Казнь мира сего

Валерий Юрич (2024)

У главного героя внезапно пропадает девушка, и тут же вокруг начинают происходить странные и необъяснимые события, затягивая его в паутину непрекращающегося кошмара. Сможет ли он выбраться из этого ада и найти путь к своей возлюбленной? Ему придется столкнуться лицом к лицу с неумолимой судьбой, что поставит его перед нелегким выбором: проявить человечность и остаться ни с чем или же превратиться в кровожадного зверя, безжалостно сметающего все на пути к своему счастью.

Глава 1. В начале было…

«Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон.» (Иоанна 12:31)

Он смотрел сквозь оконное стекло на медленно падающий снег. Порой ему казалось, что время на короткие мгновения застывает, кристаллизуясь в статичные кадры: белые хлопья вдруг зависали, едва заметно подрагивая в ожидании освобождения. В такт снежинкам замирали и мысли. Ему позарез надо было вспомнить что-то очень важное, какую-то маленькую деталь, маячившую все время на границе его осознания последние несколько дней. В эти короткие доли секунды, когда мир вокруг останавливался, ему казалось, что вот оно уже совсем рядом, уже почти поймано, даже осознано и понято, но каждый раз не хватало каких-то мельчайших атомов времени, чтобы вытащить это осознание из застывшего мира. Снег снова начинал падать, бесцеремонные и навязчивые мысли вновь жужжали в голове, как рой потревоженных пчел.

— Да чтоб тебя, — с досадой пробурчал Нечаев, отвернувшись от окна, и начал мерить комнату неровными шагами.

Со дня исчезновения Ольги прошла уже неделя, но он до сих пор не имел никакого понятия, что же с ней произошло в тот поздний и ненастный январский вечер. Это невероятное стечение обстоятельств, нагромождением роковых случайностей приведшее их в тот самый, бог весть откуда взявшийся, бар, сводило его с ума.

— Пропади он пропадом вместе с его чертовым барменом! — не удержавшись, выругался Нечаев.

Он поймал себя на мысли, что не помнит его названия. Всю эту неделю в редких и скупых разговорах с другими он называл его"тот самый бар". Нечаев остановился с полуприкрытыми глазами, силясь вспомнить вывеску с парой неработающих букв, но вскоре бросил это бесполезное занятие. Какая, в конце концов, разница, что там было за название? В протоколе у полиции все указано, да и бар никуда не делся — подъезжай да смотри. Он чувствовал, что в голове начинается хаос, к горлу вновь подкатил ком беспокойства, спина покрылась холодным потом. Острое ощущение собственного бессилия и бесполезности давило на него, комната внезапно показалась тесной и словно наполненной липкой паутиной, через которую он с трудом продирался, ему вдруг стало трудно дышать. Стремительным шагом пройдя через зал в прихожую, он накинул на себя первое, что подвернулось под руку, и поспешно выскочил в подъезд. Как-то уж слишком стремглав и нервно, перепрыгивая через две ступеньки, несся он сквозь этажи по лестничной клетке, будто задыхающийся дельфин на поверхность солнечного океана за каплей благословенного воздуха.

На нижней площадке у почтовых ящиков, с опаской посторонившись, стояла соседка по этажу — Валентина Ивановна Бехер — бойкая и в меру пожилая женщина лет шестидесяти пяти с вечно недовольными глазами и неприятным резким голосом.

— Ишь несется, паразит, того гляди с ног собьет! — прикрикнула она, но не то, чтобы уж слишком грозно, а скорее для приличия. — Да на тебе лица нет, аль случилось чего?

Нечаев сначала, признаться, совсем ее не заметил, но, услышав голос, уже у выхода притормозил и впопыхах глухо бросил через плечо:

— Все нормально, Валентина Ивановна, пардон, спешу: дело срочное, — провоцировать хозяйку дворовых сплетен не входило в его планы.

Вырвавшись наконец на улицу, он стал жадно ловить воздух, пытаясь отдышаться. Захватив целую пригоршню колючего обжигающего снега, он судорожно растер ею лицо. Паника постепенно отступала, сменяясь опустошением и апатией. Нечаев небрежно поправил шапку, вытер концом шарфа сырую физиономию, запахнул поплотнее пуховик и неспешно двинулся без какой-либо цели сквозь белый вальс падающих снежных хлопьев.

Он шел, скользя рассеянным взглядом по двору, окружающим домам и их подслеповатым окнам, и внезапно, даже не краем глаза, а каким-то шестым чувством, ощутил взгляд, обращенный в его сторону. Нечаев огляделся по сторонам и у подъезда соседнего дома увидел ее.

— Тебя еще не хватало, — стиснув зубы процедил он.

Она стояла простоволосая, в распахнутом тонком пальто, которое было явно не по сезону. Между пальцами безвольно опустившейся руки торчала давно потухшая сигарета. Она смотрела в его сторону, но не прямо, а как бы сквозь него, смотрела взглядом застывшим и тяжелым. На мгновение снежинки снова прекратили свой хоровод и замерли в натянутой дрожи. В этот миг ему показалось, что их глаза встретились и тут же мысли вновь затихли, весь мир словно затаился на выдохе. Он в очередной раз отчетливо вспомнил тот злополучный вечер, Олин взгляд, обращенный к нему, легкий запах духов, мягкий шелест волос и ее тихий нежный голос, когда губы почти касаются щеки и так непреодолимо хочется к ним повернутся. Его рука скользит по стойке бара, их пальцы легко касаются друг друга, губы все ближе, мир начинает исчезать… И тут за его спиной раздается сумасшедший визг:

— А-а-а, Олька! У-и-и, это ты?! С ума сойти! — и между ними возникает она, с огромными накрашенными глазищами, улыбаясь во все свои тридцать два зуба и прыгая от радости — Маша, лучшая подруга детства, собственной персоной…

А сейчас она не улыбалась. Просто стояла, потерявшись средь белого хоровода, с потухшей сигаретой в руках. Нечаев тряхнул головой и прогнал наваждение. Маша как будто тоже очнулась, рассеянно поглядела по сторонам и, так и не заметив его, повернулась к дому. Он пристально следил за ней, пока наконец подъезд не проглотил маленькую фигурку в тоненьком бежевом пальто.

— Что вообще она тут забыла? — вдруг подумал он.

Припомнилось ему, что вроде бы приехала она на пару недель из Москвы навестить родителей, посмотреть, что да как, и, перво-наперво, остановилась в гостинице и даже как-то сразу без особых усилий подыскала небольшую, но, по ее словам, очень уютную квартирку в спокойном районе на оставшееся до возвращения время. «Это у нас-то спокойный район?» — про себя усмехнулся Нечаев, — «ну-ну, держи карман шире».

Он шел дальше под равнодушными взглядами пустых окон, и снег, глядя на него, тоже шел бесконечной белой обволакивающей пеленой. Нечаев в сотый раз стал прокручивать в голове события того трагического вечера.

Он приехал к Ольге где-то около шести. Промотавшись весь день по делам, к вечеру он изрядно устал. Сегодня был крайний срок сдачи проекта, но Андрей — самый близкий его друг еще с университетской скамьи — нашел ошибки в своей части кода и не успел вовремя все исправить, поэтому у Нечаева был тяжелый и нелицеприятный разговор с заказчиком, по итогу которого он обещал все сдать непременно к завтрашнему же дню. Припарковавшись на своей видавшей виды Шкоде у дома, где жила Ольга, он на всякий случай снова набрал Андрея и через пару-тройку гудков услышал напряженное и несколько отстраненное, но такое знакомое: «У аппарата!»

— Работаешь?

— Пытаюсь… Только вот звонят тут всякие, понимаешь, отвлекают — пробормотал Андрей, усердно набирая что-то на клавиатуре.

— Успеешь?

— Серега, просто отвали, а? Я тебе уже сказал, что очень-очень постараюсь и, если ты слышишь, я прямо сейчас очень-очень-очень стараюсь! — в трубке зазвенела натянутой струною тишина.

«Запустил очередной тест», — машинально подумал Нечаев. После непродолжительной паузы прозвучала хлесткая и нецензурная брань и несколько глухих ударов.

— Закончу — перезвоню, отбой! — резко бросил Андрей и отключился.

Нечаев нервно сглотнул и поиграл желваками. Андрея он хорошо знал уже лет пять и за это время они вместе через многое прошли, и, что бы там порой не случалось, его друг с изрядной долей упрямства доводил почти любое дело до конца и в рабочих вопросах был щепетилен до педантизма.

Нечаев сидел в машине и не спешил глушить двигатель. Звук работающего мотора успокаивал его. По радио заиграла знакомая мелодия. Ему вдруг вспомнилось, что эта же самая песня звучала в день его знакомства с Ольгой. Случилось это в прошлом году на исходе лета, когда дни становятся короче и мерцающие звезды начинают падать с бездонного неба, каждая — со своим собственным чудесным и неповторимым желанием. Он не любил их загадывать: ему казалось, что каждое новое отнимает силу у других, еще несбывшихся. Должно быть непременно одно, самое главное, самое заветное, которое долго ищешь, а затем от всех бережешь до подходящего момента, то самое, что дороже всех упавших на землю звезд. И такого желания у него никогда не было. И вот тогда, в те ясные августовские ночи, оно наконец появилось и Сергей Нечаев впервые за много лет, провожая взглядом падающую звезду, его загадал. И оно сбылось: такое яркое и светлое, теплое и нежное, неповторимое и вечное.

Песня наконец доиграла. Нечаев выключил зажигание и вышел из машины. Снаружи было снежно и ветрено. Он зябко вжал голову в ворот пуховика и быстрым шагом направился к подъезду. И вот уже нажимаются две заветные шестерки на пошарпанном домофоне — дверь открывается без лишних вопросов. Лифт, отсчитав положенные этажи, распахивается на шестом. Дверь в квартиру чуть приоткрыта, а за ней ждет чистое, безусловное, невыразимое и одновременно такое простое и уютное счастье.

— Привет, — нежно прошептала Ольга, и, чуть привстав на цыпочки, легонько чмокнула его в губы, — раздевайся, проходи. Я уже скоро. Сегодня сразу к тебе, или заедем куда-нибудь? — спросила она лукаво улыбаясь.

Он взглянул на нее и, кажется, потерялся на пару мгновений, без остатка утонув в ее больших серо-зеленых глазах:

— Э-э-э, что? — глупо улыбнувшись, протянул он, и наконец уловив смысл ее вопроса, ответил как-то невпопад, — да мне все равно… ну, в смысле мне, конечно, совсем не все равно… «боже, что я несу?» — прошептал он себе под нос, опустив взгляд и погладив рукой лоб, при этом продолжая глупо улыбаться. — Мне все равно куда, лишь бы с тобой… вот, — в конце концов произнес он, окончательно потерявшись.

— Я тебя люблю, — тихо шепнула она, смущенно улыбаясь в ответ, и, поманив рукой, исчезла за дверью своей комнаты.

— Сережа, это ты? — раздался вдруг звонкий голос Ольгиной мамы, — проходи на кухню чай пить, а то замерз, наверное? На улице-то ужас что творится.

Из комнаты выглянуло мило извиняющееся Олино личико. Она ему подмигнула и снова исчезла за дверью.

— Здравствуйте, Ирина Васильевна, с огромным удовольствием, — ответил он, проходя на большую и светлую кухню.

Он сел на краешек стула и отхлебнул обжигающего душистого чая. Мама Ольги, улыбаясь, повернулась к нему от плиты и села напротив у окна.

— Ну как у тебя дела, как работа? — спросила она, но не дежурным вопросом, а как-то очень искренне, с участием.

Он немного помолчал, подумав о чем-то своем, и, мечтательно глядя куда-то вдаль, также искренне ответил, растягивая слова:

— Я самый счастливый человек на свете, Ирина Васильевна, — он перевел на нее взгляд и улыбнулся.

Она улыбнулась в ответ, но при этом легкая, едва заметная грусть промелькнула в ее глазах. Ирина Васильевна взяла чашку и сделала глоток, опустив глаза. Нечаеву тут же вспомнился разговор, который был у них тет-а-тет на этой самой кухне месяца два назад. Точнее, это был даже не разговор, а по большей части монолог Ирины Васильевны.

— Понимаешь, Сережа, у меня ведь кроме Оленьки никого и нет больше. Папа у нас умер, когда Оле было восемь, ну ты и так уже все знаешь, — сказала она, тяжело вздохнув. — А любила то она его так сильно, что уж и нет, пожалуй, сильнее этой простой детской любви на всем белом свете. Бывало, сядет к нему на колени, прижмется, обнимет крепко ручками за шею и не отпускает, как будто заранее что чувствовала… А как не стало его, так словно душу у нее вытащили, месяц в школу не ходила, все лежала у себя на кроватке, да горе-то свое детскими слезками и выплакивала. У меня сердце на части разрывалось, ничего поделать не могла, а врачей не звала, боялась, что и ее у меня отберут. Так вот теплом и материнской лаской и лечила. Хорошо хоть на работе отгул дали, вошли в положение. И слава богу, начала потихоньку оттаивать дочурка моя ненаглядная. Помню, однажды улыбнулась мне в самый что ни на есть первый раз после горя-то этого великого, да и обняла меня своими ручонками за шею, как раньше Колю обнимала. А я уж тут и не знаю, плакать мне или смеяться — все во мне в тот миг перевернулось… Вот так и жили мы с ней душа в душу. И мне-то уже никто, кроме нее не нужен был. Вся моя жизнь в ней одной, моей кровинушке, и заключалась… А теперь уж и подросла: скоро двадцать два исполнится, институт заканчивает. А и сейчас, бывает, взгляну порою украдкой на нее, и почудится мне всего лишь на один какой-то короткий миг в глазах ее тоска смертельная, так и холодеет у меня все внутри, так и хочется обнять ее и на руках покачать, как маленькую. А вот как она тебя встретила, сразу такой хорошей, такой счастливой стала, и тоска-то эта самая больше уж вроде и не показывается, будто и не было ее… И до тебя у нее ухажеры были, да все не то, — махнула рукой Ирина Васильевна и замолчала.

Нечаев силился подобрать слова, чтобы хоть чем-то заполнить затянувшееся молчание. В горле у него стоял ком, на душе была какая-то светлая грусть.

— И чувствую я своим сердцем-то материнским, — продолжала Ирина Васильевна, — что любит она тебя… по-настоящему как-то любит, без всяких там условий и причин, любит просто потому, что ты есть в ее жизни. А уж про тебя и не знаю: любишь? Или не очень? И страшно мне от незнания-то этого становится. Но я верю, что любишь, — немного помолчав, добавила она, — а по-другому и быть не может. И становишься ты мне потихоньку, как родной. А если обидела я тебя чем-то, или обижу, ты уж не серчай на меня сильно. Вы как с Оленькой-то уезжаете к тебе на выходные, так я все окна прогляжу, весь день, бывает, пятый угол в комнате ищу, кусок в горло не лезет, все про нее и думаю: как она там, все ли хорошо? Ничего с собой поделать не могу. А позвонить боюсь, не хочу навязываться, у вас там счастье великое, а я тут со своими капризами… — махнув рукой, тяжело вздохнула она. — Только вот прошу тебя очень, — умоляюще проговорила она, взглянув Нечаеву прямо в глаза, — если уж будете и дальше вместе, а может и поженитесь — ой как я об этом мечтаю — не бросайте меня, я ведь не смогу без нее… без вас с ней. Обещай, Сережа, что не бросите…

И вот сейчас, сидя на кухне и глядя на эту удивительную женщину, Нечаеву вдруг непреодолимо захотелось увидеть счастливую улыбку на ее добром лице.

— А что, Ирина Васильевна, не устроить ли нам завтра семейные посиделки? Я утром оперативно разберусь с делами, и мы с Олей приедем, наготовим каких-нибудь вкусностей, посмотрим вместе что-нибудь новогодне-душевное. Как вам такая идея?

Вы бы видели, как просветлело и похорошело и без того приятное лицо Ольгиной мамы. Она, обрадовавшись и при этом даже как-то немного растерявшись, тут же встала со стула:

— Конечно приезжайте, милые вы мои! — всплеснула она руками. — Я, пожалуй, сейчас сбегаю в магазин, куплю что-нибудь на завтра, — волнуясь проговорила она, торопливо снимая передник.

— Ну что вы, Ирина Васильевна, в самом деле? Мы завтра сами все и привезем. Я же на машине, мне не сложно. Что ж вы будете по такой погоде с тяжестями таскаться? — поспешно остановил ее Нечаев.

— Как хорошо, что вы завтра приедете, — не слушая говорила она, зачем-то отвернувшись к окну и делая вид, что высматривает что-то внизу во дворе. — Я обязательно что-нибудь приготовлю к самому вашему приезду. А вы во сколько примерно будете? Часикам к двум приедете? А какой салат ты любишь? Любишь оливье? Я обязательно приготовлю оливье, — без остановки с чуть слышным придыханием тараторила Ирина Васильевна. Она стала заглядывать во все кухонные шкафчики, в стол, в холодильник, что-то выкладывала, проверяла, подсчитывала, после отправила и без того чистую салатницу в раковину и начала мыть.

Нечаеву стало очень тепло и уютно на душе. Он медленными глотками пил чай и блаженно улыбался. Его неотступно преследовало непередаваемой красоты и глубины ощущение, что после долгих лет тяжелых скитаний он наконец-то вернулся домой.