Красный мак. Плюсквамфутурум

Борис Пономарев

Эта книга – повесть об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, которая противостоит всему миру. Герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.

Молодечно

Октябрьские сумерки готовились уступить место ноябрьской ночи. Все облака остались позади, над Калининградом. Абсолютно чистое небо превратилось в один большой цветной переход от персиковых красок западной зари до насыщенно-синего востока, где уже светились звёзды. По небу, жалобно крича, пролетела незнакомая мне птица.

Я спустился вслед за Катериной на перрон, вымощенный декоративными плитками, и огляделся. Вслед за мной вышла Светлана. На улице уже было весьма прохладно.

— Я не знаю, кто ты, — сказала Катя, глядя прямо на меня, — но большое тебе спасибо.

— Не за что, — сказал я. — Если честно, я сам не знаю, кто я, но давайте пойдём куда-нибудь подальше отсюда.

— Хорошая мысль, — мрачно сказала Светлана.

Мы пошли по перрону. Многие пассажиры, устав от путешествия, тоже ненадолго покинули поезд, и на станции сделалось людно, словно у входа на футбольный стадион перед матчем. Фонари горели пронзительным мандариновым светом. На здании станции размещался большой, шесть на три метра, плакат с бело-зелёно-красным флагом. Зелёный цвет был приятного тёплого оттенка ростков молодого бамбука. Надпись золотого цвета гласила:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МИНСКУЮ ГОСУДАРСТВЕННУЮ РЕСПУБЛИКУ!

Сбоку от станции был разбит небольшой декоративный сквер с елями. Фонарь здесь почему-то не горел. Перед круглой клумбой стоял гранитный валун с прикреплённой табличкой. За ним возвышались два флагштока. От растений, что цвели на клумбе летом, остались только пожухлые печальные ростки, торчащие из земли, словно проволока из полуразбитой гипсовой скульптуры.

Мы остановились под двумя повисшими в безветрии флагами. Один из них был российским триколором, второй — бело-зелёно-красным.

— Курите? — спросила Катя, доставая пачку сигарет из кармана куртки. Я отрицательно покачал головой.

— Бросила, но буду, — сказала Светлана, беря предложенную сигарету. Я разглядел, что это была самокрутка. — Меня до сих пор трясёт.

Катя достала спичечный коробок. Первая спичка сломалась в её пальцах, а вторая просто не зажглась. Прикурив с третьей попытки, она передала коробок Светлане. Две женщины ещё раз посмотрели на меня.

— Слушай, так кто же ты? — спросила Светлана, затянувшись и резко выдохнув. Запах сигаретного дыма был крепковатым, но в целом приятным. Я пожал плечами. Сказать было нечего. Обманывать моих соседок мне не хотелось.

— Я историк, которого позвали консультантом в Москву. Мне дали служебное место для поездки, так что тут не моя заслуга.

— Просто так служебное место не выдают, — сказала Катя.

— Значит, кому-то сильно нужна моя консультация.

Фонарь, стоявший в сквере, внезапно моргнул и начал разгораться. Отброшенные нами тени были короткими и резко очерченными. Катя затянулась ещё раз, покачав головой. Я так и не понял, что в данном случае означал этот жест.

При свете фонаря стала видна надпись на табличке:

ЗДЕСЬ, В РАЙОНЕ ОСТРОВЦА И ГУДОГАЯ

18 АПРЕЛЯ 2031 ГОДА

БЫЛИ СОЕДИНЕНЫ 1-Й И 2-Й МИНСКИЙ УЧАСТКИ

ВЕЛИКОЙ ПОГРАНИЧНОЙ ЗАЩИТНОЙ ЛИНИИ «ЗАСЕКА»

— Флюорография им пройдена не по месту жительства. Заразы, — внезапно сказала Катя, выделяя букву «з». — Я три раза моталась в Калининград ради этой медкомиссии, потому что у нас в Черняховске уже лет пять как рентген не делают. Все нормально ездят с калининградской флюшкой, а тут взяли и докопались…

— Вас действительно могли бы посадить? — внезапно спросил я. Светлана молча курила, глубоко затягиваясь. Катя покачала головой.

— Штраф бы выписал за неоформленные бумаги, чтобы припугнуть, и на этом всё, — сказала она. — У меня муж работал инженером на железной дороге, так что я всю эту систему знаю. Если вдруг начнётся следствие о митинге или пикете в поезде, то сразу придут из опричной службы и спросят: кто допустил неблагонадёжных лиц в вагон? Кто не обеспечил должного надзора в пути? Кто позволил митингу начаться? Ну, и так далее. За такое дело в вагоне со всей поездной бригады снимут квартальную премию, выпишут каждому по три штрафа, и хорошо ещё, если никого не снимут с должности. Так что это он нас напугать хотел, чтобы мы молчали до самой Москвы.

Она затянулась ещё раз, после чего тихо выругалась словами, которые люди не употребляют от хорошей жизни.

— Нас-то что пугать, — недовольно сказала Светлана. Она уже выкурила свою самокрутку до половины. — Мы ведь ехали аккуратно, тихо, никому не мешали! Тут соседа укусила какая-то муха, и он раскричался на весь вагон…

Катя согласно кивнула, резко выдыхая сигаретный дым.

— Плохо то, что с ним ещё до Москвы ехать, — сказала она. — Чувствую, мы ещё натерпимся.

Мы снова замолчали. Светлана осмотрела свою самокрутку.

— Табак у тебя крепкий, — заметила она. — Непривычно. Это ваш?

— Да, из теплицы.

— Давно не курила хороших сигарет.

Мы замолчали. Я обернулся, чтобы посмотреть на состав. Отсюда он казался длинной трёхцветной лентой, уходящей в сторону заката. Сделав пару шагов и обогнув ель, я увидел вблизи тепловоз, на боку которого крупными буквами значилось «Калининградская дирекция тяги».

Тепловоз был явно не новым. Узкие смотровые щели окон делали его похожим на локомотив бронепоезда. На его передней стороне располагался позолоченный полутораметровый двуглавый медведь и барельефная надпись «Россия». В медвежьих глазах неярко светились красные лампочки. По всей видимости, во время движения это выглядело достаточно зловеще. Чуть ниже, прямо под позолоченным медведем, к путеочистителю локомотива крепился большой металлический щит с надписью «MES SUGRĮŠIME»³. Двое рабочих откручивали крепления щита гаечными ключами, точно это был оберег, необходимый лишь на время транзита. По перрону со стороны хвоста поезда продвигалась целая бригада железнодорожников, снимая со ставней громадные замки и открывая окна. Металл лязгал и скрипел.

— Дзень! — обходчики проверяли исправность колёс ударами молотков на длинной ручке. — Дзень!

Звон молотков словно пробудил меня. Куда я вообще попал? Что происходит вокруг меня в этом странном будущем? Я понял, что этот удивительный мир начинает проникать в меня и что я начинаю чувствовать себя его неотделимой частью, а ведь прошло от силы шесть или семь часов.

Я попробовал вспомнить Человека в чёрном, стараясь зацепиться за него словно за якорь. Кто же он? Человек ли он вообще? Он называл себя неофициальным лицом и сообщал, что не относится к нечистой силе. На нём был чёрный идеальный костюм без каких-либо отличительных примет или знаков. Серебряную застёжку саквояжа украшал герб с лосиным рогом — знак Восточной Пруссии. Что это могло значить? Имел ли этот знак какое-либо отношение к столь грозному будущему? Что это за лосиная жуть, в которой я оказался?

На эти вопросы у меня не было ответа. Я вернулся к клумбе, и ель закрыла от меня бронированный локомотив.

— Такое ощущение, — помедлив, сказал я, — что мы ехали в столыпинском вагоне.

Катя затянулась. Огонёк сигареты был точно такого же цвета, что и лампочка в глазах локомотивного медведя. Невдалеке двое железнодорожников, тяжело дыша, пронесли снятый щит с надписью на литовском языке.

— Так это и есть столыпинский вагон, — сказала она. — Ты думаешь, эти ставни закрывают, чтобы защитить нас от литовцев? Нет, они нужны, чтобы никто не сбежал по пути. Машинист, друг моего мужа, рассказывал, что когда они едут по Литве, то в кабине локомотива за спиной стоят трое людей из спецслужб и следят, чтобы он не угнал поезд.

— Трое на одного машиниста?

— Они из разных контор. Опричники, тайная полиция и военная разведка. Следят друг за другом, чтобы никто не смог договориться и сбежать. Это уже лет тридцать, с тех пор, когда закрыли границы. Наш поезд стал «экспрессом наружу». Люди, которые хотели уехать, начали сбегать во время поездок. Разбивали окна, вылезали на крыши и прыгали, когда состав проезжал над реками или возле озёр…

По перрону нестроевым шагом прошли четверо солдат. Армейская клетчатая камуфляжная форма за сорок лет изменилась не очень сильно, но на солдатских нарукавных нашивках была неизвестная мне эмблема в виде медведя, спрятавшегося в зарослях василька и недружелюбно смотрящего влево. Под эмблемой шла столь же незнакомая мне аббревиатура «ОКРАМ». На брезентовых ремнях за спинами солдат висели чёрные автоматы.

— Первый, я седьмой, — протрещала рация у одного из солдат. — Эшелон досмотрен. Можно пускать.

Солдаты прошли дальше, и Катя, опустив руку с сигаретой, договорила:

— Вот это и прекратили. Приварили ставни, которые закрывают на всё время транзита. В пятьдесят пятом году какой-то москвич хотел сбежать, взорвав порохом окно в туалете вагона. Ставню заклинило, и он не пролез. Ему дали пятнадцать лет за терроризм. Громкое было дело. Из-за этого сменили руководителя нашей железной дороги, прислали нового из Москвы. Он немедленно перетащил к себе всех своих друзей, и они тут же начали имитировать бурную деятельность. У меня ведь муж пятнадцать лет инженером-путейцем работал. Вызвал его один такой молодой да амбициозный начальник в кабинет и сказал: вот, так и так, мы тут усиливаем безопасность дорожного следования, а у тебя жена иностранка по деду. Или разводись, или пиши заявление по собственному желанию.

— И как? — спросила Светлана.

— Ну, развёлся фиктивно, — коротко ответила Катя. — А его потом всё равно через месяц уволили, мол, был женат на иностранке по деду. Мне тогда на мясокомбинате третий раз подряд зарплату недоплатили. Сначала два месяца штрафовали за невыполнение плана, а на третий раз, когда я его всё-таки выполнила, сказали «что-то много ты заработала» и снова оштрафовали за неформенную одежду. Вот и я ушла с работы. И мы всей семьёй поехали на хутор.

Повеяло ветром. Флаги над нашими головами ожили. До моих ноздрей донёсся запах угольного дыма, и я вспомнил, как когда-то в детстве стоял у котельной на краю болот. Наверное, подумал я, от этой котельной сейчас не осталось даже кирпичей. Тот район начинали застраивать: судьба небольшого здания с выложенными на фронтоне цифрами «1952» казалась предрешённой.

Поездная бригада с молотками возвращалась по перрону. Холод уже вернул многих пассажиров в вагоны. Я потёр озябшие руки и убрал их в карманы куртки. Катя бросила окурок в урну.

Громкоговорители сообщили, что скорый поезд Калининград — Москва отправится через десять минут. Из дверей станции вышли несколько железнодорожников, о чём-то разговаривая между собой.

— После того, что было, даже возвращаться не хочется, — сказала Светлана.

— Ага, — сказали мы одновременно с Катей.

Медленно и нехотя мы отправились назад, к вагону. Только сейчас я увидел, что в дальнем конце станции возвышается смотровая вышка. На фоне закатного неба вырисовывался силуэт человека с биноклем. Хорошо, что не с оружием. Почему под этим прекрасным персиковым небом так плохо жить людям?

Я задумался о тех жизнях, которые прожили за эти сорок лет две мои новые знакомые. Это было сложно. Мне удалось только представить Светлану в молодости на рок-концерте. С жизнью Кати было ещё труднее. Воображение нарисовало её с двумя длинными хвостиками рыжих волос, а это было совершенно не то. Я на секунду закрыл глаза, вспоминая взгляд девочки из шестнадцатой школы, переходящей дорогу перед инкассаторским автомобилем, где ехал я. Что видела эта девочка за свою жизнь? Что она увидит в будущем?

Ну, а что мне говорил Человек в чёрном про возвращение? Он хотел прийти за мной, тогда, когда без него будет не обойтись. У меня сложилось отчётливое впечатление, что этот момент наступал уже минимум пару раз, но Человек в чёрном не появлялся. Я твёрдо решил, что когда вернусь (если вернусь, тут же сказал я сам себе), то непременно найду Светлану и постараюсь спасти от такого будущего. Хорошо бы спасти и Катю, если она уже родится к тому времени. Да что там мелочиться, нужно попробовать спасти всех, кого только удастся. Но как?

Уже знакомый мне лейтенант полиции стоял у входа в вагон, где наш патриотический сосед оживлённо беседовал с каким-то благообразного вида мужчиной с бородкой.

— Да как же вы не понимаете, что Петербургу был просто не нужен главный храм, построенный по католическому образцу! — гневно обращался к своему собеседнику интеллигент с рыжими усами. — Люди, приходя в православный собор, оказывались в католическом костеле! Исаакиевский собор до своей перестройки был кинжалом, воткнутым в самое сердце нашего общества…

— Я вам ещё раз повторяю, что религиозные диспуты запрещены правилами следования… — возражал полицейский. Сейчас его тон был менее напорист, чем во время транзитного путешествия по Литве.

— Начальник поезда уже сказал вам, что всё в порядке, так что будьте любезны не мешать нам, — отмахивался от него патриот с рыжими усами, поворачиваясь к собеседнику с седой бородкой клинышком. — …Неужели вы не видите того, что архитектор построил под личиной традиционного русского православного храма католическую церковь, из которой так и сквозит филиокве⁴? Вы понимаете, какой был нанесён удар по нашей духовности и традиционным ценностям?..

Спорщики не обратили на нас ни малейшего внимания. Пропустив дам вперёд, я ухватился за поручень и начал подниматься по ступенькам. Уже оказавшись в вагоне, я пробормотал сам себе:

— Это вопрос экуменического толка.

Вагон приятно встретил нас тёплым, но слегка душным воздухом. В коридоре было движение. Небритый мужчина в гамашах заливал кипятком из титана лапшу быстрого приготовления, и её резкий запах разносился вокруг. На одной из боковушек абсолютно по-домашнему расчёсывалась длинноволосая молодая девушка, одетая в спортивные брючки и футболку.

Мы сели в своём купе, не говоря ни слова. За нашим окном, в метре от поезда, виднелся зелёный бок товарного вагона. Грузовой состав стоял на соседнем пути. Белые трафаретные буквы извещали, что внутри находятся шестьдесят тонн зерна. Чуть ниже располагался стилизованный под колос логотип «АГРОПРОМ». Дальше снова шли трафаретные буквы, сообщавшие, что зерно является национальным достоянием России, и попытка кражи будет строго… Из окна последнюю строку не удавалось разглядеть, и я так и не узнал, что же строгое произойдёт в таком случае.

Вернулся сосед с побелевшим от холивара лицом. Резкими, рваными движениями он залез под простыню и уткнулся в книгу.

— Как он смеет!.. — донёсся страшный шёпот из-за кожаного переплёта. — Называть меня лимитой!.. Да мой род живёт в Колпино уже сотню лет!..

Вагон с зерном за окном медленно поплыл назад. Ах, нет, это, на самом деле, поехали мы. Поезд начал свой путь так мягко, что я даже ничего не почувствовал.

За окном боковушки появилось и тут же исчезло здание станции. Проревел гудок локомотива, и поезд начал набирать ход. Мелькнул какой-то переезд, где за шлагбаумом одиноко стоял грузовик. Вагон слегка качало в стороны. За окнами почти сразу начался лес. Снаружи уже было темно. Свет, падающий из окон, пропадал на ветках деревьев.

— Что-то всё равно есть хочется, — сказал я. — Пожалуй, я заскочу в вагон-ресторан и чем-нибудь подзакушу.

— Там же дорого! — сказала Светлана.

— Я посмотрю что-нибудь самое дешёвое, а то мне совесть не позволяет питаться только вашими припасами, — сказал я, поднимаясь с полки. — Я скоро вернусь.

У меня было искушение сообщить рыжеусому поборнику нравственности, что по сведениям локомотивной бригады где-то в нашем поезде притаился содомит, но я сдержался. Скорее всего, после этого он бы в ужасе забаррикадировался вместе с ханом Батыем до утра в вагонной уборной, а у меня были свои планы на эту маленькую комнату: после слов Светланы про «хитрого дельца банкира» мне хотелось пересчитать деньги. Сделать это в банке я не успел, а демонстрировать двести тысяч в плацкарте было бы слишком авантюрной идеей.

Я ещё не бывал в этом конце вагона. На стене одним краем держалась наклейка «Ведётся видеонаблюдение». Глазок камеры под потолком был наглухо замазан какой-то чёрной пастой.

Ватерклозет был свободен. Я перешагнул через порог и, захлопнув за собой дверь, повернул никелированную защёлку. Металл был холоден и твёрд.

Практически все детали поезда сделаны добротно. Металлический крючок для одежды вполне может выдержать вес пудовой гири. Окна представляют собой надёжную конструкцию, которая устоит даже перед ударом ноги. Верхние койки подвешены на металлических цепях, способных удержать на якоре небольшой катер. Ну, а замок вагонного туалета смотрится и ощущается так массивно, что его можно смело поставить на гаражную дверь. В эпоху хлипких пластмасс, гипсокартонных стен, мебели из прессованных опилок и натяжных полиэтиленовых потолков надёжность вагонных конструкций всегда вызывала у меня определённое уважение.

Мой взгляд скользнул по зеркалу над раковиной. Я был немного небрит, похож на панду из-за недосыпа, светловолос и заброшен в будущее. Последнее являлось не вполне очевидным.

Рядом с раковиной лежала стопка резаной газетной бумаги. На верхнем листке можно было разобрать следующие строки:

«…опровергло недобросовестные сведения западных СМИ о том, что под прикрытием ураганной погоды свыше тридцати российских танков ТН-40 якобы совершили рейд на территорию Эстонии. По словам пресс-секретаря Министерства Обороны, „в таком случае вся Прибалтика была бы наша…“»

С двери ватерклозета на меня строго смотрел президент. Большой ламинированный портрет лидера страны был украшен надписью:

ПРЕЗИДЕНТ ЛЮБИТ ТЕБЯ

Скептически пожав плечами, я открыл сумку и наконец-то приступил к пересчёту денег. Банкир любезно снабдил меня купюрами разных достоинств. За сорок лет казначейские билеты несколько изменились, обретя странную яркость красок. Пятисотрублёвую банкноту украшал крупный портрет Петра Великого в кричащих кислотно-фиолетовых цветах. Прохладно-зелёный цвет тысячерублёвой стал ядовито-броским. Ярослав Мудрый казался заточённым в малахитовой шкатулке. Новую купюру номиналом в две тысячи я рассмотрел повнимательнее. На ней в малиново-бордовых тонах был изображён Минск. Вишнёвая, словно раскалённая в печи статуя Франциска Скорины распахнула руки, приветствуя меня. Я покрутил в руках пачку доселе незнакомых банкнот и пролистал их. Двадцать Минсков слились в один. После сегодняшнего дня новыми деньгами меня уже было не удивить, и я продолжил подсчёт. Пятитысячная купюра почти не изменилась, разве что приобрела морковный цвет. Добавив несколько абрикосовых сторублёвок сдачи с чая и овсяного печенья, я подвёл баланс. Сто девяносто тысяч восемьсот сорок рублей. Банкир не обманул меня. С металлических червонцев в обе стороны зорко смотрел двуглавый медведь, оберегая монеты.

Я ещё никогда не держал в руках столько денег. Моим рекордом были двадцать тысяч, которые мне одномоментно выплатили за полтора месяца работы. Большая в десять раз сумма казалась чем-то невероятным. Я почувствовал себя олигархом. Это ощущение не могло ослабить даже осознание того, что такое невообразимое богатство директор провинциального мясокомбината зарабатывает всего за месяц. Я держал в руках состояние, смутно ощущая лишь слабую тень тех колоссальных возможностей, что давали мне эти ярко раскрашенные банкноты, похожие на фантики.

Я положил несколько разменных купюр в пустующий после ночных прогулок кошелёк и убрал остальные деньги в сумку к загранпаспорту. Прикоснувшись к нему, я внезапно вспомнил, что обе мои соседки упоминали про московские визы. Надо было посмотреть, есть ли что-то подобное у меня в паспорте. Я бегло пролистал документ.

Сейчас я был гораздо внимательнее, чем тогда, утром, на берегу Преголи, и сразу же заметил небольшую графу «Личный номер», набранную мелким шрифтом в самом верху, между строками «Тип» и «Фамилия». В ней стоял прочерк; возможно, поэтому она и не бросалась в глаза. Будь там вписано жирными цифрами что-то наподобие «39-30-585-125», я бы сразу обратил на это внимание. Итак, я был человеком без номера.

На одной из страниц был вклеен визовый бланк совершенно неизвестного мне образца. Единственными знакомыми мне элементами являлись отечественный триколор и уже ставший привычным двуглавый медведь. Я пробежал глазами по тексту.

РАЗРЕШЕНИЕ НА ВЫЕЗД

С ТЕРРИТОРИИ ПОГРАНИЧНОГО СОЮЗА

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

И

МИНСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ РЕСПУБЛИКИ

Бланк был заверен чьей-то похожей на спираль подписью и большим круглым штампом красного цвета, на котором, что меня удивило, был изображён двуглавый орёл. На этом оттиске не было ни единой буквы.

Ручку двери кто-то дёрнул. Я с сожалением прекратил разглядывание бумаг и, спешно убрав паспорт в сумку, покинул места общего пользования.

Что же, московской визы у меня не было, но обнаруженный вместо неё бланк вселял оптимизм. Невзирая на определённую строгость законов России будущего, у меня имелся документ, позволяющий выехать из страны. Я сознательно не задавался вопросом, удастся ли мне воспользоваться этим разрешением — как я мог заметить, законы будущего обладали определённой гибкостью в своём правоприменении.

Наступило время отправляться в вагон-ресторан. С каждой минутой всё отчётливее хотелось есть. Несмотря на мой богатый опыт железнодорожных путешествий, я обычно воздерживался от посещений вагона-ресторана. В этот раз у меня с собой не было еды, но зато в изобилии имелись деньги.

Тамбур встретил меня холодом, грохотом и лязгом. У вагонной двери в обнимку стояла парочка. Кажется, моё появление заставило их прервать поцелуй. Увы, плацкарт неудобен ни для пересчитывания денег, ни для любви. Миновав ещё один вагон, где с полок торчали чьи-то ноги, завёрнутые в простыню, словно в портянку, я добрался до цели.

Вагон-ресторан был почти пуст. За одним из столиков сидели двое мужчин затрапезного вида — один в полосатой тельняшке, второй в футболке с надписью «30 лет Госгвардии». Мужчины пили пиво неприятно-жёлтоватого оттенка.

— До чего страну довели, слов нет, — откровенным тоном жаловался человек в футболке. — Вышел на пенсию по выслуге лет, думал, заживу нормально. В том году говорят: денег нет, убираем надбавку за разгон уральских митингов. В этом году убрали надбавку за безупречность службы. Прихожу на вокзал, бесплатные билеты тоже отменили! А в следующем году, говорят, начнут брать коммуналку!

Я прошёл мимо отдыхающих. На спине жалующегося пенсионера-гвардейца был изображён свирепого вида двуглавый медведь, сжимающий в лапах резиновые дубинки. Под рисунком шёл лозунг:

НЕДОВОЛЬНЫХ НЕ БУДЕТ

— Ты представляешь? — доносился до меня голос гвардейца. — Я в молодости измесил весь Урал, пройдя его со щитом и дубинкой. Мне в Челябинске булыжником ногу сломали. За разгон Миасса дали орден. А теперь у меня полпенсии будет за квартиру уходить? Это вообще куда годится? До чего страну довели проклятые либералы!

Я взял с буфетной стойки меню в обложке терракотового цвета. Неразборчиво бубнил чёрно-белый телевизор, подвешенный под потолком. Экран был скрыт помехами: вместо изображения шёл «снег». Я давно не видел подобного.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

«Мы вернёмся» (лит.)

4

Вопрос исхождения Святого Духа от Бога-Сына. Фундаментальное разногласие между православием и католицизмом (прим. авт.)