Неокантианство. Пятый том. Сборник эссе, статей, текстов книг

Валерий Антонов

Сборник статей немецких мыслителей объединен тематическим принципом: в совокупности дают представление о разнообразии идей, тем и методов философского поиска начиная со второй половины XVIII до начала XX вв. возникших под влиянием учения и идей И. Канта.

Иоганн Генрих Витте

Соломон Маймон

I. Введение

В истории философии Канта, учения, которое более чем когда-либо по праву господствует в наши дни, одно из самых выдающихся мест занимает Соломон Маймон, странный еврейский мыслитель, о жизни которого пойдет речь ниже, а о научном значении которого будет добавлено краткое замечание.

Жизнь этого человека во многих отношениях более значительна и заслуживает гораздо большего внимания, чем его произведения, хотя последние еще недостаточно оценены.

Правда, мы не узнаем в Маймоне героя добродетели; действительно, все его творчество, от самых ранних дней до последних лет его земной карьеры, пронизано недостатками характера, порой прямо отталкивающими нас от личности этого мыслителя. И все же во всем его творчестве, которое, конечно, согласно сказанному, имеет преимущественно психологический интерес, есть и нечто этически выдающееся. Этический же аспект состоит в том, что эта жизнь показывает нам мощный подъем сильного духа из самых разбитых и опустошенных обстоятельств к позиции, с которой он, с полной ясностью осознавая свое печальное прошлое, оглядывается на него и представляет его нам в своей автобиографии (1) метким и освобожденным взглядом. Да, эта жизнь, согласно которой Маймон является духом высокого порядка, в то же время повышает интерес к его трудам, которые, возможно, достигли бы значения тех, чьи мысли имеют поистине эпохальный эффект, если бы их автор смог применить к их содержанию, особенно в отношении способа их изложения, ту духовную силу, с которой он был постоянно побужден противостоять бурям жизни. Но и в этом случае сочинения этого человека, даже если они не могут претендовать на звание первых, тем не менее, имеют самое выдающееся значение среди сочинений подобного рода, по крайней мере, по своему содержанию.

Жизнь Маймона представляет не только психологический, но и двойной исторический интерес. По крайней мере, в том виде, в каком ее представил нам сам биограф, она дает нам глубокое представление о социальных условиях Польши в период непосредственно перед ее первым разделом, а во-вторых, о своеобразии еврейской учености, как она проявляется в талмудическом и каббалистическом характере. Я, однако, воздержусь здесь от последних пунктов, как потому, что теперь мы во многом лучше научены в этом отношении другими, и предубеждение против евреев уже не сравнимо с тем, что было в прошлом веке, так и потому, что подобные соображения слишком отвлекли бы нас от судьбы Маймона. Тем не менее, благодаря своей автобиографии, Маймон заслуживает того, чтобы быть одним из первых, кто представил обстоятельства жизни своих единоверцев в их преимуществах и недостатках в открытой и подробной манере для понимания широких кругов. Рассмотрение польских условий, однако, не может быть частично оторвано от истории его молодости.

II. жизнь

1. родители

Саломон Маймон родился в 1754 году в польской Литве. Там его дед имел несколько поместий на территории князя Радзивила около города Мирз на правах наследственной аренды. Об условиях, которые преобладали в этом регионе в то время и еще к концу прошлого века, Маймон составляет отчет, из которого я передам то, что он говорит о евреях, из числа которых он происходил.

«Жители Польши», — так он начинает рассказ о своей жизни, — «могут быть справедливо разделены на следующие шесть классов или сословий: высшее дворянство, низшее дворянство, полудворяне, мещане, крестьяне и евреи».

Последнее сословие, из которого происходил Маймон, является единственным, которое мы здесь рассматриваем; он сообщает о его членах: «это торговцы, профессионалы и ремесленники, пекари, пивовары, продавцы пива, бренди и мета и тому подобное». Это, однако, относится только к большей части этого класса, более подробные сведения о нем содержатся в следующем описании.

«Евреев можно (опять-таки) разделить на три класса, а именно: на трудящихся неученых людей, на ученых людей, которые делают профессию из своей учености, и на тех, кто просто посвящает себя учебе, не занимаясь никакими средствами для получения дохода, но содержится за счет трудящихся. Ко второму классу относятся главные раввины, проповедники, судьи, директора школ и т. п. Третий класс составляют те ученые, которые благодаря своим выдающимся способностям и эрудиции привлекают внимание неучей, берутся ими в свои дома, женятся на их дочерях и в течение нескольких лет содержатся за свой счет вместе с их женами и детьми. После этого, однако, эта женщина должна взять на себя пропитание своей святой бездельницы и ее детей (которых среди этого класса обычно очень много), о чем, что вполне справедливо, она много фантазирует».

Нигде» — согласно суждению Маймона — «религиозная свобода и религиозная ненависть не встречаются в такой степени, как в Польше». Это кажущееся противоречие снимается замечанием, что религиозная и гражданская свобода, предоставленная евреям в Польше, не вытекает из уважения к общим правам человечества, и что, с другой стороны, «религиозная ненависть..… ни в коем случае не является следствием мудрой политики,… но оба являются последствиями политической неопределенности и инерции, преобладающей в этой стране. Поскольку евреи, при всех их недостатках, являются, тем не менее, почти единственным полезным народом в этой стране, польская нация считает себя вынужденной предоставить им все возможные свободы для удовлетворения собственных потребностей, но их моральное невежество и инертность, с другой стороны, неизбежно должны породить религиозную ненависть и преследования».

Дед Маймона, Хейманн Йозеф, принадлежал, таким образом, к первому еврейскому сословию, трудолюбивым необучаемым. Из радзивиловских деревень, которые были у него в наследственной аренде, он выбрал для своего поселения деревню на Немане [Клайпеда — wp] с названием Суковибург.

Как и везде в стране, моральные, политические и экономические условия здесь находились в состоянии полного разложения и упадка; кроме того, не было и следа упорядоченных правовых отношений.

Таким образом, здания, принадлежавшие дедушке на правах аренды, «обветшали от старости…. Согласно договору аренды, хозяин поместья должен был все отремонтировать и привести в пригодное для использования состояние. Но он, как и все польские магнаты, постоянно находился в Варшаве, поэтому не мог уделять никакого внимания благоустройству своих владений». Управляющие же имели в виду только собственную выгоду и «притесняли подданных всевозможным шантажом». Теперь в этом имении был большой проезд, «а так как мосты были в плохом состоянии, то нередко случалось, что они (мосты) ломались как раз тогда, когда по ним проезжал польский господин со своей богатой свитой»…. Тогда бедного арендатора вылавливали, клали рядом с мостом и били до тех пор, пока не считали, что достаточно отомстили».

Чтобы избежать подобной участи, дед Иосиф Хейманн специально поставил одного из своих людей часовым у моста. Он должен был как можно быстрее сообщить о любом происшествии, чтобы семья Маймонов успела вовремя скрыться в ближайших кустах. Все убежали, но только наш отец Маймон, который ничего об этом не знал и играл за печкой, остался один. Его нашел там один разгневанный и жаждущий мести хозяин, обыскавший дом, и спросил, не хочет ли он выпить бренди. Он крикнул отказывающемуся: «Если не хочешь пить бренди, тогда пей воду». Он тут же послал за полной пинтой воды и заставил моего отца, — рассказывал Маймон, — выпить ее всю с плетьми».

Рассказывают и другие подобные случаи, все они одинаково характеризуют грубость и развращенность этой несчастной страны.

По мнению внука, годового дохода от аренды хватило бы не только на собственные нужды семьи, но и на пивоварение и дистилляцию спиртных напитков, особенно учитывая простой образ жизни деда. Однако слишком вольное развлечение гостей и тот факт, что при огромной экономии в мелких делах пренебрегали более важными, нанесли большой ущерб хозяйству. Сжигание восковых и сальных свечей считалось расточительством; заменявшие их бруски сосны, один конец которых просовывался в щели в стене, а другой зажигался, нередко становились причиной пожаров.

«В амбарах не было нормальных замков, их просто запирали на деревянные засовы…. «Коровы очень часто приходили с пастбища с пустым выменем. Согласно господствовавшему там суеверию, в таких случаях говорили, что молоко у них было отобрано магией, злом, против которого, как считалось, нет ничего возможного».

Так дед стал «самым бедным богачом в мире».

Однако на его долю выпали еще большие несчастья. С русским священником, который обедал со своими прихожанами в трактире деда и никогда не платил ему, у последнего кончилось терпение, и он отказался давать ему что-либо в кредит. За это ему пришлось жестоко поплатиться. Посреди ночи Хейманн попросил торговца бобрами, который тоже вел с ним дела, принести в его квартиру мешок, который тот принял за мешок с мехами. Едва он снова лег, как его поднял священник с несколькими крестьянами, которые обыскали дом и нашли в мешке труп. Руки деда тут же связали, а ноги забили в колодки, после чего его привели в Мирз и передали уголовному судье. Человек, которого заковали в цепи и бросили в темную тюрьму, настаивал на своей невиновности. Он потребовал допроса ловца бобров, которого сначала не могли найти; Иосифа Хейманна нетерпеливый судья трижды водил на мытарства, пока наконец не явился торговец и не стал все отрицать. Но он не выдержал испытания и во всем признался.

«Парня выпороли, — рассказывает Маймон, — а моего деда освободили, но папа остался все тем же папой». Ловец бобров рассказал, что некоторое время назад он нашел труп в воде и хотел отнести его священнику, чтобы тот похоронил его. Но священник сказал: «Еще есть время похоронить его. Вы знаете, что евреи ожесточены и поэтому прокляты навеки»……они все еще ищут христианской крови..… Она нужна им для их пасхального кулича. Так что ты сделаешь благородное дело, если сможешь провести это мертвое тело в дом проклятого еврея-арендатора».

Тем не менее, наш дед Маймон прожил в своем родовом доме много лет, и эта аренда стала, таким образом, как бы семейной собственностью. В соответствии с еврейским ритуальным законом, Часака, то есть: право собственности на недвижимость, такое право приобретается через три года владения. После этого ни один другой еврей не имел права вступать во владение такой собственностью, увеличивая арендную плату, не навлекая на себя запрет еврейской церкви.

Поэтому, несмотря на описанные выше безлюдные условия, и особенно ввиду богатого урожая, дед стал богатым, так что обеспечил трех своих дочерей хорошим инвентарем и выдал их замуж за способных мужчин. Два сына тоже женились по очереди и некоторое время вместе вели хозяйство своего стареющего и немощного отца, но потом один из них, Моисей, когда они уже не могли вести хозяйство вместе из-за разности темпераментов, получил другое селение, а дед нашего отца Маймона, по имени Иосия, остался с ним.

По профессии он был ученым, а именно еврейским раввином, и не особенно подходил для ведения домашнего бизнеса. Но у него была способная, бойкая жена, которая охотно занималась любыми делами и в то время была еще очень молода. Но даже эта поддержка не могла защитить его от интриг княжеского управляющего. Его отец торговал в Кенигсберге и однажды погрузил купленные там товары на корабль, принадлежавший князю Радзивилу. Когда он вернулся домой, чтобы забрать их у управляющего, тот отказался их принимать. Тогда отец Маймона предъявил записку о получении, но управляющий разорвал ее и так озлобился из-за проигранного им Маймону судебного процесса, что решил отомстить. Он передал старое имение Маймона до окончания срока аренды еврейскому негодяю, который, пренебрегая законами Часака, вытеснил законных арендаторов, взимая с них повышенную арендную плату. В середине зимы дед Маймона и вся его семья были вынуждены покинуть свой старый дом.

2 Детство Саломона Маймона и первые школьные уроки.

Уже в этом месте жительства наш Саломон Маймон получил первые уроки от своего отца, а затем был отправлен вместе со своим старшим братом Иосифом в еврейскую школу в Мирзе. Описание характера этой школы далеко превосходит пресловутое запустение такой школы.

О директоре школы Иосселе сказано: «Он был ужасом для всех молодых людей, бичом Божьим; он обращался со своими подчиненными с неслыханной жестокостью, порол их до крови за малейший проступок, нередко отрывал уши и выбивал глаза». Он кидал камни и тому подобное в жалующихся родителей и гонял их по домам своей палкой.

«Школа — насколько хватает места — представляет собой маленькую коптильню, и дети разбросаны частично на досках, частично на голой земле. Учитель, в грязной рубахе, сидит на столе, держит между ног миску, в которой он растирает табак большой геркулесовой дубинкой, и в то же время командует своим полком. Суб-учителя занимаются в углу и, как и сами учителя, деспотично властвуют над своими подчиненными. Большую часть завтрака, посылаемого детям, они оставляют себе».

Тем не менее, чтение еврейской письменности все еще достаточно хорошо изучено, в то время как грамматика изучается только ex usu [из употребления — wp] через перевод Священного Писания. Писание. Взятый домой на праздник Пятидесятницы матерью, которая жила в городе, он был так рад освобождению от школы и виду прекрасной окружающей природы, что смело выскочил из кареты в погоню за братом, но попал между колесами и получил раздробление левой ноги. Домашнее средство, которое вскоре полностью излечило его, состояло в том, чтобы забить собаку до смерти и несколько раз воткнуть в ее труп сросшуюся ногу Маймона.

Это произошло, когда семья еще жила в старом арендованном доме. Когда их по какой-то причине выселили, они долго скитались бездомными и, наконец, нашли жалкое место, чтобы жить и содержать себя, в одной из окрестных деревень. Мать чуть не сошла с ума, и ее пришлось отвезти к врачу в Новогород, вскоре восстановившему ее здоровье.

Сразу же после обустройства на новом месте сына отвезли в школу талмудистов в Ивенезе, в пятнадцати милях отсюда. Уже во время частных уроков мальчик показывал примеры редкого таланта и упорного усердия. Отец запретил ему читать любые книги в шкафу, кроме Талмуда. Но когда он был занят по дому, он листал все книги и, поскольку уже довольно хорошо понимал иврит, находил в них больше удовольствия, чем в Талмуде. Особенно его привлекла книга по астрономии. Семилетний ребенок, который никогда не видел и не слышал об элементах математики, без всякого обучения он с поразительным рвением принялся за дело. Он рассказывает об этом так:

«Поскольку я был еще ребенком, а кровати в доме моего отца были очень редки, мне разрешили спать со старой бабушкой (чья кровать стояла в кабинете). А поскольку днем я должен был изучать Талмуд и мне не разрешалось брать в руки никакую другую книгу, вечера я посвящал астрономическим наблюдениям.

После того, как бабушка ложилась спать, я разжигал свежий хворост, шел к шкафу и доставал свою любимую астрономическую книгу. Бабушка ругала меня за то, что старушке слишком холодно лежать в постели одной, но мне было все равно, и я продолжал свои занятия, пока сосновые дрова не прогорели.

Прозанимавшись так несколько вечеров, я наконец пришел к мысли о небесном глобусе и его окружностях, придуманных для объяснения астрономических явлений».

Далее Маймон рассказывает, как он еще глубже проник в суть дела, после чего был обнаружен однажды бабушкой, которая была сильно встревожена нечестивым занятием. Отец, узнав об этом, отругал его за нарушение запрета, но был доволен, что сын постиг всю астрономическую книгу, содержание которой он сам еще не понимал.

3. Отрочество, изучение Талмуда, женитьба.

Мальчик, получивший такую подготовку, вскоре проявил себя в школе Талмуда в Ивенесе.

Изучение Талмуда, говорит Меймон, является для нашего народа основным направлением в получении образования. По сравнению с этим даже богатство, физические преимущества и всевозможные таланты имеют лишь относительную ценность. Однако ничто не превосходит достоинства хорошего талмудиста среди евреев. Он имеет первое право на все должности и почетные места. В собрании все благоговеют перед ним, независимо от его возраста и положения.

Его изучение, которое ведется так же регулярно, как изучение Библии, имеет три степени. Первая состоит в изучении идиом, состоящих из различных восточных языков и диалектов. Поскольку словаря нет, они изучаются только путем перевода, который осуществляется под руководством учителя.

Вторая степень состоит в выяснении содержания и понимании контекста приведенного отрывка.

Третья ступень, или диспут, заключается в вечном споре о книге взад и вперед, без цели и смысла. Решающими факторами являются ум, красноречие и дерзость. Это своего рода талмудический скептицизм, совершенно противоположный целенаправленному систематическому изучению. Мальчика порекомендовали главному раввину в Ивенеце, который был родственником его отца, в результате чего его стали проверять каждую неделю по субботам, и вскоре он показал себя знатоком третьей степени. Он сделал возражения, в результате чего главный раввин спросил, сделал ли он их своему учителю. Ученик ответил утвердительно, но в ответ на дальнейший вопрос добавил, что учитель не ответил ничего, относящегося к данному вопросу, и предложил молчать.

Тогда прекрасный раввин решил сам обучать смышленого мальчика и, согласно отчету Маймона, делал это действительно превосходно, так что отец горячо благодарил бескорыстного благотворителя за то, что тот оставил деньги на уроки некомпетентному суб-учителю. Однако радость длилась недолго. Полгода назад тот же человек умер.

Отец нашего начинающего философа узнал об этом и забрал сына домой. Однако это домашнее хозяйство было опять-таки новым. Ведь отец Маймона переехал в Могильну, в четырех милях от Нешвица, недавно основанного города на территории князя Радзивила. Впрочем, даже в его новом доме условия были по-прежнему весьма плачевными.

Уже на одиннадцатом году жизни, как он сам рассказывает, первое чувственное желание к представительницам прекрасного пола пробудилось в нем с такой силой, что он не мог успокоиться перед женитьбой и часто выходил из себя. Он видел, как бедная, но очень красивая служанка дома внезапно прыгнула в реку, когда он нечаянно подошел к месту купания.

По польскому обычаю, свадьба должна была состояться очень скоро. Когда ему было еще одиннадцать лет, его сосватали за единственную дочь одного ученого и богатого человека из Шмиловиц. Последний был совершенно очарован Маймоном, который, как ученый талмудист, был драгоценным предметом для всех евреев, благодаря своей особой репутации, и уже заплатил 200 гульденов, но незадолго до свадьбы дочь умерла.

После этого наш Маймон продолжал вести переговоры, и буквально верен тот факт, который он излагает в заголовке 10-й главы 1-й части своей биографии словами: «Они ухаживают за мной, я получаю сразу двух жен, и в конце концов меня даже похищают».

Отец основал школу на выгодных условиях в Нешвице, резиденции на территории князя Радзивила, куда он переехал, чтобы улучшить свои все более бедственные домашние обстоятельства. Вдова, владелица трактира в тамошнем пригороде, срочно искала для своей дочери умного талмудиста; в конце концов, он уже оказал отцу доблестную помощь. Но он всегда откладывал исполнение. Когда однажды пришло время возвращаться домой и ждать карету на постоялом дворе, хозяйка уговорила его осуществить задуманное с помощью главного раввина, проповедника и старейшин района; они, присутствовавшие на празднике обрезания, заставили женщину вызвать ее по уже назначенному делу. Все вместе они фактически убедили отца заключить брачный договор со следующим содержанием для его сына:

В нем хозяйка дома мадам Виссиа передавала дочери в качестве сокровищ невесты свой постоялый двор со всеми принадлежностями, а также обязывалась обеспечивать новобрачных едой и одеждой в течение шести лет. Кроме того, зять получил весь труд Талмуда со всеми принадлежностями, а наш отец Маймона ничем себя не обязывал, а в придачу получил 50 рублей в кошелек. «Очень мудро», — говорит наш самобиограф, — «он не хотел брать залог на эту сумму, но она должна была быть выплачена ему до помолвки». Когда же после отъезда Маймона прошло несколько недель, а обещанных подарков все не было, отец Саломона Маймона стал подозревать свою тещу, которая уже давно была под подозрением; поэтому он решил отплатить тем же и снова обручил своего сына с единственной дочерью богатого крестьянина-арендатора, который очень часто привозил бренди в Нешвиц и останавливался на постоялом дворе Маймона, когда проезжал через Могильну. В результате этого нового брачного договора последний сразу же получил обратно долговую расписку на 50 польских рублей, а сын был назначен универсальным наследником всего имущества этого богатого купца.

К сожалению, последний отправился в Нешвиц, чтобы взыскать там долги. К сожалению, ему пришлось остановиться у своей предыдущей тещи, которой он похвастался, что нашел для своей дочери ученого талмудиста. Когда он назвал это имя, она закричала: «Это проклятая ложь». Но он показал брачный контракт, после чего она протянула ему свой. Только с помощью законных средств, поместив тело только что умершей матери нашего Саломона под арест, она отстояла свое право против его отца.

Аренданту пришлось уступить, но он попытался силой добиться того, что потерял законным образом, и ночью и в тумане похитил Саломона Маймона. Из-за шумной процедуры, однако, кража и грабеж были немедленно обнаружены и добыча вырвана у грабителя, который теперь, чтобы не быть разоблаченным, все же простил отцу Маймона его долг и заплатил ему еще 50 рублей.

«В то время, — говорит сын, — все это казалось мне сном». — Конечно, я должен признаться, что поступок моего отца не может быть полностью оправдан с моральной точки зрения. Только большие трудности, в которых он оказался в то время, могут служить ему некоторым оправданием».

Брак был заключен, хотя до дня свадьбы и даже в сам день свадьбы отец Маймона все еще создавал много трудностей.

4. Первые годы брака, безрадостные условия дома, самостоятельное изучение немецкого языка.

Но последний находился не только под кнутом жены, но и под ударом тещи, которая не выполнила ни одного из своих обещаний. Из шести лет он едва ли полгода наслаждался едой, а дом, предназначенный дочери как сокровище невесты, был обременен долгами.

Постоянно возникали ссоры, и свекровь время от времени даже прикладывала руки к женатому мальчику, на что он нередко отвечал с удвоенным интересом. Едва ли было время выборов, когда мы не бросали друг другу на головы миски, тарелки, ложки и т.д.». Наконец Меймон решил совсем уйти из дома и устроиться частным учителем. Он приходил домой только по большим праздникам.

О секретах, связанных, в частности, с браком, он высказывается так:

«На 14-м году жизни у меня родился старший сын Давид. Так как мне было всего одиннадцать лет, когда я женился, и так как я не имел понятия о главных обязанностях брака, из-за привычного образа жизни и отсутствия взаимного общения между двумя полами в нашем народе в этих краях, и рассматривал красивую девушку только как любое другое произведение природы или искусства,… было естественно, что в течение некоторого времени после моего брака я не мог думать о выполнении этих обязанностей. Я с трепетом подходил к своей жене как к незнакомому предмету. Чтобы исправить это, меня отвели к старой ведьме, полагая, что я был заколдован к свадьбе. Она делала надо мной всевозможные операции, которые, по общему признанию, имели хороший эффект, хотя и косвенно, с помощью воображения.»

Жизнь Маймона в Польше от женитьбы до эмиграции, а это период расцвета его молодости, — череда разнообразных страданий, отсутствие всех средств, способствующих его развитию. С этим неизбежно связано неуместное использование сил, болезненные воспоминания о которых автобиограф старается затушить.

Все больше и больше он ощущал мрачные условия страны, особенно невежество и безнравственность польской шляхты. Страна была разделена на две партии: русскую и ее противников, конфедератов, к которым принадлежал и князь Радзивил, хозяин территории, на которой жил Маймон, и представлявший собой правильный тип ужасных политических магнатов. Один из самых беспутных людей, когда-либо живших на свете, владелец огромных владений, он угнетал своих подданных своими бессистемными партийными действиями, притягивая к себе русских и совершая над ними величайшие жестокости.

Биограф-самоучка считает невозможным описать бесчинства этого могущественного человека. «Самую грязную крестьянку, которая попадала к нему в подстилку, он вез к себе в повозке». Однажды он вызвал к себе цирюльника, но не для того, чтобы тот оперировал его своими инструментами, а для того, чтобы тот пустил себе кровь из чистого разгильдяйства, в процессе чего нанес ему тяжелейшие раны, не умея пользоваться ланцетом.

Он даже осквернил самые святые места, церковь и синагогу, первую — самым бесстыдным поведением в пьяном виде, вторую — наглым разрушением священных сосудов и так далее.

К счастью, мы слышали, что чудовище умерло без наследника в конце восьмидесятых годов прошлого века.

И все же мальчик и юноша сохранил предчувствие лучшего, поскольку все больше и больше старался питать свой сильнейший инстинкт, непобедимую жажду знаний, как бы ни не хватало для этого всех средств, и даже в этом случае ему приходилось кормить целую семью школьным обучением, исправлением Священного Писания и тому подобным.

Если на 16-м году обучения он уже был в состоянии выпустить превосходного раввина, понимавшего свой Талмуд, то теперь он требовал иностранных языков. На помощь ему пришла удачная случайность. Он заметил, что еврейского алфавита не хватало для обозначения количества листов в некоторых весьма плодовитых еврейских книгах. Во 2-м и 3-м алфавитах, кроме иврита, были и другие знаки, латинские и немецкие. Он угадывал звуки иностранных символов по ивритским, расположенным рядом с ними. Таким образом, он познакомился с немецким алфавитом, составил из букв слова и таким образом научился читать по-немецки.

5 Самостоятельное изучение каббалы

Однако прежде всего он жаждет тайного учения Каббалы; он узнал о ее существовании из слухов и о том, что раввин в Нешвице разбирается в ней. Он внимательно наблюдает за ним во время службы и обнаруживает, что тот тщательно прячет в определенном месте синагоги книгу, которую регулярно читает после молитвы. После того как проповедник однажды ушел домой, Маймон достал оттуда книгу и, увидев, что это каббалистическая книга, спрятался с ней в углу, пока все люди не ушли и синагога не закрылась. Тогда он выползал из укрытия и целый день читал любимую книгу, не ел и не пил, пока вечером слесарь снова не открывал молельный дом. Так он делал несколько дней, в течение которых закончил книгу. Она называлась «Саарей Кедуша», или «Врата святых», и содержала основные доктрины психологии в двух словах, за вычетом всех восторгов и экстравагантностей. «Я поступил с этим, — пишет Маймон, — как талмудисты рассказывают о рабби Меире, у которого в учителях был еретик: он нашел гранат, съел плод, а кожуру выбросил».

Но теперь жажда знаний разгорелась с новой силой, и молодой каббалист обратился к проповеднику с горячей просьбой поддержать его книгами.

Проповедник распознал в рвении просителя к священной науке при таких неблагоприятных обстоятельствах особое свойство его предназначения и разрешил ему приходить к нему и читать на своей квартире необходимые для него книги. Однако вскоре все изменилось, ибо, как пишет биограф, «мои постоянные визиты доставляли проповеднику большие неудобства. Он недавно женился на очень красивой молодой женщине, а поскольку его жалкий домик состоял из одной комнаты, которая одновременно была гостиной, кабинетом и спальней, и где я проводил целые ночи, моя сверхсексуальность часто сталкивалась с чувственностью проповедника.

Так случилось, что тот разрешил ему взять книги с собой домой во имя Бога. Это было большой радостью, ибо теперь изучение продолжалось более комфортно и с не меньшим рвением, так что вскоре Маймон понял суть каббалы. Она предстала перед ним, после удаления фантастических прикрас, в своей сущностной основе как пантеистическая система типа Спинозы. В то время он даже написал к ней комментарий, в котором выразил это понимание.

6. Самостоятельное изучение немецкой науки;

первая должность придворного мастера; заботы о пропитании.

Таким образом, он покончил с ивритской ученостью и устремился к достойной ее названия немецкой учености. В середине зимы он отправился пешком в один из соседних городов, где у главного раввина должны были быть немецкие книги. В конце концов, однажды он уже прошел 30 миль пешком только для того, чтобы увидеть еврейскую книгу аристотелевского содержания X века. Главный раввин, к которому никто никогда не обращался с подобной просьбой, одолжил любознательному человеку, среди прочего, «Физику» Штюрма. Чешуя спала с глаз обладателя новых сокровищ, когда он изучал этот труд дома, когда узнал, как образуются роса, дождь, гроза и тому подобное. С помощью медицинских книг, в том числе особенно анатомических и медицинских словарей, он даже выписывает рецепты и начинает лечить как врач.

В соответствии со своим строгим воспитанием, Маймон и сам был очень набожным в ранней юности, как он уверяет нас. Но часто случается так, что там, где наука вступает в такую внезапную и неопосредованную оппозицию к строгому религиозному воспитанию, она также разрушает прочные основы последнего и перебарщивает с просвещением. Маймону предстояло испытать это на себе. Он стал несносным вольнодумцем, выражавшим свои взгляды самым безжалостным образом и тем самым вызывавшим обиды в своей общине, особенно среди начальства. В своих взглядах он утвердился благодаря тому, что нашел сокурсника, разделявшего его взгляды. Его звали Мозес Лапидот, он был того же возраста и почти в тех же внешних обстоятельствах. Только у него не было ранних научных наклонностей нашего Маймона, а были наклонности к умозрению, а также большая проницательность и сила суждения. В отличие от нашего философа, он не хотел идти дальше, чем мог достичь своим здравым смыслом. Эти близкие друзья вели самые горячие беседы о делах сердечных, особенно о религии и морали. Но и этому восторженному общению пришел конец. Когда оба женились и браки стали одинаково плодовитыми, каждому из них пришлось занять должность придворного, чтобы прокормить семью. В результате они часто полностью разлучались и могли быть вместе лишь несколько недель в году.

Первая должность придворного мастера Меймона находилась в часе езды от его дома. Он дает следующее описание:

«Бедность, невежество и грубость образа жизни, который здесь царил, были неописуемы. Сам арендатор был мужчиной лет пятидесяти, все лицо которого было покрыто волосами и заканчивалось грязной, густой, черной бородой, язык которого представлял собой какое-то бормотание и был понятен только крестьянам, с которыми он ежедневно общался. Он не только не мог говорить на иврите, он не мог произнести ни одного слова по-еврейски, только по-русски (обычный крестьянский язык). Подумайте только, что его жена и дети были того же мнения. Потом была гостиная: дымная изба, угольно-черная внутри и снаружи, без дымохода, где было только маленькое отверстие в крыше для выхода дыма, которое тщательно закрывали, как только гасили огонь, чтобы тепло не уходило. Окна представляли собой узкие полоски соснового дерева, покрытые бумагой, положенные крест-накрест друг на друга. Эта комната была одновременно гостиной, столовой, кабинетом и спальней… Здесь черное белье и другая грязная одежда висят на шестах, установленных вдоль комнаты, чтобы паразиты задохнулись в дыму. Висят сосиски для просушки, их жир постоянно капает на головы людей. Здесь стоят кадки с кислой капустой и свеклой (главное блюдо литовцев); в одном углу — вода для ежедневного использования, рядом — нечистая вода. Здесь месят хлеб, варят, пекут, доят корову и т.д.».

В этом великолепном жилище крестьяне сидят на голой земле (выше сидеть нельзя, чтобы не задохнуться от дыма), пьют коньяк и шумят; в одном углу сидят хозяева, а за печкой сидел я со своими грязными полуголыми учениками и объяснял им из старой порванной Библии с еврейского на русско-еврейский. Все это, — завершает рассказ Маймон, — составляло в целом самую великолепную группу мира, нарисованную только Хогартом… заслуживал того, чтобы быть нарисованным».

Примерно в это время он также познакомился с зарождавшейся в то время еврейской сектой, новыми хасидами (благочестивыми). Хитростью и с помощью ограждения зеркалами, которое в то время не так легко было разглядеть, для чего они использовали новичка, который сам еще не был проницательным, он позволил принять себя и поэтому даже отправился к главе секты. Но не успел он войти, как обман уже не ускользнул от него, и он тут же открестился. Благодаря авторитету известного раввина Элиаса из Вильды, который пользовался большим уважением у евреев, секта вскоре стала повсеместно преследоваться, а ее собрания нарушались.

7. Путешествие через Кенигсберг в Штеттин и Берлин.

Внешние обстоятельства, однако, становились все хуже и хуже, потому что Меймон больше не хотел посылать себя на свои обычные дела и везде оказывался вне своей сферы. С другой стороны, он не мог полностью удовлетворить свою любимую склонность к учебе по месту жительства. Поэтому он решил отправиться в Германию, чтобы изучать медицину и стать врачом. — Это было примерно в 70-м году, так как он был на четырнадцатом году супружеской жизни, и брак уже был плодотворным.

Он открыл свои планы одному благочестивому ученому, который был его большим другом и пользовался большим уважением, и сумел так красноречиво объяснить важность этого одному еврейскому купцу, что тот взял Меймона с собой в Кенигсберг. Там он сначала вызвал смех своим языком и манерами среди студентов, к которым его направил слишком занятой еврейский врач, к которому он сначала обратился. Но когда, по их просьбе, он искусно перевел «Фаэдо» Мендельсона (2) на иврит и хорошо объяснил его на этом языке, они посоветовали ему ехать в Берлин через Штеттин. Они также снабдили его старой одеждой и пропитанием на время пребывания у них.

И вот он отправился на корабле, не имея ничего, кроме поджаренного хлеба, нескольких селедок и фляжки бренди. Ему сказали, что плавание продлится всего десять, самое большее четырнадцать дней. Но оно длилось пять недель и израсходовало его последние гроши.

В такой бедности и без знания местного языка казалось невозможным проплыть даже несколько миль. Но это нужно было сделать. Поэтому он покинул Штеттин, но, одолеваемый мыслями о своем несчастье, сел под липой и начал горько плакать. Тем не менее, он набрался храбрости и, пройдя несколько миль, вечером усталый пришел в трактир. Это был вечер накануне еврейского поста в августе. Уже изнемогая от голода и жажды, он должен был поститься на следующий день, а у него не было ни копейки, ни ценной вещи. Наконец он вспомнил о железной ложке, которая все еще лежала у него в мешке. Он отдал ее хозяйке и получил взамен стакан кислого пива, после чего лег спать на соломе в хлеву.

На следующее утро он продолжил свой путь к месту, где была синагога. После окончания службы он поговорил с еврейским школьным учителем, который признал его раввином и устроил субботний обед в прекрасной и богатой семье. Они были поражены его назидательной речью, чем меньше они его понимали, тем больше, и оказывали ему все почести, причитающиеся раввину. Однако он заметил, как элегантно одетая маленькая дочь двенадцати лет, сидевшая рядом с ним, сделала кислое выражение лица, и ее лицо сильно исказилось, к его огорчению. Взглянув на себя, он сразу же понял причину: он семь недель не надевал свежую рубашку, часто спал на голой соломе и так далее.

Поэтому он не обратил внимания на все свои невзгоды, вскоре взял отпуск и продолжил свой путь в Берлин, постоянно борясь с лишениями и всевозможными невзгодами. Когда он, наконец, прибыл туда, ему пришлось остановиться в еврейской богадельне перед воротами Розенталер, так как резиденция не терпела нищих евреев.

8. Первое пребывание Маймона в Берлине и путешествие нищего в Позен

Лишь поздно он заметил человека, который, судя по его костюму, должен был быть раввином. Он заговорил с ним, объяснил свое намерение изучать медицину в Берлине и даже показал ему свой просветительский комментарий к книге «Маймонид Мор Новохим». Это ему дорого обошлось: Этот раввин был очень ортодоксален и немедленно донес на Маймона старейшинам еврейской общины, которые не только не разрешили ему остаться в Берлине, но и не успокоились, пока не увидели еретика на дороге за воротами.

Там он распростерся на земле и снова зарыдал. Многочисленный народ, как обычно, гулявший перед воротами, не обращал внимания на капризника; а те, кто обращал, не понимали его. Он впал в горячую лихорадку, так что солдаты на страже доложили об этом, и надзиратель привел его в богадельню. Там он пробыл еще день; потом тело его, привыкшее к страданиям, выздоровело, и ему пришлось уйти, но сам Маймон не знал, куда идти. Он выбрал первую попавшуюся дорогу и бросил себя на произвол судьбы. Это привело его в Позен после долгого пути в качестве нищего самого заброшенного вида, которого он вскоре свел с профессиональным нищим евреем. Он пытался научить последнего понятию религии и истинной морали, а его самого обучал искусству попрошайничества. Но эти учения не сработали. Маймон считал формулы безвкусными, а то, что он должен проклинать того, кто отказал ему в просьбе, — беспочвенным и бессмысленным.

Если однажды он пошел просить милостыню один, то не знал, что сказать; «но, — писал он, — по моему лицу и положению было видно, чего мне не хватает».

9. Пребывание в Позене; первые награды и первое счастье в жизни.

Приехав в Позен, он решил во что бы то ни стало покончить с таким путешествием. Проснувшись голым и босым холодным осенним утром, он объяснил это своему товарищу и на его вопрос, как еще он собирается прокормить себя, ответил: «Бог поможет».

И он помог. Правда, со своим литовским языком Маймон не смог добиться понимания в еврейской школе и поэтому покинул это изначально желанное место убежища. Он вспомнил, что несколько лет назад в Позене был принят главный раввин из его региона. Тот уже уехал, но оставил своего сына, двенадцатилетнего мальчика, у своего преемника. Он спросил преемника о нем и сразу же узнал его. Он сказал мальчику, что не может сразу объяснить ему все несчастья, и попросил облегчить его страдания. Удивленный и растроганный человек обещал это сделать и сообщил о Меймоне главному раввину «как о великом ученом и благочестивом человеке, который по стечению обстоятельств попал в очень бедственное положение».

Этот главный раввин, прекрасный человек, знаток Талмуда и обладатель мягкого характера, был глубоко тронут несчастьем Маймона. Он спорил с ним по самым важным вопросам и нашел его очень сведущим во всей еврейской учености.

В качестве своего намерения Маймон заявил, что хочет стать придворным мастером, но что сначала он будет праздновать святые дни в Позене. Он получил столько денег от раввина, сколько у него было с собой, который также попросил его есть с ним каждую субботу и сразу же предоставил ему отдельную комнату у одного из самых богатых и старых евреев города. Ему также было обеспечено питание и питье там до тех пор, пока он оставался в городе. Он был в восторге, когда после ужина ему предоставили чистую постель, и несколько раз спрашивал: «Неужели это для меня? «Искренне могу вас заверить, — сказал он, — что я никогда не испытывал такого блаженства, ни до этого события, ни после него, как когда я лег в постель и почувствовал, как мои конечности, которые были напряжены и почти сломаны в течение полугода, вновь обрели былую силу в мягкой постели».

Он спал до позднего вечера. Не успел он встать, как раввин послал за ним, чтобы узнать, доволен ли он. Когда он явился к нему, то не мог найти слов для выражения своих ощущений и в экстазе воскликнул: «Я спал на кровати!». Обрадованный благодетель за свой счет за два дня сшил для спасенного одежду и костюм, и, облачившись в чистое белье и новое платье, тот пошел благодарить его, но с трудом смог вымолвить несколько обрывистых слов. Главный раввин, отказавшийся от благодарности, имел лишь умеренное жалованье, а поскольку он посвятил себя учебе, делами его управляла жена, и ему приходилось оказывать такие услуги без ее воли.

В первый же вечер Маймон остановился у еврейской богадельни, принадлежавшей бедному чистильщику одежды. Там он взял оставленную им одежду и вызвал удивление и радость своим преображением. Молодая жена штопальщика попросила благословения для своего младенца, а бедный попутчик — прощения за то, что часто грубо обращался с ним. Маймон отдал последнему все деньги, которые у него были с собой, благословил ребенка среди слез радости матери и ушел растроганный.

Поведение главного раввина и его ученого хозяина по отношению к Маймону создало ему такую репутацию, что все ученые города принимали его за знаменитого странствующего раввина, приходили повидаться с ним и подискутировать; «однако чем ближе они меня узнавали, тем большим уважением пользовались. Этот период был, бесспорно, самым счастливым и почетным в моей жизни».

Решение молодых ученых города платить ему зарплату, за которую он должен был обучать их чтению вслух о Маймонидах, провалилось только из-за их ортодоксальных родителей, обеспокоенных их религиозностью. — Его хозяин, однако, разрешил ему оставаться у него столько, сколько он захочет, если он намерен посвятить себя только самообразованию. Если же он желает влиять на других, то в качестве одолжения ему и главному раввину он согласился бы занять должность придворного мастера у своего шурина, самого богатого человека в городе, чтобы дать образование его единственному сыну. Маймон с радостью принял предложение и после четырехнедельного пребывания перешел от прежнего хозяина на новую должность. Он оставался на ней в течение двух лет с величайшей честью. «В этом доме ничего не делали без моего ведома. Ко мне относились с величайшим почтением. Меня считали чуть ли не больше, чем человеком».

Да, почтение дошло до того, что за то, что он полагался только на мудрые наблюдения, заявил, что беспокоится о здоровье невесты своего ученика, а она умерла, его хотели сделать пророком. Он пытался отговорить людей, но это было бесполезно. Он также пытался всеми другими способами контролировать суеверные факты и мнения, раскрывая истинные факты. Затем его также хулили в Позене, и этот фанатизм окончательно пробудил в нем желание отправиться в Берлин и путем просвещения полностью развеять остатки суеверий, которые еще цеплялись за него. Поэтому он потребовал уехать и остался при своем решении, несмотря на выраженное хозяином желание остаться в его доме подольше и несмотря на обещанную им защиту от любых преследований.

Примечания

1) «Lebensgeschichte» Саломона Маймона. Написано им самим и отредактировано Карлом Филиппом Морицем в 2-х частях, Брунсвик 1792.

2) «Фаэдо» появилось в 1767 году. В 14-м году у Маймона родился первый сын. Таким образом, брак был плодородным уже после 67 года. Соответственно, мой расчет должен быть в основном правильным.

LITERATUR: Johannes Heinrich Witte, Salomon Maimon, Berlin 1876.