Казнь. Генрих VIII

Валерий Есенков, 2005

«Солнце сияло, бросая в окна золотые лучи, плескаясь веселыми лужами на каменных плитах черного пола. В ближних церквях нестройно ударили первые колокола, разрывая утренний воздух жестким металлическим звоном. На широкой толстой груди короля лежала рыжая голова, и, тесно прижавшись, юная женщина согревала сладко спящее тело. Генрих медленно просыпался, щурил от яркого света глаза, шевелил ленивыми пальцами тяжелые волосы Анны, точно проверить хотел, здесь ли, с ним ли она, и вновь засыпал тревожным коротким сном. В его снах бродили суровые тени. Знамена, трубы, мечи. Они едва выступали из тьмы. Трубы трубили. Он звуков не слушал. Черные полотнища трепетали от сильного ветра. Сверкали мечи. Вдруг среди них из мрака встало лицо. Оно было тревожно и бледно. Он узнал в нем отца. Он вздрогнул всем телом. Глаза распахнулись. Он несколько раз протяжно вздохнул, точно только что плакал во сне…»

Глава первая

Приказ короля

Солнце сияло, бросая в окна золотые лучи, плескаясь веселыми лужами на каменных плитах черного пола.

В ближних церквях нестройно ударили первые колокола, разрывая утренний воздух жестким металлическим звоном.

На широкой толстой груди короля лежала рыжая голова, и, тесно прижавшись, юная женщина согревала сладко спящее тело.

Генрих медленно просыпался, щурил от яркого света глаза, шевелил ленивыми пальцами тяжелые волосы Анны, точно проверить хотел, здесь ли, с ним ли она, и вновь засыпал тревожным коротким сном.

В его снах бродили суровые тени. Знамена, трубы, мечи. Они едва выступали из тьмы. Трубы трубили. Он звуков не слушал. Черные полотнища трепетали от сильного ветра. Сверкали мечи. Вдруг среди них из мрака встало лицо. Оно было тревожно и бледно. Он узнал в нем отца.

Он вздрогнул всем телом. Глаза распахнулись. Он несколько раз протяжно вздохнул, точно только что плакал во сне.

Он помнил отца с малых лет. Часто, когда они оставались одни, отец брал его к себе на колени, обнимал его плечи, склонялся над ним и говорил негромко, но резко:

— Я король. Ты мой сын. Даст Господь, ты тоже будешь король. Когда я умру. Тебе надо знать, чтобы не наделать беды, что в государстве все смуты возникают за должности и посты. Те, кто их имеет, жаждет любыми средствами их сохранить. Те, кто их не имеет, жаждет любыми средствами захватить и должности и посты. По этой причине всякий пост, всякая должность опасны. Их покупают за деньги. За обладание ими льют кровь. Должность короля выше всех. Моря крови пролиты за неё, и ещё прольются моря.

В его лице была печаль. Его голос дрожал. Он тихо гладил головку ребенка, и голос его шелестел:

— Это было давно. Эдуард Плантагенет был девятым потомком Вильгельма Завоевателя, нашего общего предка, сын короля Эдуарда и инфанты Элеоноры Кастильской. Он по праву стал королем. У него было пятеро сыновей. Великое счастье для любого отца. Великое несчастье для короля и его королевства. Пять претендентов. Пять соперников. Причина для кровавой резни не одного поколения. Так и случилось. Никто из них не добился короны. Старший сын, Черный принц, прославился своими победами и пал на поле чести во Франции. Эдмунд Йорк был, как говорили, убит. К пятому, Томасу Глостеру, подослали наемных убийц. И кто подослал? Его же племянник.

С каждым словом лицо отца становилось печальней, и Генрих начинал плакать, когда несмело взглядывал на него:

— После Эдуарда королем стал Ричард Второй, его старший внук, тогда ещё совсем мальчик. За него долго правил дядя его, Джон Гент Ланкастер. Верно, сам хотел занять его место, да не успел, умер, ненамного раньше, чем он. Ричард его пережил. Он был низложен и вскоре убит наемным кинжалом, который был к нему подослан кузеном. Королем стал второй внук, Генрих Четвертый, Ланкастер, тот самый кузен. Йорки, дети и внуки убитого Эдмунда, находили это несправедливым. Блеск короны их ослеплял. В сравнении с этим блеском благо королевства для них было ничто. Между Ланкастерами и Йорками развязалась война. Иногда прерываясь, она шла тридцать лет, потому что тех и других поддержали бароны. Эти шакалы, которые хотели иметь как можно больше земель и занимать первые места при дворе. Они теряли рассудок, лишь бы иметь. Не ведали ни жалости, ни страха, ни любви. Многие замки были разрушены. Сожжены деревни и фермы. Много знатных людей полегло, самый цвет английских вельмож. Два королевских рода оскудели в этой вражде и сошли до ничтожества. Не менее сорока Ланкастеров и столько же Йорков сложили головы на поле сражения, были отравлены, зарезаны наемным кинжалом или сгнили в глухом заточении. Короли, принцы, наследники трона.

Генрих страшился взглянуть на отца и только слышал, как голос его становился презрительным и суровым:

— Моя прапрабабушка Кэтрин Суинфорд считалась незаконной женой Джона Гента Ланкастера, хотя есть основания полагать, что брак между ними был освящен, но по каким-то причинам не предавался огласке. Правда, её потомкам это обстоятельство служило защитой, впрочем, ненадежной и слабой. Бастарды лишь в исключительных случаях обладают правом наследования. Их опасаются только тогда, когда не остается прямого наследника. А в то время наследники исчезали один за другим. Мой отец, а твой дед, граф Ричмонд Эдмунд Тюдор, был женат на её правнучке Маргарите Бофор, в которой все-таки текла королевская кровь, и потому был опасен как Йоркам, так и Ланкастерам, а когда я появился на свет, стал опасен вдвойне, ведь во мне тоже течет королевская кровь, кровь Джона Гента Ланкастера. Я ещё не родился, когда умер отец. Мать была молода. Ей было четырнадцать лет. Кто мог меня защитить? Меня преследовали те и другие. Я начал скрываться, когда был таким же, как ты. Маленьким мальчиком я уже испытал жестокость заточения и горечь изгнания. Когда на короткое время мне удавалось вырваться на свободу, мне приходилось скрываться, без денег и без друзей. У меня была только честь и кое-какие права на престол. Меня поддерживал и охранял только мой дядя Джаспер Тюдор, граф Пемброк. Мне было одиннадцать лет, когда Йорки захватили меня и держали как арестанта. Слава Богу, они не успели задушить или зарезать меня. Королем снова стал Генрих Шестой Ланкастер. Я мог жить на свободе, но очень недолго. Законный король был смещен, заточен и убит, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Королем стал Эдуард Четвертый Йорк. Дядя считал, что моей жизни угрожает опасность, ведь я оказался единственным потомком Джона Гента Ланкастера. Мы оба бежали во Францию, чтобы сохранить свою жизнь. Буря нам помешала. Наш корабль оказался в Бретани. Франсуа, тамошний герцог, старше меня всего лет на семь или восемь, принял нас, но как своих пленников и долго держал в таком состоянии. К его чести, нужно признать, что обращался он хорошо и не показывал виду, что он мой господин. Я жил в его замке довольно свободно, стал говорить по-французски, знал наизусть французских поэтов, читал французские книги и слушал французскую музыку, французских певцов. За это я благодарен ему, но только за это.

В душе Генриха становилось тревожно и больно. Он прижимался к теплому телу отца, закрывал от страха глаза и слушал, слушал, как зачарованный, слушал так беспокойно и трепетно, что помнил каждое слово и часто видел кошмары во сне.

— Дяде не нравились мои увлечения. Он сажал меня на коня. Мы скакали вдоль берега моря. Наши лица обвевал свежий ветер. Он смеялся, оборачивался ко мне и кричал, когда мне удавалось с ним поравняться: «Хорошо! Хорошо!» Он повторял, что английский король должен быть воином. Я не сразу поверил ему, но очень скоро поверил. Судьба часто нас принуждает мечом добывать себе трон и мечом его охранять. Король без меча — либо изгнанный, либо мертвый король. Я это стал понимать, когда мне исполнилось лет пятнадцать-шестнадцать. Сколько я видел, короли только и знали, что бились, во Франции, в Англии, всюду, за корону, за новые земли. Немногие бились из удальства. Я стал учиться владеть мечом и копьем. Я был тогда молод и часто болел. Тело мое ещё не созрело, а меч был тяжел и доспехи пригибали к земле. Но дядя твердил, что медлить нельзя. Мне надо было спешить.

Он задремал, прижимаясь к теплому телу отца, и видел его, невысокого, стройного, бледного, в золоченых доспехах, с двуручным мечом в обеих руках. Голос его шелестел едва слышно, издалека, но ведь он помнил каждое слово:

— После первых успехов мы должны были возвратиться домой. У меня были права. Я был обязан их отстоять. К тому же положение пленника было невыносимо. Дядя организовал наш побег. Где ему удалось достать денег, он мне не сказал, но он нанял корабль. Корабль прятался в маленькой бухте, куда не заходили другие суда. Я лег спать, как всегда, но не спал. Дядя тихо стукнул мне в дверь, один раз, потом два раза подряд. Я поднялся и выскользнул в коридор. Мы крались, как две тени. Мы не издавали ни звука. Часовой замка был, видимо, куплен. Вдали, за холмом, нас ждали верные слуги. Мы вскочили на лошадей и скоро были на корабле. Капитан тотчас приказал поднять якорь. Паруса были подняты. Мы вышли в море и взяли курс на Уэльс. Там была моя родина. Там у меня были сторонники. Они ждали меня. Но не дождались. Буря во второй раз изменила мой путь. Несколько дней и ночей мы носились по воле ветра и волн и вновь очутились в Бретани. Герцог впал в гнев, по счастью, недолгий, но теперь по ночам к нашим покоям ставили стражу. Не знаю, что бы стало со мной. Ведь мы не властны в себе. Господь решает за нас, кто мы и как мы должны поступать. Верно, буря была мне указанием свыше. Мое время ещё не пришло. Я должен был ждать. Мне пришлось ждать лет пять или шесть. И вот что в особенности поразило меня и поражает теперь: сигнал пришел не с той стороны, с которой был должен прийти.

Отец замолчал. Генрих пошевелился и застонал. Чья-то рука погладила его по щеке. Он прильнул к ней и затих.

— Тогда Глостер стал королем под именем Ричарда Третьего. Дядя всегда о нем говорил, что это было чудовище. В самом деле, слухи ходили, упорные слухи, что он и родился не так, как рождаются все: ногами вперед, и уже тогда у него были зубы. Он был сухорук и немного горбат, это я видел сам. Правда, он был невысокого роста, но довольно красив, с тонким и умным лицом, сражался как воин и знал толк в военном искусстве. Я думаю иногда, что он мог бы стать выдающимся королем, но Господь распорядился иначе. Он был верен брату и несколько раз выручал его из беды. И вот, не успел Эдуард Четвертый, его брат, отойти в мир иной, как точно бес вселился в него. Его племянник должен был стать королем, но его в те дни не было в Лондоне, и ему ещё не исполнилось тринадцати лет. Какое-то время править за него должна была его мать, но её не любили. Она была в Лондоне и промедлила недели две или три вызвать старшего сына к себе, опасаясь, что толпа горожан не допустит его. Ричард этим воспользовался. Он поспешил в Лондон во главе сильного войска, которое составляли северные бароны, преданные ему. С ним встретились лорд Риверс и Ричард Грей, которые сопровождали наследника. Они хотели договориться. Но что они могли предложить? Вечером Ричард принял их вежливо, а утром арестовал, обвинив в том, что они намеревались отдалить от него короля. Надо отдать ему должное, он действовал быстро и смело, распустил свиту племянника, арестовал его офицеров и объявил, что займет при нем должность протектора. Напротив, королева вела себя глупо. С младшим сыном и пятью дочерьми она укрылась в Вестминстере, полагая, что может быть там в безопасности, а её брат и сын захватили несколько кораблей и бежали, вместо того чтобы драться, пока Ричард ничего не решил. Он привез Эдуарда в Лондон и колебался. Он собрал парламент. Парламентом был назначен день коронации. Вдруг отправил он. Эдуарда в Тауэр, отстранил канцлера Ротергема, архиепископа, привлек на свою сторону герцога Бэкингема и лорда Говарда, обещав наградить их землями неугодных вельмож. Он не постеснялся пойти против женщины, собрал королевский совет и обвинил в колдовстве королеву. Он показывал руку и уверял, что это порчу она навела и повредила её. Он задал вопрос, какой казни заслуживает эта колдунья, и когда ему ответили, что наказания, если только виновна, пришел в ярость, вызвал охрану и арестовал всех, кому не мог доверять. Одного тут же обезглавили во дворе, остальных бросили в Тауэр. Вскоре брак королевы объявлен был не действительным, потому что прежде король был обручен с леди Толбот и ещё потому, что королева завлекла короля колдовством. Её детей объявили бастардами. Единственным претендентом стал Глостер. Собрали олдерменов и крикнули Глостера королем. Вместо парламента вызвали депутатов от всех сословий, своим актом отстранили принцев от престола и просили Глостера принять корону. Он принял и был коронован. Народ оставался спокойным и равнодушным. Король тотчас уехал из Лондона. В его отсутствие принцы пропали. Убийцей молва нарекла короля.

В этом месте отец всегда оживлялся, говорил громче, быстрей, и Генриху начинало казаться, что здесь таится что-то такое, что он должен запомнить на всю свою жизнь:

— Он совершил большую ошибку. Принцы уже не были опасны ему. Зачем проливать ненужную, лишнюю кровь? Это бывает необходимо, согласен, только прежде надо сто раз подумать о следствиях. Особенно если пролить кровь предстоит королю. Он совершил и другую ошибку, может быть, ещё худшую. Он не сдержал своего обещания. Герцог Бекингем не получил тех владений, которые хотел получить, а ведь лишь ради них он и встал на сторону Глостера. Герцог был оскорблен. Ему пришла в голову мысль женить меня на дочери короля Эдуарда. В этом браке соединялись Ланкастеры с Йорками, и вражда между ними могла прекратиться сама собой. Нам дали знать. Дядя встретил это предложение с одобрением. Мы стали готовиться к возвращению в милую Англию, но у нас почти не было денег не было денег. Все-таки нам удалось выйти в море с горстью солдат, прибрежная стража была многочисленна и выказывала враждебность. Нам пришлось возвратиться, а заговор был раскрыт и Бекингем был казнен на рыночной площади в Солсбери. Мало кто из баронов его поддержал, и они получили прощение. На рождество был заключен договор о моем браке с той, которая родила тебя. Это укрепило мои права на престол, и герцог Бретонский решил меня поддержать. Его корабли перекрыли пролив. Английская торговля шерстью почти прекратилась. Ничего хуже для Англии и придумать нельзя. Начались волнения в лондонском Сити. Ричард решил купить герцога Франсуа, пообещав ему доходы с наших земель, если он выдаст меня. Франсуа колебался. Ричард был вероломен. Доверять ему было опасно. Меня спасли его колебания. Мне удалось бежать под защиту французского короля. Карл встретил меня дружелюбно. Королевский совет постановил выдать мне три тысячи, на которые я мог набрать солдат и снарядить корабли. Я был доверчив и от души благодарен ему, пока не узнал причины его дружелюбия. Видишь ли, сын, английские короли имеют права на французский престол. Чтобы они своим правом не пользовались, французские короли обязались ежегодно выплачивать им что-то около тридцати тысяч ливров. Наши междоусобия так ослабили нас, что они отказались платить. Карлу было выгодно дать мне в десять раз меньше, чтобы не платить в десять раз больше. Откажись Ричард от выплат, и он бы выдал меня, я думаю, с большим удовольствием. Я получил свой первый урок: никому нельзя доверять, ни на кого нельзя полагаться, достигать того, чего хочешь, нужно своими руками. Я также узнал, что в этом мире всё зависит от сведений, полученных вовремя, и от денег, которыми платят за верность. Без денег у короля не бывает друзей. Многие тогда бежали из Англии и собирались вокруг меня, но я скоро понял, что они не любили меня, а любили те блага и почести, которые вознамерились от меня получить. Я им обещал и выполнил обещание. У меня было около двух тысяч солдат и несколько кораблей. Мы высадились в Милфорд-Хейвене. Я поднял знамена Англии и Уэльса, потому что в Уэльсе была моя родина. Ко мне стекались сторонники. Вскоре я имел тысяч пять. Лорд Стенли поднял восстание и соединился со мной. С Ричардом мы встретились в поле у Босворта. В его рядах началась паника при нашей первой атаке. Ему подвели коня и предложили бежать. Он ответил, что умрет королем Англии. Он сражался с бешенством и мастерством настоящего воина, пока его не сразил удар топора. Удар пришелся по голове. Корона свалилась и закатилась в кусты. Тогда я единственный раз и видел его. В тот день, я думаю, он достоин был уважения. Тем временем корону нашли и возложили её на меня. Так я стал королем. Казна была пуста. Англия бедна и слаба.

Генрих пробормотал, просыпаясь ещё раз:

— Бедна и слаба…

Он расслышал, что теперь колокола били на всех колокольнях. Над городом стоял сплошной, стройный звон. В него изредка медленно, мерно, басисто вступал святой Павел и вновь замолкал.

Под этот хор пробуждался весь Лондон.

Генрих тоже проснулся, теперь окончательно, хотя его мысли ещё были во сне, и он недовольно, укоризненно прошептал:

— Беден… беден… и слаб…

Рыжая голова приподнялась у него на груди. Прямо на него блеснули озорные глаза. Анна улыбнулась и возразила:

— Мой повелитель здоров как бык и силен как медведь. Нынешней ночью он меня поразил.

Генрих долго смотрел на неё, не совсем понимая, о чем она говорит. Думал он совсем о другом, а когда понял её, произнес угрюмо и строго:

— Сына роди.

Она засмеялась:

— А как же? Рожу! Клянусь, что рожу!

Он нахмурился, выпростал руки, отодвинул её и пробурчал:

— Не клянись, но роди.

Она свернулась клубком и стала его щекотать.

Он хлопнул в ладоши.

Дальняя дверь растворилась бесшумно. С поклоном вступил камергер.

— Кромвеля ко мне!

Камергер так же бесшумно исчез. В ту же минуту на его место выступил Кромвель, широкий и крепкий, в черном камзоле и в черных чулках.

— Что там?

— По-прежнему… Ничего…

— Пойди и скажи ещё раз.

— Ведь говорил… Три года уже…

— Иди!

Кромвель исчез, точно тень.

Генрих потянулся, собираясь вставать.

Анна вынырнула, веселая, молодая, горячая, проела тонкой рукой по лицу:

— Попробуем, прямо сейчас…

Он с недоумением посмотрел на неё:

— Что?

Она смотрела игриво и тянулась губами к нему:

— Сына родить.

Он рассердился, оттолкнул её от себя:

— Ступай!

Она тотчас вскочила, прошлепала босыми ногами и скрылась в узенькой дверце, которая вела в её спальню.