наш», — и окончательно успокоился. Потому что действовал; точнее отвечал на вопросы так, как и советовала Наталья Юрьевна. То есть, не скрывал ничего. Сейчас даже мимолетная обида, что поселилась в груди от такого неожиданного прощального жеста Крупиной, полностью растаяла, уступив место теплой благодарности — Мосс понял, зачем командир сделала это.

Он рассказал все — сначала этому костлявому человеку с суровыми пронзительными глазами, а затем еще раз — ему же, уже в присутствии своего нынешнего командира, майора Гаршвина. Последнего, как оказалось, пригласили в качестве независимого эксперта. Хотя полностью независимым назвать майора, конечно же, было нельзя. Однако он догадался, в силу большего опыта именно в таких вот «играх», что приглашать кого-то еще не стали во избежание лишней огласки. А Гаршвин — хотел он этого, или нет — уже был «посвященным»; правда, пока не до конца понимал, во что.

— Ну и как, — повернулся к нему другой майор — тот, кто принимал их с Моссом в своем кабинете и не удосужился назвать своего имени, — вы верите, майор, в эти сказки?

Сказками этот начальник (майоры бывают разными) назвал те несколько невероятных историй, которые Мосс рассказал о старшем лейтенанте, теперь подполковнике Крупиной. Гаршвин помедлил с минуту, а потом кивнул, вспомнив, как «купился» на предсмертные судороги незнакомки в длинном арабском одеянии. О туфельке, что лишь на мгновенье мелькнула перед его взглядом, он предпочел промолчать.

— С трудом, но верю, — сказал он чистую правду, — хотя что вам в моей оценке? Можно ведь все это проверить.

Он уставился на хозяина кабинета взглядом дисциплинированного служаки — мол, наше дело штурм, захват, прикладом в рожу, и так далее. А уж вы, такие умные здесь…

Второй майор его понял. Выражение бесстрастности на его лице не поменялось, но тонкие губы скривились в усмешке.

— Проверим… Если успеем. Потому что назревают какие-то события. Точнее, они уже начались. И твоя… Наталья Юрьевна (он повернулся к сержанту) уже вмешалась в них. Не скрою — пока на нашей стороне. Сегодня днем она предотвратила теракт перед Стеной Плача. Ликвидировала без единого выстрела шестерых террористов. И спасла, между прочим, жизнь десяткам людей. Средикоторых как раз оказались министр Перес и Горбачев — знаете такого?

Сержант кивнул первым, заполнившись до краев своего большого тела гордостью за Крупину. А вот майор Гаршвин кивнул чуть позже, и совсем без улыбки. Потому что понял — такими сведениями просто так, для общего развития, не делятся. Этот майор с холодными глазами уже включил и Шломо, и его, Давида Гаршвина, в какую-то свою комбинацию. Именно в этот момент и прозвучал вопрос о телефоне. И опять сержант не стал лукавить — сказал так, как думал, и, больше того, надеялся.

— Может, она будет ждать звонка на этот телефон?

— Так давайте позвоним, — вроде бы даже обрадовался майор, — диктуй номер.

Позвонил он не с рабочего телефона, который затерялся на большом столе, заполненном бумагами, а с мобильного. Голос оператора мобильной связи, сообщившей, что абонент отключился или находится вне зоны действия сети, услышали все. Но лишь хозяин кабинета довольно кивнул головой, словно он сейчас достиг какой-то цели.

— Достиг, — понял Гаршвин, — теперь у этой Крупиной записан номер, куда можно позвонить — в крайнем случае.

Давид, к собственному изумлению, ощутил, что к этой незнакомке он сам уже питает теплые чувства.

— Наверное, от тебя, сержант, заразился, — глянул он на подчиненного, который потирал руками запястья.

Наручников на них уже не было. А через пять минут они вдвоем вышли из кабинета, обрадовавшись небрежной фразой, сопровождаемой еще одной чуть заметной ухмылкой местного майора:

— Свободны…

Гаршвин уже за дверьми продолжил это слово, произнесенное с такой многозначительной паузой: «Пока…».