Ангелов в Голливуде не бывает

Валерия Вербинина, 2016

Счастливое детство в царской России, бегство после революции за границу, работа машинисткой в лос-анджелесской газете во время Великой депрессии – все это выпало на долю Татьяны Коротич. Ее скромную одинокую жизнь на чужбине полностью изменило знакомство с итальянским семейством Серано. Татьяна влюбилась в одного из четырех братьев, но он трагически погиб. После этого ею овладела апатия, и она приняла ухаживания другого брата Серано, Тони. Девушку даже не смущало, что к тому времени из добропорядочного работника автосервиса Тони превратился в правую руку итальянского мафиози. Таня убеждала себя, что сама она к его криминальной деятельности не имеет отношения, пока не подозревая – если свяжешься с мафией, то вырваться уже не получится…

12

Будем откровенны: прежде я общалась с Розой и ее родными только потому, что это помогало мне чаще видеться с Джонни. После того как он поставил в своей жизни точку, шагнув в пролет, его семья утратила для меня всякое значение. Несколько раз мне звонил то Рэй, то Тони, то Роза, но я предпочитала быстро сворачивать разговор, а потом вообще перестала отвечать на звонки. В те дни я была совершенно раздавлена, но вместе с тем мне не хотелось ни с кем делить свое горе. Никакие утешения меня тоже не устраивали, потому что я инстинктивно чувствовала, насколько они бесполезны. Но однажды, когда я вышла на Мэйн-стрит в обеденный перерыв, чтобы перекусить, меня окликнул знакомый голос, и, повернувшись, я увидела Сэди. На ней была новая шляпка, очень элегантная, и сумочка у подружки Тони тоже была новая. Сэди объявила, что очень рада меня видеть, и проследовала за мной в кафе, хотя до него было не так уж близко. (Я не любила сталкиваться вне работы с коллегами и оттого предпочитала не ходить в забегаловки возле редакции, которые посещали они.)

— Что-то тебя давно не было видно, — сказала Сэди, садясь за столик и скользнув изучающим взглядом по моему лицу.

— Что, нужно объяснять почему? — вяло заметила я.

— Ну, наверное, не стоило так резко пропадать. Ребята беспокоились, как-то заехали тебя навестить, но старая ведьма их не пустила.

Чудесная миссис Миллер. Я ощутила к ней прилив симпатии.

— Со мной все в порядке, — сказала я. — Шикарная шляпка.

— И не говори! — Сэди оживилась. — Двадцать пять долларов, представляешь? Я ему говорю: зачем такая дорогая, а Тони говорит: да ладно тебе, раз нравится — носи. Купил ее и подарил мне!

— Он что, чинил машину какого-нибудь миллионера? — полюбопытствовала я.

— Машину? — Сэди смутилась. — Нет, ты что… Он теперь в гараже появляется только для виду.

— В смысле, он нашел другую работу?

— А ты разве не в курсе?

И Сэди рассказала, что Винс, Тони, Рэй и Лео отправились к Анджело Торре и попросили его повлиять на священника, который не хотел отпевать Джонни. Торре согласился помочь, но выставил условие, что отныне они будут работать на него, потому что ему нужны люди, и теперь все они входят в его банду.

— Может, мне не стоит этого говорить, — пробормотала Сэди, водя пальцем по краю своего стакана, — но мне не нравится, что Тони впутался… ну, ты понимаешь во что.

Зато ей нравилась шляпка, которую он купил на деньги, заработанные, прямо скажем, вовсе не тем, что переводил через дорогу старушек. По молодости мне казалось, что люди должны проявлять больше последовательности, и даже при всем желании я не могла проникнуться к Сэди сочувствием.

— Боишься, что его могут посадить? — спросила я.

— Не только. Гораздо хуже, если с ним что-нибудь случится. В их бизнесе бывают такие разборки…

Я поймала себя на том, что мне надоело обсуждать Тони, и решила сменить тему.

— Ты работаешь все там же, в Калвер-сити?

— Да.

Сэди немного смутилась, отвечая на самый обычный вопрос. Мне бы задуматься почему. Сейчас-то, конечно, я бы мигом сообразила, что человек, который работает в Калвер-сити, не ездит обедать на Мэйн-стрит, и, стало быть, вероятность того, что он столкнется там с некой машинисткой, равна нулю. Из данного заключения неизбежно вытекало следующее: раз встреча все-таки произошла, значит, она вовсе не была случайной. Но зачем Сэди приезжать, ждать меня у здания редакции, затем изображать радость от якобы неожиданной встречи и вообще тратить на меня свое время? Мы не были подругами и даже не слишком хорошо знали друг друга. Другое дело, если бы кто-то попросил ее разыскать меня и узнать, как у меня дела — например, кто-то по имени Тони Серано.

— Знаешь, — сказала Сэди, чтобы увести разговор от опасной темы, — а я недавно была в центральном актерском бюро. Относила им свое фото и анкету.

Я слышала об этом бюро и знала, что оно в основном подыскивает статистов для массовок.

— Как впечатления? — спросила я.

— Много народу, всюду очереди, так что приходится подождать, пока тебя примут. Мужчинам проще: если он хорошо держится в седле, есть шанс попасть в какой-нибудь вестерн. Вообще неплохо уметь что-то делать: танцевать, например, или говорить по-французски. Чем больше ты умеешь, тем выше шансы, что ты не будешь сидеть без приглашений.

— Тебя уже куда-нибудь пригласили?

— Пока нет, но я ведь только что записалась. К нам в бар ходит один фотограф, он меня и снимал. Посмотрела я на эти фотографии и подумала — а что я теряю? Лучше ведь попробовать, чем ничего не делать и потом терзаться, что ты, может быть, упустила свой шанс.

— Разумно, — сказала я и посмотрела на часы. — Слушай, мне уже пора возвращаться. Была очень рада повидаться с тобой. И не останавливайся, пока не станешь звездой, — полушутя-полусерьезно добавила я.

Сэди расцвела и поправила шляпку.

— Больше ничего не хочешь сказать? — заметила она, вопросительно глядя на меня. — Передать привет ребятам, например…

— А, да. Конечно.

Передай им привет и скажи, что я желаю им удачи в нелегальной торговле спиртным, рэкете или чем еще они там занимаются, съязвила я мысленно. Но только мысленно.

— Ты бы как-нибудь зашла их проведать, — нерешительно сказала Сэди.

— Да, конечно, как-нибудь обязательно, — ответила я, отлично зная, что больше никогда не встречусь с братьями Серано, их матерью или кузеном со шрамами. — Просто… Я ужасно себя чувствовала, когда узнала о смерти Джонни. Я до сих пор ужасно себя чувствую, и если я увижу кого-нибудь из них… я буду думать только о том, кого больше нет, — добавила я изменившимся голосом.

Сэди понимающе кивнула. Мы обменялись еще несколькими незначительными фразами и попрощались.

Вернувшись в редакцию и снимая пальто, я услышала краем уха, как сотрудники обсуждают кого-то из отсутствующих коллег.

— Бросьте, она милая девушка, — сказал фотограф Роджер Экер. — И никакая она не высокомерная, просто застенчивые люди производят такое впечатление.

— Ладно, она не высокомерная, — проворчал Фрэнк Горман. — Но я все равно ее не понимаю. Ни с кем не дружит, никого к себе домой не приглашает…

— А, — оживился фотограф, — так ты хотел бы, чтобы она пригласила тебя к себе домой? Интересно, что об этом подумает твоя жена?

— Иди ты к черту! — рассердился Фрэнк. — Я просто хотел сказать, что это нормально — общаться с теми, с кем работаешь. Хотя бы на день рождения к себе пригласить или на какой-нибудь праздник… Странная она какая-то.

— А по-моему, наша Тат очень даже себе на уме, — объявила Лиззи, дымя сигаретой. — У нее есть словарь, и я сама видела, как она каждый вечер читает по странице. Наверное, чтобы произвести впечатление на какого-нибудь богатого мужика.

Оказывается, коллеги перемывали косточки мне, а про словарь Лиззи знала, потому что некоторое время мне пришлось жить с ней в одной квартире. Сделав над собой усилие, я улыбнулась и подошла к собеседникам.

— Ты уже вернулась? — сказал Фрэнк. — Отлично. Тебя ждет интервью одного ученого, где встречаются какие-то страшные слова вроде «параллелепипеда». Оно у тебя на столе, и его надо перепечатать уже позавчера.

— Никаких проблем, — отозвалась я. — Приходите послезавтра.

Все засмеялись, и Фрэнк — громче остальных.

Через несколько дней, получив свою еженедельную зарплату, я отправилась после работы в универсальный магазин. На улице возле него какой-то тип отвлек меня вопросом, а когда я начала отвечать, вырвал у меня сумочку и бросился бежать. Я кинулась за ним и налетела на пышнотелую даму, которая, схватив меня за руку, стала кричать и ругаться на весь квартал. Кое-как мне удалось избавиться от нее, но к тому моменту мерзавца, укравшего мою сумку, и след простыл. Домой я приехала в совершенно расстроенных чувствах и даже забыла поздороваться с миссис Миллер, когда столкнулась с ней в холле.

— Что-нибудь случилось? — спросила она. — На вас лица нет.

Отступать было некуда, и я выложила ей все, закончив просьбой повременить с платой за квартиру, потому что мне придется где-то занять деньги или отправить матери телеграмму, чтобы она выслала мне несколько долларов.

— Вы уже обращались в полицию? — спросила миссис Миллер.

— Нет, я… Я не успела. И потом, что я им скажу?

— Опишете им вора и его сообщницу, — усмехнулась миссис Миллер. Я изумленно вытаращилась на нее. — Ну да, эта дама, которая вас задержала, наверняка его сообщница. Такие негодяи всегда работают в паре.

— Наверное, вы правы, — сказала я нерешительно, — но я… я никогда не была в полиции. Я не знаю…

— Я пойду с вами, — промолвила миссис Миллер железным голосом. — Подождите меня здесь, я сейчас вернусь. И постарайтесь вспомнить как можно больше примет этой парочки, вам придется подробно их описать.

В то время, о котором идет речь, полиция вызывала в обществе какие угодно чувства, только не уважение. Полицейских презирали за продажность, побаивались за жестокость и вообще старались иметь с ними дело как можно реже. При этом общество предпочитало обходить молчанием то, какие мизерные зарплаты получало большинство работающих в полиции, опасности, подстерегающие их на службе, и десятки, если не сотни погибших при исполнении. В прессе стражи порядка служили излюбленным предметом насмешек, и редкий номер нашей газеты обходился без шпилек в их адрес. Немудрено поэтому, что мысль об обращении в полицию, на которое я имела полное право, не вызывала у меня никакого энтузиазма.

Однако поначалу казалось, что с поддержкой миссис Миллер все пройдет как нельзя лучше. Не снизойдя до разговора с низшими чинами, она твердой поступью добралась до кабинета начальника участка и, преодолев сопротивление секретаря, который не хотел нас пускать, хорошо поставленным звучным голосом изложила суть проблемы.

— Что ж, мэм, должен вам заметить, что вырванная на улице сумка — еще не самое страшное преступление, которое может произойти в нашем городе, — спокойно заметил шеф и повернулся к секретарю: — Джим, кто у нас на месте из отдела краж? Майерс еще не ушел?

Секретарь кашлянул.

— Никак нет, сэр.

— Так что вам к лейтенанту Майерсу, — заключил шеф. — Третий кабинет.

И он обменялся с секретарем многозначительным взглядом, смысл которого мне стал понятен позже.

— У меня тут неподалеку кое-какие дела, — сказала миссис Миллер, когда мы вышли от шефа. — В любом случае, я больше ничем не могу вам помочь, потому что преступников видели только вы.

Я бессвязно поблагодарила ее и поспешила в третий кабинет. Лейтенант Майерс оказался толстяком с редкими волосами неопределенного цвета и маленькими, глубоко посаженными глазками. От его одежды разило потом, и он сидел, закинув одну ногу на край стола и жуя гамбургер. В нескольких слова я объяснила лейтенанту суть дела.

— Сумку, значит, вырвали, — хмыкнул он, дожевывая гамбургер и вытирая руки бумажной салфеткой. — А вы не пробовали покрепче держать ее на улице, мисс? Чтобы не провоцировать воров, к примеру.

Я не знала, что на это можно ответить, и молча села на засаленный стул, на который Майерс мне кивнул.

— Что именно вы запомнили о том, кто вырвал у вас сумку? — спросил лейтенант. Он снял ногу со стола и выжидающе уставился на меня.

— Мексиканец, на вид лет тридцати или около того, — начала я.

Майерс насмешливо прищурился.

— Мексиканец? Вы уверены, что он, к примеру, не аргентинец и не перуанец?

— Вы ведь поняли, что я имею в виду, — пробормотала я.

— С какой стати? Особые приметы у него какие-нибудь были?

— Нет. Я не помню…

Майерс откинулся на спинку стула, сцепил толстые пальцы на брюхе и укоризненно покачал головой.

— Ну и как мне прикажете его искать?

— Он был хорошо одет, — начала я.

— И что? Это не примета.

— И у него была сообщница. То есть я думаю, что она работала с ним в паре, — заторопилась я. — Она задержала меня, когда я бросилась за ним.

— Вы думаете? Вы видели, как они делили деньги из вашего кошелька?

— Нет. Но она…

— Тогда это только ваши подозрения, ничем не подкрепленные, — победно заключил Майерс. — Как она выглядела?

— Толстуха, белая, лет тридцати пяти, может быть, сорока. Брюнетка, сильно накрашена, на шее зоб. Довольно сильная — я не смогла вырваться, когда она меня схватила.

— Ну это уже кое-что, — вздохнул Майерс. — Давайте заполнять официальное заявление.

Рано я радовалась: мой собеседник застрял на моих имени и фамилии, которые сразу же ему не понравились. Он с удовольствием раз за разом перевирал их, наблюдая, как я нервничаю и меняюсь в лице. Не то чтобы лейтенант Майерс был непроходимым тупицей, вовсе нет; негласно в его обязанности входило принять как можно меньше заявлений, чтобы у полиции было поменьше работы. Для того чтобы заставить посетителя уйти, годились любые методы. Кому, к примеру, понравится, когда его имя нещадно коверкают в течение нескольких минут?

— Место рождения? — спросил Майерс.

— Петербург.

— Петербург, штат Флорида?

— Нет. Петербург, Российская империя.

— Вот как? И что же вы у нас забыли?

— Простите? — опешила я.

Майерс усмехнулся.

— Едете к нам со всех концов земли, черт знает откуда, — смакуя каждое слово и отлично понимая, что я не смогу ему дать сдачи, проговорил он. — И что вам дома не сиделось? Плату за жилье из-за вас вздувают, на работу хорошую не устроишься… Сумки у вас на улице вырывают, видите ли. Одни хлопоты из-за вас у коренных жителей…

Тут я увидела возможность его уесть и немедленно ею воспользовалась.

— А я и не подозревала, что вы индеец, — ядовито заметила я. — Скальп снимать будете?

Майерс побагровел. Но я рано праздновала победу.

— Я, между прочим, при исполнении, дамочка, а вы меня оскорбляете, — процедил он с ненавистью. — А что, если я вас за это засажу за решетку?

За дверью кабинета послышались чьи-то шаги, раздался взрыв смеха. Мы сидели с лейтенантом по обе стороны замызганного стола и ели друг друга глазами. Если бы в кого-нибудь из нас в то же самое мгновение ударила молния, оставшийся в живых бы только обрадовался.

— Катитесь отсюда, пока я добрый, — буркнул Майерс. Он скомкал бумагу, которую начал заполнять, и швырнул ее в корзину.

Дверь распахнулась, в кабинет заглянул незнакомый мне детектив — бледный, черноволосый, с живыми черными глазами.

— О, Дик, ты не один? Извини, я не знал.

— Она уже уходит, — ответил лейтенант. — Сучка, — добавил он отчетливо, так, чтобы я слышала.

Чувствуя отвратительное, опустошающее бессилие, от которого слезы подступали к глазам, я вышла из кабинета. Достаточно было один раз обратиться в полицию, чтобы понять, что она заслужила и насмешки, и ненависть, и все те помои, которыми ее поливали в прессе.

— В чем дело-то? — спросил черноволосый, обращаясь к коллеге.

— Да мексикашка какой-то выхватил у нее сумку на улице, — презрительно ответил Майерс. — Делать мне нечего, бегать его искать по всему городу. В другой раз мисс из Петербурга умнее будет.

— А где это случилось?

— Возле универмага.

— Да? Отлично помню это место и ворье, которое там промышляет. Если он был один…

Окончания фразы я не слышала, потому что ушла, дав себе слово больше никогда сюда не возвращаться.