Неокантианство. Одиннадцатый том. Сборник эссе, статьей, текстов книг

Валерий Алексеевич Антонов

Сборник статей немецких мыслителей объединен тематическим принципом: в совокупности дают представление о разнообразии идей, тем и методов философского поиска начиная со второй полвины XVIII до начала XX вв. возникших под влиянием учения и идей И. Канта. В этом сборнике впервые переведены на русский язык тексты, опубликованные в немецких журналах и отдельными книгами.

ГОТТЛОБ БЕНДЖАМИН ЯШЕ

Логика Иммануила Канта

Предисловие

Прошло уже полтора года с тех пор, как Кант поручил мне отредактировать его «Логику» в том виде, в каком он излагал ее слушателям в публичных лекциях, для печати и представить ее публике в виде компендиального справочника. Для этого я получил от него рукопись, которой он сам пользовался в своих лекциях, с выражением особого, почетного доверия ко мне, что я, знакомый с принципами его системы в целом, здесь же легко войду в круг его идей, не буду искажать или фальсифицировать его мысли, а изложу их в надлежащем порядке. — Поскольку, таким образом, приняв почетное поручение и стараясь выполнить его как можно лучше, в соответствии с пожеланиями и ожиданиями достойного мудреца, моего глубоко почитаемого учителя и друга, все, что касается изложения, представления и расположения идей, должно быть частично отнесено на мой счет, я, естественно, обязан дать некоторый отчет об этом читателям этого нового кантовского труда. — Итак, вот одно и другое более подробное объяснение этого момента.

Начиная с 1765 года, профессор Кант в своих лекциях по логике постоянно опирался на учебник Мейера (George Friedriсh Meier’s Auszug aus der Vernunftlehre, Halle 1752) в качестве руководства; по причинам, которые он объяснил в программе, опубликованной им для объявления своих лекций в 1765 году. — Экземпляр сборника, который он использовал для своих лекций, как и все другие учебники, которые он использовал для той же цели, переплетен с бумагой; его общие заметки и объяснения, а также более конкретные, которые изначально ссылаются на текст сборника в отдельных параграфах, можно найти частично на переплетенной бумаге, а частично на чистых полях самого учебника. И эти письменные заметки и пояснения, разбросанные тут и там, вместе составляют тот материальный журнал, который Кант составил здесь для своих лекций и который он время от времени расширял, отчасти новыми идеями, отчасти пересматривая и улучшая его снова и снова в связи с различными отдельными темами. Таким образом, в нем содержится по крайней мере самое необходимое из того, что знаменитый комментатор учебника Мейера рассказывал слушателям о логике в своих лекциях, которые читались в свободной манере и которые он считал достойными записи. —

Теперь, что касается изложения и расположения вещей в этой работе, я подумал, что наиболее точно выражу идеи и принципы великого человека, если в отношении экономики и разделения целого буду придерживаться его прямого заявления, согласно которому в настоящий трактат по логике, и особенно в элементарное учение о ней, не может быть включено ничего большего, чем теория трех основных функций мышления — понятия, суждения и умозаключения. Поэтому все то, что касается познания в целом и его логических совершенств и что в учебнике Мейера предшествует учению о понятиях и занимает почти половину всего объема, должно в дальнейшем рассматриваться как часть введения. — «Раньше, — замечает Кант в самом начале восьмого раздела, в котором его автор излагает учение о понятиях, — сначала рассматривалось знание вообще, как пропедевтика логики; теперь следует сама логика».

В соответствии с этим явным указанием я включил во введение все, что касается вышеупомянутого раздела, который по этой причине получил гораздо больший объем, чем тот, который он обычно занимает в других руководствах по логике. Следствием этого было также то, что теория методов, как другая главная часть трактата, должна была быть тем короче, чем больше вопросов, которые, кстати, справедливо втягиваются в область методологии нашими новейшими логиками, уже были рассмотрены во введении, как, например, учение о доказательствах и тому подобное. — Было бы излишним и неприличным повторять эти вопросы здесь на их месте, чтобы только завершить неполное и расставить все по своим местам. Я, однако, сделал последнее, имея в виду учение об определениях и логическом делении понятий, которое в «Компендиуме» Мейера уже относится к восьмому разделу, а именно к элементарному учению о понятиях; порядок, который Кант также оставил неизменным в своей лекции.

Само собой разумеется, что великий реформатор философии и, если говорить об экономике и внешней форме логики, в частности, этой части теоретической философии, работал бы над логикой в соответствии со своим архитектурным проектом, основные контуры которого зафиксированы в «Критике чистого разума», если бы это было ему угодно и если бы его дело научного обоснования всей системы собственно философии — философии подлинной истины и совести — это гораздо более важное и трудное дело, которое только он мог осуществить первым и только он один в своей оригинальности, позволило бы ему подумать о том, чтобы самому работать над логикой. Но эту работу он вполне мог оставить другим, которые, обладая проницательностью и непредвзятостью, могли бы использовать его архитектонические идеи для действительно целесообразного и упорядоченного обращения и трактовки этой науки. Этого следовало ожидать от нескольких основательных и непредвзятых мыслителей из числа наших немецких философов.

И это ожидание не обмануло ни Канта, ни друзей его философии. Несколько последних учебников по логике в большей или меньшей степени можно считать плодом идей Канта о логике в отношении экономии и расположения целого. И что эта наука действительно приобретает таким образом; — что она не стала ни богаче, ни основательнее по своему содержанию, ни более обоснованной сама по себе, но что она очистилась, отчасти от всех посторонних элементов, от многих бесполезных тонкостей и простой диалектической игры, — что она стала более систематической и в то же время, со всей научной строгостью метода, более простой, В этом самое беглое сравнение старых учебников логики с новыми, отредактированными в соответствии с кантовскими принципами, должно убедить каждого, кто имеет правильное и ясное представление о своеобразном характере и законных границах логики. Ибо как бы ни отличались некоторые из старых учебников этой науки научной строгостью метода, ясностью, определенностью и точностью объяснений, связностью и доказательностью доказательств, нет ни одного из них, в котором границы различных областей, принадлежащих общей логике в ее широком объеме — чисто пропедевтической, догматической и технической, чистой и эмпирической — не пересекались бы друг с другом так, что нельзя было бы четко отличить одну от другой.

Правда, г-н Якоб замечает в предисловии к первому изданию своей «Логики»: «Вольф превосходно задумал идею общей логики, и если бы этот великий человек вошел в привычку излагать чистую логику совершенно отдельно, он, несомненно, в силу своего систематического ума, представил бы нам шедевр, который сделал бы бесполезными все последующие работы такого рода». Но он не осуществил эту идею, как не осуществил ее ни один из его преемников; как бы ни была велика и обоснована заслуга, которую приобрела вольфианская школа для фактического логического, формального совершенствования нашего философского знания.

Но помимо того, что еще можно и нужно сделать в отношении внешней формы для совершенствования логики путем необходимого отделения чистых и чисто формальных предложений от эмпирических и реальных или метафизических предложений, суждения Канта на этот счет не вызывают сомнений, когда речь идет об оценке и определении внутреннего содержания этой науки как науки. Он несколько раз определенно и прямо заявлял, что логика должна рассматриваться как отдельная наука, существующая сама по себе и основанная на самой себе, и что, следовательно, с момента своего возникновения и первого развития со времен Аристотеля и до наших дней она не смогла получить никакого научного основания. Согласно этому утверждению, Кант не думал ни об обосновании самих логических принципов тождества и противоречия высшим принципом, ни о дедукции логических форм суждений. Он признавал и рассматривал принцип противоречия как пропозицию, которая имеет свое доказательство в самой себе и не требует выведения из более высокого принципа. — Он лишь ограничил применение — действительность этого принципа, изъяв его из области метафизики, в которой догматизм стремился его утвердить, и ограничив его чисто логическим применением разума, как действительного только для этого применения.

Но действительно ли логическое предложение о тождестве и противоречии способно и не нуждается в дальнейшей дедукции само по себе — это, конечно, другой вопрос, который ведет к гораздо более важному вопросу: существует ли вообще абсолютный первый принцип всякого знания и науки; — возможен ли такой принцип и можно ли его найти?

Научная доктрина полагает, что она открыла такой принцип в чистом, абсолютном «я» и тем самым полностью установила все философское знание не только по форме, но и по существу. И если допустить возможность и аподиктическую [логически убедительную, доказуемую — wp] обоснованность этого абсолютно единого и безусловного принципа, то, следовательно, она также действует совершенно последовательно, когда утверждает логические принципы тождества и противоречия, пропозиции: A = A и: A = — A не являются безусловно действительными, а только подчиненными [subordinate — wp] пропозициями, которые могут и должны быть сначала доказаны и определены ими и их верховной пропозицией: Я есть. (см. Grundlagen der Wissenschaftslehre, 1794, стр. 13 и др.) Столь же последовательно Шеллинг в своей «Системе трансцендентального идеализма» выступает против предположения логических принципов как безусловных, т.е. не выводимых из каких-либо высших, в том смысле, что логика может возникнуть только через абстрагирование от определенных пропозиций и — в той мере, в какой она возникает научным образом — только через абстрагирование от высших принципов знания, а следовательно, предполагает эти высшие принципы знания и вместе с ними учение о самой науке. —

Но поскольку, с другой стороны, эти высшие принципы знания, рассматриваемые как принципы, столь же неизбежно предполагают логическую форму; отсюда возникает именно та кругообразность, которая, хотя и не может быть разрешена для науки, тем не менее может быть объяснена — объяснена путем признания первого принципа философии, как по форме, так и по содержанию (формальному и материальному), в котором и форма, и содержание взаимно обусловлены и основаны. В этом принципе лежал бы тогда пункт, в котором субъективное и объективное, — тождественное и синтетическое знание были бы одним и тем же.

Принимая на себя такое достоинство, какое, несомненно, должен иметь такой принцип, логика, как и всякая другая наука, должна была бы быть подчинена учению о науке и ее принципам. —

Но какова бы ни была природа этого, несомненно следующее: в любом случае логика остается неизменной в пределах своей области, насколько это касается сущностей; и трансцендентальный вопрос: способны ли логические пропозиции выводиться из более высокого абсолютного принципа и нуждаются ли они в этом, может иметь столь же малое влияние на них и на достоверность и доказательность их законов, как чистая математика, ввиду ее научного содержания, имеет трансцендентальную задачу: как возможны в математике синтетические суждения a priori? — Как математик как математик, так и логик как логик может спокойно и безопасно в пределах своей науки заниматься объяснением и доказательством, не беспокоясь о трансцендентальном вопросе трансцендентального философа и преподавателя науки, который лежит вне его сферы: как возможна чистая математика или чистая логика как наука?

При таком общем признании правильности общей логики спор между скептиками и догматиками о конечных основаниях философского знания никогда не велся в области логики, правила которой каждый разумный скептик признавал действительными так же, как и догматик, но всегда в области метафизики. Да и как могло быть иначе? Высшая задача актуальной философии касается не субъективного, а объективного — не тождественного, а синтетического знания. — Здесь, следовательно, логика как таковая остается совершенно не у дел; и ни критике, ни учению науки, — ни философии, умеющей отличать трансцендентальную точку зрения от чисто логической, — никогда не приходило в голову искать конечные основания подлинного философского знания в области простой логики и пытаться вычленить реальный объект из логической пропозиции, рассматриваемой просто как таковая.

Тот, кто определенно рассмотрел огромное различие между собственно логикой (общей), как чисто формальной наукой, — наукой о простой мысли, рассматриваемой как мысль, — и трансцендентальной философией, этой определенной материальной или реальной чистой наукой о разуме, — наукой о действительном знании, — и никогда более не пренебрегает ею, поэтому легко сможет судить о том, что следует думать о недавней попытке, которую предпринял г-н Бардили (в своем «Grundriß der ersten Logik»), разобраться в сущности самой логики, рассчитывая найти на пути этого исследования: «реальный объект, который либо позиционируется ею (простой логикой), либо везде не позиционируется; ключ к сущности природы либо дается ею, либо везде невозможна ни логика, ни философия»."По правде говоря, невозможно предугадать, каким образом г-н Бардили мог бы обнаружить реальный объект из установленного им априори логики, принципа абсолютной возможности мысли, согласно которому мы можем бесконечно повторять одну и ту же вещь как одну и ту же вещь во множестве (не многообразии). Этот якобы вновь открытый «prius» логики, очевидно, есть не что иное, как старый, давно признанный принцип тождества, лежащий в области логики и поставленный во главе этой науки: что я думаю, то я и думаю, и именно это и ничто другое я могу теперь думать многократно до бесконечности. — Кто же будет думать о множестве, а не о простом множестве в хорошо понятной логической пропозиции тождества, которая, однако, не возникает и не может возникнуть ни через что иное, как через простое повторение одной и той же мысли, — простое повторение A = A = A и так далее до бесконечности. — Поэтому на пути, который выбрал г-н Бардили, и в соответствии с эвристическим методом, который он использовал для этой цели, было бы трудно найти то, что интересует философский разум, — начало и конец, с которых он может начать свои исследования и к которым он может вернуться. — Поэтому основные и наиболее важные возражения, которые г-н Бардили выдвигает против Канта и его метода философствования, могут быть выдвинуты не против Канта-логика, а скорее против Канта-трансцендентального философа и метафизика. Поэтому мы можем оставить их здесь на своем месте.

Наконец, я хотел бы отметить, что отредактирую и опубликую «Метафизику Канта», рукопись которой уже находится у меня в руках, в том же порядке, как только у меня появится свободное время для этого.

* * *

I. Понятие логики

Все в природе, как в неживом, так и в живом мире, происходит по правилам, хотя мы не всегда знаем эти правила. Вода падает по законам гравитации, а у животных движение при ходьбе также подчиняется правилам. Рыба в воде и птица в воздухе движутся по правилам. Вся природа в целом есть не что иное, как связь явлений по правилам; и нигде нет недостатка в правилах. Если мы только скажем в этом случае, что правила нам неизвестны.

Использование наших способностей также происходит в соответствии с определенными правилами, которым мы следуем, сначала бессознательно, пока постепенно не приходим к их осознанию путем экспериментов и длительного использования наших способностей, и в конце концов делаем их настолько привычными для нас, что нам стоит больших усилий думать о них in abstracto. Так, например, общая грамматика — это форма языка в целом. Но человек говорит и без знания грамматики; а тот, кто говорит, не зная ее, на самом деле имеет грамматику и говорит по правилам, о которых не подозревает.

Как и все наши способности в целом, так и ум в частности связан в своих действиях с правилами, которые мы можем проанализировать. Действительно, разум следует рассматривать как источник и способность мыслить по правилам. Ведь как чувственность — это способность к восприятию, так и разум — это способность к мышлению, то есть к приведению идей органов чувств в соответствие с правилами. Поэтому он стремится искать правила и удовлетворяется, когда находит их. Спрашивается, раз интеллект является источником правил, то каким правилам он следует сам?

Ведь нет никаких сомнений: мы не можем мыслить или использовать наш разум иначе, чем в соответствии с определенными правилами. Но теперь мы можем мыслить эти правила сами по себе, то есть мыслить их без применения или in abstracto. — Что же это за правила?

* * *

Все правила, по которым действует разум, являются либо необходимыми, либо допустимыми. Первые — это те, без которых никакое использование интеллекта было бы невозможно; вторые — те, без которых определенное использование интеллекта не имело бы места. Случайные правила, зависящие от определенного объекта познания, столь же многообразны, как и сами эти объекты. Например, существует использование разума в математике, метафизике, морали и т. д. Правила этого конкретного, определенного использования разума в задуманных науках случайны, потому что случайно, мыслю ли я тот или иной объект, к которому относятся эти конкретные правила.

Но если мы теперь отбросим все знания, которые мы должны просто заимствовать у объектов, и будем размышлять только об использовании интеллекта в целом, мы обнаружим те правила интеллекта, которые абсолютно необходимы во всех намерениях и независимо от всех конкретных объектов мышления, потому что без них мы бы вообще не мыслили. Эти правила, следовательно, могут быть также признаны a priori, то есть независимо от всякого опыта, поскольку они содержат, без различия объектов, просто условия использования интеллекта вообще, будь то чистый или эмпирический. Отсюда одновременно следует, что общие и необходимые правила рассуждения вообще могут касаться только формы, но никак не материи оного. Соответственно, наука, содержащая эти общие и необходимые правила, есть просто наука о форме нашего познания или мышления. И поэтому мы можем составить представление о возможности такой науки, как общая грамматика, которая содержит не что иное, как простую форму языка вообще, без слов, относящихся к материи языка.

Эту науку о необходимых законах понимания и разума в целом, или, что то же самое, о простой форме мысли в целом, мы теперь называем логикой.

* * *

Как наука, рассматривающая все мышление вообще, независимо от предметов, как материю мышления, логика является. 1) как основа для всех других наук и как пропедевтика всякого использования интеллекта. Но она может также, именно потому, что полностью абстрагируется от всех объектов.

2) не быть органоном наук.

Ведь под органоном мы понимаем указание, как должно быть получено определенное знание. Но это подразумевает, что я уже знаю объект знания, который должен быть получен в соответствии с определенными правилами. Поэтому органон науки — это не просто логика, поскольку он предполагает точное знание наук, их объектов и источников. Математика, например, является прекрасным органоном как наука, содержащая причину расширения нашего знания в связи с определенным использованием разума. Логика же, поскольку она, будучи общей пропедевтикой всякого использования понимания и разума вообще, не может входить в науки и предвосхищать их материю, является лишь общим искусством разума (canonica epicuri), чтобы делать знание вообще в соответствии с формой понимания, и поэтому может быть названа органоном только в этом отношении, который, конечно, служит не для расширения, а лишь для суждения и исправления нашего знания.

3) Как наука о необходимых законах рассуждения, без которых вообще не может быть употребления понимания и разума, которые, следовательно, являются условиями, при которых понимание может и должно соглашаться только с самим собой, — необходимыми законами и условиями его правильного употребления, — логика есть, однако, канон. И как канон понимания и разума, она, следовательно, не должна заимствовать никаких принципов ни из какой науки, ни из какого опыта; она не должна содержать ничего, кроме априорных законов, которые необходимы и относятся к пониманию в целом.

Некоторые логики действительно предполагают наличие психологических принципов в логике. Но привносить такие принципы в логику так же непоследовательно, как выводить мораль из жизни. Если бы мы взяли принципы из психологии, то есть из наблюдений за нашим разумом, мы бы просто увидели, как протекает мысль и как она находится под воздействием различных субъективных препятствий и условий; это привело бы, таким образом, к реализации чисто случайных законов. В логике, однако, речь идет не о случайных, а о необходимых правилах — не о том, как мы мыслим, а о том, как мы должны мыслить. Поэтому правила логики должны выводиться не из случайного, а из необходимого использования разума, который человек находит в себе самом без всякой психологии. В логике мы хотим знать не то, как устроен и мыслит разум и как он мыслил до сих пор, а то, как он должен мыслить. Она призвана научить нас правильному использованию интеллекта, то есть такому использованию интеллекта, которое согласуется с самим собой.

* * *

Из приведенного объяснения логики теперь можно вывести и другие существенные характеристики этой науки, а именно, что она

4) это наука о разуме, не по форме, а по существу, поскольку ее правила не вытекают из опыта и поскольку она имеет разум в качестве своего объекта. Таким образом, логика — это самопознание понимания и разума, но не в соответствии с процессами последнего в отношении объектов, а просто по форме. Я не стану спрашивать в логике: что познает разум и сколько он может познать или как далеко простирается его познание? Ибо это было бы самопознанием с точки зрения его материального использования и, следовательно, относится к метафизике. В логике же вопрос только в том, как разум познает себя?

Как наука, рациональная по материи и форме, логика, наконец, является также

5) учением или доказанной теорией. Ибо поскольку она имеет дело не с обычным и как таковым чисто эмпирическим применением понимания и разума, а лишь с общими и необходимыми законами рассуждения вообще, она основывается на априорных принципах, из которых можно вывести и доказать все ее правила, как таковые, которым должно было бы соответствовать все познание разума.

В том, что логика должна рассматриваться как априорная наука или как учение о каноне использования понимания и разума, она существенно отличается от эстетики, которая, будучи просто критикой вкуса, не имеет канона (закона), а только норму (образец или руководство только для суждения), которая состоит в общем согласии. Эстетика содержит правила соответствия познания с законами чувственности: логика, напротив, содержит правила соответствия познания с законами понимания и разума. Последняя имеет только эмпирические принципы, а потому не может быть ни наукой, ни учением, поскольку под учением понимается догматическое наставление, основанное на априорных принципах, где все постигается разумом без всяких других наставлений, полученных из опыта, и которое дает нам правила, соблюдение которых обеспечивает требуемое совершенство.

Некоторые, особенно ораторы и поэты, пытались рассуждать о вкусе, но так и не смогли прийти к решительному суждению о нем. Философ Баумгартен во Франкфурте выдвинул план создания эстетики как науки. Но Юму правильнее было бы назвать эстетику критикой, поскольку она не дает априорных правил, достаточно определяющих суждение, как логика, а выводит свои правила апостериори и делает эмпирические законы, по которым мы распознаем несовершенное и совершенное (прекрасное), более общими только в сравнении.

Логика, таким образом, есть нечто большее, чем простая критика; она есть канон, который впоследствии служит для критики, т. е. для принципа суждения о всяком применении рассудка вообще, хотя только о его правильности с точки зрения простой формы, так как она не является органоном, не более чем общая грамматика.

Как пропедевтика всякого использования интеллекта вообще, общая логика теперь также отличается от трансцендентальной логики, в которой сам объект представляется как объект простого интеллекта, тогда как общая логика имеет дело со всеми объектами вообще.

Если теперь суммировать все существенные характеристики, необходимые для детального определения понятия логики, то получится следующее ее представление.

Логика есть наука о разуме, но не о материи, а о форме; наука a priori о необходимых законах мышления, но не в отношении отдельных предметов, а всех предметов вообще; — таким образом, наука о правильном применении понимания и разума вообще, но не субъективно, т. е. не по эмпирическим (психологическим) принципам, как мыслит понимание, а объективно, т. е. по принципам a priori, как оно должно мыслить.

* * *

II. Основные разделы логики — Лекция. — ПРИМЕНЕНИЕ ЭТОЙ НАУКИ. — НАБРОСОК ЕЕ ИСТОРИИ

Логика делится.

1) на аналитическую и диалектическую.

Аналитическая обнаруживает путем расчленения все акты разума, которые мы совершаем в мышлении вообще. Поэтому она является аналитикой формы понимания и разума, а также справедливо называется логикой истины, так как содержит необходимые правила всякой (формальной) истины, без которых наше познание, независимо от объектов, также неистинно само по себе. Поэтому она есть не что иное, как канон дедукции (формальной правильности нашего знания).

Если это чисто теоретическое и общее учение использовать как практическое искусство, то есть как органон, то оно превратится в диалектику. Логика видимости (ars sophistica, disputatoria), проистекающая из простого злоупотребления аналитикой, поскольку в соответствии с простой логической формой искусственно создается видимость истинного знания, характеристики которого должны быть взяты из соответствия с объектами, то есть из содержания.

В прежние времена диалектику изучали с большим усердием. Это искусство выдвигало ложные принципы под видом истинных и стремилось утверждать вещи по видимости. Среди греков диалектики были администраторами и ораторами, которые могли вести народ туда, куда хотели, потому что народ можно было обмануть внешним видом. Таким образом, диалектика была искусством создавать видимость. В логике она также некоторое время фигурировала под названием искусства диспута, и так долго вся логика и философия были культурой некоторых пылких умов, чтобы искусственно создавать все видимости. Но ничто не может быть более недостойным философа, чем культура такого искусства. Поэтому в этом смысле она должна быть полностью исключена, а вместо нее в логику должна быть введена критика этой видимости.

Таким образом, мы будем иметь две части логики: аналитическую, которая представляет формальные критерии истины, и диалектическую, которая содержит характеристики и правила, по которым мы можем распознать, что нечто не согласуется с формальными критериями истины, даже если кажется, что оно с ними согласуется. Таким образом, диалектика в этом смысле может быть использована как катарсис [очиститель — wp] разума. Логика далее подразделяется

2) на естественную, или популярную, и искусственную, или научную, логику (logica naturalis, logica scholastica, logica artificialis).

Но такая категоризация недопустима. Ведь естественная логика, или логика здравого смысла (sensus communis), на самом деле не логика, а антропологическая наука, имеющая только эмпирические принципы, поскольку она имеет дело с правилами естественного использования понимания и разума, которые признаются только in concreto, т. е. без осознания их in abstracto. — Поэтому искусственная или научная логика заслуживает только этого названия, как наука о необходимых и общих правилах рассуждения, которые, независимо от естественного использования понимания и разума, могут и должны быть признаны in concreto a priori, хотя сначала они могут быть найдены только через наблюдение этого естественного использования.

3) Другое деление логики — на теоретическую и практическую, но и это деление неверно.

Общая логика, которая, будучи просто каноном, абстрагируется от всех объектов, не может иметь практической части. Это было бы contradictio in adjecto [противоречием в терминах], поскольку практическая логика предполагает знание определенного вида объекта, к которому она применяется. Поэтому мы можем назвать каждую науку практической логикой, ибо в каждой из них мы должны иметь форму мышления. Общая логика, рассматриваемая как практическая, может быть, следовательно, не чем иным, как техникой учености вообще; — органоном школьного метода.

Согласно этому делению, логика, таким образом, должна иметь догматическую и техническую части. Первая будет называться элементарной доктриной, другая — методологической. Практическая или техническая часть логики была бы логическим искусством в отношении расположения и логическим искусством выражений и различий для того, чтобы облегчить действие разума.

В обеих частях, как технической, так и догматической, однако, ни объекты, ни субъект мысли не должны приниматься во внимание ни в малейшей степени. В последнем отношении логика может быть классифицирована следующим образом

4) на чистую и прикладную логику.

В чистой логике мы отделяем интеллект от других сил разума и рассматриваем, что он делает сам по себе. Прикладная логика рассматривает разум в той мере, в какой он смешан с другими силами разума, которые влияют на его действия и придают им косое направление, так что он не действует по тем законам, которые сам признает правильными. — Применяемая логика на самом деле не должна называться логикой. Это психология, в которой мы рассматриваем, как наше мышление склонно развиваться, а не как оно должно развиваться. В конце концов, она говорит нам, что мы должны делать, чтобы правильно использовать наш интеллект перед лицом различных субъективных препятствий и ограничений; мы также можем узнать из нее, что способствует правильному использованию нашего интеллекта, его вспомогательные средства или средства для исправления логических ошибок и заблуждений. Но это не пропедевтика. Ведь психология, из которой должно быть взято все, что касается прикладной логики, — это часть философских наук, по отношению к которым логика должна быть пропедевтикой.

Правда, говорят, что техника или способ построения науки должны быть представлены в прикладной логике. Но это бесполезно, даже вредно. Человек начинает строить, не имея материалов, и может дать форму, но содержание отсутствует. Техника должна быть представлена в каждой науке.

Наконец,

5) деление логики на логику обыденную и логику спекулятивного ума, мы отмечаем здесь, что эта наука вообще не может быть разделена таким образом.

Она не может быть наукой спекулятивного разума. Ибо, будучи логикой спекулятивного знания или спекулятивного использования разума, она была бы органоном других наук, а не просто пропедевтикой, которая должна заниматься всеми возможными применениями понимания и разума.

Логика также не может быть продуктом здравого смысла. Здравый смысл — это способность распознавать правила знания in concreto. Логика же должна быть наукой о правилах мышления in abstracto.

Можно, однако, принять здравый смысл за объект логики; в этом отношении она будет абстрагироваться от конкретных правил спекулятивного разума и тем самым отличаться от логики спекулятивного разума.

* * *

Что касается изложения логики, то оно может быть как схоластическим, так и популярным.

Схоластическим оно является, если соответствует любознательности, способностям и культуре тех, кто хочет относиться к знанию логических правил как к науке. Популярной же она является тогда, когда снисходит до способностей и потребностей тех, кто не изучает логику как науку, а лишь хочет использовать ее для просвещения своего ума. — В схоластической лекции правила должны быть представлены во всеобщем виде, или in abstracto, тогда как в популярной лекции они должны быть представлены в частностях, или in concreto. Схоластическая лекция является основой популярной; ведь только тот может представить что-то в популярной манере, кто смог представить это более тщательно.

Кстати, здесь мы проводим различие между лекцией и методом. Под методом следует понимать способ, с помощью которого можно полностью познать определенный объект, к познанию которого он должен быть применен. Он должен вытекать из природы самой науки и поэтому, как необходимый порядок мыслей, определяемый ею, не может быть изменен. Лекция означает только способ передачи своих мыслей другим, чтобы сделать доктрину понятной.

* * *

Исходя из того, что мы до сих пор говорили о природе и назначении логики, ценность этой науки и полезность ее изучения теперь можно оценить по правильному и определенному стандарту.

Логика, таким образом, не является ни всеобщим искусством изобретения, ни органоном истины, ни алгеброй, с помощью которой можно было бы обнаружить скрытые истины.

Но она полезна и незаменима как критика знания; или для суждения как обычного, так и спекулятивного разума, но не для того, чтобы научить его, а только для того, чтобы сделать его правильным и согласующимся с самим собой. Ибо логический принцип истины — это соответствие понимания своим собственным общим законам.

* * *

Наконец, что касается истории логики, то мы отметим лишь следующее:

Современная логика берет свое начало от аналитической логики Аристотеля. Этого философа можно считать отцом логики. Он представил ее как органон и разделил на аналитику и диалектику. Его способ преподавания очень схоластичен и основан на развитии самых общих понятий, лежащих в основе логики, которыми, однако, нельзя пользоваться, потому что почти все сводится к тонкостям, за исключением того, что из них выведены названия различных актов понимания.

Кстати, со времен Аристотеля логика не сильно прибавила в содержании, да и не может прибавить по самой своей природе. Но она может выиграть в точности, определенности и ясности. — Есть лишь несколько наук, которые могут достичь устойчивого состояния, в котором они больше не меняются. К ним относятся логика и метафизика. Аристотель не опустил ни одного момента разума; мы лишь стали более точными, методичными и упорядоченными в нем.

Считалось, что «Органон» Ламберта значительно расширяет логику, но он содержит не более чем более тонкие деления, которые, как и все надлежащие тонкости, оттачивают ум, но не приносят существенной пользы.

Среди более поздних философов есть двое, которые привели в движение общую логику: Лейбниц и Вольф.

Малебранш и Локк не занимались собственно логикой, поскольку они также занимались вопросами содержания знания и происхождения понятий.

Общая логика Вольфа — лучшая из имеющихся. Некоторые объединили ее с аристотелевской логикой, как, например, Реуш.

Баумгартен, человек, имеющий в этом большие заслуги, сконцентрировал логику Вольфа, а Мейер затем снова прокомментировал Баумгартена.

Декарт также принадлежит к числу более поздних логиков, но он не рассматривал природу логики. Ведь его логика содержит метафизические принципы и в этом отношении выходит за пределы этой науки; кроме того, она устанавливает критерий истины, который не может быть критерием, и в этом отношении дает волю всем фантазиям.

В наш век не было знаменитого логика, и нам не нужны новые изобретения для логики, потому что она содержит только форму мысли.

* * *

III. Понятие философии в целом. — Философия в соответствии с концепцией школы и в соответствии с концепцией мира. — Основные требования и цели

философствования. — Наиболее общие и высшие задачи этой науки.

Иногда бывает трудно объяснить, что понимается под той или иной наукой. Но наука приобретает точность благодаря определению своего конкретного понятия, а некоторые ошибки избегаются по определенным причинам, которые в противном случае закрадываются, когда науку еще нельзя отличить от смежных с ней наук.

Однако прежде чем попытаться дать определение философии, мы должны сначала рассмотреть характер самих различных познаний и, поскольку философские познания относятся к познаниям разума, объяснить, в частности, что следует понимать под последними.

Разумное познание противопоставляется историческому. Первое — это познание из принципов (ex principiis), второе — из данных (ex datis). — Но познание может возникать из разума и при этом быть историческим; так же как, например, когда просто грамотный человек узнает продукты чужого разума, его познание таких продуктов разума является просто историческим.

Ибо можно различать знания

1) по их объективному происхождению, то есть по тем источникам, из которых только и возможно познание. В этом отношении все знания являются либо рациональными, либо эмпирическими;

2) по их субъективному происхождению, то есть по способу, которым знание может быть приобретено человеком. С этой последней точки зрения знания либо рациональны, либо историчны; они могут возникнуть любым способом. Таким образом, нечто объективно может быть рациональным познанием, которое субъективно является только историческим.

В отношении некоторых рациональных познаний вредно знать их только исторически, но в отношении других это безразлично. Например, шкипер знает правила навигации исторически, по своим таблицам; и этого для него достаточно. Но если юрист знает юриспруденцию только исторически, то он совершенно испорчен как истинный судья и тем более как законодатель.

Из разницы между объективно и субъективно рациональным знанием теперь также ясно, что можно изучать философию в определенных аспектах, не будучи способным философствовать. Тот, кто действительно хочет стать философом, должен практиковать свободное, а не просто подражательное и, так сказать, механическое использование своего разума.

* * *

Мы объявили, что познания разума — это познания из принципов; из этого следует, что они должны быть априорными. Но есть два вида познания, которые оба являются априорными, но при этом имеют много заметных различий; а именно математика и философия.

Принято утверждать, что математика и философия отличаются друг от друга по объекту тем, что первая имеет дело с количеством, а вторая — с качеством. Все это неверно. Различие между этими науками не может быть основано на объекте; ведь философия имеет дело со всем, а значит, и с квантами, как и математика отчасти, поскольку все имеет количество. Только разный способ познания разума или использования разума в математике и философии делает специфическое различие между этими двумя науками. Философия — это познание разума из одних только понятий, тогда как математика — это познание разума из построения понятий.

Мы строим понятия, когда представляем их априори в представлении без опыта, которое соответствует нашему понятию о нем. — Математик никогда не может использовать свой разум в соответствии с простыми понятиями, а философ — через построение понятий. — В математике разум нужен в conreto, но концепция не эмпирическая, а нечто делается объектом концепции a priori.

И в этом, как мы видим, математика имеет преимущество перед философией, поскольку прозрения первой интуитивны, тогда как прозрения второй — только дискурсивны. Но причина, по которой мы больше рассматриваем величины в математике, заключается в том, что величины могут быть построены априори в интуиции, в то время как качества не могут быть представлены в интуиции.

* * *

Таким образом, философия — это система философских знаний или познание разума из понятий. Такова школьная концепция этой науки. Согласно концепции мира, это наука о конечных целях человеческого разума. Это высокое понятие придает философии достоинство, то есть абсолютную ценность. И действительно, только философия обладает внутренней ценностью и придает ценность всем остальным знаниям.

В конце концов, всегда возникает вопрос, какова же цель философствования и его конечная цель — сама философия, рассматриваемая как наука в соответствии со схоластической концепцией?

В этом схоластическом значении слова философия имеет дело только с искусностью; по отношению к понятию мира, с другой стороны, с полезностью. В первом отношении, следовательно, она есть учение об искусности; во втором — учение о мудрости, — законодательнице разума, и философ в этом отношении не художник разума, а законодатель.

Художник разума, или, как называет его Сократ, философ, стремится лишь к умозрительному знанию, не учитывая, насколько это знание способствует конечной цели человеческого разума; он дает правила для использования разума во всевозможных произвольных целях. Настоящим философом является практический философ, который учит мудрости, наставляя и показывая пример. Ведь философия — это идея совершенной мудрости, которая показывает нам конечные цели человеческого разума.

Философия, согласно концепции школы, включает в себя два элемента:

во-первых, достаточный запас рациональных знаний; — во-вторых, систематическую связь этих знаний или их сочетание в идее целого.

Философия не только допускает такое строго систематическое соединение, но даже является единственной наукой, которая имеет систематическое соединение в действительном понимании и придает всем другим наукам систематическое единство.

Но если говорить о философии в соответствии с понятием мира (in sensu cosmico), то ее можно назвать также наукой о высшей максиме применения нашего разума, если под максимой понимать внутренний принцип выбора между различными целями.

Ибо философия в последнем смысле есть наука об отношении всякого знания и применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей цели, подчинены все другие цели и которая должна быть в ней объединена.

Область философии в этом космополитическом смысле можно резюмировать в следующих вопросах:

1) Что я могу знать?

2) Что я должен делать?

3) На что я могу надеяться?

4) Что такое человек?

На первый вопрос отвечает метафизика, на второй — мораль, на третий — религия, на четвертый — антропология. В принципе, все можно отнести к антропологии, потому что первые три вопроса связаны с последним.

Таким образом, философ должен уметь определять

1) источники человеческого знания

2) объем возможного и полезного использования всех знаний, и, наконец

3) пределы разума. —

Последнее — самое необходимое, но и самое трудное, но философа это не волнует.

Философу принадлежат две главные вещи:

1) Культура талантов и ловкость в их использовании для всевозможных целей;

2) умение использовать все средства для достижения любой цели.

И то и другое должно быть соединено, ибо без знания никогда не стать философом, но и одно только знание никогда не сделает философом, если к этому единству не добавится соответствующее сочетание всех знаний и умений, а также понимание их соответствия высшим целям человеческого разума.

Никто не может называть себя философом, если не умеет философствовать. Но философствовать можно научиться только через практику и самостоятельное использование разума.

Как же на самом деле можно научиться философии? — Каждый философский мыслитель строит, так сказать, свой собственный труд на руинах другого; но никогда не появлялось такого труда, который был бы последовательным во всех своих частях. Философия не может быть изучена по той самой причине, что она еще не дана. Но даже если бы она существовала, никто из изучающих ее не смог бы сказать о себе, что он философ, поскольку его знание о ней было бы только субъективным и историческим.

В математике ситуация иная. Этой науке можно научиться в определенной степени; ведь доказательства здесь настолько очевидны, что в них может убедиться каждый; кроме того, благодаря своей доказательности она может быть сохранена как определенная и незыблемая теория.

Тот же, кто хочет научиться философствовать, должен рассматривать все философские системы только как историю применения разума и как объекты для упражнения своего философского таланта.

Поэтому истинный философ должен, как самостоятельно мыслящий человек, свободно и самоинициированно, а не рабски подражательно использовать свой разум. Но и не диалектическое, то есть не такое, которое направлено только на то, чтобы придать знанию видимость истины и мудрости. Это дело простого софиста; но оно совершенно несовместимо с достоинством философа, как знатока и учителя мудрости.

Ведь наука имеет внутреннюю истинную ценность только как орган мудрости. Однако как таковая она также незаменима для мудрости, так что можно с полным правом утверждать: Мудрость без науки — это теневой набросок совершенства, которого мы никогда не достигнем.

Того, кто ненавидит науку, но еще больше любит мудрость, называют мизологом. Мизология обычно возникает из-за пустоты научного знания и связанного с ним тщеславия. Иногда, однако, в мизологию впадают и те, кто поначалу занимался наукой с большим усердием и удачей, но в итоге не нашел удовлетворения во всех своих знаниях.

Философия — единственная наука, которая умеет дать нам это внутреннее удовлетворение; ведь она, так сказать, замыкает научный круг, и именно благодаря ей науки обретают порядок и согласованность.

Таким образом, для того чтобы практиковать самоосмысление или философствование, нам придется обратить внимание скорее на метод использования разума, чем на сами пропозиции, к которым мы пришли с его помощью.

LITERATUR: Gottlob Benjamin Jaesche, Immanuel Kants Logik, Leipzig 1876