Похититель звезд

Валерия Вербинина

Знаменитый поэт Алексей Нередин отправился на Лазурный Берег поправить здоровье, но размеренное течение жизни в санатории прервали странные события. Сначала у Нередина пропали черновики, потом у французского офицера исчезло письмо, которое он не успел прочитать. А вскоре после этого в санатории произошло убийство – почтенную пожилую даму, любившую сидеть в кресле на берегу, столкнули с обрыва. Все терялись в догадках, и только Амалия, агент особой службы русского императора, поняла: речь идет о тайне государственной важности. И ради того чтобы ее не раскрыли, кто-то готов на любое преступление…

Глава 9

Четыре мятых листка с набросками — и письмо.

Кому понадобилось их брать? И самое главное — зачем?

Если, допустим, черновики взяла Натали, то при чем тут письмо? И вообще, что такого может быть в письме, чтобы им пожелал завладеть посторонний?

Алексей чувствовал, что маленькая тайна занимает его все больше и больше. Стихи не ладились, он скучал, не находил себе места, и тут судьба подбросила ему приключение. Не самое, допустим, интересное приключение, но все-таки…

«Она или не она? — думал он, глядя на Натали, которая ела, широко расставив локти. — Но при чем тут де Вермон? Зачем тогда письмо?»

И внезапно он понял. Ну конечно же… Дело вовсе не в письме, а в баронессе Корф. Письмо пропадает, а всем известно, что разносила письма баронесса. На кого думают тогда? На нее, разумеется. Начнут гадать: может быть, в письме были деньги, может быть, она нарочно украла… Вот поэтому Натали и стащила его. Потому что она ненавидит Амалию… за то, что та является всем, чем Натали хотела бы быть. И потом, пропавшее письмо идеально отводит подозрения от нее самой. Всем же известно, что французский офицер для нее ничего не значит.

Это была не то чтобы логичная версия, а версия прямо-таки неуязвимая, блистательно объяснявшая все неувязки и противоречия. В самом деле, никто из обитателей санатория, кроме Натали, не был фанатичным поклонником русского поэта — по крайней мере, до такой степени, чтобы таскать его поэтические наброски. Да никому подобное просто в голову прийти не могло!

Успокоившись насчет того, кто был вором, Алексей задумался, как бы ему теперь вывести художницу на чистую воду.

«Что, если дать ей понять, что мне все известно? — размышлял он. — В романах, опять же, такой прием всегда срабатывает. Только неизвестно, можно ли романам вообще доверять… — Поэт заметил, что Натали не поднимает глаз от тарелки, и приободрился: — Ага, мы уже страдаем, у нас на душе неспокойно, потому что совесть нечиста… Наверняка она должна как-то себя выдать. Стоит только на нее сурово посмотреть…»

И он посмотрел. Но продолжение оказалось вовсе не таким, как он ожидал. Натали вся засияла смущенной улыбкой. Заметив, что в течение всего обеда поэт не сводит с нее взгляда, она, конечно же, истолковала его внимание самым выгодным для себя образом. А сконфуженному Нередину немедленно захотелось провалиться сквозь землю.

«Нет, это просто… просто черт знает что! — в сердцах подумал он. — Или она совершенно лжива и бессердечна, или… или все-таки ни при чем. — Он еще раз посмотрел на лицо Натали и убедился, что на нем нет и тени угрызений совести или каких-то душевных мук. — Ей-богу, вот если бы я не был уверен, что кража — ее рук дело, то ни за что бы не поверил, настолько у нее безмятежный вид. Однако большой вопрос, можно ли вообще верить женщинам!»

Погрузившись в раздумье, поэт не сразу расслышал, что Эдит обращается к нему с каким-то вопросом, и невпопад брякнул: «Да, конечно». Англичанка воззрилась на него с изумлением, и Нередин очнулся.

— Что такого я сказал, Амалия Константиновна? — быстро спросил он.

— Вы только что подтвердили, что Россия будет воевать с Англией, — безмятежно проговорила Амалия, однако глаза ее улыбались.

Но политика в то мгновение совсем не занимала поэта.

— А мне кажется, что Россия будет воевать с Германией, — веско уронил Уилмингтон. — На стороне Франции.

— Война — ужасная вещь, — вздохнула Катрин, и ее красивые глаза затуманились.

— Может быть. Но Франция наверняка выступит против Германии, — продолжал англичанин. — Не зря же их канцлер заявил, что эта война может случиться через десять лет, а может, и через десять дней.^[8]

— Да какая разница, в конце концов, кто с кем будет воевать? — вырвалось у Нередина нетерпеливое.

Но он сразу же понял, какую ошибку совершил, потому что почти все немедленно ополчились против него — с таким жаром, как будто именно за их столом решалась судьба Европы. С одной стороны, Германия и Австрия, с другой — Франция, которая лишилась Эльзаса и Лотарингии и теперь готова перевернуть небо и землю, чтобы вернуть их обратно. Но Франция слишком слаба, чтобы выступить в одиночку, и поэтому вербует союзников, но все тайные договоры за семью печатями… Однако ведь тайны на то и существуют, чтобы их раскрывали. Будет война, потому что Германия не отступится от своих притязаний, потому что Англия не допустит, потому что Россия…

— Россия традиционно связана с Германией, — веско уронила мадам Карнавале. — Взять хотя бы Екатерину Великую…

— Если уж на то пошло, королева Виктория наполовину немка, — насмешливо парировала Амалия.

— Сударыня, я попросил бы вас! — возмутился Уилмингтон. Его негодованию не было предела, как будто баронесса сказала что-то неприличное.

— А у нас больше нет императора, — вздохнул Шарль. — Ни великого, ни малого. Даже претендент на королевский трон — и тот умер^[9]. И к чему все это приведет, непонятно.

— А я считаю, что России совершенно незачем воевать за чужие интересы, — резко сказала Натали. — Пусть Европа сама разбирается со своими проблемами, нам собственных хватает.

И Нередина поразило, до чего точка зрения неприятной художницы созвучна его собственным мыслям по данному поводу.

— Но, к сожалению, не все думают, как вы, — отозвался Уилмингтон. Как и большинство англичан, раз начав говорить о политике, он уже не мог остановиться. — Одним словом, война будет непременно, вопрос только — когда.

— Вы так говорите, как будто собираетесь до нее дожить, — буркнул поэт.

Он сказал именно то, что думал. К чему все разглагольствования о европейских интересах и мировом господстве, когда у половины беседующих вместо легких решето, когда в каждой комнате дома, где они живут, затаилась смерть, когда неизвестно, встретятся ли спорщики завтра за столом в прежнем составе? Зачем бесполезное переливание из пустого в порожнее, когда есть дела куда более важные — почитать интересную книгу, до которой раньше не доходили руки, сорвать красную розу для хорошенькой женщины, просто дышать, просто жить и наслаждаться жизнью? Разве обязательно надо выяснять, куда кренится политический флюгер той или иной страны, спорить, тратить время и нервы? Не лучше ли оставить политику политикам, а себе — жизнь, единственную, неповторимую, которая и так висит на волоске?

Нельзя сказать, что Нередин был совсем уж не прав; но форма, в которую он облек свои мысли, была определенно неправильной. И то, что у него вырвалось, получилось нехорошо, грубо, по-скифски. Катрин медленно положила вилку. Тяжелые щеки Уилмингтона задрожали, он дернул нижней челюстью и поднялся из-за стола.

— Простите, у меня что-то больше нет аппетита… прекрасный обед… да.

«Я свинья», — мрачно подумал Алексей. Ему было невыносимо стыдно.

Шаркая ногами, Уилмингтон вышел за дверь. Катрин замешкалась, но в конце концов бросила салфетку на стол и устремилась следом за ним.

— Мне кажется, сегодня будет дождь… — нерешительно начала Эдит.

— Определенно, — поддержала ее мадам Карнавале.

Амалия поглядела в окно.

— Доктор Гийоме вернулся, — сказала она.

И все с облегчением ухватились за новую тему. Интересно, к кому доктор ездил? Ведь он же терпеть не может покидать пределы санатория…

Но вот принесли кофе, и все расслабились. Кто-то отправился к себе подремать после обеда, одна из немецких дам уселась возле окна и принялась вязать. Как она объясняла поэту двумя днями раньше, вообще-то она терпеть не может вязать, но это занятие хорошо успокаивает нервы.

К Нередину подошла Натали.

— Алексей Иванович… Вы еще не надумали насчет портрета?

— Нет, — ответил он, глядя в сторону. Он до сих пор переживал из-за того, что сказал Уилмингтону. Ну англичанин, ну не слишком приятный, рыжий и чванный… И что? Вовсе он не заслужил с его стороны такого отношения. — Мне придется поработать, восстанавливать строки…

— Какие строки? — удивилась Натали.

Он повернул голову и внимательно посмотрел в ее лицо. И похолодел.

Она ничего не знала. Понимаете, ничего… Она даже не подозревала, что кто-то стащил его наброски, которые он высокопарно назвал строками. Натали ни при чем, теперь он был совершенно убежден.

Но если она ни при чем, то кто же тогда?

— Я случайно уничтожил свои черновики, — как можно более небрежно объяснил он. — Теперь придется писать заново…

— А!

И все же в ее восклицании было больше недоумения, чем понимания…

Амалия вышла в сад. В ветвях деревьев переговаривались птицы, легкий ветерок щекотал листья, и они покачивались словно от невидимого смеха. Воробей сел на дорожку, чирикнул, пропрыгал несколько шагов, вильнул хвостом и улетел.

«Ох уж мне эти поэты, — с досадой думала баронесса, — ох уж эти ранимые души, которые сами на поверку оказываются такими бестактными… И Нередин не лучше прочих, даром что сейчас едва ли не первый поэт России. Зачем он обидел англичанина? Того и так жизнь не баловала, мать умерла в родах, отец — когда юноше было пятнадцать лет, вечно он среди чужих людей, вечно один… и тяжелая болезнь, которая теперь уже не отступит, достаточно посмотреть на его лицо… Фи, Алексей Иванович, как некрасиво было с вашей стороны намекать бедняге, что ему не так уж много осталось!»

Она нащупала рукой красную розу на корсаже, которую ей принес поэт, и, сорвав ее, сердито отбросила на траву.

…А в комнате Уилмингтона тем временем сидела Катрин и гладила по голове несчастного, который лежал на диване и рыдал так, словно у него разрывалось сердце.

— Я так и знал… так и знал… Но они же ничего не говорят… наши врачи… И я даже не знаю, сколько мне осталось… А я не хочу умирать! — Он поднял голову, его некрасивое одутловатое лицо было залито слезами. — Катрин, я больше так не могу… И не хочу. Черт с ним, с доктором Гийоме и его запретами, ведь не он же умирает от чахотки! Скажите, Катрин, — он собрался с духом, — вы выйдете за меня замуж? Вы знаете, как я к вам отношусь, вы единственный человек, который… который… — Он искал слов и не находил. — Вы выйдете за меня? Я вовсе не беден, даже наоборот… Обещаю, вы не пожалеете!

Катрин вздохнула.

— Да, — после паузы промолвила она.

Примечания

8

Речь Бисмарка в рейхстаге 11 января 1887 года.

9

Великий — Наполеон I; малый — Наполеон III (прозвище ему дал Виктор Гюго); претендент — граф Шамбор, так называемый Генрих V, который был в шаге от занятия престола, но никогда не правил.