Мужской взгляд. Дневник охотника за приключениями

Валерий Скляров

Я ненавижу эти тексты – они пафосные и наивные одновременно. На момент их появления я умел прыгать с парашютом, погружаться под воду, стрелять из всех видов оружия, руководить комбикормовой и мукомольной промышленностью, управлять яхтой и танком, не умел я только писать рассказы. Но, как видите, это меня не остановило. Правильнее было бы сжечь их и никому больше не показывать, как это сделал бы Николай Гоголь. Но дело в том, что Антона Чехова я люблю больше.

КОРТИК

Из Балтийского госпиталя, куда 26 апреля 1996 года меня приволокли на носилках с инфарктом миокарда, я убегал два раза.

Первый — через неделю после госпитализации. Берегом моря и перелесками обошел КПП, выбрался на трассу Калининград — Балтийск, встал «андреевским крестом» на пути гражданского КамАЗа, вскарабкался в кабину к оторопевшему и растерявшемуся от моей наглости водителю и приказал ему ехать в часть. Шофер не осмелился возражать наголо обритому попутчику в госпитальной пижаме и шлепанцах на босу ногу. Вероятно, во взгляде у меня сохранилось еще что-то потустороннее, что я вынес с того света, поэтому водитель старался сидеть ко мне вполоборота, чтобы не выпускать из виду. На всякий случай.

Добравшись до места, я выпрыгнул из кабины грузовика у шлагбаума, спокойно прошел КПП (дежурный матрос не посмел остановить старослужащего) и прямо в чем был вломился в кабинет к командиру части.

Когда кэп увидел меня в пижаме и с горящим взором живого мертвеца, он чуть было в окно не кинулся. Но мигом взял себя в руки и спросил слабым голосом:

— Валера? Тебе чего? Ты как через посты прошел? Ты же под капельницей должен сейчас лежать.

— Товарищ командир! — услышал я собственный истеричный голос. — Я хочу служить в спецназе. Не разрешайте докторишкам меня комиссовать. Мне очень жаль, что я… наговорил вам лишнего. Я себя плохо чувствовал. Извините. Но сейчас все в полном порядке. Разрешите идти в расположение и продолжать службу?

Но командир не разрешил. Услышав «товарищ командир» и сообразив, что я не собираюсь его душить в припадке справедливого гнева, командир приказал отвезти меня обратно в госпиталь и приковать цепью к койке.

Цепью меня не приковали, но следить стали пристально, и второй раз убегать мне было уже сложнее.

А бежать надо было позарез. Приближалась пора сдавать госэкзамен. И я твердо был намерен разделаться с высшим образованием в текущем году.

Второй раз из госпиталя меня вывез школьный приятель, недавно получивший звездочки лейтенанта и ослепивший своей белоснежной улыбкой теток на КПП.

Я заскочил домой за формой (как контрактник, я носил такую же форму, что и офицеры-мичмана), потом заехал к сослуживцу Андрюхе Баринову — счастливому обладателю мичманских погон, кортика и огромного количества наград за безупречную службу.

И вот в таком виде — белая фуражка, туфли на каблуке, брюки-клеш, андрюхин китель с медалями, парашютными и водолазными значками, штатом «Спецназ ВМФ», с золотым кортиком на боку и совершенно пустой головой — я вступил в аудиторию, где заседала высокая государственная комиссия.

В одной руке фуражка, другая рука придерживает кортик, грудь колесом, «Разрешите взять билет», «Разрешите готовиться», «Разрешите отвечать» — и наши ученые дамы и не менее ученые джентльмены, мягко говоря, растаяли. Что и говорить, филфак — это не то место, где каждый день можно увидеть живого мужчину. Да еще и военного.

Билет я отвечал уважаемым профессорам Бобчинскому и Добчинскому.

Добчинский совершенно не слушал ту ахинею, которую я нес, отвечая на первый вопрос экзаменационного билета. Старичок как завороженный во все глаза смотрел на значки-шевроны-погоны и выражением лица напоминал дошколенка, впервые увидевшего «дяденьку-моряка». Профессор дождался паузы в моей речи и немедленно спросил, за что мне дали вот этот значок. Ответ мой был четким, развернутым и содержал массу специальных слов, самыми простыми и понятными из которых было словосочетание «диверсионная операция». Моя терминология понравилась Добчинскому больше, чем терминология Жирмундского и Колесова, а когда он прочитал на шевроне слово «спецназ», то вопросам, не относящимся к теме, не было конца.

Профессору Бобчинскому все-таки удалось сохранить каплю здравого рассудка. Он понял, что кроме этапов укладки парашюта я сейчас ничего рассказать не способен, поэтому профессор мягко остановил поток моего красноречия и тактично спросил:

— Скажите, а… кем вы сейчас работаете? То есть по какой профессии служите? В смысле, кто вы сейчас по должности?

— Заместитель командира группы специального назначения, — не моргнув глазом соврал я.

— А зачем вам диплом о высшем образовании?

— Чтобы стать командиром группы специального назначения, — на этот раз мне удалось сказать почти что правду.

— А вот это… специальное назначение, — замялся господин профессор, — как-нибудь связано с филологией?

— Никак нет!!! — последовал четкий ответ.

— Хорошо, — с видимым облегчением констатировал Бобчинский, — госэкзамен вы сдали. Можете идти, товарищ военный.

Вы спросите, а почему я в своем собственном парадном кителе на экзамен не пошел? В кителе с нашивками старшины первой статьи? А я вам отвечу: все дело в кортике! Старшинам он не положен, вот и пришлось стать мичманом на пару часов. А кортик мне нужен был до зарезу. Без этого ритуального украшения черта с два бы я экзамен сдал. Военная хитрость, елки.

Потом меня угораздило поступить в аспирантуру и, к ужасу Бобчинского, Добчинского и других милых и безобидных университетских профессоров, вернуться в родную альма-матер, чтобы преподавать… литературоведение. Потом пришлось получать юридический диплом, потом изучать экономику, политологию… Да всего и не перечислишь. Воистину, век живи — век учись. Но сдачу своего первого государственного экзамена я всегда вспоминаю как самую блестящую. Во всех смыслах этого слова.