Уэверли, или Шестьдесят лет назад

Вальтер Скотт, 1814

Вальтер Скотт (1771–1832) – английский поэт, прозаик, историк. По происхождению шотландец. Создатель и мастер жанра исторического романа, в котором он сумел слить воедино большие исторические события и частную жизнь героев. С необычайной живостью и красочностью Скотт изобразил историческое прошлое от Средневековья до конца XVIII в., воскресив обстановку, быт и нравы прошедших времен. Из-под его пера возникали яркие, живые, многомерные и своеобразные характеры не только реальных исторических, но и вымышленных персонажей. За заслуги перед отечеством в 1820 г. Скотту был дарован титул баронета. В этом томе публикуется роман «Уэверли», в котором правдиво показана и осмыслена судьба человека на фоне истории его народа. События в романе относятся к 1745 г., когда была совершена последняя попытка реставрации Стюартов. Главный его герой – личность вымышленная. Однако на страницах романа читатель увидит не условный персонаж, а художественно полнокровный образ. Благодаря реалистической типизации Уэверли, не будучи на самом деле исторически достоверным лицом, выглядит не менее реально, чем фигурирующие в романе подлинно исторические персонажи.

Глава XIV

Открытие

Уэверли становится своим человеком в Тулли-Веолане. На следующий день Эдуард рано проснулся и решил погулять вокруг дома и по ближайшим окрестностям. Неожиданно он попал на маленький дворик перед псарней, где его приятель Дэви был занят своими четвероногими воспитанниками. Юродивый с первого взгляда узнал Уэверли, но мгновенно повернулся к нему спиной, как будто не заметил его, и начал напевать отрывок из старинной баллады:

Юноши жаркая страсть коротка.

Птичка поет, и на сердце светло.

Глубже, прочнее любовь старика.

Прячет головку дрозд под крыло.

Юноши ярость — как вспыхнувший дрок.

Птичка поет, и на сердце светло.

Гнев старика — раскаленный клинок.

Прячет головку дрозд под крыло.

Юноша к ночи распустит язык.

Птичка поет, и на сердце светло.

Меч обнажит на рассвете старик.

Прячет головку дрозд под крыло.

От Уэверли не ускользнуло, что Дэви придает этим стихам какое-то насмешливое значение. Поэтому он подошел к нему и, задавая ему различные вопросы, пытался выяснить, на что он намекает, но Дэви не расположен был объясняться и достаточно умен, чтобы лукавство свое скрыть под личиной юродства. Эдуард так ничего и не узнал, кроме того, что накануне утром лэрд Балмауоппл уехал к себе домой «в сапогах, полных крови». В саду, однако, он встретил старого дворецкого, который уже не пытался скрыть, что, будучи с малых лет воспитан в Ньюкасле, в заведении Сьюмэк и Кё, он иной раз оправляет бордюры клумб, чтобы доставить удовольствие лэрду и мисс Розе. Целым рядом вопросов Уэверли наконец удалось установить с мучительным чувством изумления и стыда, что капитуляция и извинения Балмауоппла были результатом дуэли с бароном, происходившей в то время, пока Уэверли нежился еще на подушках. Поединок закончился тем, что младший дуэлянт был обезоружен и ранен в правую руку.

Эдуард был совершенно убит этим открытием и поспешил отыскать своего любезного хозяина. Полный тревоги за свою честь, он пустился с жаром доказывать ему, что барон поставил его в крайне фальшивое положение, предвосхитив его поединок с Фолконером, — обстоятельство, которое, принимая во внимание его молодость и только что приобретенное офицерское звание, могло быть истолковано далеко не в его пользу. Барон оправдывал себя настолько пространно, что у меня нет охоты приводить все его слова. В качестве доводов он приводил, что оскорбление было нанесено им обоим и что Балмауоппл, согласно кодексу чести, не мог éviter^[64] того, чтобы дать удовлетворение и тому и другому; что свои обязательства по отношению к барону он выполнил, приняв его вызов, а по отношению к Эдуарду — путем такой palinodie^[65], после которой применение оружия становилось излишним; и что, наконец, поскольку извинения были приняты, они должны уладить все дело, на котором надлежит поставить крест.

Если Уэверли и не был удовлетворен этим извинением или объяснением, то не нашел, что возразить; но он не мог удержаться, чтобы не выразить некоторого неудовольствия по адресу Благословенного Медведя, послужившего причиной ссоры, и не намекнуть, что этот почтительный эпитет ему едва ли подходит. Барон заметил, что, хотя гербоведы и считают медведя весьма почетной эмблемой, однако он не может отрицать, что нрав его несколько свиреп, мрачен и груб (как это можно прочесть в «Hieroglyphica Animalium»^[66] Арчибалда Симсона^{129}, пастора в Дэлкейте) и таким образом оказался причиной многих ссор и разногласий, случившихся в роде Брэдуординов.

— Я мог бы припомнить, — продолжал он, — свою несчастную ссору с троюродным братом по матери, сэром Хью Холбертом, который был настолько легкомыслен, что позволял себе шутить над нашей фамилией, говоря, что она звучит почти как Bearwarden^[67], — шутка очень неучтивая, поскольку она не только намекала на то, что основатель нашего дома сторожил диких зверей (занятие, которое, как вы должны были заметить, поручается самым что ни на есть низким простолюдинам), но еще и на то, что герб наш не был приобретен доблестными действиями на войне, но пожалован как paronomasia, или игра слов по поводу нашей фамилии, вроде того, что французы называют armoiries parlantes^[68], римляне — arma cantantia, а ваши английские авторитеты — canting heraldry, потому что эта тарабарщина более приличествует говорящим на тайных языках нищим и попрошайкам, жаргон которых складывается из игры слов, нежели благородной, почтенной и полезной науке геральдики, составляющей гербы в награду за благородные и великодушные деяния, а не для того, чтобы щекотать ухо праздными каламбурами, которые встречаются в пошлых сборниках шуток и анекдотов.

О своей ссоре с сэром Хью он больше ничего не сказал, кроме того, что она была разрешена подобающим образом.

Мы описывали с такими подробностями развлечения в Тулли-Веолане в течение первых дней пребывания Эдуарда для того, чтобы познакомить читателя с его обитателями. Теперь нет необходимости описывать с такой же точностью, как он знакомился с ними ближе. Весьма возможно, что молодой человек, привыкший к более веселому обществу, скоро начал бы скучать, слушая такого яростного защитника «геральдической спеси», как барон, но Эдуард находил приятное развлечение в разговоре с мисс Брэдуордин, которая с жадностью прислушивалась к его замечаниям по поводу книг и проявляла в своих ответах очень тонкий вкус. Мягкость характера побудила ее без всяких возражений согласиться на программу чтения, предписанную ей отцом, хотя она и включала не только ряд увесистых фолиантов по истории, но и несколько гигантских томов, посвященных богословской полемике по вопросу о Высокой церкви. В геральдике он, по счастью, удовлетворился лишь тем беглым знакомством, которое можно почерпнуть из чтения двух томов in folio^[69] Низбета^{130}. Роза была действительно сокровищем для отца. Ее неиссякаемая веселость; внимание ко всем его маленьким привычкам, особенно радующее людей, которые никогда не подумали бы требовать уважения к ним от других; ее красота, напоминавшая ему черты любимой жены; ее непритворное благочестие и благородное великодушие характера оправдали бы чувства самого нежного отца.

Но забота барона о дочери не простиралась на ту область, где, по общему мнению, она бывает наиболее действенна. Он нисколько не старался устроить ее жизнь, дав ей либо большое приданое, либо богатого жениха. По старинному акту о наследовании почти все земли барона должны были перейти к одному из его дальних родственников, и считалось, что мисс Брэдуордин получит лишь незначительное имущество, так как финансовые дела доброго джентльмена слишком долго находились в исключительном ведении приказчика Мак-Уибла, и питать надежды, что барон оставит в наследство сколько-нибудь крупную сумму, не приходилось.

Правда, приказчик после самого себя (хотя и на бесконечно далеком расстоянии) больше всего на свете любил своего патрона и его дочь. Он считал, что отвести от мужской линии наследство возможно, и даже добился письменного мнения по этому вопросу (и, как он хвастался, не истратив при этом ни гроша) от одного видного шотландского адвоката, с которым постоянно вел дела и вниманию которого представил упомянутую проблему. Но барон и слышать об этом не хотел. Напротив того, он с непонятным наслаждением хвастался, что баронство Брэдуордин — мужской лен, так как хартия на него была дана в ту раннюю эпоху, когда женщины не считались способными владеть феодальной землей; потому что, согласно Les coustusmes de Normandie, c’est l’homme ki se bast et ki conseille^[70]; или — как это еще менее учтиво выражено другими авторитетами, варварские имена которых он упоминал с особенным вкусом, — потому что женщина не может ни служить высшему, или феодальному, владыке на войне по скромности, приличествующей ее полу; ни помогать ему советом по ограниченности ее ума; ни быть доверенной его по слабости своего характера. Барон торжествующим тоном вопрошал, можно ли представить себе женщину, да притом еще урожденную Брэдуордин, in servitio exuendi, seu detrahendi, caligas regis post battaliam^[71], то есть стягивания королевских сапог с его ног после боя, каковая церемония и была той феодальной услугой, за которую их род получил баронство Брэдуордин.

— Нет, — восклицал он, — без малейшего колебания, procul dubio^[72], много женщин, не менее достойных, чем Роза, было отстранено от наследования, чтобы эта вотчина досталась мне, и боже упаси, чтобы я предпринял что-либо, идущее вразрез с предначертаниями моих предков или ущемляющее права моего родственника Малколма Брэдуордина из Инч-Грэббита, достойной, хоть и оскудевшей ветви нашего рода.

Получив в качестве премьер-министра это решительное заявление от своего владыки, приказчик не осмелился больше навязывать свое мнение патрону и только при всяком удобном случае жаловался Сондерсону, министру внутренних дел, на своеволие лэрда и строил планы, как бы сочетать браком Розу с юным лэрдом Балмауопплом, владельцем прекрасного имения, лишь слегка отягощенного долгами, примерного молодого человека, трезвого, как какой-нибудь святой, — если только держать водку подальше от него, а его подальше от водки, — и не имевшего других несовершенств, кроме склонности общаться иной раз с такими сомнительными лицами, как конский барышник Джинкер или купаровский волынщик Гибби Гетруит, — «но от этих глупостей, мистер Сондерсон, он отвыкнет, непременно отвыкнет», — заключал приказчик.

— Как пиво отвыкнет киснуть летом, — добавил Дэви Геллатли; оказалось, что он ближе к участникам совещания, чем они могли предположить.

Такая девушка, какой мы описали мисс Брэдуордин, должна была со всем простодушием и любознательностью затворницы ухватиться за возможность увеличить свой запас литературных познаний, которая представилась ей с приездом Уэверли. Эдуард попросил выслать ему кое-какие книги, захваченные им в полк, и они открыли ей неизведанные источники наслаждения. В состав этой драгоценной посылки входили лучшие английские поэты самого различного характера и другие произведения изящной литературы. Музыка, даже цветы оказались заброшены, и Сондерсон начал не только сетовать на труд, за который он теперь не получал даже благодарности, но и восставать против него. Эти новые наслаждения еще усиливались от того, что они разделялись человеком, родственным ей по вкусам.

Готовность Эдуарда читать вслух, комментировать и объяснять трудные места придавала особую ценность его помощи, а необузданная романтика его духа приводила в восторг существо слишком юное и неопытное, чтобы заметить его слабости. Когда Уэверли чувствовал себя совершенно непринужденно, он мог говорить на интересующие его темы с естественным, иногда несколько цветистым красноречием — что не менее, чем красота, щегольство, слава и богатство, способно покорить женское сердце. Поэтому в общении молодых людей таилась для бедной Розы растущая опасность потерять душевное спокойствие, тем паче что отец ее был слишком поглощен своими занятиями и замкнут в собственной спеси, чтобы даже помыслить о возможности такого оборота дела. Представительницы дома Брэдуординов были в его глазах на положении дочерей Бурбонского или Австрийского дома^{131} — иначе говоря, витали над тучами человеческих страстей, способных затуманить разум женщин более низкого происхождения; они двигались в иной сфере, управлялись другими чувствами и подчинялись другим законам, чем законы праздного и безрассудного чувства. Короче говоря, он обнаруживал такую слепоту ко всем возможным последствиям сближения Эдуарда с мисс Брэдуордин, что все соседи сочли его отнюдь не слепым к выгодам, которые мог представить брак его дочери с богатым англичанином, и объявили его не таким дураком, каким он обычно проявлял себя в случаях, когда дело касалось исключительно его личных интересов.

Но если бы барон и на самом деле помышлял о таком союзе, непреодолимым препятствием для этих планов послужило бы безразличие Уэверли. Наш герой, с той поры как он начал больше вращаться в свете, не мог без жестокого стыда и смущения вспоминать о созданной им легендарной святой Цецилии, и это обидное воспоминание способно было, хоть и короткое время, служить противовесом естественной впечатлительности его характера. Вдобавок Роза Брэдуордин при всей своей миловидности и очаровании не обладала той красотой или достоинствами, которые в ранней юности пленяют романтическое воображение. Она была слишком откровенна, слишком доверчива, слишком добра: качества, бесспорно, приятные, но разрушающие тот ореол чудесного, которым одаренный воображением юноша любит наделять царицу своей мечты. Разве можно было преклонять колени, трепетать или боготворить, когда перед вами была робкая, но резвая девочка, которая обращалась к вам с постоянными просьбами: то очинить ей перо, то истолковать Тассову октаву^{132}, а то и подсказать, как пишется эдакое длиннющее слово, которое она собиралась употребить в своем переводе? Все эти мелочи не лишены своего обаяния в определенную пору, но не тогда, когда юноша лишь вступает в жизнь и ищет идеал, способный возвысить его в собственных глазах, а не существо, для которого он является непререкаемым авторитетом. Из этого следует, что, хотя положить законы для такого капризного чувства невозможно, однако первая любовь возносится в поисках своего предмета зачастую очень высоко, или, что сводится к тому же, выбирает его (как в случае упомянутой святой Цецилии) там, где есть широкий простор для создания beau ideal — той идеальной красоты, которая от близкого повседневного общения может только потускнеть и утратить свою силу. Я знал прекрасно воспитанного и умного молодого человека, который излечился от бурной страсти к хорошенькой женщине, чьи таланты намного уступали совершенству ее лица и фигуры, после того как ему разрешили провести полдня в ее обществе. Таким образом, нет сомнения, что если бы только Эдуарду была предоставлена возможность побеседовать с мисс Стаббс, все меры предосторожности, принятые тетушкой Рэчел, оказались бы излишними, ибо он с таким же успехом мог влюбиться в любую скотницу. И хотя мисс Брэдуордин была совершенно другим существом, весьма возможно, что именно близость их общения помешала чувствам Эдуарда развиться в нечто большее, чем чувства брата к милой и воспитанной сестре, между тем как привязанность бедной Розы постепенно и незаметно для нее приобретала более теплый оттенок.

Мне следовало бы упомянуть, что Уэверли, посылая за книгами в Данди, направил тогда же в полк прошение о продлении своего отпуска и получил на него положительный ответ. Но в письме своем командир дружески советовал ему не проводить своего времени исключительно среди лиц, которые хоть и заслуживают во всем остальном полного уважения, но, по всей видимости, мало расположены к правительству, раз они отказались ему присягнуть. Далее в письме своем он намекал, правда в очень деликатной форме, что хотя некоторые семейные связи и заставляют, вероятно, капитана Уэверли общаться с джентльменом, находящимся под этим неприятным подозрением, однако как высокое положение, так и взгляды его отца должны подсказать ему, что эти отношения не следует доводить до чрезмерной близости. Наконец, ему давалось понять, что, в то время как эти светские лица могли оказать вредное влияние на его политические убеждения, и прелатисты^{133}, в свою очередь столь злостно стремившиеся восстановить королевские прерогативы в церковных делах, способны были также вселить в него превратные религиозные понятия.

Этот последний намек, вероятно, и побудил Уэверли приписать недовольство командира его предубеждениям. Он считал, что мистер Брэдуордин всегда вел себя с самой щепетильной деликатностью, избегая вступать в какой-либо спор, могущий хоть в малейшей степени повлиять на его политические убеждения, хотя лично он был не только решительным сторонником изгнанной династии, но даже несколько раз получал от Стюартов важные поручения. Не считая поэтому, что ему грозит какая-либо опасность изменить своей присяге, Уэверли решил, что он поступит очень несправедливо по отношению к своему старому другу, если уедет из дома, пребывание в котором не только развлекало его и доставляло удовольствие ему самому, но было, в свою очередь, приятно для других, и все это только ради того, чтобы успокоить предвзятую и неосновательную подозрительность своего начальника. Поэтому он составил свой ответ в очень общих выражениях, заверив своего командира, что лояльность его даже и отдаленно не подвергается опасности, и продолжал оставаться почетным гостем и близким другом в Тулли-Веолане.

Сноски

64

Избежать (фр.).

65

Отказа от своих слов (фр.).

66

«Символике животных» (лат.).

67

Сторож медведей (англ.).

68

Гласный герб (фр.).

69

В пол-листа (лат.).

70

Норманнским обычаям, сражается и участвует в совете мужчина (старофр.).

71

За услугой разувания или стягивания сапог короля после боя (лат.).

72

Без сомнения (лат.).

Комментарии

129

Симсон Арчибалд (1564–1628) — шотландский священник, автор богословских книг и упоминаемой Брэдуордином «Символики животных» (1622–1624).

130

Низбет Александр (1657–1725) — автор книги «Система геральдики» (1722).

131

…на положении дочерей Бурбонского или Австрийского дома… — то есть наследниц французского или австрийского престола, браки которых заключались главным образом по династическим соображениям.

132

…истолковать Тассову октаву… — Итальянский поэт Торквато Тассо писал поэмы октавой — восьмистрочной строфой пятистопного ямба.

133

Прелатисты — сторонники епископальной церкви. Сам Гардинер был пресвитерианином и считал вредоносным стремление епископальной церкви восстановить полное подчинение церкви королю.