Раскаяние

Валерий МиТ

«… – Я не согласен! – в отчаянье выкрикнул я. – Вы не имеете права! – Вы не понимаете – без Маши мне незачем жить! – Лучше уж сразу расстреляйте.– Что ж, – ответил судья, – С прошлого года такая дополнительная мера пресечения за ваше правонарушение – возможна.И он взмахнул рукой.В тот же миг всё вокруг преобразилось.Я оказался стоящим у кирпичной стены, а в меня с очень близкого расстояния смотрело дуло станкового пулемёта…»

Чувство вины

Вспоминая вчерашний день, я чувствовал себя виноватым. А ведь я не хотел, чтобы случилось так. Ехал себе домой, ничего не планировал и тут этот звонок. — Мой школьный товарищ, пригласил на день рождения.

Я согласился не сразу, я даже пытался сопротивляться:

— Вася, давай перенесём на выходной, завтра на работу, да и Маша опять расстроится, а наши отношения и так не очень, — неуверенно ответил я.

— Нет, — ответил он. — День рождения сегодня, если не приедешь, обидишь меня капитально. — С твоей женой договоримся. — Приедешь, я лично Маше позвоню. — День рождения раз в году, мы с тобой друзья. — Что она не человек? — Должна понять.

Возражать стало бесполезно, и я приехал, но тут вмешалась судьба. — Разрядился мой телефон, зарядки с собой не было. В телефоне Васьки номера Маши не оказалось, вспомнить его по памяти я не смог. В результате, связаться с ней не вышло. — Тупиковая ситуация.

Обострять отношения с женой не хотелось, и я решил уехать от друга как можно скорей. — Поздравил его, чуть выпили, и я засобирался домой. Но слово за слово, стопка за стопкой и я элементарно забыл, что куда-то спешил. А дальше…, нет, даже вспоминать не хочется. — Ужас.

Если бы только всё можно было вернуть назад, я бы никогда…, нет…, правда, — пытался я убедить самого себя. — В самом деле, никогда…. — Это всё проклятый алкоголь. — Дорогой коньяк, потом водка, потом…, что-то ещё. Если бы не это я никогда не смог бы позволить себе…. — А так, сознание сместилось, я потерял разум и вопрос позволять или не позволять… стал риторическим. — Иногда такое случается. — Бывает, что выбора уже не остаётся. — Но как это объяснить жене?

А что? — думал я. — Так ей и скажу.

— Извини Маша, но выбора не было. — У Васьки день рождения, выпили по сто грамм. — Пришлось. — Как можно отказать другу? — Каюсь, не уследил за временем, не заметил, как наступила ночь. — Но сама посуди, что мне было делать? — Через весь город идти пешком — было бы то же самое — пришёл бы только под утро. — На такси тратиться? — Сама знаешь, что с деньгами у нас не очень.

— А почему не позвонил? — спросит она.

— Так опять же засиделись, а к вечеру разрядился телефон, твой номер в его записной книжке, так я его не помню и подсказать, как назло некому — у Васи его не оказалось, надо бы на всякий случай ему его дать.

— У тебя одни отговорки, — скажет она, — если бы захотел, смог бы найти способ сообщить. — Я же волнуюсь, а тебе всё равно, совсем меня не любишь.

— Как ты можешь такое говорить? — отвечу я. — Да я сам измучился. Можешь у Васи спросить. Он наверняка помнит — полночи его донимал своими переживаниями.

— А что? — скажет она, — хорошая мысль. — Я, пожалуй, так и сделаю. Набери его номер, я хочу с ним поговорить.

Если случится так, считай полдела сделано, — думал я. — Васька предупреждён. — Расскажет, что я напился до полного безобразия, и в невменяемом состоянии рвался домой, а он насильно заставил меня остаться. — Картина неприглядная, но всё-таки лучше того, что было на самом деле.

Будет хорошо, если она так скажет, — мечтал я. — Но немного подумав, понял, что на это лучше не рассчитывать. — Маша женщина проницательная, чтобы она поверила нужно нечто большее, чем слова Васьки.

Узнать она ничего не узнает, но мне от этого не легче, она запросто догадается, что что-то не так, а это никак не улучшит наши отношения, а моё объяснение, понял я, не выдерживает критики. И хотя день рождение у Васи был и мы, в самом деле, выпивали, но это совершенно не исключает всего остального, чтобы по этому поводу не рассказывали мы со своим другом.

Да…, решил я, просто так не прокатит. — Требуются подробности, требуется новый подход, совершенно другая концепция. — Да и на Ваську надежды мало, хоть мы с ним и договорились, но когда я уходил, его состояние оставляло желать лучшего. Возможно, он толком и не понял, что от него требуется, возможно, когда проспится и не вспомнит, о чём я его просил. — Нужна другая история, окончательно решил я.

Я вошёл в метро, спустился на перрон. Табло светилось цифрами 05—48.

Приеду домой в самый раз, понял я. — Минут за десять до того, как жене уходить. — На серьёзный разговор или скандал с криками и воплями времени не хватит, а на объяснения вполне достаточно. — Быстренько объяснимся и разбежимся до вечера. — Она к себе на работу, я к себе. — Вечером всё будет значительно проще, страсти улягутся и, скорее всего, она меня простит. — Главное придумать нормальное объяснение. — И обязательно при выходе из метро купить цветы. — Гарантированно она начистит мне этими цветами морду, но это ничего, на то и расчёт — вечером легче будет мириться. — Не стоит только покупать розы.

Подошёл поезд.

Я сел в полупустой вагон и глубоко задумался — история, которую мне предстояло сочинить, должна была получиться очень убедительной.

Дорога предстояла длинная и занимала минут сорок пять. — Времени придумать что-нибудь стоящее хватит, твёрдо решил я.

Итак, начал я свои рассуждения. — Отталкиваемся от того, что невменяемым был не я, а Васька.

Но всё по порядку:

Он позвонил — я поехал — отказаться не получилось, в противном случае я мог лишиться друга. Поехал ненадолго — хотел заскочить к нему на пол часика, но всё вышло иначе. Мы выпили, Василий не рассчитал свои силы, и ему стало плохо. Оставить его в таком состоянии, да ещё в день его рождения, было нельзя. Когда я понял, что уехать от него нет никакой возможности, я решил позвонить. — Телефон, как назло, оказался разряжен. — Досадная неприятность. — Не позвонить, ни посмотреть номер мобильника любимой жены. — Вспомнить номер не вышло и сообщить, что я остался ночевать у Васи, соответственно, стало невозможно. — Тупик — я оказался заложником ситуации. — Весь извёлся, понимая, что Маша будет переживать, но ничего поделать не мог. — Бросить друга — нельзя, ведь с ним могло случиться, что угодно он же ничего не соображал. Нередко люди в таком состоянии просто захлёбываются, когда их тошнит.

Я поморщился, невольно представив Ваську, лежащего на спине с вытаращенными глазами, бледного как бумага, захлебнувшегося в собственной…. Я даже тряхнул головой, стараясь прогнать это видение. — Фу, ужасная картина — мерзость. Но для объяснений с женой совсем неплохо — чем страшнее, тем убедительней.

Я улыбнулся.

Версия моих похождений, мне понравилась. — Годится, решил я. — Для утренних объяснений достаточно, а к вечеру придумаю дополнительные подробности.

— Станция «Удельная», следующая станция «Пионерская», — сообщил автомат по громкой связи поезда.

Быстро я сочинил свою историю, подумал я. — Справился за два перегона, а мне ещё ехать и ехать. — До моей станции «Купчино» было ещё очень далеко. Отлично, подумал я. — Можно спокойно поспать. Мимо не проскочу. Моя станция конечная, а там, если что, работник метрополитена меня обязательно разбудит и попросит освободить вагон.

Так и вышло.

— Молодой человек, конечная, просыпайтесь, — услышал я сквозь сон.

Я открыл глаза и увидел женщину в форме, стоящую рядом со мной. Больше в вагоне никого не было.

— Поторопитесь, — добавила она. — Не задерживайте отправление поезда. — Освободите вагон.

Я нехотя поднялся. Буркнул:

— Извините.

Вышел на платформу, взглянул на часы — 06—35, и побрёл в сторону выхода. — До моего дома от метро было пять минут пешком — я спокойно успевал. Маша уходила на работу в 07—15. — Оно и плохо, понял я. — Времени хоть отбавляй — за полчаса она из меня всю душу вытянет — нужно прийти домой не раньше семи.

В павильоне рядом с метро я купил цветы. — Семь штук средней крупности тюльпанов в бумажном пакете. Я легонько ударил этим букетом себе по щеке. — Ничего страшного не случилось. — Даже в бумаге было не больно. А обёртку я перед квартирой сниму, а цветы мягкие, холодные с капельками влаги на лепестках, представлял я. — Мне захотелось освободить от бумаги цветы прямо сейчас и зарыться в них своим лицом.

— Нет, — одёрнул себя я. — Терпеть. — Терпеть и не расслабляться.

Из-за поворота показался мой дом.

На часах — 06—50.

Рано, решил я.

Сел на ближайшую скамейку, закурил, пытаясь прокрутить в голове ещё раз, придуманную историю. — Что я там насочинял? — Ах, да… — Позвонил Вася….

У двери в квартиру я оказался в 07—03. Вынул из пакета цветы, обертку скомкал и засунул в карман. Достал ключ и, стараясь не шуметь, очень тихо открыл дверь.

В прихожей горел свет.

Не раздавалось ни звука.

Я снял куртку, повесил её на вешалку, сбросил ботинки и надел домашние тапочки.

Встал в полный рост и взглянул в зеркало трюмо, стоящего в прихожей. — В нём, кроме своего слегка перекошенного отражения, я увидел испуганное Васькино лицо, выглядывающее из-за моего плеча.

— Что за чёрт, — невольно выругался я и на мгновение зажмурился.

Когда я снова открыл глаза, Васькино изображение никуда не исчезло, а испуг на его лице даже несколько усилился.

— Володя, главное не шуми, — сказало мне шёпотом Васькино отражение. — Тебя пока никто здесь не видел — беги, здесь нельзя оставаться…

Я как ужаленный обернулся.

За моей спиной и в самом деле оказался мой друг.

— Вася, ты? — Как…, почему…, откуда ты здесь? — неуверенно начал я.

— Не теряй времени — беги пока не поздно, — тихо повторил он.

Я так ничего и не понял и, видимо, всё равно опоздал. — В прихожую из комнаты стремительно вышел высокий незнакомый мне человек, одетый в странный чёрный балахон.

— Ах вот вы где! — воскликнул он раскатистым басом. — Что же вы молодые люди заставляете всех ждать? — Нехорошо. — Слушанье назначено ровно на 07—00, опаздываете. — Сейчас уже — он взглянул на часы — 07—06, а вы у нас не одни, и Мария Степановна торопится на работу. — Время мы, понятное дело, откорректируем, но это, как вы сами понимаете, дополнительные затраты. — Очень некрасиво получается. — Он с укором взглянул на нас с Васькой. — Немедленно проходите в зал.

— Цветочки можете оставить в прихожей — они вам пока не понадобятся, — добавил он с некоторой издёвкой.

Развернулся и прошёл в комнату.

Мы с Васькой последовали за ним.

В комнате всё стало несколько иначе, чем я привык видеть. Наша мебель куда-то исчезла. Вместо неё у дальней стены появился невысокий подиум, на котором стоял стол. — За ним в кресле с высокой спинкой уже успел расположиться наш недавний знакомый.

Рядом со столом, там же на подиуме, находилась трибуна.

Справа, сразу за входной дверью комнаты, оказалась небольшая, высотой не более метра, решетчатая перегородка, а за ней стоял табурет.

Перед подиумом на стульях в несколько рядов сидели какие-то люди — не менее двадцати человек, среди которых я увидел и Машу. В мою сторону она не смотрела, возможно, не хотела показывать свои заплаканные глаза.

Какая же я сволочь, подумал я. — Довёл любимую женщину до такого состояния.

— Поздно каяться, — раскатистым басом, словно читая мои мысли, сказал человек на подиуме. — Лучше, подсудимый, займите своё место.

И он указал мне на решетчатую перегородку.

— А вы Василий Петрович присаживайтесь сюда, — добавил человек, обращаясь к моему другу и указывая на свободные стулья в рядах у подиума.

Мы с Васькой переглянулись и сделали так, как он нам сказал.

— Ну, вот наконец-то все и в сборе, — сказал человек. — Собрать вас вместе, оказалось непросто.

— Но прежде чем мы приступим, — добавил он. — Хочу сообщить. — Мольбы Марии Семёновны оказались услышаны на самом высоком уровне, а значит, и наше судебное разбирательство будет проходить соответственно. — Клятвы с вас брать никто не собирается, но хочу предупредить — любая умышленная ложь, сказанная в этих стенах, будет немедленно изобличена и приведёт к самым негативным последствиям. — Степень этих последствий буду определять лично я, а я вовсе не склонен к состраданию лжецам. — Взвешивайте каждое слово при даче показаний. — Это касается всех.

— Итак, приступим, — продолжил он. — Дело №2987675572 о коварной измене считаю открытым. — Встать, суд идёт!

Все поднялись со своих мест, испуганно глядя на судью в чёрной мантии, возвышающегося над ними.