Сын ведьмы. Волшебная сказка

Валерий Тимофеев

Сказка эта родилась, можно сказать, случайно. Поступило предложение написать мюзикл по мотивам сказки «Шурале» для детского театра. Я начал работу. Естественно, начал с изучения фольклора, татарских народных сказок. Так как тема сказок мне близка, неудивительно, что я увлекся. И в изученном материале увидел огромный потенциал, далеко выходящий за рамки шестидесятиминутного мюзикла.. Об остальном судить тебе, мой дорогой читатель!

Глава 6 Рыбья шкура

Карчик раньше особо и не задумывалась, как и зачем к ней эта шкура попала.

Много людей разных через избушку старухи прошло: и своих, и чужих. Всех и не упомнишь. Что после кого осталось? В чулане вон испокон века цельная полка забытых вещей пылится. Кто-то вспомнит и придет за нужным добром, кто рукой махнет.

А шкуру кто забыл?

Пришлось память напрячь…

Как-то услышала во дворе своем собачий рык. Вышла глянуть, а Караколак¹⁰, пес ее дворовый, шкуру зубами треплет, — волосы дыбом, глаза кровью налились. Необычная шкура не мехом наружу ощерилась, — серебристой рыбьей чешуей на солнце переливается.

— Фу, Черноух! — отогнала Караколака, подняла шкуру — ничего, добрая вещь, всего-то в двух местах песик острыми клыками порвать успел.

Стряхнула от пыли и грязи, занесла в избу. Еще раз всю осмотрела, пальцами каждый сантиметр ощупала, — точно, всего две Обломых дыры.

Взяла иголку с ниткой, присела к свету — раны заштопывает. А шкура под ее руками словно от боли вздрагивает и охает. С каждым уколом иголки чешуйки аж до скрипа крепко судорогой сводит, из глазок слезки маленькими капельками на пол звонко падают и под стол жемчугом драгоценным катятся. Карчик потом целую горсть бусинок с пола собрала, ожерелье дорогое себе исделала.

Залечила ровными швами раны, волосы изумрудные на голове разгладила, слезы последние смахнула, и шкуру на стену повесила — все украшение какое. И про то еще походя подумать успела:

— А где ее Караколак взял?

Он же не на привязи, носится целыми днями, куда нос его собачий позовет. То в лесу на охоте пропадает, то на пруд гусей да уток пасти бегает.

Или кто шкуру эту во двор спецьяльно подбросил? Или песик находчивый где у воды сыскал-украл? Бессловесная скотинка, у нее не спросишь, к ответу не призовешь.

Было это… когда же было-то? А в аккурат или в конце мая, или в первые летние дни. Вот с тех самых пор шкура все висит и висит на стене, места лишнего не занимает, хлеба не просит. А вот света от ее блеска в избе изрядно добавилось.

Никто ее за все это время ни разу не спрашивал, никто за ней не приходил, претензиев не заявлял. Карчик в эту сторону и не заморачивалась, умысла какого — продать там ее, или в снадобье какое спользовать — она не имела. А потому и думать забыла — своих дел да забот на полный день припасено, да еще и с остатком на дни другие заготовлено.

Может, к концу лета, а может и осенью глянула как-то шкуру, нет ли моли или еще каких вредителей. А швы, которыми она прокусы латала, рассосались, зажили. Ни шрама, ни рубчика. Кабы своими руками не чинила, и не поверила бы, что вещь латаная.

— Эк, чудо какое, — вскинула голову Карчик. И другими глазами на шкуру посмотрела. — Живая!

Пару раз на себя ее накидывала, вроде как примеряла. И, странное дело, шкура, обычно безразлично-холодная, в жару прохладой окутывает; в студеный день тепло дарит. Но каждый раз в голове круговерть начинается, теряется ощущение времени и пространства, словно она в путешествие по чужому миру отправляется.

Первый раз видит — бредет она по лесу, вроде, и знакомому, и в то же время незнакомому. К привычным ей соснам да березкам, диковинные широколистые деревья добавляются. Да сплошь корнями от земли до самых вершин увитые, цветами неземными обсыпанные. И с цветка на цветок не пчелы, птицы радужные перелетают, сладким нектаром наполненные. И весь лесной шум, весь птичий гомон в ушах многоликим оркестром звучит.

Идет Карчик среди этакой красоты невиданной и каждый кустик, каждая веточка с ней на своем языке разговаривают, сказку лесную рассказывают.

— Я, — говорит пятилистный вишнево-оранжевый цветок, — Сила Забвения. Капли сока моего хватит, чтобы память навсегда отбить. И нет такого настоя, такого отвара, который бы мое волшебство отвратил.

— Во мне, — шепчет серенький невзрачный цветочек, — Сила Жизни спрятана. Кто мою тайну раскроет, еще сто лет проживет.

— Во мне Ясный Ум зашифрован. Ты возьми меня в лунную полночь, окропи росой предрассветной, дай три года и три дня настояться, и я силу свою тебе явлю…

До сбитых ног бродила Карчик по лесу незнакомому, пока, усталая, на землю, корнями изрытую, не упала, за ветку сухую краем шкуры не зацепилась.

Повисла шкура на сучке. И сразу старая опять в своей избушке оказалась, у своего стола, перед своим добром.

Долго трясла головой, в себя приходя.

— Что за чушь такая приснилась? — глянула, где солнышко висит, часы посчитала. — Если по времени судить, всего каких-то пары минут меня здесь не было, а кажется, день-деньской гуляла.

Верить ли?

Не маленькая девица, не глупенькая, на веру волшебное не приняла.

Да вот зря.

Чует, ноги ее огнем горят. Скинула обувку, а там мозоль на мозоли, будто она и впрямь день-деньской по дорогам неудобным ходила.

Это дело привычное — мазей волшебных у нее на всякий недочет приготовлено.

А потом чегой-то в карман свой залезла, — больно уж он наполненным оттопыривается — а в нем цветок пятилистный вишнево-оранжевый лежит, да другой — серенький невзрачный, да и еще горсть всяко-разных друг к дружке прижалась.

Верить ли?

Стала вспоминать, что ей растения про себя рассказывали, из которого что приготовить можно. Почти все вспомнила, в книгу поминальную записала. Да вот, к ее неудовольствию, осталась пара листочков, про которые в памяти провал. Отчего и зачем сорвала их? Для какой такой надобности?

Ладно, думает, отдохну денек-другой заживут натруженные ноженьки, и еще раз прогуляюсь по загадочному лесу.

Так и сделала.

Выждала сколь-то дней, опять шкуру на себя набросила, в надежде восполнить забытое.

А ее в другое место перекинуло.

Блазнится, что она в морских глубинах среди себе подобных плавает, и они ее даже за свою признают. Приближаются со всех сторон русалки длиннохвостые, любезничают-улыбаются. И она им той же монетой. Вроде как экскурсию по морским просторам устраивают, и то показывают, и это. Молодой рыбкой угощают, свежими водорослями закусить предлагают. И все песни протяжные поют, хороводы вокруг нее водят. А сами ненароком подталкивают ко дворцу подводному, к воротам белокаменным.

На воротах грозный страж стоит, вход охраняет. Работа у него такая — всех проверять, вопросы-пароли, заранее прописанные, вслух задавать.

Карчик во дворец идти не хочется, — она ж, если рот раскроет, сразу себя и выдаст. Как незваного гостя примут? Какое наказание придумают? Назад пятится, но где там! Обступили русалки, не пускают. Уже и брови хмурятся, а в глазах злые искорки зажигаются.

Делать нечего, остановилась она перед воротами, к испытанию готовая.

— Кто ты? — звучит трубный голос.

— Я — то, почитай, что никто! — отвечает Карчик сбивающей загадкою.

— Куда идешь? — читается по бумаге второй вопрос.

— Иду я слева направо, не за ради забавы, а пока не найду на тебя управу, — отвечает в том же духе.

— По какой надобности? — выдает стражник третий обязательный вопрос.

— Молча сказать, что тебе не дать, у него не взять.

Сверяет стражник ответы с контрольным листом и видит — неправильные называются пароли, не нравятся они стражнику.

Закричал он страшным голосом, схватил самозванку за руки, в темницу потянул.

Дернулась она из последних сил, и вдруг вспышка — яркий свет и полная пустота.

Не помнит — как опять оказалась без шкуры, — сама ли сорвала, или помог кто. Только стоит она посреди избушки своей и кажется ей, что сто лет пролетело за одну короткую минуту. Целую неделю руки, стражником заломаные, болели-саднили, работать не давали.

Больше Карчик со шкурой этой не связывалась, на себя не одевала.

Примечания

10

Черное ухо (тат).