Похититель звезд

Валерия Вербинина

Знаменитый поэт Алексей Нередин отправился на Лазурный Берег поправить здоровье, но размеренное течение жизни в санатории прервали странные события. Сначала у Нередина пропали черновики, потом у французского офицера исчезло письмо, которое он не успел прочитать. А вскоре после этого в санатории произошло убийство – почтенную пожилую даму, любившую сидеть в кресле на берегу, столкнули с обрыва. Все терялись в догадках, и только Амалия, агент особой службы русского императора, поняла: речь идет о тайне государственной важности. И ради того чтобы ее не раскрыли, кто-то готов на любое преступление…

Глава 2

Оно было сапфировым, лазоревым, восхитительным. Над водой с криками носились чайки, а вдали на волнах покачивался белоснежный парусник, шедший к Монако. Слева за мысом были видны еще несколько лодок, и солнце щедро поливало морскую гладь расплавленным золотом.

«Вот он, белеет парус одинокий… — угрюмо размышлял поэт, сдвинув шляпу на затылок. По шее и по вискам струился пот. — Итак, здравствуй, свободная стихия^[4]. Ну и что, что море, ну и что, что Средиземное? Скучно. В сущности, неинтересно. Похоже на безвкусную акварель неумелого художника. И эти яркие краски, пальмы, брр… — Он поежился. — Зелень какая-то неживая. — Он проводил взглядом островерхий кипарис, попавшийся им по пути. — Слишком много всего. Кипарис — дерево смерти… так считали древние. А впрочем, не все ли равно, где умирать?»

Коляска, управляемая умелым возницей, ехала вдоль берега под ровный перестук подков. Алексей снял шляпу и платком вытер лоб. Наедине с собой ему становилось совсем уж невыносимо. О чем бы ни думал, мысли его неизменно возвращались к одному и тому же.

— Много сейчас больных в санатории? — спросил он у возницы на вполне сносном французском.

— О да, месье, — откликнулся тот. — Тех, что живут постоянно, человек тридцать, и еще доктор принимает у себя. Да вы и сами все увидите.

— А русские среди них есть? — быстро спросил Алексей. Ему вдруг показалось невыносимо, что он умрет в чужой стране, среди совершенно посторонних людей, не видя ни одного соотечественника и не слыша родной речи.

— Русские? Конечно, месье. Заведение доктора Гийоме всем прекрасно известно. Сейчас в санатории две дамы из России. Одна, кажется, художница, а вторая… — Возница на мгновение задумался, подбирая слова, которыми можно было ее поточнее охарактеризовать. Наконец нашел: — Вторая — настоящая дама.

«И зачем я приехал сюда? — обреченно помыслил Нередин. — Ведь ясно же, что все это совершенно бесполезно».

Коляска завернула направо и подкатила к дому в два этажа, выкрашенному в белый цвет. Слуга, стоявший возле дверей, помог поэту выйти, другой принял его багаж.

— Прошу вас, месье… Сюда.

Высокий прохладный холл, лестница на второй этаж, двери, двери… Из-за одной вырвался раскат женского смеха, и Алексей невольно вздрогнул.

Нет, не таким он представлял санаторий, совсем не таким.

Всюду светлые краски, со вкусом подобранная мебель, статуи… положим, гипсовые копии, но все равно, оставляющие очень приятное впечатление. Казалось, он попал не в санаторий для чахоточных, над которым витала незримая темная птица-смерть, а на виллу к радушному богачу-меценату — одному из тех, которые не знают, куда девать свои деньги, и со скуки вкладывают их в искусство и литературу.

— Сюда, месье, — повторил слуга, отворяя дверь. — Вот ваши комнаты. Доктор Гийоме примет вас через несколько минут. Я зайду за вами.

Он сделал знак второму слуге, который нес багаж, и вышел.

— Вам помочь, месье?

Нередин ответил, что справится сам, и второй слуга тоже удалился, оставив его одного. Алексей осмотрелся. Ореховая мебель, удобные кресла, на стене — натюрморт с цветами. Из комнаты-гостиной дверь вела в спальню, и он остановился на пороге, глядя на кровать. Значит, здесь его и постигнет смерть…

Он подошел к окну. Так и есть — отсюда видно все то же невыносимое Средиземное море. Только здесь оно казалось хмурым и неприглядным; возможно, виною тому были торчащие там и сям крутые скалы, о которые бились сердитые темные волны.

«А у моря-то, оказывается, два лица», — с неожиданным удовлетворением понял поэт. Он подумал, что это могло бы стать неплохой темой для стихотворения (как и все пишущие люди, во всякой мысли, во всяком происшествии он видел прежде всего тему для сочинения и уже потом — собственно мысль или происшествие), но перед ним вновь возникло лицо той глупой дамочки из поезда, которая считала стихи гениального, неповторимого Пушкина простоватыми. Для кого сочинять? Для кого стараться? Для читающего стада? Пожав плечами, Алексей отошел от окна. «И потом, море — слишком заезженная тема».

Вошел слуга и, почтительно поклонившись, доложил, что доктор Гийоме ждет господина Нередина.

Они спустились на первый этаж, и слуга ввел Алексея в просторный, ярко освещенный кабинет. При появлении поэта человек, сидевший за столом, поднял голову.

Доктору Пьеру Гийоме было около сорока пяти лет. Резкие черты лица, черные живые глаза и черные же волосы. Быстрым взором он окинул своего нового пациента и поднялся из-за стола.

— Благодарю, что вы предупредили телеграммой о своем приезде… Можешь идти, Анри.

Слуга удалился, бесшумно прикрыв за собой дверь.

— Прошу вас, — сказал доктор.

В следующие полчаса он провел самый тщательный осмотр пациента. Однако тщетно Алексей пытался понять по его лицу, что именно доктор думает о его болезни, — Пьер Гийоме был совершенно замкнут и непроницаем.

— Что ж, — сказал он наконец, убирая стетоскоп, — разумеется, если бы лечение было начато раньше… Вы жили в Петербурге?

«Я живу в Петербурге», — хотел было ответить поэт, но поглядел на утомленное лицо врача, на круги под его глазами и понял, что поправка была бы явно лишней.

— Я… да.

Гийоме пожал плечами:

— В мои привычки не входит критиковать власти, да еще не моей страны, но если бы ваш царь Петр был на самом деле велик, он бы не раз подумал, прежде чем выбирать для столицы такое неподходящее место. — Доктор вернулся за стол и стал стремительным почерком писать что-то в карте больного. — Каждый год ко мне обращаются десятки ваших соотечественников… Чем вы болели в детстве?

Алексей перечислил, на ходу вспоминая французские названия болезней. Он оделся и застегнул рубашку, но не сразу смог справиться с запонками. Что-то доктор ему скажет о его болезни…

— А тех, кто по разным причинам не может обратиться, конечно, во много раз больше… — продолжал Гийоме и поморщился. — Прошу вас, сядьте, месье. Итак…

— А что, кроме русских, у вас нет других пациентов? — не удержался поэт.

— И англичане, конечно, — пожал плечами доктор. — Особенно женщины, потому что английские мужчины много занимаются спортом, а вот для женщин тамошний климат просто губителен. Впрочем, чахотка ведь не разбирает национальностей и сословий, ею болеют все, даже короли и принцы… Кстати, кто-нибудь из вашей семьи болел чахоткой?

— Никто, — ответил Алексей.

— Друзья, знакомые, слуги?

Но Алексей смог вспомнить лишь учителя в гимназии и одного сослуживца по полку.

— Когда вы впервые заметили у себя симптомы болезни?

Нередин подробно рассказал. Он был на даче… у знакомой дамы… и вдруг на него напал жуткий кашель. Поскольку незадолго до того он был простужен, то решил, что все еще сказывается простуда… Но на платке оказалась кровь. Потом он хворал, на него навалилась слабость… Приехала Маша, вызвала лучших врачей, и они сказали… сказали ему…

Пьер Гийоме рассеянно кивнул.

— К врачу надо было сразу же обратиться, — произнес он, глядя мимо поэта. — Сразу же, а не ждать… Итак, месье Нередин, — как и все французы, он делал ударение на последнем слоге, — мои условия вам известны. Вы живете здесь, я наблюдаю вас и лечу. Относительно платы мы уже условились…

— Скажите, — несмело начал поэт, — а разве я… разве я не смогу покидать санаторий?

— Вам сначала придется объяснить мне, для чего вы его покидаете и надолго ли, — отрезал доктор. — С вашими соотечественниками невероятно тяжело иметь дело. Я говорю одно, они делают другое… Я говорю: необходимо вести умеренный образ жизни, не гулять в дождь, не выходить на лодке в море — так нет, они делают все наперекор. И что в результате? А в результате наживаются гробовщики. Недавно еще я лечил одного вашего великого князя. Замечательно образованный человек, цитировал наизусть чуть ли не всего Мольера и Монтеня, но не соблюдал курс лечения. Я сказал: прекрасно, monsieur grand-duc^[5], я умываю руки, потому что до конца лета вы не доживете. Он меня выгнал. Его жена со слезами вызвала меня обратно через некоторое время, но было уже поздно: он умирал. А ведь я предупреждал его! На той неделе его похоронили. Так что, если вы собираетесь своевольничать, месье, то можете даже и не начинать курс лечения. Я верну вам деньги, и на том покончим. Вы должны понимать: если я требую чего-то, то вовсе не для собственного удовольствия, а для того, чтобы вам же было лучше. В конечном итоге я делаю это для того, чтобы спасти вашу жизнь.

— Я ценю вашу откровенность, — пробормотал Алексей, — и у меня нет никакого желания вам перечить… Я готов лечиться так, как вы скажете. Но я хотел бы… хотел бы узнать… — Он замялся.

Доктор Гийоме взглянул на него, и улыбка тронула его губы.

— Понятно. Что ж, я не сторонник теории, согласно которой врач во имя каких-то высших соображений имеет право утаивать от больного сведения о его здоровье. Пациент должен знать, с чем ему придется иметь дело. Так вот… — Он нахмурился. — Если бы вы обратились ко мне на три или хотя бы на два месяца раньше, я бы сказал, у вас было шесть шансов из десяти.

— Остаться в живых? — прошептал Алексей, глядя на доктора во все глаза.

Гийоме кивнул.

— Именно. Сейчас время упущено, так что шансы поменялись: четыре из десяти. Это не много, но и не мало, учитывая ваш возраст и конституцию, так что выздоровление вполне возможно. Вы чем-то недовольны? — спросил он, заметив тень, которая промелькнула на лице поэта.

— Доктор Ермолов… — Алексей собрался с духом: — Доктор сказал… не мне, но моей сестре… что мне осталось жить не более полугода.

Пьер Гийоме пожал плечами.

— Ваш доктор Ермолофф — болван, — с восхитительным спокойствием промолвил он. — Можете при случае прямо так ему и передать от меня. Конечно, если вы будете бродить под дождем и объедаться мороженым, то все закончится даже быстрее, чем через шесть месяцев, но я не вижу смысла это обсуждать.

«Врет или нет?» — напряженно размышлял Алексей. Ему безумно хотелось верить, что для него еще не все потеряно, но он боялся быть обманутым. Он слишком свыкся с сумеречной тенью, которая следовала за ним повсюду.

— Впрочем, — добавил доктор, — вы должны быть готовы к тому, что выздоровление будет отнюдь не легким и займет длительное время, а в случае благоприятного исхода вам все равно придется беречься всю оставшуюся жизнь, чтобы не заболеть снова. И тем не менее я склонен думать, что все не так уж плохо. — Он снова улыбнулся, но его глаза оставались все такими же черными и непроницаемыми. Повернувшись в кресле, он резко позвонил и крикнул: — Анри! Позовите доктора Шатогерена, будьте добры!

Через минуту в кабинет вошел высокий брюнет средних лет с серыми спокойными глазами. Алексей неловко поклонился.

— Мой помощник Рене Шатогерен, Алексис Нередин, наш новый гость, — представил мужчин друг другу доктор Гийоме. — У меня есть еще один помощник, доктор Филипп Севенн, но наблюдать за вами пока будет Рене. Если у вас есть какие-то вопросы, обращайтесь к нему. Также в санатории достаточно слуг и сиделок, главная сиделка — мадам Легран, вы еще с ней познакомитесь… Да, Рене, что там насчет мадам Фишберн?

— Все, как вы и думали, Пьер, — отозвался второй врач. — Я даю ей морфий, но… — Он нахмурился и покосился на Алексея.

— Сколько? — лаконично спросил Гийоме. На Нередина он даже не смотрел.

— Четыре дня, самое большое — пять. Вам не в чем себя винить. Вы сделали все, что могли.

— Да, я сделал все, — угрюмо ответил Гийоме. — Но этого всего тем не менее оказалось мало. Филипп еще не вернулся?

— Он приедет с вечерним поездом. Да, и по поводу того итальянского священника… — Рене протянул Гийоме телеграмму. — Его задержал дядя-кардинал, так что он будет лишь в конце недели.

— Что ж, это выбор, — устало сказал доктор. — Сколько я им ни говорю, что болезнь не станет ждать, они все равно не желают меня слушать. С остальными пациентами все в порядке?

— Да, — подтвердил помощник, — но я бы попросил вас обратить внимание на мадемуазель Лоуренс. Она опять принялась гадать на картах, и это пугает больных.

— Очевидно, вам придется опять с ней побеседовать, — поморщился Гийоме. — Итак, месье Нередин, месье Шатогерен проводит вас к остальным пациентам. Среди них есть и ваши соотечественники, вернее, соотечественницы, так что, я думаю, вам у нас понравится. Всего доброго.

Примечания

4

Герой вспоминает известное стихотворение Лермонтова и начало стихотворения Пушкина «Прощай, свободная стихия».

5

Месье великий князь (франц.).