Волчий лог

Валерий Голев

Волков бояться – в Волчий лог не ходить. А Ванька с Володькой пошли. И не потому что бесстрашные, а потому что на войне бояться нельзя. Даже если не бьёшь фашистов.Повесть о войне, где нет описаний боевых действий на фронте, а показана жизнь простых ребят, матерей, жён, стариков – тех, кто ждал, надеялся, учился жить, дышать полной грудью с неиссякаемой верой в светлое будущее.

Глава 2

Через деревню шли уже потемну.

«Зайдём к дяди Макару — трактористу, чего он нам скажет». — Предложил Ванька.

«Зайдём». — Согласился Володька. «Только давай вдвоём каждый день работать, будем лучше подменять друг дружку, а то тяжело весь день одному».

«Ладно». — Согласился Ванька.

«А, что заработаем, потом пополам».

«Договорились». — Ванька кивнул головой.

Дом Кузьмича находился у речки «Раковая Ряса», не далеко от колхозной базы.

«Во, глянь…». — Толкнул в бок Ванька Володьку. По дороге, со стороны деревни Мелеховое, вброд через речку, проезжала телега председателя. На середине реки жеребец остановился, ему было здесь покалено, он, фыркая, понюхал воду и смешно, топорща верхнюю губу, медленно цедя воду сквозь зубы, стал пить, позвякивая уделами. Зыбь заиграла на речной глади от тонких струй, стекающих с мокрых, бархатистых губ, поднятой головы жеребца. Телега выехала на песок, ребята хотели подойти к ней, но жеребец, скося назад глаза, страшно сверкнул белками, не поворачивая головы, заржал и прибавил ходу. Председатель лежал на телеге, пьяный «в дым» и что-то бурчал себе под нос. В первые дни войны он получил ранение обеих рук, перебило пулемётной очередью. Пока по жаре добирался до госпиталя, началась газовая гангрена — «Антонов огонь», руки пришлось ампутировать, его и… комиссовали. Здесь, в колхозе, сразу выбрали председателем, больше не кого, в деревне с начала войны остались только старики да бабы. Когда трезвый, он мотался по колхозу — руководил, чем мог, помогал односельчанам. В деревне теперь часто можно было наблюдать такую невесёлую картину. Хозяйка сама стояла за плугом, держась за чапыги, председатель шёл впереди, ведя коня за уздечку, зажав её во рту зубами, пустые рукава телогрейки безжизненно болтались на ветру. За помощь; кому сена привести, кому дров, кому огород вспахать, картошку окучить, деревенские бабы угощали его самогонкой, водкой, денег он с них, не брал.

«С солдаток, денег не беру». — Сурово повторял он. Наливали ему сразу полный, двухсотграммовый, граненый стакан, ставили на стол. Он подходил и говорил: «Спаси Христос». Пригнувшись, резко выдыхая, брал стакан зубами, приподымал над столом и поддерживая правой культёй, выпивал его весь, без остатка. Потом, аккуратно ставил на стол, уткнувшись носом в пустой рукав телогрейки у плеча, шумно занюхивал. Пока он проделывал фокусы со стаканом, хозяйка брала со стола сырое, куриное яйцо, ножом пробивала вверху дырочку и выковыряв скорлупки, подносила ему ко рту. Тот, выцеживал его до конца, пока не лопнет внутренняя плёнка, потом, он отпрянув, восклицал: «Хорошо…, „японский городовой“!». К концу дня напевался в «дымину», когда он чувствовал, что вырубается он, цеплял вожжи ногой, накручивал их на неё и падал в телегу на спину. Жеребец сразу понимал, что надо ехать к дому. Подъехав ко двору, «Самолёт» тихо ржал, жена председателя выходила и причитая, начинала распрягать лошадь. Потом отводила коня в стойло, стаскивала председателя с телеги и всё, причитая, тащила его на себе, в дом. Это повторялось почти каждый день. Все бабы на селе всё равно считали её счастливой. Муж её, хоть и без рук, зато вернулся живой с этой, всех и всё, пожирающей войны. В селе, уже многие семьи, получили похоронки.

В доме Кузьмича была слышна ругань, шум. Ребята подошли к окнам и стали прислушиваться.

«Не ходи Макарушка, не ходи Богом тебя молю». — Плача просила жена Кузьмича.

«Всё равно добьюсь». — Орал Кузьмич. Слышно было, как в избе заплакал ребёнок.

«Бронь, бронь, на хрена мне эта бронь. Люди там жизни свои кладут, а я тут, на тракторе катаюсь». — Продолжал орать он. «Ты, нам здеся… нужён, мать их…». — Передразнивая кого-то, не унимался Кузьмич.

«Пошли отсюда». — Тихо сказал Ванька.

«Не…, давай зайдём, за муку же». — Возразил Володька. Он тихо постучал по двери петлёй пробоя. В избе замолчали.

«Заходь. Ну, кто там?». — Зло прокричал Кузьмич. Ребята, прошли через сени и осторожно, открыв дверь, вошли в горницу. В избе было жарко натоплено, пахло тимьяном, мятой и хозяйственным мылом. В углу у кровати на низенькой скамеечке, которую используют для дойки коров, сидела бабка, она ногой, нажимая на деревянную педаль, раскручивала колесо прялки, руками, растягивала и выравнивала шерстяную нить, накручивая её на веретено. Прялка ритмично постукивала. Рядом сидела пушистая кошка, вся чёрная, только на мордочке белая полоска по носу и чуть шире между глаз. На груди белая манишка, кончики лап, тоже белые. Кошка, видно прошлась по мокрому полу и теперь, вылизывая передние лапы, умывалась. Жена Кузьмича, тётка Наталья мыла детей, босая, в коричневой юбке с зелёной оборкой по низу, мужской рубахе, косоворотке и клеёнчатом переднике, с покрытой головой, белым платком, завязанным на узел сзади, под волосами. Посреди горницы на двух табуретах, стояло оцинкованное корыто, на половину заполненное водой с мыльной пеной. В корыте сидела младшая дочка Кузьмича, мать мыла ей голову, Варька — старшая, красавица девка семнадцати лет, поливала из липового ковша. Варька была в летнем простеньком, ситцевом платье, тоже босая, на голове, узлами вверх, повязана васильковая косынка, из-под которой выбивались чёрные, как враново крыло, мокрые, вьющиеся волосы. Платье намокло и прилипнув к упругому животу у пупка и ниже где завлекательно темнело, не скрывало девичьей красоты. Когда Варька поливала двухлетней Клаве на голову, та смешно ахала открыв рот, жадно хватая им воздух и закрыв глаза, часто, часто махала ручонками. На лавке вдоль окон сидели уже помытые, в белых платочках и с чистыми, розовыми лицами. Крайний с лева сидел Петька, одноклассник Ваньки и Володьки, увидев ребят, он стал стягивать с головы платок.

«Оставь, волосы ещё не высохли». — Сурово сказала ему мать, и тот стыдливо опустив глаза, уставился в пол. Ребята, перекрестившись на Образа, поздоровались.

«А, это вы». — Проговорил Кузьмич, сидевший в углу за столом, под лампой. Перед ним, на газете лежал располовиненный карбюратор от колхозного трактора СХТЗ-НАТИ, в одной руке он держал отвёртку, в другой, жиклёр, который продувал губами и просматривал на свет. Из угла тянуло керосином. «Давай, в общем завтра, после школы, подходите, я за базой пахать буду, до большака, там где „Волчий лог“ начинается. И чтоб не спали за плугом, свалитесь под нож, что я матерям гутарить буду». — Закончил инструктаж Кузьмич. Ребята, молча, кивнули и собрались, было уходить, но Кузьмич их остановил. «Куда вы? Щас Варька мыться будет».

За кухонной перегородкой, куда та пошла набрать воды, грохнула крышка чугуна, звякнул ковш о край оцинкованного ведра. Варька вышла и поставив ковш на лавку, съехидничала:

«Зараз…, только платье сброшу». Она, скрестив руки внизу, взялась за низ платья и задрав его выше кален, сделала вид, что снимает совсем. Ребята рванули к двери, Ванька споткнулся о порог, Володька кубарем перелетел через него. Раздался громкий смех Кузьмича:

«Га, га, га…». Петька тоже засмеялся, вереща как кастрированный поросёнок.

«О…, ну будя, дурак старый. А, ты тоже, бесстыжая». — Мать шлепнула по Варькиной плотной, круглой заднице, намыленной рукой. «Постойте, куда вы, зараз вечерять будем». — Остановила ребят в сенцах Варькина мать.

«Не, спасибочки тёть Наталья, мы домой, поздно ужо». — Смущённо переглядываясь, ответили те и выбежали на улицу. Было уже совсем темно, всё небо было усыпано звездами. На деревне лениво перебрёхивались собаки. У «Ларионычей», с насеста, под железной крышей, звонко прокричал петух. Ему ответил другой, потом третий, четвёртый и кочетиная песня понеслась, покатилась по всей деревни, по всем дворам, где хозяева, ещё могли прокормить кур. Где-то далеко, пролетая над болотами, противно прокричала серая цапля. Стайка чирков над речкой пронеслась со свистом, рассекая чистый, прохладный воздух.

«На „Пупкинские болота“ полетели». — Задумчиво сказал Володька.

«Ты был там?». — Спросил Ванька.

«Был. Мы с батяней, в начале энтого лета аккурат перед войной, белый мох там драли, на новый сруб, по грудки в трясине полные корзины тягали». И Володька, приложив правую ладонь ребром, чуть ниже горла, указал, докуда доходила болотная жижа. Ванька подумал и спросил:

«Слыхал, чего Кузьмич гутарил?».

«Чё…»

«До „Волчьего лога“ пахать будем».

«Ну».

«Боишься?».

«Чё бояться-то».

«Чё, чё… „Волчьего лога“ дура».

«Зараз как дам, в нюх. Сам дура. Чего его бояться?».

Ванька задумался и тихо добавил:

«Там, кости человеческие, черепа, каждую весну вымывает. Помнишь, дед Вова рассказывал? Раньше, торговых людей, какие ехали по большаку за товарами на Липецк, Воронеж, Елец их в логу грабили лихие люди, убивали, потом закапывали, а каких так бросали. Волки там живут…, ты же знаешь. Таперече эти…, дезертиры».

Володька не чего не ответил, поднял воротник, своего старенького, драпового пальтишки и пошёл, напрямую, через жнивьё, по стёжке.

«Кошка!». — Вдруг вскрикнул Володька. По полю не спеша, скакал серо-рыжий, ушастый, зверь.

«Какая кошка. Заяц». — Ответил Ванька.

«Во здоровенный…! А их едят?». — Задумчиво спросил Володька и кинул в зайца грудкой, тот наддал веселее.

«Едят. Я в книжке читал. Да и дед „Тишуня“ рассказывал, что в „германскую“ они их ели, в Польше и в Австрии. Больно уж их австрийцы уважают». — Вспомнил Ванька.

«Во подстрелить-бы. Мяса то сколько». — Мечтательно произнёс Володька.

«Как подстрелишь? Ружья аккурат как войну объявили так у всех и позабирали». — Сердито пробурчал Ванька.

«А давай у сержанта у „Сибиряка“ спросим, он охотник, наверняка знает, как их ловить». — Загорелся Володька.

«Давай». — Согласился Ванька. За разговорами не заметили, как подошли к дому Ивана. «Ну, всё, давай. До завтря». — Тихо произнёс Ванька.

«Давай». — Ответил Володька и поплёлся к своему двору.

«Ну…, зараз начнётся». — Прошептал Ванька и толкнул рукой дверь в сени.

«Ах…, ты поразит, ах…, ты охальник. Ирод, царя небесного, ишь…, чего в школе удумали. Не кому тебя бить дьявола окаянного». — Начала причитать мать. «Твоё счастье, отец на войне. Вот подожди, вернётся, он тебе даст». Втолкнув Ваньку, из сенцев в избу, мать зачерпнула кружкой воды из ведра в стряпке и стала поливать ему на руки. Все уже улеглись, Мишка только сидел на полу и обняв руками колени ехидно улыбался.

«Пускай он бил бы меня каждый день, только бы вернулся». — Думал Ванька умываясь и начал читать про себя слыханную от деда Вовы старинную молитву о спасении ратников и переиначенную им самим во спасение отца. Вода, стекая с рук, с лица, стучала о дно таза, стоящего на полу. Ваньке казалось, что он читает молитву под самый красивый перезвон. Такой перезвон колоколов, он слышал на Пасху, на колокольне Михайло — Архангельской церкви, в Кривополянье до того как её закрыли в 1938 году. «…От пуль прицельных и от пуль шальных. Аминь». — Закончил молитву Ванька и перекрестился.

«Чего ты там бормочешь?». — Спросила мать.

«Мы завтра с Кузьмичом пахать будем». — Прошептал он. Мать успокоилась, повернулась к Образам, перекрестилась и тихо произнесла:

«Слава Тебе Господи». Вздохнув, встала на колени и стала молиться на образа. Под тихий шёпот материнской молитвы Ванька засыпал теперь каждый вечер с начала войны. Засыпая Ванька думал, почему его отец не дожидаясь повестки, пошёл на войну, ведь его там могут убить немцы, а эти…, в логу, решили в волчьей норе отсидеться, они ведь могут там всю войны просидеть и останутся живы. Всегда спокойный и тихий отец на «кулачках» на «маслину неделю» немало выпив, бил всех подряд, без разбора. Каждый год до войны, на масленицу на льду реки Раковая Ряса собирались на «кулачки» Мелеховские против Истобенских. Правила были простые, бились до первой крови или пока с ног не собьют, главное чтоб бойцов было поровну с той и другой стороны. Поэтому бывало, чтоб уровняться Истобенские вставали на другой берег, за Мелеховских и на оборот. Были и приглашённые, иногда за выпивку или ещё за что и те и другие нанимали мужиков поздоровее из других деревень, дрались и Буховские и Колыбельские и Дубовские бывало очень жарко. После драки лёд на реке был похож на кровавую снежную кашу с начинкой из пуговиц от рубах вперемешку с выбитыми зубами. Оказавшись на разных берегах отцы, братья, свояки, кумовья, сыновья, зятья лупили друг друга без разбора, в кровь. И неважно, какого ты сословия, неважно православный ты, или какой другой веры, неважно какой ты национальности, встал на этот берег всё…, дерёшься за этот берег, встал на другой…, дерёшься за другой. И если на противоположном берегу против тебя оказался брат или даже отец, всё равно махаться против них должен по настоящему, потому, что ты сам встал на этот берег. Перебегать с берега на берег было нельзя, раз встал, стой до конца пока с ног не свалят или ты не свалишь всех других. На следующий праздник, на другие кулачки можешь встать куда хочешь, а в этот раз куда встал, за тех и дерись. Думая обо всём этом Ванька и не заметил, как уснул. Как поговаривал его отец в таких случаях:

«Поееехал… в деревню Храпово».

На следующий день, после школы, друзья, побросав школьные сумки дома, переоделись в одёжу поплоше. Похлебав пустых щей из лебеды с сухарями, размочив их в щах, поев немного жареной рыбки пойманной вчера и запив всё это кислым молоком, помчались бегом по дороге к базе. Там за базой, чернел распаханный клин, на огромном, бескрайнем ржаном поле. Это поле, одним краем доходило до «Волчьего лога», а другим, уходило аж за горизонт. Трактор Кузьмича было слышно издалека. Добежав до пашни, ребята пошли шагом, на краю, там, где Кузьмич делал разворот, они остановились. Был погожий солнечный день, ветра почти не было и было видно, как от чернозёма, колыхаясь как мираж, поднималось марево — тёплый, степной воздух. Вокруг стоял пьянящий запах свежевспаханной земли. Трактор Кузьмича двигался в сторону ребят, за ним, постоянно каркая и перелетая с места на место, кружила стая грачей. Кузьмич доехал до края поля и остановился. За плугом седела молодая девка, хотя лицо её было замотано платком аж по глаза, ребята все равно узнали её сразу. Это была Варька, старшая дочка Кузьмича, первая красавица на селе. Варька лихо спрыгнула с седёлки, развязала платок, закинула руки за голову и сладко, со стоном потянулась. Ребята, смотрели на неё разинув рты.

«Ну, что мелюзга, принимай рабочее место. Седушку я вам оттёрла, аж до блеска. Садись не боись, задницу не замараешь».

«Чего вдвоём?». — Спросил Кузьмич, высунувшись из дверного проёма кабины. Дверей, у тракторов этой модели, не было.

«А мы по очереди, по одному прогону, дядь Макар, чтоб не уснуть». — Ответил Володька.

«А…, ну давай». — Кузьмич довольный кивнул головой.

«Ну, пока мелюзга». — Варька махнула рукой и пошла в сторону деревни, красиво виляя бёдрами.

«Матери подсоби». — Крикнул ей в след Кузьмич.

«Ладно». — Взмахнув платком, ответила Варька. Первым за плуг сел Володька, он поёрзал на сидении, поставил ноги на опоры, упёрся спиной в железную спинку и взял в руки палку — чистик для очистки лемеха от налипающей земли, корней, травы.

«Ну, готов?». — Прокричал Кузьмич. Володька кивнул головой. «Поехали!». — Скомандовал Кузьмич, перекрикивая рокот мотора. Трактор взревел, выпустил облако чёрного дыма вверх из выхлопной и рванул вперёд. Прицепное лязгнуло и плуг, скрепя одним колесом, двинулся. Володька закричал:

«Ура!!!». И замахал чистиком как шашкой. Ванька рассмеялся, потом оглядевшись, стал искать место, где можно было бы присесть, дожидаясь своей очереди. Не далеко, у бурьяна, лежала прошлогодняя копна соломы. Ванька пошёл к ней. На краю поля он нашёл два, не скошенных, колоска ржи. Сорвав и положив их между ладонями, с силой стал перетирать затем, пересыпая из одной ладони в другую, стал дуть на зерно, что бы сдуть мякину. Когда зёрна ржи стали чистыми он, запрокинув голову, высыпал их себе в рот. С начала зёрна были твёрдые и хрустели на зубах как камни, потом они превратились в некое подобие теста. Ванька с наслаждением стал живать это тесто, оно вкусом напомнило ему ситный пирог. Большой, круглый, зажаристый каравай хлеба, с выпуклой, треснувшей верхней корочкой, который, мать выпекала в печи по большим праздникам. Вдруг, прямо из под ног, с грохотом взлетела стая серых куропаток и рассыпавшись веером, не далеко отлетев, опустилась в заросли лапчатки. Ванька вздрогнул и аж присел от неожиданности.

«Во здорово, эх… было б у меня ружьё». — Подумал Ванька. «Двух, я точно сбил бы, мать потушила б их в печке, с картошкой». — Размечтался он. В животе у Ваньки забурчало от голода. Он подошёл, пнул ногой копёшку, из-под неё, с писком, выскочили две полёвки. Он хотел было прижать одну мышь ботинком, но она шустро проскочила сквозь высохшую траву и шмыгнула в нору. Внутри ржаная солома уже подгнила, но сверху, копёшка была сухой. Ванька, плюхнулся спиной на солому и растянулся на ней, подложив руки под голову. Вверху, над ним, над полем, над всей землёй было бескрайнее голубое небо и если бы не облака, медленно плывущие по небу, было бы страшно думать насколько оно бескрайнее. Ветер со степи доносил горьковатый запах шелковистой полыни и тонкий, нежный аромат высохшего на летнем солнце дикого шафрана. Осенняя, засыпающая степь, имеет свой несравненный, незабываемый аромат. От копёшки попахивало гнилой соломой и мышами. Ванька закрыл глаза и хотел — было вздремнуть, но каждый раз, как он закрывал глаза, перед ним возникал образ потягивающейся Варьки. Его бросало в жар, кровь приливала к голове, всё тело охватывало непонятное волнение, он встал и пошёл искать норы сусликов, просто так, чтоб отвлечься и убить время.

Быстро темнело, солнце опускалось за горизонт. Над полем беззвучно, как тень, пролетел домовой сыч. Ванька нашёл четыре сурчины.

«Завтра надо захватить ведро». — Подумал он. «Зараз, четырёх ужо отлил бы». Ванька вспомнил, как они с Володькой, летом, отливали сусликов. За день, по семь, когда и по десять. Володька, лил из ведра потихоньку воду, а он держал у сурчины, наготове растопыренную кисть руки. Как только мокрая, рыжая голова суслика, отплёвываясь и чихая, высовывалась из норы, он хватал его за горло и быстро сворачивал ему шею. Сусликов складывали в холщовую сумку. Потом менялись, Володька хватал, а Ванька лил. За водой, правда, приходилось далеко бегать, летом, в полях, её трудно найти, только в больших мочажинах, по глубоким ярам, а так — бы ещё больше налавливали. Один суслик за лето съедает около пуда зерна, к тому — же это основной переносчик таких страшных для человека болезней как бубонная чума, туляремия, бруцеллёз. Ребята тушки сусликов сдавали учётчику — бригадиру, он записывал сколько, потом, матерям начислялись трудодни за уничтоженных вредителей. Десяток сусликов, половину трудодня. Они за лето, по два мешка отрубей заработали, каждый на свою семью. Матери были очень довольны. Послышался рокот трактора, Ванька пошёл на встречу. На потемневшем поле трактора почти не было видно, но Кузьмич включил единственную фару, которая, тряслась на каждой кочке и казалось, что он специально мигает. Володька спрыгнул на ходу, Кузьмич подъехал к краю поля и стал разворачиваться. Ванька выхватил из Володькиных рук чистик и догнав плуг запрыгнул на седло. Кузьмич, видевший это, довольный улыбнулся и прибавил газу. При развороте плуга, надо было обязательно спрыгивать. Трактор, разворачиваясь, дёргал и задирал плуг, он сильно кренился, усидеть на нём было не возможно, можно было свалиться под нож. Ребята всегда спрыгивали с плуга при развороте. Работать чистиком, очищать отвал плуга от земли и травы, приходилось не часто. Это поле было почти без сорняков, а стерня ото ржи очень короткая и не цеплялась за отвал. Совсем стемнело. Из лога потянуло прохладой. Ванька поежился, и трясясь на седушке, чтобы согреться, стал вспоминать жаркое лето. Он вспомнил, как они купались на реке. В жаркие дни после полудня, мальчишки и девчонки, освободившись от домашних дел, ну там, воды принести, навоз убрать, постирать, полы помыть, травы нарвать поросёнку, сено ворошить, да мало ли дел в деревне, собирались у речки, на обрывистом берегу. В этом месте на реке был перекат, сразу за ним глубоченная, яма, на дне которой били ключи. Под обрывом, край ямы уходил резко вниз в глубину метров на пять в глиняной отвесной стене которого, было много рачьих нор. Мальчишки, ныряя, лазили руками в норы, доставали от туда колючих чёрно-зелёных раков, а иногда, если повезёт, залёгшего на днёвку холодного, скользкого налима. Дальше по течению, за ивняком, появлялся песчаный берег и становилось мельче. Там купались девчонки да бабы. В общем, к обрыву приходили все, кто умел плавать и не умел, девчонки и мальчишки, но купались каждый на своём месте, купальник в, то время был роскошью, купались голиком. Так вот, в один из таких жарких дней Володька и Ванька с другими ребятами купались на яме. Вдруг, кто-то крикнул:

«Девчонки идут»! Ребята у кого были трусы, натянули их, у кого не было, попрыгали в воду. Через огороды, по стёжке, к речке шли девчонки. Впереди шла Варька Кузьмича с подружкой Наташкой, за ними одноклассницы ребят, а дальше мал мала меньше. Они весело о чём-то болтали, в руках у них были полевые цветы: ромашки, алтайский колокольчик, клевер, рябчик русский, василёк, бурачок. Некоторые на ходу плели венки, примеряя их на свои маленькие, русые головки. Когда они подошли к обрыву, ребята стали играть в догонялки в воде. Они плавали друг за другом, ныряли под воду, кто был в трусах, выскакивали из воды, забегали на обрыв и прыгали с него. Кто бомбочкой, кто рыбкой. Каждому хотелось произвести впечатление на девчонок, тем более, что среди них были те, которые им очень нравились. У Ваньки и Володьки тоже были подружки, и они тоже пришли. Валька и Ирка, в красивых венках на головах, стояли, чуть в стороне и о чём-то шептались и хихикали. У Ваньки трусы были тёмно-синего цвета, ситцевые, покалено и он, не стесняясь, выскакивал из воды и прыгал с обрыва рыбкой, широко раздвигая ноги под водой, чтоб не потерять свои модные трусы. У Володьки трусов не было и он, из воды не выходил. Ваньки стало обидно за друга, и он шепнул Володьки:

«Давай козёлика покажем».

«Давай». — Обрадовался Володька, и они оба нырнули. Под водой Ванька спустил трусы, прижал колени к животу и всплыл кверху попой. Даже под водой Ванька услышал девчачий визг. Когда он вынырнул, он увидел рядом с собой белую не загоревшую Володькину задницу. Ванька засмеялся и чуть не нахлебался воды. Володька вынырнул и тоже расхохотался. На берегу стояли только взрослые, Варька и Наташка, Варька держала за руку свою младшую сестренку.

«Дураки». — Ухмыльнувшись, сказала Варька и они с Наташкой, перешёптываясь и хихикая, не спеша пошли на своё место купаться.

Ваньку здорово тряхнуло, он очнулся, трактор тянул плуг на подъём и от того рычал зло и натужно. Ванька огляделся, они приближались к «Волчьему логу». Вечерняя заря уже совсем потухла и наступила тёмная осенняя ночь. Ему стало не по себе. По телу побежали мурашки от страха, увеличенные холодом. Ванька с силой вглядывался, в темноту и ему казалось, что там, в логу, за бурьяном, горели волчьи глаза, двигались какие-то тени, слышались непонятные звуки, он хотел остановиться, свернуть, но трактор неумолимо, тащил его к «Волчьему логу». Его охватил жуткий страх, и он спрыгнул с седушки. Оказавшись на земле, он стоял, какое-то время в оцепенении, потом медленно сел на корточки. Трактор все удалялся и удалялся, становилось тише. Ванька смотрел в сторону лога, волчьих глаз он не видел, но ему слышались шаги в траве, какие-то вздохи, чье, то пыхтение. Страх не уходил и он лёг в межу, что бы стать, как ему казалось, невидимым. От распаханной земли шёл сильный запах, этот запах, живой земли, усиливал волнение и возбуждал внутри непонятные, неведомые для мальчишки, чувства и он же, напомнил ему о смерти. Так же пахло землёй от выкопанной могилы на погосте, когда летом, хоронили деда Михаила и он же, мельком, напомнил ему запах весны, начало всему живому в степи. Воистину, из земли вышли, в землю и уйдём, вспомнил Ванька слова из Святого писания. Странный запах, запах начала и конца. Стало не по себе, внутри, всё как-то сжалось и заныло. Ванька перевернулся на спину и стал смотреть на звёзды.

Звёзд было много, они мигали бело — жёлтым светом, хорошо был виден и млечный путь. В этой, бесконечной массе звёзд, Ванька быстро нашёл «Большую медведицу», отсчитав пять расстояний по направлению края ковша, как научил его Степан «Сибиряк», показал пальцем на «Полярную звезду», в хвосте «Малой» и опустив руку до линии горизонта, тихо прошептал:

«Там север». Ванька приподнялся из межи и определив, где юго-запад, подумал: «Там деревня, там дом». В животе опять забурчало от голода. Ванька опять стал вспоминать тёплое довоенное лето, когда он с другими ребятами сидя на берегу наблюдали как Дубовской дядя Коля Тишаков с сыном Федькой подпиливали дубовые сваи у самого дна под водой, оставшиеся от старой мельницы. Немного посидев в тенёчке ивового куста на берегу реки в одних трусах и докурив «козью ножку» дядя Коля вставал и произнеся:

«Ну… пошли». Брал в руку большую двуручную пилу, заходил в воду и тихо погружался без брызг, как заправский пластун. Федька же вскакивал с места и под весёлый хохот ребят нырял за ним почти плашмя поднимая кучу брызг как огромный сазан во время нереста. Дальше мальчишки сидя на берегу могли только представлять, что происходит там под водой, а здесь с берега они видели только всплывающие пузыри воздуха и желтоватые опилки которые медленно относило течением вниз по реке. Минуты через две, они оба выныривали, шумно отфыркивались и выходили греться на горячий песок. Так продолжалось до заката солнца. Спиленные, тяжеленные дубовые сваи деревенские мужики верёвками выкатывали по дну из реки и погрузив на телегу увозили на колхозную базу. Там их распиливали на пеньки под углы новых срубов, мочёный дуб не гниёт лет триста. Тишаков дядя Коля теперь вместе с Ванькиным отцом воевал с немцами на фронте, сын его Фёдор погиб. Ещё в августе получили похоронку, в ней сообщалось, что погиб смертью храбрых где-то под Старой Руссой на Новгородчине. По Ванькиным щекам смывая серую чернозёмную пыль, текли слёзы. Смахнув их, тыльной стороной ладони размазав этим по щекам грязь, он стал вспоминать Варьку как она, поливала младшей и страх потихоньку улетучился.

Трактор Кузьмича приближался. Ванька встал и перебежал подальше от края пашни, чтоб Кузьмич не заметил его. Он снова улёгся в борозду. Когда плуг проходил мимо него, Ванька вскочил, догнал плуг и запрыгнул на сидение. Металлическое сидение уже остыло, и он ощутил, холод металла всей задницей, через парусиновые штаны, через хлопчатобумажные кальсоны. Так он спрыгивал с плуга каждый раз, когда трактор Кузьмича приближался к «Волчьему логу», страх перед этим местом был не преодолим для Ивана.

«Всё, будя на сегодня». — Услыхал Ванька долгожданные слова от Кузьмича. «Идите домой, а то уж поздно». — Добавил он. Володька подпрыгнул от радости, подбежал к плугу и сунул палку под сидение, подёргал её рукой, проверив, не выпадет ли. Убедившись, что она держится крепко, помахал Кузьмичу кепкой. Ребята ещё постояли немного, наблюдая как трактор, с плугом уезжал в темноту. Вот он полностью растворился в ней, только слабый свет от фары прыгал по полю вверх, низ, влево, вправо, как будто искал чего то. Ребята пошли по краю пашни, в сторону деревни. Иван долго не решался спросить друга, боялся ли он «Волчьего лога», или нет. Наконец собравшись, спросил:

«Вовк ты, когда у „Волчьего лога“ пахал, боялся?»

«Ещё чего». — Быстро ответил Володька.

«Побожись». — Предложил Иван. Володька остановился, молча постоял немного, потом ответил:

«Ещё как, аж кишки в узел скручивались».

«А перед логом с седушки спрыгивал?». — Спросил Ванька.

«Пока видно было держался, а как стемнело, будто чёрт меня с плуга сбивал». — Признался он.

«И я тоже». — С обидой проговорил Ванька. «Выходит мы трусы, а на фронт собрались, отцам помогать, немцев бить». — Подытожил он.

«А давай, завтра до лога пахать, не спрыгивать». — Предложил Володька.

«Давай». — Радостно подтвердил Ванька. И они почти бегом двинулись к дому.