1907

Бо Ларсон (2024)

Когда-то на этих мрачных улицах изуверствовал Джек Потрошитель… Настали новые времена, технический прогресс изменил жизнь людей, но вот пороки остались те же самые. И вновь на улицах Лондона льется кровь, вот только неведомый убийца-декадент по прозвищу «Садовник» убивает не проституток, а юных, чистых девушек. Впрочем, у каждой жертвы есть своя зловещая тайна, свой скелет в шкафу. Скотланд-Ярд, как обычно, бессилен, и остановить изувера может только один человек… Обложка: MidJourney

«Из ада

Мистер Ласк,

сэр

Я посылаю Вам половину почки, которую я взял у одной из женщин и сохранил для вас. Вторую половину я зажарил и съел, она была прелестной на вкус. Я пошлю Вам окровавленный нож, которым вырезал её, если Вы подождёте дольше.

подписано

Попробуйте остановить меня, мистер Ласк»

Письмо Джека Потрошителя в полицию Лондона.

Она поняла, что сейчас он убьет ее.

На мгновение где-то на самом краю сознания мелькнула картина: ее молодое, красивое тело лежит на земле, лицо бледное до синевы, глаза широко открыты, но в них совсем нет жизни, а на запрокинутой шее, изяществом которой она всегда так гордилась, алеет ровная глубокая рана.

Закричав, она толкнула его в грудь и, собрав все силы, побежала вниз по переулку к докам. Подошвы ботинок гулко стучали по мостовой.

— Помогите! Кто-нибудь, помогите!

Ей откликались лишь чайки, кружащие над темной водой Темзы в тщетной надежде увидеть блеск неосторожной рыбы.

Этот страшный человек догнал ее у сложенных друг на друга пустых деревянных ящиков.

— Пожалуйста, сэр, — прохрипела беглянка, задыхаясь. — Пожалуйста.

Она стояла, прислонившись спиной к ящикам и смотрела на своего мучителя. Грудь барышни вздымалась, а густые рыжие волосы трепетали на ветру как флаг.

Он приближался. Ножа в его руке уже не было, и робкий луч надежды озарил душу несчастной.

— Сэр, пожалуйста.

Он был уже совсем рядом. Она хотела зажмуриться, но неведомая сила заставляла ее смотреть прямо в его глаза. Глаза, в которых юная леди лихорадочно искала искру милосердия.

Не найдя ее, она закричала.

1

С момента трагической гибели в бурных водах Рейхенбахского водопада моего дорогого друга Шерлока Холмса минуло шестнадцать лет. Это было время потерь для меня. 4 мая 1896 года (как раз на пятую годовщину смерти Холмса), скончалась миссис Хадсон. Сердце бедной старушки не выдержало горя, ведь она любила моего гениального друга как сына. Перед смертью добрейшая женщина написала завещание, передав мне квартиру по адресу Бейкер-стрит 221Б.

Пятью годами позднее меня ждал еще один страшный удар: от туберкулеза умерла моя незабвенная жена Мэри.

Образы покойников преследовали меня, особенно образ Шерлока Холмса. Мой бедный друг чудился мне в самых разных местах квартиры на Бейкер-стрит. Порой я просыпался от звуков скрипки Холмса, и тут же с огромным разочарованием понимал, что это скрипит за окном тележка развозчика рыбы.

Моим излюбленным делом стало лежать, глядя в потолок и думая о том, что сказал бы Холмс о современном мире, который разительно изменился. Место омнибусов и конки заняли автобусы и трамваи, вместо кэбов по улицам Лондона заскользили автомобили, а в недрах столицы загрохотало метро.

Огромные изменения произошли и в общественной, и в политической жизни. В 1901 году, едва разменяв девятый десяток, умерла королева Виктория, и с ее смертью завершилась целая эпоха; принц Эдвард взошел на престол; суфражистки Новой Зеландии и Австралии добились избирательного права для женщин; Трансвааль и Оранжевое государство выступили против британского сюзеренитета и были разбиты нашими доблестными солдатами, несмотря на яростные протесты либералов в парламенте.

Япония нанесла русским чудовищное поражение из-за чего в России произошла революция: все эти жутковатые mouzhiks и kossaks пытались свергнуть своего царя. В наших газетах очень много писали об этом, не в последнюю очередь потому, что император Николай как две капли воды похож на принца Георга.

Я неоднократно пытался представить, как отреагировал бы мой друг на то или иное событие, его аффективный голос с неподражаемой иронической интонацией постоянно звучал у меня в голове.

Как врач, я понимал, что схожу с ума, что все это кончится для меня либо самоубийством, либо домом для душевнобольных.

Три жестоких удара судьбы — смерти Холмса, Мэри и миссис Хадсон — несомненно, добили бы меня, если бы не она. Моя единственная отрада, удержавшая меня от неизбежного погружения в зловещую пасть безумия. Моя дочь, моя Аделаида.

Помню, как в минуту отчаяния, глядя на кресло, в котором, кажется, еще совсем недавно сидел, покуривая трубку, мой великий друг, я словно бы провалился в некий потусторонний, совершенно чудовищный мир.

— Папочка!

Лишь тонкий детский голосок возвратил меня к реальности. Очнувшись, я увидел Аделаиду. Ее тонкая, бледная ручонка держала меня за руку, до белизны в костяшках пальцев сжимающую револьвер. Я отбросил оружие и, подхватив на руки свою дочь, крепко обнял ее, едва-едва сдерживая рыдания.

После этого случая мне стало легче. Нет, Холмс не исчез из моей жизни и моих мыслей, но он стал чем-то вроде воображаемого друга, подобного тому, что придумывает себе одинокий ребенок. Разумеется, я не общался с Холмсом (уж поверьте, я не сошел с ума!), просто пытался представить, как поступил бы Шерлок в той или иной ситуации. Кроме того, читая криминальную хронику в газетах, я пытался использовать дедукцию, но без большого успеха.

Спрятав револьвер в сейф Холмса, я полностью посвятил себя воспитанию дочери. Частную практику мне пришлось оставить, так как я не мог врачевать людей, не будучи твердо уверенным в своем собственном, прежде всего, душевном, здоровье. Кроме того, мы с Аделаидой могли не беспокоиться о деньгах по двум причинам: во первых, мои рассказы, к моему немалому изумлению, стали весьма популярны и отлично продавались не только в Королевстве, но и во многих странах мира; во-вторых, мой бесценный друг оставил завещание, согласно которому мне досталась внушительная сумма. Я знал, что эти деньги Холмс копил на свою заветную мечту — медовую пасеку в Суссексе, поэтому нетрудно представить, как сжалось мое сердце, когда нотариус озвучил последнюю волю моего безвременно погибшего друга.

Аделаида росла невероятно умной и красивой девочкой, но больше всего я поражался живости ее характера. Моя дочь интересовалась всем на свете, начиная от модных тенденций и заканчивая фантастическими сочинениями господина Г. Уэллса. Однако сильнее всего ее интересовал Шерлок Холмс. Девочка прочла от корки до корки мои скромные сочинения о великом сыщике, другом которого мне посчастливилось быть. По вечерам мы любили посидеть в креслах у камина. Я рассказывал Аделаиде о Холмсе, она слушала, не перебивая, и всполохи огня озаряли ее милое, такое серьезное и задумчивое, лицо.

В 1907 году моей дочери исполнилось шестнадцать лет — Мэри сообщила мне о своей беременности через месяц после гибели Холмса. Думаю, только эта радостная новость позволила мне пережить потерю. К своему шестнадцатилетию Аделаида вполне сносно владела французским языком и писала сочинения по английской литературе гораздо лучше, чем я. Столь значительного прогресса в обучении моей дочери мне помогла добиться гувернантка, мисс Джоан Остин.

Эта чудесная двадцатипятилетняя девушка появилась на Бейкер-стрит относительно недавно — около года назад. Я был вынужден нанять гувернантку из-за того, что почувствовал: воспитывать девочку 7-8 лет и юную леди пятнадцати лет — это отнюдь не одно и то же. Аделаида стала независимой, самостоятельной, и мне все труднее становилось убедить ее делать уроки. Отправлять дочь в пансион я не хотел, так как был наслышан о драконовских порядках, царящих в подобных заведениях. Мисс Остин быстро решила мое педагогическое затруднение: она нашла подход к моей дочери, став ей настоящей подругой, а также откорректировала домашнее обучение таким образом, что Аделаида начала быстро накапливать знания, столь важные для женщины в новом, двадцатом, столетии.

Мисс Остин расположилась в комнате миссис Хадсон, Аделаида занимала мою комнату, а я переселился в комнату Холмса, в которой, кстати, за все эти годы практически ничего не изменилось. Я строго следил за тем, чтобы все вещи моего друга оставались на своих местах, так как был уверен, что рано или поздно квартира 221Б по Бейкер-стрит станет музеем Холмса.

А пока эта квартира — мой дом, дом моей дочери и мисс Остин. Аделаида и Джоан вернули жизнь на Бейкер-стрит, но все же даже их усилий оказалось недостаточно для того, чтобы полностью заставить меня смириться с миром, в котором нет Шерлока Холмса.

Увы, я пристрастился к морфию. Вы не представляете, как горько, как стыдно мне признаваться в этой пагубной слабости, за которую я столь нещадно критиковал моего друга. Как врач я прекрасно осознавал, к чему в конце концов приведет меня морфиновая зависимость, но по другому одолеть депрессию, обрушившуюся на меня после смерти самых близких мне людей, я не смог.

Я часто думаю, кем я был, и кем я стал после смерти Холмса. Порой мне кажется: тот Ватсон, что много лет назад впервые вошел в эту квартиру, — это не я, а кто-то другой, совершенно мне не знакомый. Откуда во мне это… разочарование в людях? Ответ мне известен, но радости этот факт не прибавляет. Все дело в том, что у меня отняли почти все, что я любил.

2

Мисс Остин пообещала Аделаиде воскресную прогулку у Букингемского дворца. После завтрака они ушли, а я, присев в кресло у камина, принялся закатывать рукав для очередной инъекции.

Когда в дверь позвонили, я вздрогнул. Посетители стали редкостью на Бейкер-стрит, тем более, в воскресенье. Спрятав в несессер шприц, жгут и коробочку с ампулами, я поднялся и направился к двери.

Человек, стоящий на пороге, был мне смутно знаком. Это был невысокий, седовласый мужчина в приличном пальто и шляпе-котелке.

— Здравствуйте, доктор, — сказал он, и я сразу же узнал посетителя.

— Инспектор Лестрейд! — тщетно пытаясь придать голосу хотя бы оттенок приветливости, протянул я. — Какими судьбами?

— Могу я войти, сэр? — Лестрейд, как мне показалось, воровато, оглянулся.

Я пожал плечами, отодвигаясь и пропуская гостя в дом. Особого желания видеть этого человека, и, тем более, беседовать с ним, у меня не было. Я прекрасно помнил, сколько неприятностей горе-инспектор причинил Холмсу.

— О, а здесь почти ничего не изменилось! — воскликнул Лестрейд, осматриваясь.

— Прошу.

Я указал гостю на небольшой стульчик, на котором обычно сидела Аделаида. Клянусь, если бы Лестрейд проигнорировал мой жест и сел в кресло Холмса, я бы немедленно прогнал его.

— Благодарю, — инспектор присел на стул.

— Так чем обязан, сэр? — сухо спросил я. — Признаться, я не ожидал вас увидеть.

Инспектор задумчиво мял шляпу в руках. Годы добавили ему определенной благообразности, он стал похож на университетского профессора или что-то в этом духе.

— Как бежит время, доктор! Кажется, еще вчера я заходил сюда к вам, к мистеру Холмсу… Сколько же лет прошло?

Он вздохнул. Я молчал, не слишком приветливо глядя на неожиданного гостя.

— Да, время, время, — он снова вздохнул. — Но я пришел к вам по делу, доктор.

Я взмахнул рукой, приглашая его поскорее переходить к сути.

— Вы были другом Холмса, и, несомненно, многому у него научились…

— Едва ли, инспектор.

— О, не скромничайте, сэр! Помнится, мистер Холмс весьма лестно отзывался о ваших интеллектуальных способностях.

— Давайте не будем говорить обо мне и Холмсе, — перебил я. — Что привело вас на Бейкер-стрит, Лестрейд?

— Да-да, вы правы, не будем ходить вокруг да около. Мистер Ватсон, помните ли вы историю Джека-потрошителя?

— Как такое можно забыть? — я пожал плечами. — Неужели вы, наконец, выяснили, кто это был?

— Несомненно, — кивнул Лестрейд. — Скотленд-Ярд вполне достоверно установил, что никакого Джека-потрошителя не существовало в природе. Напрасно вы улыбаетесь, доктор. Джек-потрошитель — сие есть плод воображения, рожденный прессой и взращенный охочей до острых ощущений толпой. Несколько убийств, имеющих лишь отдаленные сходства, журналисты, алчные до сенсаций, приписали ими же придуманному убийце. Предположим, зарежет пьяный кэбмен свою подругу в подворотне — тут же писака строчит статейку о Джеке-потрошителе. Сами понимаете, больше шума, больше продаж.

— Интересная теория, — признал я.

— Это не теория, — инспектор взмахнул рукой, словно отгонял от лица муху. — Это факт. Но факт неудобный прессе, поэтому и дальше будут писать про Джека-потрошителя. И алчность журналистов породила серьезную проблему.

— Какую же? — заинтересовался я.

— Подражателя, — глухим и, как мне показалось, зловещим голосом, отозвался Лестрейд.

— Некто опять убивает проституток в Лондоне?

— Не совсем. Подражатель Джека, очевидно, птица более высокого полета. Его жертвы — барышни из хороших семей в возрасте 16-18 лет.

Что-то сжалось у меня внутри, а в голове возник образ смеющейся Аделаиды.

— Жертвы? — глухо спросил я. — И сколько же их?

— Пока две. Одна мертва, другая бесследно исчезла, но я уверен, что скоро мы найдем ее тело.

— Но я не припоминаю, что читал об этом в прессе.

— Мы учли опыт напрасной погони за Джеком-потрошителем, который, несомненно, был не более чем фантомом. Пресса, конечно, знает об убийстве и исчезновении, но ничего не знает о письме.

— Письмо, инспектор?

Лестрейд вытащил из нагрудного кармана своего пальто сложенный вчетверо листок, протянул мне.

Я прочел следующее:

Пять нежнейших цветков распустились в саду.

Беатрис, Ирэн, Розамунд, Эмбер…

И еще одна, имя чье — табу.

Пока ветер злой не сорвал лепестки

С моих милых цветов,

Я цветы сорву.

Беатрис, Ирэн, Розамунд, Эмбер…

И еще одну, имя чье — табу.

— Какой-то символистский бред, — я пожал плечами, возвращая листок. — И ужасно плохо написано. Ни рифм, ни смысла. Какое отношение это имеет к…

Я осекся, выпучив глаза.

— Черт возьми, Лестрейд! Неужели убитую девушку звали Беатрис?

— Вы поразительно догадливы, мистер Ватсон, — едко отозвался Лестрейд. — Именно так, убитая девушка — Беатрис Пройслер, похищенная — Ирэн Вулф. Беатрис было 16 лет, Ирэн — 18.

— Иисус! — вырвалось у меня. — Каким же надо быть негодяем, чтобы убивать столь юных и беззащитных созданий?

Лестрейд смотрел на меня, не мигая. Его лицо было сурово и печально.

— Знали бы вы, доктор, как именно убили Беатрис. Я повидал немало на своем веку, но такого я не видел никогда. Садовник — сущий зверь, и мы должны его остановить.

— Садовник?

— О, это не более чем прозвище, которое дали этому субъекту в полиции. Пока мы ничего не знаем о его профессии. Мы вообще ничего о нем не знаем.

Я смотрел на Лестрейда, но не видел его. Перед глазами стоял Холмс, задумчиво потирающий подбородок.

— Как жаль, что его нет с нами.

— Что вы сказали, Лестрейд?

— Я сказал, как жаль, что с нами нет вашего друга мистера Холмса. Но зато есть вы, сэр. Скотленд-Ярд просит вас помочь нам в этом деле. Давайте вместе остановим Садовника, мистер Ватсон.

Я удивленно уставился на Лестрейда.

— Инспектор, я не сыщик, я военный врач в отставке.

Лестрейд поморщился.

— У вас ведь есть дочь, мистер Ватсон? Сколько ей?

— Шестнадцать, но…

— У меня тоже есть дочь, доктор. Ей семнадцать. Мать несчастной Беатрис Пройслер находится сейчас в больнице с тяжелейшим припадком, а отец Ирэн Вулф поседел на моих глазах.

— Дайте письмо, — перебил я.

Я снова взял в руки листок бумаги. Обычная писчая бумага по 2 пенса упаковка. Такую используют все, начиная от репортеров и заканчивая привокзальными старухами, заворачивающими в такую бумагу пирожки и селедку. Ватермарка, разумеется, отсутствует.

Лист чистый, аккуратный. Буквы мелкие, наклон легкий, в левую сторону, строчки ровные, без отклонений по горизонтали вверх или вниз, нажим сильный, буквы находятся на одинаковом расстоянии друг от друга, почерк разборчивый, почти каллиграфический.

Я понюхал листок. Запах, определенно, присутствует, но очень тонкий, слабый.

Отвлекшись от изучения письма Садовника, я взглянул на Лестрейда. Тот с интересом смотрел на меня.

— Как же вы сейчас похожи были на мистера Холмса. Только лупы вам не хватает.

— А с каких пор вы стали столь уважительно относиться к Холмсу, инспектор? Помнится, вы его терпеть не могли.

— Время, дорогой доктор, время. — ответил Лестрейд.

Я еще раз перечитал послание.

«И еще одну, имя чье — табу».

Как же ее имя, этой пятой девушки? И почему ее имя — табу, тогда как имена остальных жертв Садовник назвал?

— Могу я оставить письмо у себя?

Лестрейд замялся.

— Я не смогу вести расследование без доступа к уликам, инспектор. Я ведь не Холмс с его фотографической памятью.

— Хорошо, берите.

Я сложил листок и спрятал письмо во внутренний карман жилетки.

— Как давно исчезла Ирэн Вулф?

— Два дня назад, доктор. Пошла в магазин мод в самом центре Лондона и не вернулась. Кстати, эта несчастная девочка, Беатрис Пройслер, была найдена мертвой ровно на третий день после ее исчезновения.

— Значит, у нас есть меньше суток, чтобы спасти Ирэн, — сказал я, вставая, и протягивая руку к пальто. — Идемте, инспектор.

Внезапно дверь нашей квартиры распахнулась и в гостиную ворвался запах роз. Свежие, невероятно красивые Аделаида и мисс Остин появились на пороге. Разгоряченные лица сияют улыбками.

— Папа, мы вернулись! — чистый голос Аделаиды наполнил гостиную.

Дамы с удивлением воззрились на Лестрейда.

— Аделаида, мисс Остин, перед вами доблестный детектив Грег Лестрейд из Скотленд-Ярда, — не сумев полностью избавить голос от иронии, отрекомендовал я.

— Лестрейд? — воскликнула Аделаида. — Не являетесь ли вы отцом Барбары Лестрейд, сэр?

— Являюсь, юная леди, — с улыбкой ответил старый служака.

— Ты знакома с дочерью инспектора? — удивился я.

— Да, папа, представь себе! Мы познакомились еще зимой, в библиотеке. Она чудесная, чудесная! Передавайте ей привет, инспектор.

— Непременно передам, юная леди.

— Однако нам с детективом пора идти. Мисс Остин, я очень на вас рассчитываю.

— Я не подведу, мистер Ватсон, — улыбнулась Джоан.

— Папочка, а вы куда?

Я в некотором замешательстве взглянул на Лестрейда.

— Доктор пообещал помочь полиции с одним сложным делом, — бесхитростно сказал детектив.

— Неужели? — усмехнулась Аделаида. — А кто-то говорил мне, что слава Шерлока Холмса его никогда не прельщала!

Все засмеялись, а мне, признаюсь, стало неловко.