Поколение сильных

Вадим Александрович Мальцев, 2022

Предлагаемая читателям книга "Поколение сильных" состоит из отдельных очерков и повествует о ветеранах войны, тружениках тыла, узниках и детях войны, с которыми мне, как автору, довелось побеседовать лично. Все истории созданы на основе воспоминаний очевидцев. Вадим Мальцев Кузьмищево – Таруса 2022 г.

Поколение сильных

Малой родиной Николая Даниловича Санкина является деревня Мшище Воловского района Тульской области, где 20 июня 1926 года он появился на свет в семье простых колхозников Даниила Николаевича Санкина и Анастасии Ивановны Санкиной (Мосоловой).

Всего в семье было шестеро детей, причём Николаю выпала честь открыть этот «счёт» и, позднее, как самый старший, он взял на себя шефство над младшими, чтобы хоть как то помочь справиться родителям со своими обязанностями.

После окончания четвёртого класса начальной школы, Коля покинул Мшище и перебрался в соседнюю деревню Черняевка, чтобы продолжить обучение в семилетке, правда дальше пятого класса так и не пошёл — пришлось вернуться обратно домой, так как родители нуждались в помощи.

Вскоре его пригласил к себе дед. Он был из числа раскулаченных и в первые годы становления Советской власти покинул родное село, перебрался поближе к Серпухову, где до конца дней был пастухом в одном из местных колхозов. Деду требовался помощник, так как некому было стеречь и пасти колхозное стадо. Пришлось Николаю взвалить на свои детские плечи новые, совсем недетские обязанности.

В Серпухов его отвезла бабушка. Всё лето Коля помогал своему деду, а осенью мама приезжала за ним, чтобы отвезти обратно, во Мшище.

Однажды, произошёл такой случай. Стерёг Коля с дедом в лесу скот. Он — со стороны леса, а дед со стороны поляны. Неожиданно появился волк. Коровы сбились в кучу и Коля сильно испугался: «Дед, волк!» — закричал он. Но пока дед прибежал, от волка и духа не осталось. Дед его спрашивает: «Где волк?» — Коля: «да вот же он, только убежал!» — Дед: «Обманул, негодник?» — «Нет!» Так и не поверил дед внуку.

По воспоминаниям Николая Даниловича, предвоенную жизнь нельзя было назвать плохой. Да, жили скромно, но доходы колхозников зависели от количества трудодней, так что с самым необходимым дела обстояли относительно неплохо, но до поры, до времени. В случае неурожая, засухи, приходилось и картофельные очистки сушить. Их потом перемалывали, смешивали с мукой и пекли такой вот бедняцкий хлеб. Иногда, когда приходилось совсем туго, добавляли в хлеб гречневый обмолот. Так и выкручивались из сложных ситуаций.

Но, несмотря на трудности, народ жил дружно. Праздники и невзгоды встречали все вместе, в беде старались поддержать друг друга. Если вдруг случится свадьба, то отмечали всем селом, гуляли по 3 дня в доме у жениха, а потом ещё столько же у невесты.

Весной 1941 года, когда Николаю уже было почти пятнадцать лет, он отправился вместе с двумя товарищами в один из подмосковных колхозов близ Подольска (название того села он так и не вспомнил). Подрядились ребята пасти там колхозное стадо — всё хоть какой-то приработок будет. Несколько недель всё шло хорошо, но однажды:

«Как раз 22 июня мы пасли коров недалеко от колхозной фермы, — вспоминает Николай Данилович, — вдруг неожиданно из деревни доносятся до нас обрывки какого то тревожного сообщения, раздающиеся из сельского ретранслятора. Мы не расслышали, да и не поняли, что там произошло, поэтому даже немного перепугались. А когда вечером пригнали стадо обратно, то увидели, что люди выглядят как то странно, как будто в доме у каждого из них приключилась беда. На наш вопрос «Что случилось?» последовал короткий ответ: «Война!»

Теперь гад не уйдёт

Старшего пастуха на следующий же день вызвали в военкомат, так как ему был 21 год. Остался Николай со своим 17-летним напарником. Правда, ненадолго. Парень всё время чего-то боялся, а через несколько дней и вовсе сбежал, так что пришлось стеречь колхозное стадо в одиночку.

Ситуация менялась практически ежедневно. Деревня располагалась на берегу реки Пахра, через которую проходила железнодорожная переправа. В один миг этот мост превратился в стратегически важный объект. Из Москвы в сторону Каширы по нему теперь курсировали военные эшелоны, а для охраны от авиационных налётов на объект, по обе стороны моста установили по две зенитки и по одному прожектору.

Попытки разбомбить мост предпринимались немцами неоднократно, но зенитчики не позволяли самолётам противника даже приблизиться к нему, так что приходилось «доблестным» соколам Люфтваффе довольствоваться лишь беспорядочной бомбардировкой окрестностей. Сбросят фугасы и зажигательные бомбы на ближайшую деревеньку — и домой, в своё паучье гнездо.

Один раз такая зажигалка угодила на скотный двор. Как ни пытались колхозники вывести стадо — в огне всё равно сгорело около тридцати коров. После этого случая правление приказало не держать стада в загонах, а оставлять пастись в поле.

Работы у Николая после этого только прибавилось.

«Самые первые бомбёжки начались в конце июня — начале июля 1941 года, — рассказывает Николай Данилович, — как-то раз слышу ночью гул. Вижу — включились оба прожектора: один из них «ловит» немца, и в этот момент на него направляет свои лучи второй. Вот теперь-то гад не уйдёт! Сразу начинают работать зенитки. Ещё немного — и самолёт подбит, пошёл на снижение!

Прежде чем начать бомбардировку, немцы сбрасывали на парашютах осветительные бомбы. Летит нечто этакое, полыхает ярким огнём, а вокруг становится светло, совсем как днём».

Часто Николай наблюдал, как бомбили Подольск, как вражеские самолёты летели в сторону Москвы. Было ли ему страшно? Наверное, но после первой же бомбёжки это чувство у него немного притупилось, отодвинулось на второй план, уступив место ненависти к врагу и горечи за всё происходящее.

С самого первого дня войны, Николай сильно волновался за родных, оставшихся во Мшищах. Вопросы «Как там они? Живы ли?» терзали душу намного сильнее, чем частые авианалёты противника.

Однажды он набрался храбрости, подошёл к председателю и говорит:

— Отпусти меня, я должен отправиться домой, к родным, в свою деревню!

— Не могу, — ответил председатель, — если уйдёшь ты, тогда некому будет стеречь колхозное стадо. На фронт то забрали почти всех. Потерпи немного, может всё скоро образуется.

Пришлось остаться. А что оставалось делать? Сторожил бессменно, и днём. И ночью. Спать приходилось урывками. К концу лета вымотался так, что и передвигался кое-как, пошатываясь. Ни и какой же пастух из такого доходяги? Случись что с коровой, бедолага вряд ли сможет её отыскать.

Но, тем не менее, Николай с поставленной задачей справился. А в сентябре председатель вызвал его к себе, выдал немного денег и велел отправляться домой. Враг был совсем близко, какое уж тут может быть стадо?

Когда Николай вернулся во Мшище, его встретили только дети, старики да женщины. Всё взрослое мужское население было давно на фронте. Среди оставшихся в деревне был и его отец — из-за ранее полученной контузии во время финской войны, его признали непригодным к строевой службе и оставили дома.

Что оставалось делать? Помогать! Ведь рабочие руки на селе нужны постоянно и в любое время. Не раздумывая ни дня, Николай решил отправиться в правление местного колхоза, где ему сразу нашли работу. В основном, приходилось возить ночью зерно на обмолот (днём лошади были заняты), но чаще всего брался за любое срочное дело.

Партизан? Гут!

Время шло. Быстро промелькнула осень, а перед самым началом зимы во Мшищах появились немцы. Пришли они неожиданно, хоть все и знали, что это рано или поздно должно случиться. Их появление было столь внезапным, что селяне едва успели попрятать по закоулкам продовольствие и всё самое ценное, что у них на тот момент было.

«Первым делом мы увидели технику, — вспоминает Николай Данилович, — за крытыми грузовиками следовало несколько мотоциклистов, а за ними — велосипедисты. Довершали картину конные упряжки — они тащили артиллерийские орудия.

Незадолго до того, как немцы вошли в село, в деревне всё чаще стали появляться наши солдаты. Оборванные и голодные, они выбирались из окружения как могли, используя любую возможность. В деревне они не задерживались. Приведя себя в порядок и пополнив запасы провизии, они сразу отправлялись дальше. Один из таких окруженцев остановился у нас в доме, да так и не успел уйти.

Как только фрицы вошли в деревню, то сразу начали бесчинствовать. Без всяких церемоний врывались в дома, забирали всё, что могло пригодиться в дальнейшем, а может просто понравилось.

Когда мы увидели, что они направляются в сторону нашего дома, то сильно испугались — ведь у нас был гость. Куда его можно перепрятать? Бежать было уже поздно, поэтому решили его спрятать. Родители придумали такую хитрость: загнали солдата на печку, велели ему затаиться и забросали тряпками. Мама побежала к соседке — благо её крыльцо было совсем рядом с нашим. У них жила слепая некрасивая девушка — её и уложили на солдата сверху, а сбоку поставили доску — получилось нечто похожее на лежанку.

Как ни странно, наша затея удалась. Когда фрицы вошли в дом, то сразу устроили обыск, выгребли всё съестное, перерыли наши вещи. Но солдата они не заметили, да и девушку трогать не стали, лишь поморщились, посмотрев на неё — кому она нужна такая, убогая?

Окинув ещё раз комнату взглядом, один из немцев заметил на мне новую шапку — в суете я забыл её припрятать. Тут же он подошёл ко мне, сорвал с меня шапку и напялил на свою башку. Потом подошёл к зеркалу и уставился в своё отражение. Наверное, увиденное ему понравилось, так как покрасовавшись вдоволь, он повернулся в мою сторону и одобрительно произнёс: «Гут!».

Отец всё это время сидел за столом и немцев сразу насторожил взрослый мужик в доме. После контузии батя вёл себя немножко странновато, при этом он был ещё и стриженый наголо. Впрочем, последний факт оказался ему только на руку. Фрицы глянули на него, помолчали немного, а потом спрашивают: «Партизан?»

Батя помотал отрицательно головой, потом сложил пальцами решётку и отвечает: «Тюрьма!»

Немцы успокоились, закивали одобрительно: «Гут!» В их понимании заключённый — значит противник советской власти, значит свой!

Тщательно обыскав дом, часть «гостей» вышла на улицу. Смотрим — схватили нашего поросёнка. Как только его закололи — сразу поволокли на свою кухню, жрать.

Оставшимся фрицам стало холодно. Растопили они печку — тут-то мы заволновались по-настоящему, ведь на ней спрятан солдат! Выдержит ли он? Но парень показал себя молодцом, ни слова не пикнул, вытерпел, хотя жгло его сильно.

Как только немцы согрелись, то сразу отправились по своим делам. Мы бросились к солдату, освободили его из жаркого плена и тихонько вывели на улицу. Он поблагодарил нас, а потом ушёл огородами. Больше о нём мы никогда не слышали.

На ночь немцы в дом не вернулись. Тогда отец придумал такую хитрость: снял с пола несколько досок, набросал стружек, добавил мусора всякого, в общем, навёл беспорядок. И без того скромный дом превратился в грязный сарай. Матери он велел лечь на лавку и прикинуться больной.

Утром фрицы вернулись и видят: в доме грязно, лежит больная женщина, стонет. Поморщились, плюнули и сказали: «Рус швайн, свин!» и тотчас вон из дома. А нам это и надо было! Смотрим — написали на двери что-то оскорбительное на своём языке. Больше нас они не беспокоили».

Чужая душа — потёмки

Вместе с передовыми немецкими отрядами, в деревне появились дружинники из Waffen-SS. Николай Данилович не стал рассказывать, что они вытворяли во Мшищах, но один случай всё-таки описал: «Однажды я увидел такую сцену: подзывает эсэсовец какого-то старика к деревенскому колодцу и говорит ему на чистейшем русском языке: «А что, дед, сколько человек может войти в этот колодец?»

Сейчас сложно определить, была ли это своеобразная издевательская шутка или затевалось что-то другое. Старика эсэсовец не тронул, но дед сильно перепугался, так как вести о бесчинствах карателей во многих оккупированных населённых пунктах доходили до местных жителей. Правда, Мшищам повезло — здесь фрицы не успели провернуть нечто подобное.

Припоминает Николай Данилович и такой случай: «Был в нашей деревне старый царский офицер Иван Терентьевич Лабазников (в точности фамилии он не совсем уверен). Раз он «царский» офицер, значит, пойдёт на сотрудничество с «новыми властями» — решили те. Ему сделали предложение занять пост деревенского старосты, на что Иван ответил решительным отказом. За такую дерзость полагался расстрел, но его эта участь миновала — он был слишком стар, поэтому его посчитали неопасным и отстали».

То есть, всё зависело от человека: иногда и офицер старой гвардии мог оказаться защитником советского строя, а какой-нибудь важный чиновник, сделавший карьеру благодаря советской власти, мог пойти на сотрудничество с врагом. Не зря ведь говорится: «Человеческая душа — потёмки».

Недолго хозяйничали фашисты во Мшищах. Настал тот день, когда им пришлось оставить деревню. Отступая, они постарались нанести населённому пункту максимальный урон. В первую очередь они подожгли почти все сельские дома — горящий сноп под крышу, и очень скоро вся изба, крытая соломой, вспыхивает как факел. Дом, в котором проживала семья Санкиных, тоже подожгли таким же способом. Но семье повезло — выгорели только крыша и часть потолка. Так что потом с восстановлением проблем было меньше, чем у остальных.

Незадолго до отступления, фрицы перегнали во Мшище скот из разграбленного города Богородицка. Коров временно разместили на колхозном скотном дворе. Так как покидали деревню они в спешке, стадо угнать не успели. Тогда был отдан приказ поджечь скотный двор, в результате чего погибло более ста голов скота.

Не успели немцы покинуть деревню, как появился советский передовой освободительный отряд. Наши ребята были настолько сильно измотаны и голодны, что не побрезговали даже обгорелыми тушами животных. Не остались в стороне от такого «угощения» и сами жители — голод, как говорится, не тётка.

Может в деревне и рады были бы распахнуть свои двери для спасителей, но от большинства домов остались лишь обгорелые головёшки. В дом Санкиных, как пострадавший меньше всего, зашли сразу несколько человек. Старший из них осмотрел помещение, понимающе кивнул и говорит отцу: «Мы знаем, зачем ты устроил весь этот маскарад, но теперь в подобном надобности нет, и никогда не будет!»

Во Мшищах наши пробыли совсем недолго. Отдохнув и немного восстановив силы, они отправились дальше.

Через пару месяцев, в начале 1942 года, пришла повестка отцу. Так как от контузии он к тому времени почти оправился, то был признан годным к строевой службе.

На фронт!

До начала 1943 года в деревне шли восстановительные работы. Отстраивали свои избушки собственными силами, сами рубили лес, волоком таскали брёвна в деревню.

А в начале 1943 года, семеро ребят 1926 года рождения получили повестки. Шестеро из них, в том числе и Николай, были признаны годными к строевой службе и отправлены в Калугу.

Вспоминает Николай Данилович: «В Калуге было два подразделения: учебный 365-й и 111-й маршевый полки. Я попал в учебное подразделение, в школу младших командиров. Обучение шло в ускоренном темпе, правда, мне пришлось немного задержаться, так как по неосторожности сломал руку на тренировке, на два месяца выбыл из строя.

Когда всё-таки выпуск состоялся, прихожу я в штаб, там сидит наш командир. Подаю ему документы, а мне сразу дают звание, назначают инструктором молодого пополнения. Я говорю ему: «Товарищ капитан, я хочу на фронт!» Он удивился моему решению, но в просьбе не отказал. Так я был зачислен в 111-й маршевый полк, рядовым.

По прибытии на фронт, я попал во взвод пешей разведки 1249 стрелкового полка 377 Валгинской стрелковой дивизии. Боевой путь подразделения проходил по территории Советской Прибалтики.

Наша дивизия перешла в наступление 14 сентября 1944 года, а за день до этого, мы попытались форсировать реку (название он не помнит), но эта затея провалилась. Во время переправы, мы понесли большие потери.

На следующее утро началась артподготовка. Вражескую сторону очищали дальнобойной артиллерией, катюшами, подавили почти все огневые точки противника. Помню, как во время переправы один немецкий снайпер ловко снимал наших солдат. Одного за другим. Мы решили во что бы то ни стало поймать его, и едва достигнув противоположного берега, сразу погнались за ним. Снайперу налегке было сподручней бежать, мы, мокрые, с оружием, сильно от него отставали. Видим — сейчас его упустим. Тогда один из наших ребят прицелился и прострелил ему колено. Как только стрелок попал в наши руки, мы осмотрели его и ахнули от изумления: все рукава на его форме в специальных нашивках, обозначавших количество убитых. Видать много, гад, угробил наших ребят. Хотели его тут же уничтожить, но потом передумали, отвели к командиру. Пленный был допрошен и уже после — расстрелян».

Конец ознакомительного фрагмента.