Земля, о которую мы разбились

Бриттани Ш. Черри, 2017

Мы с Грэмом не были созданы друг для друга. Я заполняла собой все вокруг: взбалмошная, непредсказуемая, страстная. Он был холоден и сдержан. Может быть, мы и правда были случайностью, нелепой ошибкой. Мы не должны были влюбляться в друг друга, и все же казалось, что гравитация притягивает нас все ближе. Мое сердце шептало, что я буду любить его вечно, а мой разум – что у меня есть всего несколько мгновений и я должна насладиться каждым из них. Интуиция же подсказывала: отпусти его. В свой последний поцелуй он вложил свое «прощай», а я – свое «навеки». Но если бы у меня был шанс упасть снова, я бы упала с ним навсегда. Даже если бы нам суждено было вместе разбиться о землю.

Глава 2

Люси

— Здесь покоится Мари Джой Палмер, дарительница любви, мира и счастья. Как жаль, что она покинула этот мир. Ее уход стал неожиданностью и принес всем невыразимую боль.

Я посмотрела на неподвижное тело Мари и вытерла шею маленьким полотенцем. Раннее утреннее солнце светило в окна, и я изо всех сил старалась перевести дыхание.

— Трагичная смерть от горячей йоги, — тяжело дыша, вздохнула Мари.

Я рассмеялась.

— Тебе придется встать, Мари. Тренеру нужно подготовиться к следующему занятию. — Я протянула руку истекающей потом сестре. — Пошли отсюда.

— Иди без меня, — театрально сказала она, размахивая невидимым флагом. — Я сдаюсь.

— Ну уж нет. — Я схватила Мари за руки и потянула на себя, несмотря на ее сопротивление. — Ты прошла курс химиотерапии, Мари. Горячая йога тебе нипочем.

— Я не понимаю, — заскулила она. — Я думала, что йога должна приносить покой и умиротворение, а не ведра пота и всклокоченные волосы.

Я ухмыльнулась, глядя на ее вьющиеся волосы, собранные в узел на макушке. Она была в ремиссии уже почти два года. С тех пор мы старались жить на всю катушку и даже открыли цветочный магазин.

Мы быстро приняли душ и вышли на улицу, где нас тут же ослепило жаркое летнее солнце.

— Какого черта мы решили приехать на велосипедах? — застонала Мари. — И как мы вообще оказались на горячей йоге в шесть часов утра?

— Потому что мы заботимся о своем здоровье и хотим быть в самой лучшей форме, — усмехнулась я. — К тому же наша машина в мастерской.

Она закатила глаза.

— Значит, теперь мы живем той жизнью, где перед работой едут в кафе на велосипеде и заказывают круассаны?

— Ага! — отозвалась я, отстегивая велосипед от шеста и запрыгивая на него.

— И под круассанами ты подразумеваешь?..

— Смузи из зеленой капусты? Да, так и есть.

Она снова застонала, но на этот раз еще громче.

— Ты нравилась мне куда больше, когда не заботилась о своем здоровье и вся твоя диета состояла из тако и конфет.

Я улыбнулась и начала крутить педали.

— Давай наперегонки!

Само собой, я первая оказалась у входа в «Зеленые мечты». Мари зашла в кафе через несколько минут и всем телом навалилась на прилавок.

— Серьезно, Люси, мне нравится обычная йога, но горячая йога? — она замолчала, сделав несколько глубоких вдохов. — Горячая йога может вернуться в ад, откуда она и пришла, и умереть долгой мучительной смертью.

К нам подошла улыбчивая девушка.

— Доброе утро, дамы! Что я могу для вас сделать?

— Текилу, пожалуйста, — сказала Мари, поднимая голову от стойки. — Можете налить ее в картонный стаканчик, если хотите. Тогда я смогу пить по дороге на работу.

Официантка растерянно уставилась на мою сестру, и я усмехнулась.

— Мы возьмем два зеленых сока из автомата и два ролла с картошкой и яйцом.

— Звучит неплохо. Какую лепешку предпочитаете: из цельной пшеницы, шпината или льняного семени? — спросила девушка.

— О, пицца с фаршированной корочкой подойдет как нельзя лучше, — ответила Мари. — С чипсами и сырным соусом.

— Из льняного семени, — засмеялась я. — Мы выбираем лепешку из льняного семени.

Когда нам принесли еду, мы заняли столик, и Мари набросилась на нее, как будто прибыла из голодного края.

— Итак, — начала она, набив щеки как бурундук. — Как поживает Ричард?

— Он в порядке, — кивнула я. — Постоянно занят, но у него все хорошо. Из-за его последней работы наша квартира выглядит так, будто по ней пронесся шторм, но он молодец. С тех пор как Ричард узнал, что через несколько месяцев у него будет выставка, он постоянно паникует и пытается поймать вдохновение. Кажется, он не спал уже несколько ночей, но для него это нормально.

— Мужчины странные, и я не могу поверить, что ты живешь с одним из них.

— Точно, — я засмеялась. Мы с Ричардом не могли съехаться целых пять лет, потому что я не хотела бросать Мари, когда она болела. Теперь мы жили вместе уже четыре месяца, и мне ужасно это нравилось. Я любила его. — Помнишь, что мама говорила о жизни с мужчинами?

— Да. Как только ему станет настолько комфортно, что он начнет снимать обувь и без спроса копаться в твоем холодильнике, — с ним пора прощаться.

— Мудрая женщина.

Мари кивнула.

— Мне следовало придерживаться ее советов: может быть, тогда я смогла бы избежать встречи с Паркером. — На несколько секунд глаза Мари потемнели, но она тут же сморгнула боль и улыбнулась. Она почти не говорила о Паркере с тех пор, как он ушел от нее два года назад, но всякий раз, когда с ее губ срывалось его имя, казалось, что над ней нависло облако печали. Но она отгоняла это облако от себя, не позволяя пролиться дождем на ее голову и испортить ей жизнь. Она изо всех сил старалась быть счастливой, и по большей части так оно и было, хотя иногда ей все же приходилось испытывать мимолетные секунды боли.

Секунды, когда она предавалась воспоминаниям, секунды, когда винила себя, секунды, когда чувствовала себя одинокой. Секунды, когда она позволяла своему сердцу разбиться, прежде чем торопливо начать собирать его обратно по кусочкам.

На каждую секунду боли Мари считала своим долгом найти минутку для счастья.

— Ну, теперь ты живешь по ее правилам и чувствуешь себя лучше, чем когда-либо, верно? — сказала я, пытаясь помочь ей избавиться от облака над головой.

— Верно! — воскликнула она, и в ее глазах снова вспыхнула радость. Чувства — очень странная штука. В одну секунду человек может загрустить, а потом вдруг зажечься от счастья. Больше всего меня поражало, как люди могут испытывать и то и другое одновременно. Мне показалось, что в этот момент Мари испытала щепотку обоих чувств: немного грусти вперемешку с радостью.

Мне казалось, что это прекрасный способ проживать жизнь.

— Ну что, приступим к работе? — спросила я, вставая со стула. Мари застонала от досады, но согласилась и потащилась обратно к своему велосипеду, чтобы отправиться к нашему магазину.

«Сады Моне» были нашей мечтой, воплотившейся в жизнь. Магазин был декорирован по мотивам картин моего любимого художника Клода Моне. Когда мы с Мари наконец добрались до Европы, я планировала провести много времени в саду Моне во французской деревушке Живерни. Копии его работ были развешаны по всему магазину, и время от времени мы делали по ним цветочные композиции. Связав наши жизни с банковскими кредитами, мы с Мари работали не покладая рук, и в конце концов звезды сошлись в нашу пользу. В один момент мы думали, что так и не откроем магазин, но последний банк все-таки одобрил запрос Мари. Несмотря на то, что работа теперь занимала все наше время, — я даже не думала о друзьях и развлечениях, но не могла пожаловаться на то, что провожу дни в окружении цветов.

Помещение было небольшим, но в нем умещались десятки различных видов цветов: попугайные тюльпаны, лилии, маки и, конечно же, розы. Мы обслуживали все виды мероприятий; моими любимыми были свадьбы, а худшими — похороны.

Сегодня был один из худших дней, и настала моя очередь доставлять заказ.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я устроила свадьбу Гарретта, а ты — похороны Рассела? — спросила я, собирая белые гладиолусы и розы, чтобы погрузить их в грузовик. Должно быть, почившего очень любили, — судя по размеру заказа. В него входили десятки белых роз для украшения гроба, пять мольбертов с лентами, на которых было написано «Отец», и дюжины разнообразных букетов, которые должны были быть размещены вокруг церкви.

Меня поражало, какими прекрасными могут быть цветы, предназначенные для такого печального случая.

— Уверена. Но я могу помочь тебе погрузить все в фургон, — сказала Мари, поднимая одну из коробок и направляясь обратно в переулок, где была припаркована наша рабочая машина.

— Если ты займешься этими похоронами, я перестану каждое утро таскать тебя на горячую йогу.

Она захихикала.

— Если бы я получала по монетке каждый раз, как слышу от тебя эти слова, — я бы уже была в Европе.

— Нет, клянусь! Больше никакого пота и отдышки в шесть часов утра!

— Ты врешь.

Я молча кивнула.

— Да, я вру.

— И мы больше не будем откладывать путешествие по Европе. Мы ведь точно поедем туда следующим летом? — спросила Мари, прищурившись.

Я застонала. С тех пор как она заболела два года назад, я все время откладывала нашу поездку. Умом я понимала, что ей уже лучше, что она здорова и сильна, как никогда, но маленькая часть моего сердца боялась уезжать так далеко от дома. Вдруг ей станет плохо в другой стране?

Я тяжело сглотнула, но согласилась. Мари широко улыбнулась и с довольным видом направилась в заднюю комнату.

— И в какую же церковь мне ехать? — спросила я вслух, подбегая к компьютеру, чтобы открыть нужный файл. Арена «Пантеры» в Милуоки. Я застыла на месте и прищурилась, перечитывая эти слова.

— Мари! — крикнула я. — Тут написано, что похороны будут проходить на арене в центре города… это правда?

Она поспешила обратно в комнату, посмотрела на экран компьютера и пожала плечами.

— Вау. Это объясняет такое количество цветов. — Мари провела рукой по волосам, и я улыбнулась. Каждый раз, когда она делала это движение, мое сердце переполнялось радостью. Ее растущие волосы были напоминанием о том, что ее жизнь продолжается, и о том, как нам повезло. Я была так счастлива, что цветы в фургоне предназначались не для нее.

— Да, но кто устраивает похороны на арене? — в замешательстве спросила я.

— Должно быть, кто-то очень важный.

Пожав плечами, я решила не слишком об этом задумываться. Я прибыла к арене за два часа до церемонии, чтобы все подготовить, но здание уже было окружено многочисленной толпой. На центральных улицах Милуоки собрались сотни людей, а возле входа на стадион расхаживали полицейские.

Отдельные люди писали записки и вывешивали их у дверей; некоторые плакали, в то время как другие были увлечены какими-то серьезными обсуждениями. Когда подъехала к черному входу, чтобы выгрузить цветы, один из работников арены запретил мне входить в здание. Он толкнул дверь и загородил вход своим телом.

— Извините, но вы не можете сюда войти, — сказал мужчина. — Сегодня у нас эксклюзивный доступ, — у него на шее висела большая гарнитура, и то, как он слегка прикрыл за собой дверь, чтобы я не заглядывала внутрь, было подозрительно.

— О, нет, я просто привезла цветы для церемонии, — начала объяснять я, и он закатил глаза.

— Еще цветы? — проворчал мужчина и указал на другую дверь. — Можете выгрузить их за углом, у третьей двери. Точно не пропустите.

— Хорошо. Эй, а чьи это похороны? — спросила я, привстав на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь.

Работник стадиона бросил на меня недовольный взгляд.

— За углом, — рявкнул он и захлопнул за собой дверь.

Я подергала за ручку и нахмурилась.

Заперто.

Однажды я перестану быть такой настырной, но, очевидно, не сегодня.

Я улыбнулась себе под нос и пробормотала:

— Мне тоже было очень приятно с вами познакомиться.

Заехав за угол, я поняла, что мы были не единственным цветочным магазином, с которым связались по поводу похорон. Три фургона стояли в очереди передо мной, и они тоже не могли попасть внутрь: служащие собирали цветочные композиции прямо у дверей. Не успела я поставить машину на стоянку, как сзади появились рабочие и принялись колотить в заднюю дверь, чтобы я ее открыла. Как только я это сделала, они начали бесцеремонно хватать цветы, и я съежилась от того, как одна из женщин грубо сжала в руке венок из белых роз. Она перебросила его через плечо, совершенно уничтожив зеленую молюцеллу.

— Осторожно! — крикнула я, но они словно оглохли.

Закончив, рабочие захлопнули мои двери, подписали бумаги и вручили мне конверт.

— А это еще зачем?

— Разве тебе не сказали? — женщина тяжело вздохнула и уперла руки в бока. — Цветы нужны только для вида, и сын мистера Рассела распорядился, чтобы после мероприятия их вернули флористам. В конверте находится ваш билет, а также пропуск за кулисы, чтобы вы могли забрать ваши цветы. Иначе их просто выкинут.

— Выкинут? — воскликнула я. — Как расточительно.

Женщина подняла бровь.

— Да, они ведь не завянут через пару дней, — с сарказмом сказала она. — Так вы хотя бы можете их перепродать.

Перепродать цветы с похорон? Ну конечно, это же абсолютно нормально и совсем не похоже на безумие. Прежде чем я успела ответить, она помахала мне рукой, даже не попрощавшись.

Открыв конверт, я нашла свой билет и карточку, которая гласила: «Пожалуйста, предъявите эту карточку после мероприятия, чтобы забрать цветочные композиции. В противном случае они будут уничтожены».

Мои глаза несколько раз перечитали билет. Билет.

На похороны.

Я еще ни разу не присутствовала на таком странном событии. Свернув за угол, на главную улицу, я заметила, что у входа собралось еще больше людей, которые расклеивали письма на стенах здания.

Мое любопытство достигло пика, и после того, как я несколько раз объехала здание в поисках парковки, мне на глаза попалась стоянка. Я припарковала фургон и вылезла наружу, чтобы посмотреть, на чьих похоронах я оказалась. Ступив на набитый битком тротуар, я заметила женщину, которая стояла на коленях и что-то писала на клочке бумаги.

— Извините, — сказала я, похлопав ее по плечу. Она подняла голову и лучезарно улыбнулась. — Простите, что беспокою, но… чьи это похороны?

Женщина поднялась, все еще ухмыляясь во весь рот.

— Известного писателя Кента Рассела.

— Не может быть.

— Да. Все пишут хвалебные речи о том, как он спас их жизни, и приклеивают их скотчем к стене здания, чтобы почтить его память, но, честно говоря, я гораздо больше хочу увидеть Г. М. Рассела. Жаль, что для этого пришлось прийти на похороны.

— Г. М. Рассел? Подождите, вы говорите о величайшем авторе триллеров и хорроров всех времен?! — выпалила я, наконец-то осознав происходящее. — О боже мой! Я его обожаю!

— Вау. Как же ты сразу не сообразила? Сначала я подумала, что у тебя крашеные волосы, но теперь вижу, что ты самая настоящая блондинка, — пошутила женщина. — Это большое событие, потому что Г. М. почти не появляется на людях, сама знаешь. На книжных мероприятиях он почти не общается с читателями, а только натянуто улыбается и не разрешает себя фотографировать, но сегодня мы точно сможем сделать пару фотографий. Это. Просто. Невероятно.

— Фанатов пригласили на похороны?

— Да, это было прописано в завещании Кента. Все деньги пойдут на лечение детей. Мне удалось урвать очень хорошие места. Моя подруга Хизер должна была составить мне компанию, но у нее роды начались раньше срока. Эти глупые дети вечно все портят.

Я засмеялась.

— Тебе не нужен лишний билет? — спросила она. — Почти в первом ряду! К тому же я бы предпочла сидеть рядом с поклонницей Г. М., а не с очередным фанатом Папы Рассела. Ты была бы в шоке, если бы узнала, сколько людей пришло ради него. — Она сделала паузу, приподняла бровь и принялась рыться в своей сумочке. — С другой стороны, может, и нет, учитывая, что он отбросил копыта и все такое. Ну вот, они открывают двери, — женщина протянула мне свой запасной билет. — И кстати, меня зовут Тори.

— Люси, — с улыбкой сказала я, но немного помедлила. Все же мне казалось странным присутствовать на похоронах незнакомца на огромной арене, но опять же… Где-то внутри этого здания находился Г. М. Рассел вместе с моими цветами, которые вскоре отправятся на помойку. Мы добрались до наших мест, и все это время Тори не переставала делать фотографии.

— Потрясающие места, правда? Не могу поверить, что я отхватила этот билет всего за две тысячи!

— Две тысячи?! — ахнула я.

— Представляешь? Так дешево! И все, что мне нужно было сделать, — это продать свою почку какому-то чуваку по имени Кенни на черном рынке.

Она повернулась к пожилому джентльмену, сидевшему слева от нее. Ему было где-то под семьдесят, но он выглядел очень представительно. На нем был классический плащ, из-под которого виднелся коричневый замшевый костюм с бело-голубой бабочкой в горошек. Он повернулся к нам с искренней улыбкой.

— Эм, извините, но мне просто любопытно: сколько вы заплатили за свое место?

— О, я ничего не платил, — сказал он с самой доброй усмешкой на свете. — Грэм был моим студентом. Меня пригласили.

Тори восторженно вскинула руки.

— Погодите, я не верю своим глазам. Вы профессор Оливер?!

Он ухмыльнулся и кивнул.

— Пойман с поличным.

— Да вы же словно… Йода для нашего Люка Скайуокера! Вы Волшебник за спиной Оза. Вы же, черт возьми, профессор Оливер! Я читала все статьи Грэма и должна сказать, что это просто потрясающе — встретить человека, о котором так хорошо отзывался сам Г. М. Рассел! Ну, насколько он вообще способен хорошо отзываться о людях. Вы меня понимаете, — она усмехнулась. — Можно пожать вам руку?

Тори продолжала говорить почти все мероприятие, но остановилась в тот момент, когда Грэм вышел на сцену, чтобы произнести прощальную речь. Прежде чем открыть рот, он снял пиджак, расстегнул манжеты рубашки и мужественным движением закатал рукава до локтя. Я могла поклясться, что он закатывал каждый рукав в замедленной съемке, а затем потер губы и тихо выдохнул.

Вау.

Он был так небрежно привлекателен, что у меня перехватывало дыхание.

Грэм оказался гораздо красивее, чем я думала. Вся его внешность была темной, очаровательной и в то же время крайне неприветливой. Его короткие, черные как ночь волосы были приглажены назад свободными волнами, а острый квадратный подбородок покрывала легкая щетина. Его медная кожа была гладкой и безупречной, нигде не было видно ни единого изъяна, за исключением небольшого шрама, пересекавшего шею, но и это совсем его не портило.

Из романов самого Грэма я знала, что шрамы тоже могут быть красивыми.

Он ни разу не улыбнулся, но это не было удивительно: в конце концов, мы были на похоронах его отца. Но когда он заговорил, его голос звучал плавно и немного холодно, словно виски со льдом. Как и все остальные на арене, я не могла оторвать от него глаз.

— Мой отец, Кент Рассел, спас мне жизнь. Каждый день он вдохновлял меня быть не только лучшим рассказчиком, но и лучшим человеком.

Следующие пять минут его речи привели к тому, что сотни людей заплакали, затаили дыхание и начали жалеть, что они сами не являются родственниками Кента. Я никогда не читала рассказов Кента, но благодаря Грэму у меня вдруг появилось желание приобрести хотя бы одну из его книг. Он закончил свою речь, поднял глаза и натянуто улыбнулся.

— Я хочу закончить эту речь словами моего отца: стремитесь к вдохновению. Стремитесь к правде. Стремитесь к приключениям. У нас есть только одна жизнь, и, чтобы почтить память моего отца, я собираюсь проживать каждый день так, как будто это моя последняя глава.

— О боже, — прошептала Тори, вытирая слезы с глаз. — Ты это видишь? — спросила она, кивая на свои колени.

— Что? — прошептала я.

— Какой у меня огромный невидимый стояк. Я не знала, что можно возбудиться от похоронной речи.

Я рассмеялась.

— И я тоже.

После того как все закончилось, мы с Тори обменялись номерами, и она пригласила меня в свой книжный клуб. После нашего прощания я направилась в заднюю комнату, чтобы забрать цветы. Пока я искала свои розы, я не могла не думать о том, как неловко я чувствовала себя на пышных похоронах Кента. Это казалось похожим на… цирковое представление.

Я вообще не понимала похороны, по крайней мере традиционные. В моей семье последнее прощание обычно включало посадку дерева в память об ушедшем человеке, чтобы почтить его жизнь и принести в мир больше красоты.

Когда мимо прошла работница с одной из моих цветочных композиций, я ахнула и крикнула ей вслед:

— Извините!

Но из-за наушников она ничего не услышала, и мне пришлось проталкиваться сквозь толпу, стараясь не отставать от нее. Она подошла к двери, открыла ее и бросила цветы на улицу, а затем просто развернулась и ушла, танцуя под звуки своей музыки.

— Это были цветы за триста долларов! — воскликнула я и поспешила к двери. Когда она захлопнулась, я подбежала к розам, оказавшимся в мусорном баке на закрытой территории.

Ночной воздух коснулся моей кожи, и я принялась собирать розы, наслаждаясь серебряным светом луны. Закончив, я сделала глубокий вдох. В этой ночи было что-то умиротворяющее: все как будто замедлилось и дневные заботы исчезли до следующего утра.

Я вернулась к двери и несколько раз дернула за ручку.

Заперто.

Вот черт.

Мои руки сжались в кулаки, и я начала колотить в дверь, изо всех сил пытаясь попасть внутрь.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Я покричала еще десять минут и наконец сдалась.

Через полчаса я уже сидела на бордюре и смотрела на звезды, когда услышала, как позади меня открылась дверь. Я повернулась и ахнула.

Это ты.

Грэм Рассел.

Он стоял прямо позади меня.

— Прекрати, — отрезал он, заметив мой удивленный взгляд. — Хватит на меня смотреть.

— Стой! Дверь… — я вскочила на ноги, и прежде чем я успела сказать ему придержать дверь, она с грохотом закрылась у него за спиной, — …запирается автоматически.

Он поднял бровь, обдумывая услышанное, а затем дернул за ручку и вздохнул.

— Это какая-то шутка? — Он дернул еще раз, но дверь была закрыта. — Заперто.

Я кивнула.

— Ага.

Он похлопал себя по карманам брюк и застонал.

— А мой телефон остался в кармане пиджака.

— Я бы предложила свой телефон, но у него села зарядка.

— Ну конечно, — мрачно сказал он. — Потому что этот день просто не мог стать еще хуже.

Грэм несколько минут постучал по двери, но это не принесло никаких результатов, и он выругался себе под нос, проклиная свою жизнь. Затем он прошелся до другого конца огражденной территории и сцепил руки за шеей. Он выглядел изможденным после всех событий этого дня.

— Мне очень жаль, — тихо прошептала я. Что еще я могла сказать? — Соболезную вашей утрате.

Он безразлично пожал плечами.

— Люди умирают. Такое часто случается.

— Да, но от этого не становится легче, и мне очень жаль.

Он не ответил, но в этом не было необходимости. Я все еще была поражена тем, что стою так близко к нему. Я прочистила горло и заговорила снова, потому что просто не умела молчать.

— Это была прекрасная речь.

Он повернул голову в мою сторону и одарил меня холодным взглядом, прежде чем снова отвернуться.

— Вы смогли показать, каким добрым и нежным человеком был ваш отец и как он изменил вашу жизнь и жизнь других людей. Ваша сегодняшняя речь — это… — я прервалась, подыскивая подходящие слова.

— Чушь собачья, — вдруг сказал он.

Я выпрямилась.

— Что?

— Моя сегодняшняя речь — это чушь собачья. Я сорвал ее на улице. Кто-то написал это на листе и вывесил у главного входа. Кто-то, кто, вероятно, никогда не находился рядом с моим отцом дольше десяти минут, потому что иначе они бы знали, насколько дерьмовым человеком был Кент Рассел.

— Погодите, так, значит, вы своровали прощальную речь на похороны своего отца?

— Когда ты так говоришь, это звучит ужасно, — сухо ответил он.

— Возможно, это звучит ужасно, потому что так оно и есть.

— Мой отец был жестоким человеком, который манипулировал людьми, чтобы получить как можно больше денег. Он смеялся над тем, что вы, люди, платите деньги за его дерьмовые вдохновляющие книги и пытаетесь построить свои жизни на этом мусоре. Ты слышала о бестселлере «Тридцать дней до трезвой жизни»? Он написал эту книгу пьяным в стельку. Мне буквально приходилось вытаскивать его из собственной блевотины, и это происходило так много раз, что я уже сбился со счета. «Пятьдесят способов влюбиться»? Он трахал проституток и увольнял ассистенток за то, что они не хотели с ним спать. Он был последней дрянью и посмешищем, и я уверен, что он никому не помог, хотя сегодня многие заявляли, что он «спас им жизнь». Он использовал вас всех, чтобы купить себе яхту и несколько свиданий на одну ночь.

От изумления у меня отвисла челюсть.

— Вау. — Я засмеялась, пиная ногой маленький камешек. — Расскажите, что вы чувствуете на самом деле.

Он принял мой вызов и медленно повернулся ко мне, шагнув ближе. Мое сердце забилось быстрее. Ни один мужчина не должен был быть таким красивым и мрачным, как он. Похоже, Грэм значительно преуспел в притворстве. Интересно, умел ли он улыбаться?

— Ты хочешь знать, что я чувствую на самом деле?

Нет.

Да.

Может быть?

Он не дал мне возможности ответить и продолжил говорить:

— По-моему, продавать билеты на похороны — это абсурд. Я считаю нелепым извлекать выгоду из смерти человека, превращая его последнее прощание в цирк. Я думаю, это ужасно, что люди платили сверх цены, желая попасть на «афтерпати», но, опять же, люди были готовы заплатить и за то, чтобы посидеть на одном диване с Джеффри Дамером. Казалось бы, что меня уже ничем не удивить, и все же каждый день люди шокируют меня своим недостатком интеллекта.

— Ничего себе… — Я разгладила свое белое платье и покачалась взад-вперед. — Он так сильно тебе не нравился?

Его взгляд опустился на землю, но затем он снова посмотрел на меня.

— Ни капли.

Я всмотрелась в ночную темноту, изучая звезды.

— Это так странно, правда? Как один и тот же человек может казаться кому-то ангелом, а кому-то — самым злостным демоном.

Впрочем, мои мысли его не интересовали. Он вернулся к двери и снова начал стучать.

— Мактуб, — с улыбкой сказала я.

— Что?

— Мактуб. Это значит, что все предрешено и что все происходит по определенной причине. — Недолго думая, я протянула ему руку. — Кстати, меня зовут Люси. Сокращенно от Люсиль.

Он прищурился: мое откровение ни капли его не позабавило.

— Ладно.

Я тихо засмеялась и сделала шаг вперед, все еще протягивая руку.

— Я знаю, что иногда писатели не распознают социальные сигналы, но обычно в этом случае люди жмут друг другу руки.

— Я тебя не знаю.

— Вы удивитесь, но в таких случаях люди жмут руки.

— Грэм Рассел, — сказал он, не принимая моей руки. — Я Грэм Рассел. И давай на «ты».

Я опустила руку с застенчивой улыбкой на губах.

— О, я знаю, кто ты. Не хочу показаться банальной, но я твоя самая большая поклонница. Я прочла все, что ты написал.

— Это невозможно. Некоторые мои рукописи так и не были опубликованы.

— Но если бы их опубликовали, клянусь, я бы их прочла.

— Как насчет «Урожая»?

Я пошевелила носом.

— Да, я читала эту книгу.

Сперва мне показалось, что он улыбнулся, но на самом деле у него просто дернулась губа. Ошибочка вышла.

— Она правда настолько плоха, как я думаю? — спросил он.

— Нет, просто… она не такая, как другие. — Я прикусила нижнюю губу. — Эта книга отличается от остальных, но я не могу понять почему.

— Я написал ее после смерти моей бабушки. — Грэм переступил с ноги на ногу. — Это полное дерьмо, и его не следовало публиковать.

— Нет, — нетерпеливо ответила я. — Во время прочтения у меня перехватывало дыхание, просто немного в другом смысле. Поверь, если бы я думала, что это полная чушь, то так и сказала бы. Мне никогда не удавалось убедительно лгать. — Мои брови зашевелились, а нос сморщился, когда я встала на цыпочки — точно так же делала наша мама, — и снова уставилась на звезды. — А ты не думал посадить дерево?

— Что?

— Дерево в честь твоего отца. После смерти одного близкого человека мы с сестрой закопали ее прах в землю и посадили на этом месте дерево. По праздникам мы садимся под деревом и едим ее любимые сладости, чтобы почтить ее память. Это круг жизни. Она пришла в этот мир в виде чистой энергии и точно так же вернулась в свое первоначальное состояние.

— Ты идеально вписываешься в образ стереотипного миллениала.

— Я считаю, что это отличный способ сохранить красоту окружающей среды.

— Люсиль…

— Можешь звать меня Люси.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Люси — это имя для ребенка. Если ты хочешь чего-то добиться в этом мире — представляйся своим полным именем.

— Я запомню. А если ты когда-нибудь захочешь стать душой вечеринки — тебе следует подумать о прозвище Грэм Крекер^[1].

— Ты всегда такая смешная?

— Только на платных похоронах.

— Сколько стоили билеты?

— От двухсот до двух тысяч долларов.

У него перехватило дыхание.

— Ты шутишь? Люди заплатили по две тысячи долларов, чтобы посмотреть на мертвое тело?

Я провела рукой по волосам.

— Плюс налог.

— Я беспокоюсь о будущих поколениях.

— Не стоит. Предыдущее поколение тоже беспокоилось о тебе, но посмотри, ты очевидно вырос дружелюбным очаровашкой, — подтрунила я.

Он почти улыбнулся. И это было почти красиво.

— А знаешь, по финалу твоей речи можно было догадаться, что ее написал кто-то другой. Поверить не могу, что упустила такую подсказку.

Он приподнял бровь.

— Может, ее действительно написал я.

Я рассмеялась.

— Неправда.

Он не засмеялся в ответ.

— Ты права. Как ты догадалась?

— Ну… ты пишешь ужасы и триллеры. Я читаю их с восемнадцати лет, и они никогда не заканчивались хорошо.

— Это не так, — возразил Грэм.

Я молча кивнула.

— Серьезно. Монстры всегда побеждают. Я начала читать твои книги после того, как потеряла одного из своих лучших друзей, и их мрачность принесла мне небольшое облегчение. Благодаря им я осознала, что в мире много разной боли, и это помогло мне справиться с моей собственной. Как ни странно, твои книги принесли мне покой.

— Я уверен, что одна из них закончилась счастливо.

— Ни одна. — Я пожала плечами. — Но это не страшно. Твои книги по-прежнему остаются шедеврами, просто не такими позитивными, как сегодняшняя похоронная речь, — я ненадолго замолчала и вдруг снова засмеялась: — Позитивная похоронная речь. Пожалуй, это самая неловкая фраза, которую я когда-либо произносила.

Мы снова замолчали. Каждые несколько минут Грэм снова начинал стучать по запертой двери, разочарованно вздыхая после каждой неудачной попытки.

— Сожалею насчет твоего отца, — еще раз сказала я, наблюдая за его тщетными усилиями. Для него это был долгий день, и мне было невыносимо смотреть на то, как отчаянно он хочет остаться в одиночестве, а я — единственное, что стоит на его пути к покою. В день похорон отца он буквально оказался заперт в клетке с незнакомкой.

— Все в порядке. Люди умирают.

— О нет, я сожалею не о его смерти. Я верю, что смерть — это только начало очередного приключения. Мне жаль, что для тебя он не был тем же человеком, каким казался всему остальному миру.

Грэм на мгновение задумался, явно собираясь что-то сказать, но в итоге предпочел промолчать.

— Ты не привык выражать свои чувства, не так ли? — спросила я.

— А ты выражаешь свои чувства слишком часто, — отрезал он.

— А ты вообще что-нибудь написал?

— Прощальную речь? Нет. А ты написала одну из тех, что висят у входа? Может, я прочитал твою речь?

Я засмеялась.

— Нет, но я написала кое-что во время церемонии. — Я полезла в свою сумку и достала оттуда маленький клочок бумаги. — Она не такая красивая, как твоя украденная речь, но все же это слова.

Грэм протянул руку, и я положила клочок бумаги в его ладонь, едва задев кончики его пальцев.

Фанатская истерика через три, два, один…

Воздух надо мной, земля подо мной, огонь внутри меня, вода вокруг меня…

Он прочел мою речь вслух и тихо присвистнул.

— Оу, — сказал он, медленно кивая. — Ты чудаковатая хиппи.

— Да, я чудаковатая хиппи. — Уголок его губ дернулся вверх, словно он с трудом сдержал улыбку. — Моя мама постоянно говорила это нам с сестрами.

— Значит, твоя мама тоже чудаковатая хиппи.

Я почувствовала болезненный укол в сердце, но продолжила улыбаться. Найдя подходящее место, я снова села на землю.

— Да, она была такой.

— Была, — пробормотал он, нахмурив брови. — Прости.

— Все в порядке. Кое-кто сказал мне, что люди умирают и это случается довольно часто.

— Да, но… — начал он, но так и не договорил.

Наши глаза встретились, и на мгновение мне показалось, что выражение его лица больше не такое холодное, а взгляд полон печали и боли. Это был взгляд, который он прятал от всего мира в этот тяжелый день. Взгляд, который он, вероятно, прятал от самого себя всю свою жизнь.

— Я написал прощальную речь, — прошептал Грэм, садясь на землю рядом со мной. Он согнул колени и засунул руки в рукава рубашки.

— Да?

— Да.

— Не хочешь ею поделиться? — спросила я.

— Нет.

— Ладно.

— Да, — тихо пробормотал он.

— Хорошо.

— Это не совсем то… — начал он, доставая из заднего кармана сложенный листок бумаги.

Я пихнула его локтем в ногу.

— Грэм, ты сидишь на улице, запертый с чудаковатой хиппи, которую ты больше никогда не увидишь. Тебе не о чем волноваться.

— Ладно, — он откашлялся, и я физически ощутила его напряжение. — Я ненавидел своего отца, и несколько ночей назад он умер. Он был самым страшным демоном, самым большим монстром и моим живым кошмаром. И все же с его уходом все вокруг меня как-то замедлилось, и я скучаю по воспоминаниям, которых никогда не существовало.

Вау.

Это была короткая речь, но она так много значила.

— Это все? — спросила я, чувствуя, как по рукам бегут мурашки.

Он кивнул.

— Это все.

— Грэм Крекер? — тихо позвала я, поворачиваясь к нему всем телом и придвигаясь на несколько дюймов.

— Да, Люсиль, — ответил он, тоже поворачиваясь ко мне.

— Каждое твое слово становится моей новой любимой историей.

Когда он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, дверь распахнулась, разрушив наш зрительный контакт. Обернувшись, я увидела охранника.

— Я его нашел! Эта дверь запирается автоматически. Думаю, он застрял.

— О боже, ну наконец-то! — произнес женский голос. В тот момент, когда она вышла на улицу, я удивленно прищурила глаза.

— Джейн.

— Лирика?

Мы с Грэмом звучали в унисон, глядя на мою старшую сестру, которую я не видела уже много лет. Мою старшую сестру, которая была беременна и широко раскрытыми глазами смотрела на меня.

— Кто такая Джейн? — спросила я.

— Кто такая Лирика? — возразил Грэм.

Ее глаза заблестели от нахлынувших эмоций, и она сложила руки на груди.

— Какого черта ты здесь делаешь, Люси? — спросила она дрожащим голосом.

— Я привезла цветы для церемонии, — ответила я.

— Ты сделал заказ в «Садах Моне»? — на этот раз Лирика обращалась к Грэму.

Я была удивлена, что она знает название моего магазина.

— Я сделал заказ в нескольких магазинах. Какое это имеет значение? Погоди, откуда вы двое знаете друг друга? — спросил Грэм, все еще сбитый с толку.

— Ну, — меня начало трясти, когда я посмотрела на живот Лирики, а затем в ее глаза, которые так напоминали мамины. Ее глаза наполнились слезами, как будто ее поймали на самой грязной лжи, и мои губы раскрылись, чтобы сказать самую чистую правду: — Она моя сестра.

Примечания

1

Грэм-крекер — сладкий ароматизированный крекер, который появился в Соединенных Штатах Америки в начале 1880-х годов.