У Шивы длинные руки

Валерий Цуркан (2025)

Рассказы, представленные в этом сборнике, написаны в жанре научной и не совсем научной фантастики. Многие из них были опубликованы в разных журналах, некоторые побеждали на конкурсах фантастики.

У Шивы длинные руки

Разноцветные искры хаотично метались в полутемной комнате, постепенно складываясь в картину. Блики скользили по стенам и потолку, пробегались по полу и отражались в зеркальной глади выключенной панели глобалкома. Айвен всегда отключал связь, когда занимался творчеством.

Сейчас он стоял посреди студии и рассматривал результат. Световое полотно, висевшее в воздухе, художнику не нравилось. Нет, техника, конечно, на высшем уровне — все же он Айвен Итан, известный мастер света, его выставки собирали тысячи человек на всех континентах.

Но почему в лицах людей нет жизни, почему город настолько уныл, почему эта картина — как штамп старых работ? Айвен знал ответ на этот вопрос, но боялся признать — исписался, растратил талант на модные картинки, которые так любят обыватели.

Это всего лишь тень картин, которые создавал в первые годы, когда еще не стал популярным художником, используя недорогое оборудование, в тесной каморке.

Айвен отошел подальше, снова всмотрелся в светохолст. В нем не было души, вот чего лишились последние работы.

Осталось лишь закрепить частицы света и обрамить энергобагетом. Нет, не сегодня, сказал себе Айвен, и движением руки разрушил свое создание. Искры разлетелись по студии и погасли, медленно оседая на пол.

Отключил светогенератор, и комната погрузилась во тьму. Зажегся верхний свет.

Иногда Айвену казалось, что в нем живет еще один человек. Иной раз чужие образы всплывали в сознании по ночам, и он видел странные сны. В юности такое случалось часто, с годами все реже и реже, потом прекратилось. Снилось, будто бродит по разрушенному городу, руины которого чадили дымом. В некоторых снах боролся с богами — почему-то это всегда были древние индуистские боги. В других работал программистом, корпел над сложной программой за старинным компьютером. И каждый раз эти видения обрывались — приходил кто-то третий и заставлял видеть обычные сны, в которых Айвен бывал на светских приемах, на выставках, пил вино из высокого бокала и общался с другими художниками.

Не знал, откуда все это приходило — войны завершились две тысячи лет назад, люди уже и забыли, какой была Земля во младенчестве. Наступила Эра благоденствия.

Один сон и подтолкнул к созданию первых картин, до сих пор считавшихся непревзойденными. А затем в Айвене что-то сломалось, сны изменились, и он превратился в модного художника. За следующие двадцать лет его имя стало известно во всем мире, но лишь теперь понимал — это не главное.

Надеялся написать картину к выставке в Калькутте, создать шедевр, но это уже не было творчеством. Как и все его полотна на протяжении двадцати лет. В следующие пару недель набросал еще два городских пейзажа — техника, как всегда, на уровне, и композиция, а вот внутреннего света в них не осталось. Но людям такое нравилось — это же сам Айвен Итан. А художнику оставалось лишь смириться с этим.

***

В Калькутту прилетел за день до выставки. Проследил, как выставлены работы в одном из залов Индийского музея, и пошел прогуляться по древнему городу.

Калькутта была разрушена, как и многие другие города Земли, выжжена огнем последней войны. Никто не знает, сколько лет длился период Опустошения. Но наступила Эра Благоденствия. Люди восстановили города, создав точные копии по сохранившимся записям.

В юности в своих ночных грезах Айвен видел эти города в неприглядном свете — обгоревшие костяки зданий, клубы черного дыма, застилавшие небо. Часть этих видений перенес на свои ранние полотна, которые тогда всколыхнули общество — никто до него не касался этой темы.

Айвен не спеша прошелся по мосту Ховрах. Это место тоже снилось, но тогда все было иначе — всюду грязь, у моста находился многолюдный базар, огромные толпы бедно одетых индусов, река медленно несла мутные зеленые воды в Бенгальский залив. По мосту двигалась вереница желтых автомобилей, над городом стояла зловонная дымка.

Сейчас же город был аккуратным, по улицам можно пройтись, не толкаясь, вместо древних авто в воздухе сновали пассажирские электрокоптеры. Айвен остановился и долго стоял, глядя на реку. Вспомнил ее название — Хугли. Чистая синяя вода, не то что во снах. И вместо грязных лодок и ржавых суденышек плыли красивые белоснежные прогулочные катера.

Выставка, как обычно, прошла с большим успехом. На открытии было так много народу, что администраторы впускали посетителей партиями, а у входа в музей собралась огромная толпа.

Ранние картины Айвена Итана ценители искусства считали лучшими, однако зрителей привлекали более поздние полотна, созданные, когда Айвен уже стал популярным художником. Но все же он отмечал, что и трилогию «Тримурти» не обходят стороной.

Дольше всех у трилогии задержался пожилой седоватый индус в белоснежном шервани, отделанном позолотой. Задумчиво всматривался в изображение, будто изучал до мельчайших деталей. Обратив внимание, что Айвен наблюдает за ним, улыбнулся и подошел к художнику.

— Ранджит Тхакур, — представился и сложил перед собой ладони в традиционном приветствии. — Я давно слежу за вашим творчеством.

— Я заметил, что вы заинтересовались «Тримурти»?

— Это ваши лучшие работы. В них множество смыслов.

— Я их тоже люблю. Но люди предпочитают мои последние картины.

— Люди не видят, — индус улыбнулся, лучи морщин разбежались от глаз. — А я вижу.

— Вы тоже художник?

Ранджит Тхакур коротко и вежливо рассмеялся.

— Нет. Хотя рисовать умею, но не обладаю талантом. Однако я умею видеть и понимать. Я бы хотел встретиться с вами сегодня вечером и поговорить о вашем творчестве.

Ох, сколько людей предлагали встретиться и поболтать. Чаще всего совсем не разбирались в искусстве, для них важнее были не картины, а знакомство с известным художником.

— Я… не знаю, будет ли у меня время.

Индус взял его под локоть и заговорил негромким голосом:

— Надеюсь, наше знакомство будет вам на пользу. Я не последний человек в Калькутте, если вам это важно, и имею некоторое влияние в высших кругах. И мне действительно интересно… и даже очень важно поговорить о ваших картинах.

Айвен смутился впервые за долгие годы.

— Нет, мне не важно, богаты вы или нет, знатны или не очень. Если вас действительно интересуют мои полотна…. Тем более «Тримурти», которую я тоже считаю лучшей, то… Где мы можем встретиться?

— Мой дом всегда открыт для хороших людей. Я пришлю за вами, когда вы закончите.

Ранджит Тхакур продолжил осматривать другие картины, скорее из вежливости — было понятно, что они его не интересуют. Индуса привлекли лишь три светохолста из цикла «Тримурти».

Открытие выставки завершилось беседой с несколькими журналистами из крупных телеканалов. Айвен устал, но все же не отказался от встречи с новым знакомым. Стало интересно поговорить с человеком, который ценит его ранние работы.

У выхода ждал электрокоптер Тхакура. С виду обычный, но внутри все отделано дорогой кожей.

Ранджит Тхакур жил в отдельном доме — настоящий дворец, не меньше десяти комнат. Едва коптер опустился во дворе, двери дома распахнулись, и гостеприимный хозяин вышел встречать гостя. Одет он был по-домашнему — в широких брюках-дхоти и в длинной просторной рубахе. Айвен отметил, что в такой одежде, наверное, намного удобнее, чем в строгом костюме, из которого он сам почти никогда не вылезал.

— Надеюсь, вам у меня понравится, — сказал хозяин. — Сам я бываю здесь нечасто, мне приходится много ездить по делам. Я здесь отдыхаю душой и телом.

Вошли внутрь, и Ранджит провел Айвена в большой зал. Пока гость осматривал комнату, мальчишка лет двенадцати проворно накрыл стол — запеченные цыплята тандури, дхокла, бирияни, несколько разнообразных салатов. Айвен часто бывал в Индии и хорошо разбирался в местной кухне. Цыплята тандури были правильного красного цвета — их маринуют особым способом и готовят в печи на большом огне.

На стенах висели картины, среди которых художник узнал несколько полотен известных мастеров прошлого, написанных обычными красками — наверное, купленных на аукционах. Обратил внимание на застекленный стеллаж с подсветкой. На полках стояли предметы старины — ацтекские маски, древнеегипетские золотые украшения, греческие амфоры. Все это стоило так дорого, что не имело цены.

— Это очень впечатляет, — заметил ошеломленный роскошью Айвен.

— Я живу сейчас один, семья моя уехала в Дели. Все эти вещи, — хозяин обвел рукой комнату, — я собирал в поездках по миру. Пусть вас это не смущает. Я люблю предметы искусства, а мое положение и моя работа позволили собрать эту коллекцию.

Сели за стол. Мальчик принес вина и скрылся за дверью. Ранджит разлил по бокалам янтарный напиток.

— Сначала выпьем и поедим.

Они выпили по глотку вина. Нежное мясо цыплят таяло во рту.

— Очень вкусно.

— Амрит — лучший повар в Калькутте. Не смотрите, что он еще мал, он готовит, как бог.

Съели по паре куриных ножек, принялись за рисовый бирьяни с рыбой. После второго бокала вина Ранджит начал разговор.

— Нам нужно поговорить об искусстве и не только. Скажите, вы видите сны?

— Сны? — удивился Айвен. — Как и все нормальные люди. Полагаю, что все видят сны.

— Сны, которые помогают вам создавать картины. Уверен, что первые полотна вы писали по своим снам.

Айвен отпил глоток из бокала на высокой ножке.

— Да, — ответил он. — «Тримурти» написана именно так.

Ранджит прихватил тремя пальцами мелко нарезанные томаты с кинзой и отправил в рот.

— Я чувствовал это. Не удивляйтесь, но я тоже видел эти сны. Когда я впервые увидел копию первого полотна трилогии — «Брахма, создающий мир», то меня будто током пронзило. Я сказал себе — это же мой сон! И принялся просматривать остальные ваши картины.

— Это очень странно, — Айвен поставил на стол бокал и потянулся к пачке сигарет.

— Курите, — Ранджит кивнул. — Сам я не курю, но мне это не помешает.

Айвен закурил.

— Это правда? О том, что вы видели эти же сны?

Ранджит не спеша пригубил вино.

— Чистая правда. Я просмотрел три ваши первые картины. Сюжеты всех трех я видел во снах. Понимаю, что в это трудно поверить. Но позвал я вас не из-за этого. Есть более серьезные вещи, о которых нам надо поговорить.

— Например? — Айвен выпустил два колечка дыма.

Индус посмотрел ему в глаза.

— Вы не замечали, что эти сны… будто отголосок прошлого? Вам не казалось, что вы видели в них себя самого… из другого времени?

Айвен, не выдержав долгого взгляда, отвернулся.

— Возможно… Но я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Это не простые сны, — продолжил собеседник. — Их видели не одни мы с вами. Есть и другие люди. Не все знают истинное происхождение этих снов.

— И каково же оно?

Айвену разговор уже не очень нравился. Рассчитывал поговорить о своем творчестве, мечтал, что, это даст возможность вернуть утерянный талант. Поэтому и согласился встретиться с этим странным индусом.

Ранджит поднялся и прошелся вдоль стены, поправил одну из картин.

— Это сложно понять. Что вы знаете об истории Эры Благоденствия?

— Это имеет отношение к теме разговора? — Айвена удивил этот поворот.

— Прямое.

Художник докурил сигарету и тщательно затушил ее в пепельнице.

— Я никогда особо не увлекался историей. Земная цивилизация погибла, люди возродили ее, и наступила Эра Благоденствия. Вот и все, что я знаю.

Индус снова сел за стол и стал поигрывать полупустым бокалом.

— Судя по имеющимся у нас данным, — сказал он, — в последней войне умерло почти все население планеты, разрушены все города. В живых осталось не более трех процентов.

— Это страшно. Но причем тут мои картины?

Ранджит оставил бокал в покое.

— Вас некогда не интересовало, каким образом разрозненная горстка людей смогла не просто выжить, а за короткий срок создать новый мир? Все эти города, в которых мы живем — это точная копия уничтоженных во время войны.

Айвен не мог уследить за ходом его мысли.

— Оставались какие-то изображения городов, схемы, — предположил он. — Да и к тому же — откуда вы знаете, что нынешняя Калькутта или Москва — это точная копия старых городов? Никто не видел, как они выглядели раньше.

— Из снов. Я видел эти сны. И вы видели. Выпьете еще? — Ранджит разлил вина. — Ешьте, дхокла вышла изумительная. Амрит приготовил для нее чудесный соус.

Айвен обмакнул кусочек нутовой дхоклы в соус чатни.

— И что же все это означает? К чему эти разговоры о моих снах?

Ранджит развел руками.

— Может быть, Брахма все это воссоздал из пепла? Как в вашей трилогии. Но я поменял бы картины местами. Первой я бы поставил картину «Шива рушит мир», за ней — «Брахма, создающий мир», и после нее «Вишну — хранитель мира». Наш мир сначала был разрушен, а после воссоздан, а не наоборот.

— Это интересная интерпретация, — усмехнулся Айвен. — Но кто же тогда создал мир до того как он был разрушен?

— Не знаю. Может, жизнь на Земле зародилась сама?

Они выпили по глотку вина.

— Это очень смелая теория для верующего, — заметил Айвен. — Вы верите в Бога?

Индус неопределенно махнул рукой, расплескав на рубаху несколько капель вина.

— Я чту традиции моего народа. А вера у каждого своя. Кто-то верит в перерождение душ, кто-то в судьбу. А вы во что верите?

— Я атеист.

— Атеизм — это тоже вера. Скажите, а вы никогда не задумывались, что мы сейчас можем жить под управлением богов? Может быть, боги, устав от того, что люди каждый раз разрушают созданный мир, взяли нас под контроль.

Айвен отрицательно замотал головой.

— Я не верю в мистику.

— А если без мистики? — Ранджит поставил бокал, неожиданно оживился, вскочил на ноги и, обойдя вокруг стола, остановился напротив. — Например, незадолго до последней войны ученые создали научный центр, который должен возродить человечество после гибели цивилизации? Если доходит до точки невозврата, в нем выращивают клонов, которые станут началом нового мира. И компьютерный мозг помогает преодолеть все исторические вехи цивилизации за короткий срок. Вместо первобытнообщинного строя сразу создают современное общество, у них есть все технологии для этого. Например, этот центр был назван «Шива», а первая община после гибели мира появилась в Индии. Здесь и ответ на мой вопрос — как горстка людей смогла воссоздать все земные города. Вся эта информация могла быть заложена в память компьютера.

«Он сумасшедший», — подумал Айвен и сказал вслух:

— Это фантастика.

Глаза индуса возбужденно горели, движения стали нервными.

— Но теоретически такое возможно?

— Теоретически? — Айвен тоже поднялся, отодвинув стул, и теперь стоял, опершись одной рукой о спинку. — Да. А как же вы объясните сны, которые мы с вами видели?

— Допустим, «Шива» (так мы условно назвали этот компьютер), — Ранджит заметно успокоился, хотя глаза его продолжали лихорадочно блестеть, — управляет нами с помощью снов. Что если он слишком много на себя взял и принялся судить нас, как бог? Направлять нас на путь истинный. А кто-нибудь из людей взломал компьютерную систему и пытается до нас достучаться, рассказать правду.

Айвен посмотрел на собеседника взглядом художника. «Нет, он действительное сумасшедший», — мелькнуло в голове.

— А если это вы? — сказал он.

Ранджит пожал плечами.

— Может быть… А может, и нет.

— Я бы все же предпочел побеседовать о творчестве. Я не люблю таких… беспредметных разговоров.

— Но если ваши картины подталкивают к таким выводам, то мы и обсуждаем творчество.

— Странные же выводы вы делаете. Я в такое не верю.

Ранджит опустил плечи и поник.

— Таковы люди, постоянно делают странные выводы.

Все же индус эту тему больше не затрагивал, и Айвен был за это благодарен. Однако заметил, что тот не особо интересовался картинами, как показалось вначале. Его привлекла лишь ранняя трилогия на тему индуистских богов. Вернее, тема, которую они всколыхнухи в его мозгу.

Посидели еще с полчаса, поговорили о разном. Айвен понимал, что Ранджит потерял интерес к беседе. Похоже, даже три картины «Тримурти» индуса не интересовали, а были лишь поводом для этого странного разговора.

Когда они расставались, Ранджит сказал:

— Будет лучше, если наш разговор останется в стенах этого дома. Забудьте о нем. Но если захотите поговорить об этом со мной — я всегда готов.

Айвен вернулся в отель и остаток вечера пролежал на диване. Завтра нужно провести еще одну встречу на выставке, и можно ехать домой. Размышлял о своем новом знакомом. Ранджит Тхакур был большим оригиналом. Надо же — придумать такую теорию об Эре Благоденствия. Да еще и связать это с его картинами. В то, что Ранджит говорил о снах — Айвен уже не верил, хотя поначалу поддался. Такого не бывает, люди не могут видеть одних и тех же снов.

Утром, едва вышел из отеля, к нему подбежал Амрит.

— Это вам! — мальчик протянул конверт. — Хозяин велел передать.

Не успел Айвен и слова сказать, как мальчишка исчез, лишь костлявая спина мелькала вдалеке. Сунув конверт в карман, двинулся к стоянке коптеров.

Пока телевизионщики готовили аппаратуру, открыл конверт и развернул листок бумаги. Это была записка от Ранджита.

«Простите, Айвен. Не стоило мне об этом рассказывать. Я думал, что в моем доме нас невозможно будет подслушать, но, кажется, я ошибся. Похоже, «Шива» все слышал. Постарайтесь жить, как жили всегда. Если же в вашей жизни начнутся странные изменения, то позвоните по этому номеру. Нужно будет лишь назвать свое имя. Вам все объяснят. И ни в коем случае не рассказывайте никому о нашем разговоре. У «Шивы» длинные руки».

Да он не оригинал, подумал Айвен, пряча листок в карман. Он реальный шизофреник.

Интервью прошло, как обычно. Это всегда наискучнейшая часть. Журналисты задают стандартные вопросы, он в тысячный раз рассказывает об одном и том же. За всю жизнь он общался всего с тремя интересными журналистами, располагающими к беседе. Обычно же все они лишь делают свою работу, без огонька, и гореть самому рядом с такими людьми не очень-то и хочется.

Вечером отправился домой. Незадолго до посадки в самолет в теленовостях пронесся шквал новостей о гибели известного в Калькутте чиновника Ранджита Тхакура. Подробностей не писали, только факт гибели.

Ночью Айвен плохо спал. Снился разговор с Ранджитом, и каждый раз тот погибал — то на него падала балка, то он вываливался в окно. Айвен просыпался в холодном поту, выкуривал сигарету и снова ложился — и сон повторялся. Утром встал разбитый и уставший.

Позавтракав, зашел в студию, но работать не хотелось. Действительно — зачем? Денег у него достаточно, чтобы прожить десятки лет, а встречаться с журналистами ради пустых интервью — надоело. Даже Ранджит Тхакур обратил внимание на его лучшие картины не потому, что увидел в них высокое искусство — они перекликались с его бредовой идеей.

Целый день Айвен провалялся на диване перед включенным экраном — смотрел дурацкое шоу. А в голове все кружились слова индуса, записка и новости, увиденные в Калькутте. А что если это не сумасшествие, и вся цепочка событий имеет связь? Нет, конечно, все это чистая случайность, а Ранджит сумасшедший. Жаль, что он погиб, но все эти слова — выдумка.

Айвен забросил вещи в стирку, вспомнил о записке и достал из кармана рубашки. Пытался найти здоровую логику в словах Ранджита, но не нашел. Явное умопомешательство.

Но записку не выбросил, а положил в ящик стола.

Близких друзей у Айвена не было, лишь знакомые из круга художников. Раздумывал, с кем бы поделиться этим случаем, но вспомнил слова индуса — «ни в коем случае не рассказывайте никому о нашем разговоре» — и решил эту тему ни с кем не обсуждать. Отчасти потому что самого могли бы принять за чокнутого.

Вечером посетил клуб, где собирались художники, писатели и поэты. Многие, как и он, давно лишены дара, но мнили себя великими мастерами. Они сидели за столиками, попивали вино, курили кальян и пытались произвести друг на друга впечатление.

— Привет, Айвен! Как прошла твоя выставка в Калькутте? Видел сегодня в новостях твое интервью.

— Все хорошо. Публика там восприимчивая, советую и тебе провести там выставку.

— А что скажешь насчет Парижа?

— Скажу, что там уже пресытились нашим творчеством, таких ничем не удивишь.

Надолго в клубе не задержался и сбежал после второго бокала вина.

На следующее утро просмотрел интервью с калькуттской выставки и отметил, что во время обзора на стенах музея не оказалось лучших картин — цикла «Тримурти». Прокрутил запись три раза и убедился в этом — на том месте, где они были установлены — висели другие полотна.

Айвен стал искать информацию о своей выставке, но нигде не нашел упоминания об этих картинах.

В голове скользнула мысль — это первая странность, предсказанная Ранджитом Тхакуром? Кто-то вырезал информацию о «Тримурти»? Но зачем? И есть ли в этом связь с самим Ранджитом? Нет, это бред!

К вечеру трилогия исчезла из всех каталогов мира, а творческая биография Айвена Итана теперь начиналась не с «Тримурти», а с более поздних картин. А это уже было не странно, а страшно. Созвонился с музеем, где хранилась коллекция, но выяснилось, что там ничего не знают о «Тримурти».

Через день с ним связался заказчик, который всегда покупал пейзажи, и заказал портрет. Портретов Айвен никогда не писал. Он был пейзажистом. Если не считать первой трилогии, созданной в жанре сюрреализма, — то все его картины — пейзажи. И заказчик должен это знать. Айвен отказался, сославшись на занятость.

Он ничего не понимал. Что случилось с этим миром? Что сдвинулось в нем? Куда делись его картины? Зачем пейзажисту рисовать портреты?

Странные вещи продолжали происходить на протяжении недели. Жизнь Айвена начала меняться. Казалось, что даже память заново форматируется, становится иной. Уже и не вспоминал о своих первых картинах. И уже почти был готов взяться за портрет, хотя никогда раньше их не писал. Его приглашали на ток-шоу «Готовим вместе», на выставки домашних животных. Он не умел готовить и не любил животных, и не раз говорил об этом, отвечая на вопросы интервьюеров.

Кто-то сознательно ломал уклад его жизни, форматировал новые предпочтения. По ночам стали сниться сны о вкусной и полезной пище, о радости общения с животными. Если так пойдет дальше, то уже через месяц Айвен заведет себе черепаху и приготовит из нее вкусный суп.

Вспомнил, что однажды уже было такое — когда показал миру свои первые картины. Тогда тоже стали сниться обыденные сны, и больше он никогда не написал ни одной картины, которая по силе хотя бы отдаленно была равной «Тримурти».

Неужели Ранджит говорил правду о том, что кто-то управляет людьми при помощи снов? «Шива», так он назвал его. У «Шивы» длинные руки, сказал Ранджит.

Айвен решился позвонить по номеру, оставленному Ранджитом. Нужно лишь назвать свое имя.

— Слушаю.

— Добрый день. Я Айвен Итан.