Целитель – 6

Валерий Петрович Большаков, 2021

Всё для Миши Гарина складывается очень удачно – он учится в МГУ, рядом его друзья. И от КГБ бегать не надо – чекисты сами его охраняют. Но жизнь не предскажешь, сколько не вангуй. Мелкие радости бытия оборачиваются драмой, а признание – прямой и явной угрозой…

Пролог

Пятница, 1 октября 1976 года. Вечер

Москва, проспект Вернадского

Осень качается в зыбкой ничьей — вянущая зелень уступает скорбной желтизне. Выцветшие, иссохшие листья опадают, беззвучно кружась — и запускают печальные ассоциации.

Всё сущее тленно, стало быть, тщетно. Имея разум, сложно смириться с окончательностью бытия. Разве души человечьи не подобны облетевшей листве, шуршащей под ногами? Проклюнувшись в детстве, распустившись в юности, отзеленев… И в жухлый опад?

Меланхолично глянув в вышнюю синь, подернутую пухлыми облачками, я дернул уголком рта:

«Тебе ли горевать, попаданец?»

Дрожал на ветке седой, морщинистый листок, треплемый ветром жизни. Вот-вот слетит, порхая в последнем штопоре! И вдруг — та-там! — снова зацвел…

— Миха!

Всю философскую маету разом выдуло из головы — грузной трусцой перебегая улицу Кравченко, меня догонял Андрюха Жуков. Всё такой же шумный, налитой здоровьем увалень с румянцем во всю пухлую щеку. Суровые будни студента МАДИ ничуть не убавили в нем озорного жизнелюбия.

— Здорово, первокур! — шумно налетел Дюха, мигом создавая вокруг себя зону хаоса. — Тоже к Альке?

— К Тимоше, — коварно ухмыльнулся я, но проверка на ревность не зашла — одноклассник лишь отмахнулся своим драгоценным «Грюндигом».

— А мы на «картошку» ездили! — радостно выпалил он. — Только вернулись, недели не прошло. Знакомился с курсом в естественной обстановке! И с преподами — нормальные дядьки, кстати. Ха-ха-ха! Представляешь, — еще сильней оживился Дюша, — я вчера декана не узнал! Весь такой из себя, при галстуке, а я-то привык, что он в фуфайке, да в сапожищах… — внезапно остановившись, Андрей смерил взглядом «плюсик» — высотный Дом студента. — Так это они здесь, что ли? Ничё себе… — уважительно затянул он, тут же расплываясь в умиленной улыбке: — А Тимоша хитренькая такая! Даже не сказала, что в МГУ поступает! Я на нее обиделся тогда… Целый час не разговаривал! А Ефимова? Тоже… штучка! «Ой, боюсь! Ой, не сдам!» Ага… Я чуть не оглох, когда они звонить соизволили! Визжат, орут, рыдают… «Прошли! Прошли!»

— Праздник у людей, — улыбнулся я. — Пиршество духа. Сам не ожидал, что решатся! Нет, молодцы девчонки. Я теперь в универ мимо филфака хожу — знакомые личики!

— Будто перешел в одиннадцатый! — хохотнул Дюха, начиная понемногу суетиться и вздрагивать, будто в ознобе.

— Давно Зиночку не видел? — понимающе спросил я.

— Больше месяца, — вытолкнул Жуков. — Знаешь, такое ощущение дурацкое… Боюсь!

— Этот страх лечится…

Я вошел в стеклянный вестибюль ДСВ и резво одолел пару ступенек. За столом, напротив полочек для писем, восседала вахтерша — величественная, неприступная бабуся в очках и в платочке, отдаленно смахивая на Авдотью Никитичну.

— Здрасьте, теть Дусь! — сказал задушевно.

— Здра-авствуй, Миша! — пропела вахтерша.

Я не однажды миновывал Евдокию Панасовну, не имея в кармане даже временного пропуска. Но и мысли не допускал, будто причиной тому — мощь моего обаяния. Не-ет… Наверняка вахтерша сотрудничает с КГБ, и ее там просветили насчет студента Гарина. Однако и наглеть, изображая особо важную персону, тоже не комильфо.

— Нам бы в тринадцать-ноль-пятую… — я подпустил в голос заискивающих ноток.

— А шо там? — дюже заинтересовалась тетя Дуся.

— День рождения! — провозглашаю торжественно.

— Да-а? У Тимофеевой, что ли? Или… темненькая такая… У Ефимовой?

— У меня, — скромно улыбнулся я.

— Поздравля-яю! — залучилась бойкая старушка. — Проходите.

Из лифтового холла вынесся торопливый, сбивчивый цокот каблучков.

— Ой, Мишечка!

Альбинка, донашивавшая коричневое школьное платье, с налету обняла меня и поцеловала. Дюху, уморительно тянувшегося губами, она шутливо отпихнула.

— С Зинулькой будешь лизаться!

— Ага-а… — заныл Жуков жалобно. — Дождешься от нее!

— Дождешься! — рассмеялась девушка. Дернувшись, она крикнула, вытягиваясь и взмахивая рукой: — Ой, подождите, подождите! Не закрывайте!

Поднажав, мы успели втиснуться в кабину лифта.

— Вам на какой? — добродушно буркнул крупногабаритный студент, подтягивая к себе сумку-чувал.

— Ой, на тринадцатый!

Громила с пожитками вышел на пятом, и лифт с облегчением вознесся на «девчачий» этаж.

— Сюда! — Альбина свернула в коридор «Г», болтая и крутясь: — Мы вас из окна увидели, и девчонки меня послали, чтоб тетю Дусю умаслить! А вы уже…

— Мишечка! Мишечка! — шлепая тапками, подбежала Маша. Индийские джинсы-клеш и длинный кардиган, наброшенный на пышный батничек, «старили» ее, прибавляя пару-тройку лет, а умелый макияж закреплял «взрослое» впечатление.

— Машечка! Машечка! — отвечал я, смеясь и платонически тиская близняшку. — А Светланка где?

— В анатомичке! — испуганно округлила глаза Шевелёва. — У-ужас! Я туда как-то заглянула разок — и мне дурно стало. А Светке хоть бы хны. Зубрит латынь и копается в этих… в организмах! «Тебе разве не противно?», спрашиваю, а она, удивленно так: «Я же, говорит, в перчатках!» Представляешь?! Светка сказала, чтобы без нее начинали… Пошли, пошли!

— Иду, иду!

Меня переполняло знакомое приятное нетерпение, когда ты возвращаешься после летних каникул, и встречаешь одноклассников, всё таких же — и немного других. Подросших, загорелых, отъевшихся на фруктах-овощах. А я своих школьных подружек месяца два не видел точно!

Тимоша с Альбиной заселились в двухкомнатный блок, разделяя удобства с тремя студентками истфака. Исторички куда-то ускакали, зато комната наших девчонок гудела от говора и смеха.

— И чё? — вопил Изя воинственно. — Думаешь, арабы на наших полезут?

— Ну, мон шер… — донесся голос Жеки Зенкова, тянувший жеманную иронию. — Это, смотря кого ты считаешь своими. Израильтян?

— Ты чё, совсем?!

— Блин-малина! — выразилась Рита. — Хватит вам о политике!

Во мне всё сладко сжалось при звуках ее голоса, а вот и она сама…

Девушка замерла в дверях на долю секундочки. Взмахи ресниц словно раздували темные огоньки в глазах, и вот вспыхнула радость свидания.

— И-и-и! — с восторженным писком Рита бросилась ко мне, целуя, куда придется. Гладкие ручки закалачились вокруг моей шеи, и я «поплыл» на волне подзабытой услады.

— Разлученные встретились после долгой «картошки»! — с выражением прокомментировал Дюха.

— А-а! — донесся Тимошин голос из комнаты. — Явился, не запылился!

Порог переступила Зиночка в платье с выпускного. Чмокнув меня в щечку, уперла руки в боки и сурово спросила заробевшего Андрюху:

— Ты где был?

— В колхозе, Зиночка! — преданно вытаращился Жуков.

— В строгости держит, — шепнула мне на ухо Рита. — Пошли, не будем смущать Тимошу.

Она за руку провела меня в комнату, оклеенную дешевыми обоями в цветочек. С приемом гостей девчонки не заморачивались — развернули письменный стол, выставив его между кроватями и застелив новенькой клеенкой, еще хранившей линии сгибов. Оба стула, помеченные белыми инвентарными номерами, заняли Динавицер с Зенковым, а остальным, по замыслу, предлагались «коечные» места.

— Гарин! — заорал Изя по старой памяти. — Ты опять без гиперболоида?

— Лучевой шнур распустился, — нацепил я ухмылку типа «гы». — Жека, а ты-то здесь каким боком?

— Правым, мон шер ами! — расплылся Женька. Вскочив, он протянул мне руку через стол. — Ну, и левым… Я в июле еще один экзамен сдал — в техучилище. Экстерном! Ромуальдыч помог.

— Ромуальдыч — человек!

— Так, еще бы… Помнишь же, какая у нас «практика» была? Одних движков штук десять перебрали! Ну, и выдали мне «корочки»… Автослесарь 3-го разряда! А пока вы на колхозных полях резвились, я на «ЗиЛе» вкалывал.

— Лимита! — захрюкал Изя, давясь от смеха. — Понаехали тут…

— Ой, Изя! — тут же вмешалась Альбина, в порыве педагогического негодования. — Как скажешь чего-нибудь… Тарелки лучше подай. Вон, на подоконнике!

Рита крепче обняла мою руку и прижалась тесней.

— Совсем, как в школьные годы, — памятливо улыбнулась она. — И в том же составе!

— Не ностальгируй, — отзеркалил я ее улыбку. — Рано тебе еще.

— Я соскучилась! — шепот втек, опаляя ухо. — Сильно!

Темный нутряной жар всколыхнулся во мне, раскручиваясь и властно занимая мысли.

— Хватит к Мишечке приставать! — Тимоша появилась у двери, разрумянившаяся и отмякшая.

— Мишечка — мой! — мурлыкнула Сулима, подлащиваясь.

— Чего это твой? И мой!

— Ой, и мой тоже! — послышался Алин голос из прихожки.

— Миша — наш, общий! — с чувством сформулировала Маша, внося бутылку «Мартеля» с фиолетовой кляксой штампа ресторана на красной этикетке. Держа сосуд обеими руками, она торжественно выставила его на стол. — Наш общий! Вот!

— Отвали, моя черешня! — черные Ритины глаза заблестели умильной лукавинкой.

— А помогать кто обещал? А? — грозно нахмурилась Тимофеева.

— Ладно, ладно… — заворчала Рита, гибко вставая.

Девушки живо накрыли на стол, не жалея гостинцев из дому. Одного сальца сколько — и охряного от перца шпика, и розоватых шматиков с мясными прослойками, да с рубленым чесночком… М-м… Парящие, только что отваренные сосиски Маша притащила с цокольного этажа — там стоял ларек. Надо полагать, для откорма голодающих студиозусов. Нарезанный «Орловский» она прихватила этажом выше, в столовой.

— Всё, всё! Садимся! — зазвенела Тимоша. — Миша, с тебя тост! «Мартелю» — или наливочки?

— «Мартелю»! — сграбастав выпивку, я встал. — Все читали «Лезвие бритвы»? Там, под конец, одна из героинь кидает клич в массы — давайте, мол, собираться в дружеские союзы взаимопомощи, верные, стойкие и добрые! Ну, не знаю, откликнулись ли массы на ее призыв, а вот у нас с вами именно такой ДСВ и получился. Пускай мы не каждый день вместе, как раньше, но всегда рядом. Друзья, прекрасен наш союз! — поднял я рюмку. — И пускай он с годами лишь крепчает, как этот коньячок! За нас!

— Ур-ра-а!

Руки — нежные и гладкие или загорелые и мускулистые — сошлись, звеня да клацая стеклопосудой. Закатный луч дробился в хрустальных гранях и брызгал на лица малиновые высверки. Хорошо!

* * *

Прелестницы нас покинули, чтобы быстренько вымыть посуду — торт «Прага» ждал своего звездного часа на подоконнике. Судя по шепоткам и хихиканью, перебивавшим плеск воды в санузле, красны девицы активно обсуждали добрых молодцев.

Дюха включил магнитофон, убавив громкость — какая-то композиция Поля Мориа соткалась легким фоном, наигрывая атмосферу романтики и релакса.

— К сожаленью, — вздохнул Изя, поймав настроение, — день рожденья только раз в году…

Зенков фыркнул и бочком привалился к спинке девичьей кровати.

— Мон шер, — бросил он на меня любопытствующий взгляд, — ты ведь тоже что-то такое говорил насчет экстерна. М-м? Типа «Даешь физфак за год!» Не передумал?

— Передумал, — хмыкнул я, размышляя, слопать ли мне еще один ма-аленький кусочек домашнего рулета, или хватит объедаться. — Нет, можно было бы, конечно, изнасиловать мозги, но зачем? Чтобы меня называли выскочкой, а то и вундеркиндом? На фиг, на фиг… Ты мне лучше скажи, «ЗиЛ» — это всерьез и надолго?

— Да ну! — заносчиво фыркнул Женька. — Перекантуюсь до призыва.

— И Маша рядом! — хихикнул Дюха.

— Ну, да… — промямлил Зенков, скучнея. — Ох, не верю я во все эти верности! Да и за что так над девушкой измываться? Два года тратить на ожидание! Два года! — прошипел он, морщась, и вздохнул: — Не знаю… Вот, не знаю и всё!

— Делай, что должен, — процитировал я Аврелия.

–…Будет, что суждено, — тускло договорил Зенков.

Неожиданно в коридоре поднялся шум, расходясь детсадовским визгом, и в прихожке началась суматоха — к хихиканью добавились аханье с ойканьем.

— Изя, глянь, — заинтересовался Андрей, — чего они там?

— Не пацанское это дело, — надменно выразился Динавицер.

Тут приоткрытая дверь распахнулась настежь, и на пороге остановилась Светланка. Я встал, приветствуя близняшку.

— Нарисовалась, фиг сотрешь! — хулиганская улыбочка заплясала на ее губах. — С днем рожденья, Мишечка!

Чмокнув меня в уголок рта, девушка смутилась.

— Там… — заговорила она неуверенно. — Там еще одна гостья… Инна. — И засуетилась, достала из сумочки свежий номер «Советского экрана». — Смотри! — Света раскрыла журнал на развороте. — Нет… Тут репортаж со съемок… А, вот!

Небольшая, с открытку величиной, фотография Инны Видовой очаровывала: легкий прищур синих глаз, ветерок перебирает пряди цвета спелой пшеницы, зреет ямочка на щеке — то ли улыбнется девица-красавица, то ли нахмурится капризно, еще и губки надует.

Взгляд выловил из текста: «…По словам французского режиссера Андре Юнебеля, Видова живо напомнила ему Милен Демонжо».

«Согласен, — усмехнулся я. — Тоже милашка…»

Смех, звуки ступающих ног, весьма оживленный гомон накатили воздушной волной. Хлопнула входная дверь, отвергая фанаток, и в комнату вошла Инна.

Простенькое платье в стиле «милитари» служило оправой, оттеняя броскую внешность Хорошистки. Талия утянута пояском, подчеркивая крутизну бедер. Фигурка… Двояковыпуклая — грудь вперед, попа назад. Щечки алеют, глазки блестят, улыбочка голливудская — «снежок в розе», как Грин говаривал… Хороша!

Инна оглянулась на Риту, и та ворчливо снизошла:

— Да целуй уж…

Видова приблизилась ко мне, явно робея. Я натянул улыбку, и в синих глазах заметалось ликование. Нежно прижавшись губами, Инна выдохнула:

— С днем рождения, Миша!

Наши девчонки, толпившиеся за спиною Инны, как фрейлины августейшей особы, защебетали вразнобой, наполняя комнату красами да гласами:

— Ой, а кто чай будет?

— Все! Все!

— Иже херувимы…

— Дюха, тебе партийное поручение!

— Торт, Зиночка?

— Только не кромсай, смотри!

— Точка — и ша! Я аккуратненько…

— А чая хватит?

— Полный чайник!

— А чашки?

— Да мы по всему коридору собирали!

В дверь просунулась симпатичная мордулька первокурсницы, совмещавшей модную челку и школьные косички.

— От нашего факультета — вашему факультету, — пышно объявила она, косясь на Инку, и впустила подружку с большой круглой коробкой. — Торт «Киевский»!

— Добро пожаловать! — выкрикнул Изя. — А чё?

— Блин-малина… — печально вздохнула Рита. — Вот как тут похудеешь?

— Рано тебе худеть, — шепнул я ей на ушко.

Девушка расцвела довольной улыбкой.

— Скажи, что я красивее Инки!

— В сто раз!

Закатные разводы перекрасили обои, кутая фигуры друзей в розоватую опушь. Сумерки густели, наливались прозрачной синевой, но никто не тянулся к выключателю — не будешь же на свету ловить мимолетные поцелуи! А далеко за окном, на краю московской неоглядности, целился в небо эмгэушный трезуб…