Земля, о которую мы разбились

Бриттани Ш. Черри, 2017

Мы с Грэмом не были созданы друг для друга. Я заполняла собой все вокруг: взбалмошная, непредсказуемая, страстная. Он был холоден и сдержан. Может быть, мы и правда были случайностью, нелепой ошибкой. Мы не должны были влюбляться в друг друга, и все же казалось, что гравитация притягивает нас все ближе. Мое сердце шептало, что я буду любить его вечно, а мой разум – что у меня есть всего несколько мгновений и я должна насладиться каждым из них. Интуиция же подсказывала: отпусти его. В свой последний поцелуй он вложил свое «прощай», а я – свое «навеки». Но если бы у меня был шанс упасть снова, я бы упала с ним навсегда. Даже если бы нам суждено было вместе разбиться о землю.

Глава 1

Грэм

2017

Два дня назад я купил цветы для кого-то, кто не был моей женой. С того самого момента я не выходил из офиса. Повсюду была разбросана бумага: блокноты, записки, скомканные листы с бессмысленными каракулями и перечеркнутыми словами. На моем столе стояли пять бутылок виски и нераспечатанная коробка сигар.

Мои глаза горели от усталости, но я не мог их закрыть, тупо уставившись на экран компьютера, набирая и удаляя слова снова и снова.

Я никогда не покупал цветы для своей жены.

Я никогда не дарил ей конфеты на День святого Валентина, считал мягкие игрушки нелепостью и понятия не имел, какой у нее любимый цвет.

Она тоже не знала, какой у меня любимый цвет, но я знал ее любимого политика. Я знал ее взгляды на глобальное потепление, она знала мои взгляды на религию, и мы оба знали наши общие взгляды на детей. Никаких детей в нашем доме.

Мы ставили эти принципы превыше всего; они держали нас вместе. Мы оба были увлечены карьерой, и у нас было мало времени друг для друга, не говоря уже о семье.

Я не был романтиком, и Джейн не возражала, потому что она тоже не была романтиком. Нас нечасто видели держащимися за руки или целующимися на публике. Мы не любили прижиматься друг к другу или выражать свои чувства в социальных сетях, но это не означало, что наша любовь была ненастоящей. Мы просто любили по-своему. Мы были логичной парой, которая понимала, что значит быть влюбленными, преданными друг другу, но мы никогда по-настоящему не погружались в романтические аспекты отношений.

Наша любовь была продиктована взаимным уважением, в ней была определенная структура. Каждое важное решение всегда было тщательно продумано и часто включало диаграммы и таблицы. В тот день, когда я сделал ей предложение, мы составили пятнадцать круговых диаграмм и блок-схем, чтобы убедиться, что мы принимаем правильное решение.

Романтично? А может, и нет. Логично?

Абсолютно.

Вот почему меня встревожило ее внезапное вторжение в мой рабочий процесс. Она никогда так не поступала, и вмешательство в мой дедлайн было более чем странным.

Мне оставалось еще девяносто пять тысяч.

Девяносто пять тысяч слов, прежде чем рукопись отправится в редакцию через две недели. Девяносто пять тысяч слов — это в среднем шесть тысяч семьсот восемьдесят шесть слов в день. Это означало, что следующие две недели своей жизни я проведу перед компьютером, с трудом отрываясь от экрана, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Мои пальцы работали на предельной скорости, печатая так быстро, насколько это возможно. Багровые мешки под глазами выдавали мое изнеможение, а спина болела от долгого сидения в кресле. И все же, когда я сидел перед компьютером с зудящими пальцами и глазами зомби, я чувствовал себя самим собой.

— Грэм, — сказала Джейн, отрывая меня от моего мира ужаса и возвращая в свой. — Нам пора идти.

Она стояла в дверях моего кабинета. Мне показалось странным, что ее волосы были кудрявыми, ведь обычно она их выпрямляла. Каждый день она просыпалась на несколько часов раньше меня, чтобы укротить свою кудрявую белокурую копну. Я мог бы пересчитать все разы, когда я видел ее с естественными кудрями, по пальцам одной руки. Ее волосы были растрепаны, а вчерашний макияж размазался по лицу.

Я видел свою жену плачущей всего два раза с тех пор, как мы сошлись: один раз — когда она узнала, что беременна, семь месяцев назад, и другой — когда четыре дня назад пришли плохие новости.

— Разве тебе не нужно выпрямить волосы? — спросил я.

— Сегодня я не буду этого делать.

— Ты всегда выпрямляешь волосы.

— Я не выпрямляла волосы уже четыре дня, — она нахмурилась, но я не стал комментировать ее разочарование. В тот вечер мне не хотелось разбираться с ее эмоциями. За последние четыре дня она превратилась в развалину, полную противоположность той женщине, на которой я женился, а я был не из тех, кого волнуют чужие эмоции.

Джейн нужно было взять себя в руки.

Я снова уставился на экран компьютера, и мои пальцы снова забегали по клавиатуре.

— Грэм, — проворчала она, ковыляя ко мне со своим очень беременным животом. — Нам пора идти.

— Я должен закончить свою рукопись.

— Ты не переставал писать последние четыре дня. Ты ложишься в три часа утра, а встаешь в шесть. Тебе нужен перерыв. Кроме того, мы не можем опаздывать.

Я прочистил горло и продолжил печатать.

— Я решил, что мне придется пропустить это глупое мероприятие. Прости, Джейн.

Краем глаза я заметил, как у нее отвисла челюсть.

— Глупое мероприятие? Грэм… это похороны твоего отца.

— Как будто это должно что-то для меня значить.

— Но это и правда что-то для тебя значит.

— Не надо решать за меня. Это унизительно.

— Ты устал, — сказала она.

Ну вот, ты снова решаешь за меня, что я должен чувствовать.

— Я посплю, когда мне стукнет восемьдесят или когда я стану моим отцом. Уверен, сегодня он спит особенно крепко.

Она поморщилась, но мне было все равно.

— Ты что, пил? — обеспокоенно спросила Джейн.

— За все года, что ты меня знаешь, разве я когда-нибудь пил?

Она окинула взглядом все окружающие меня бутылки с алкоголем и тихо выдохнула.

— Знаю, прости. Просто… ты поставил на стол еще несколько бутылок.

— Это посвящение моему мертвому отцу. Пусть он сгниет в аду.

— Не говори плохо о мертвых, — сказала Джейн, прежде чем икнуть и положить руки себе на живот. — Боже, ненавижу это ощущение. — Она убрала мои руки с клавиатуры и положила их себе на живот. — Как будто она бьет меня по всем внутренним органам по очереди. Это просто ужасно.

— Очень по-матерински, — с издевкой сказал я, не убирая рук.

— Я никогда не хотела детей, — выдохнула она и икнула еще раз. — Никогда.

— И вот мы здесь, — ответил я. Через два месяца Джейн придется родить живое человеческое существо, которое постоянно будет нуждаться в ее любви и заботе, и мне казалось, что она все еще не пришла к этому осознанию.

Если кто и был способен на проявление любви еще меньше, чем я, — это моя жена.

— Боже, — пробормотала она, закрывая глаза. — Сегодня ощущается особенно странно.

— Может, нам стоит поехать в больницу, — предложил я.

— Хорошая попытка. Ты едешь на похороны своего отца.

Черт.

— Нам все еще нужно найти няню, — сказала она. — Фирма дала мне несколько недель декретного отпуска, но они мне не понадобятся, если я найду приличную няню. Желательно маленькую пожилую мексиканку с грин-картой.

Я недовольно нахмурил брови.

— Ты же понимаешь, что это звучит отвратительно и по-расистски? Особенно в присутствии твоего мужа — наполовину мексиканца.

— Какой из тебя мексиканец, Грэм? Ты не знаешь испанского языка.

— И поэтому я не могу быть мексиканцем? Понятно, спасибо, — холодно ответил я. Порой моя жена становилась мне совершенно ненавистна. И хотя мы соглашались во многих вещах, иногда слова, вылетавшие у нее изо рта, заставляли меня усомниться во всех диаграммах, которые мы когда-либо делали.

Как кто-то настолько красивый мог быть настолько уродливым?

Стук.

Стук.

Не убирая руку с живота Джейн, я почувствовал, как у меня сжимается сердце. Эти слабые удары напугали меня. Я точно знал, что не подхожу для отцовства. История моей семьи наглядно демонстрировала, что из моего рода не выходит ничего хорошего.

Я просто молился, чтобы ребенок не унаследовал мой характер или еще хуже — характер моего отца.

Джейн прислонилась к моему столу и начала перекладывать мои идеально разложенные бумаги, в то время как мои пальцы все еще лежали на ее животе.

— Пора идти в душ и одеваться. Я повесила твой костюм в ванной.

— Я же сказал тебе, что не могу поехать. У меня дедлайн.

— А твой отец уже перешел черту дедлайна, и теперь мы должны отправить его рукопись в последнее путешествие.

— Его рукопись — это его гроб?

Джейн нахмурилась.

— Нет. Не говори глупостей. Его тело — это рукопись, а гроб — это переплет.

— Чертовски дорогой переплет. Я не могу поверить, что он выбрал гроб, отделанный золотом, — я замолчал и прикусил губу. — Хотя если подумать, это в его стиле. Ты же знаешь моего отца.

— Сегодня там будет очень много народу. Его читатели, его коллеги.

Сотни людей соберутся в одном месте, чтобы отпраздновать жизнь Кента Рассела.

— Это будет настоящий цирк, — простонал я. — Они будут оплакивать его, пребывая в абсолютной печали и трагично закатывая глаза в неверии. Они начнут рассказывать свои истории, делиться болью: «Только не Кент, не может быть. Благодаря этому великому человеку я занялся писательством. Только из-за него я уже пять лет не притрагивался к спиртному. Не могу поверить, что он ушел. Кент Теодор Рассел — мужчина, отец, герой. Нобелевский лауреат. Мертвец». Мир будет скорбеть.

— А ты? — спросила Джейн. — Что ты будешь делать?

— Я? — Я откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Я закончу свою рукопись.

— Тебе грустно, что он ушел? — спросила Джейн, потирая свой живот.

Ее вопрос на мгновение задержался у меня в голове, прежде чем я ответил:

— Нет.

Я хотел по нему скучать. Я хотел его любить. Я хотел его ненавидеть.

Я хотел его забыть.

Но я ничего не чувствовал. Мне потребовались годы, чтобы научиться ничего не чувствовать к отцу, стереть всю боль, которую он причинил мне и тем, кого я любил больше всего на свете. Единственный способ избавиться от боли — это запереть ее на замок и забыть все его дурные дела, забыть свои мечты о заботливом отце.

Заперев боль, я разучился чувствовать себя полноценным человеком.

Джейн не возражала против моей запертой души, потому что она тоже ничего не чувствовала.

— Ты ответил слишком быстро, — сказала она.

— Самый быстрый ответ всегда самый честный.

— Я скучаю по нему, — низким голосом сказала Джейн, пытаясь выразить свою боль по поводу потери моего отца. Можно сказать, что Кент Рассел стал лучшим другом миллионов благодаря своим книгам, вдохновляющим речам, искусно сконструированной личности и бренду, которые он продавал миру. Я бы тоже скучал по нему, если бы не знал, кем он был на самом деле.

— Ты скучаешь по нему, потому что никогда его не знала. Прекрати хандрить из-за человека, который не стоит твоего времени.

— Нет, — резко ответила она с болью в голосе. Ее глаза наполнились слезами — в который раз за последние несколько дней. — Не смей этого делать, Грэм. Не обесценивай мою боль. Для меня твой отец был хорошим человеком. Он был добр ко мне, когда ты был холоден, и заступался за тебя каждый раз, когда я хотела уйти, так что не надо говорить, чтобы я перестала хандрить. Ты не можешь решать, что мне чувствовать, — сказала она, и я ощутил, как все ее тело сотрясается от слез.

Я склонил голову, смущенный ее внезапной вспышкой, но затем мой взгляд упал на ее живот.

Гормональный взрыв.

— Ого, — ошеломленно пробормотал я.

Джейн резко выпрямилась.

— Что такое? — спросила она немного испуганно.

— Я думаю, у тебя просто случился эмоциональный срыв из-за смерти моего отца.

Она глубоко вздохнула и застонала.

— О боже, что со мной такое? Эти гормоны превратили меня в размазню. Я ненавижу все, что связано с беременностью. Клянусь, после этого я сделаю стерилизацию, — поднявшись, она вытерла слезы и сделала более глубокий вдох. — Ты можешь сделать мне сегодня хотя бы одно одолжение?

— Какое?

— Можешь притвориться, что тебе грустно? Если люди увидят, что ты улыбаешься на похоронах, — пойдут ненужные разговоры.

Я одарил ее преувеличенно хмурым взглядом.

Она закатила глаза.

— Хорошо, а теперь повторяй за мной: мой отец был по-настоящему любим и нам будет его очень не хватать.

— Мой отец был настоящим ублюдком, и никто не будет по нему скучать.

Она похлопала меня по груди.

— У тебя почти получилось. А теперь иди одевайся.

Ворча себе под нос, я поднялся с кресла.

— О! Ты заказывал цветы для церемонии? — крикнула Джейн.

Я стянул свою белую футболку через голову и бросил ее на пол ванной.

— Пять тысяч долларов за бесполезные растения для похорон, которые отправятся на помойку всего через несколько часов.

— Людям понравится, — сказала Джейн.

— Люди — идиоты, — ответил я, вставая под обжигающе горячую струю душа. Я изо всех сил старался придумать, какую речь произнести в честь человека, который был героем для многих, но дьяволом для меня. Я пытался откопать воспоминания о любви и заботе, о том, как я им гордился, но ничего не вышло. Ничего. Никаких настоящих чувств.

Мое сердце — которое он превратил в камень — оставалось совершенно пустым.