Три колодца

Борис Полушкин

В своих произведениях Борис Полушкин описывает то, что наблюдал постоянно на протяжении всей жизни: самобытность простых людей, их незамысловатый юмор, их воспоминания о войне, о жизни во время войны. Живые, естественные герои его произведений показывают читателю свои характеры, проявляющиеся по-разному в разных житейских ситуациях. Благодаря этим произведениям мы лучше понимаем людей, которые живут рядом с нами.

КАРИНКИ ИЗ ПАМЯТИ

СЛАВКА

Славке далеко за семьдесят. Ногой двигаю стул:

— Садись.

— Я своё отсидел.

Расставляем шахматы. Славке всё равно, каким цветом играть.

Он похож на большую старую птицу. Крючковатый нос, спутанные серые волосы. Пальцы рук не гнутся: то ли военная контузия, то ли колымские лагеря. Обыграть его позиционно невозможно. Отодвигаю доску: — Партия г…

— Совершенно верно!

Бросаю на стол журнал «Юность»: — «Приключения Чонкина»

читал?

— Ещё бы нет. Фуфло!

— Почему? Смешно же?

— Именно. Мы за этот смех кровью платили.

Спорим за Симонова «Живые и мёртвые».

— вот она правда о войне.

— Не согласен: струсил, сука. Мы от него большего ждали.

Дал ему свои стихи. Полистал: «Не пиши больше никогда!»

Прости, Славка…

ПРО ТЕСТЯ

Мой тесть был человеком весёлым и открытым. Про таких в деревне говорят: «Негорюха».

В сорок шестом году он окончил школу механизаторов и по распределению отправился в елховский колхоз. В колхозе не кормили, а семья, в которой его поселили, к столу не приглашала.

Промаявшись с неделю, он ушёл к маме в Кошки. Мама хоть и не купалась в роскоши, но пару картофелин единственному сыну нашла. Старшие братья и отец погибли на войне.

Через два дня пришёл участковый с конвоиром. Пятнадцатилетнему дезертиру дали год.

Год, не десять, и в Воркуту не сослали, а пристроили на Красную глинку к военнопленным.

Немцы что-то копали, а он на лошадке отвозил грунт. Работа — не бей лежачего. Кормили три раза в день, да ещё лошадке полагался овёс, и тесть бессовестно приворовывал. Был большой соблазн продлить райскую жизнь года на три, но старшие отсоветовали. За мелкую кражу или поломку инвентаря могли дать очень серьёзный срок.

Через двенадцать месяцев, с буханкой хлеба от администрации и тремя кусочками сахара от немцев, он оказался за воротами лагеря. Но главной своей удачей в жизни всегда считал справку об освобождении.

С ней он устроился в лесничество и получил паспорт. Тёща, пожизненная колхозница, получила паспорт в 59-ом, когда родила мою жену.

ТРИ КОЛОДЦА (маленькая повесть)

1

Дед Боряй пришёл к отцу в тёплый июльский вечер. Молча достал из внутреннего кармана пиджака бутылку самогона и поставил её на клеёнчатую скатерть стола. Отец принёс из сеней свежих огурцов, шмат пожелтевшего сала и хлеб. Выпили.

— У Бамбурихи брал?

— А у кого ещё?

— Наглеет сучка. Гольная сивуха.

Похрустели огурцами. Отец порезал на газете сало и хлеб. Плеснули ещё.

— За чем пожаловал, дед?

— Уезжаю я, Сашка. В город, к дочке.

— Слышал, да не верил. Как же твои больные теперь? Ведь со всего Союза едут.

— Помочь я им больше не могу. Сила в траве исчезла. Как семь лет назад карьер открыли, так и стала она чахнуть да сохнуть. Одни бастылы остались.

— Траве-то что? Копают и копают. Её не трогают.

— Земля обиделась. Видать её за живое задели. Вспомни: сколько ягоды, грибов, орехов было. Где это всё?

— Да-а. Карася в озере и того не стало. Прогресс, мать его.

Разлили остатки. Отец пошарил в тумбочке и достал бутылку водки. Дед одобрительно хмыкнул.

— Старуха пристала, — заторопился он, боясь захмелеть раньше времени, — колодец надо выкопать для новых жильцов. Сам знаешь, за водой в улицу ходим чуть не версту.

— А вам-то что? Пусть они и думают.

— Не хочется, чтобы зло держали. Пусть добром поминают.

— Ты дом за сколько отдал? За четыреста? Вот и колодец столько встанет. Там вода глубоко, если она вообще есть.

— Бог с ними, с деньгами. Я с людей денег не брал, но ведь давали. И по почте присылали и соседям оставляли. Вот пусть они на благое дело и пойдут.

Боряя я провожал за полночь. Когда вернулся, отец ещё не спал. Курил у окна и стряхивал пепел в цветочный горшок.

— На мотоцикл ещё копишь? — спросил меня, не поворачиваясь.

— Коплю.

— Сколько осталось?

— Пятьсот.

— Яву, что ли?

Я промолчал. Вишнёвая красавица снилась мне ночами. В начале лета удалось подработать на кирпичном заводе, а в августе обещали взять дорожники. Жаль, каникулы короткие.

— Пойдёшь со мной на колодец?

Я уже прикидывал такой вариант. Отец платит подсобнику десять рублей в день. Если колодец глубокий, метров двадцать, то можно срубить рублей пятьдесят. Где ещё за неделю столько заработаешь?

— Пойду, если возьмёшь.

— А чего не взять? За неделю рук не отмотаешь. У меня заночуешь или к своим пойдёшь?

— Останусь.

— Не зачитывайся.

Отец снял с вешалки старое пальто и ушёл в сени. Летом он никогда не ночевал в избе.

Утром рано отец толкнул меня в плечо:

— Просыпайся. День на дворе!

— Днём петухи не орут, как оглашенные, — возразил я, но ноги с постели свесил. На пол упала книжка, которую я по привычке открыл перед сном, но так и не прочитал ни строчки.

Траву в саду густо облепили тяжёлые капли росы. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву яблонь, жадно слизывал утреннюю прохладу. Пока я умывался у бочки с водой для полива, отец приготовил классический завтрак: десяток сваренных вкрутую яиц, всё тоже старое сало и чай в кружке. Завершали натюрморт пучок зелёного лука и соль в спичечном коробке.

По дороге отец ещё раз предложил мне кирзовые сапоги вместо открытых сандалий: «Земля набиваться будет, вытряхивать устанешь».

— Ерунда, вытряхну.

— Как знаешь.

Дед Боряй поджидал нас на крылечке. Его крошечный домик располагался на большой поляне между двух улиц.

Раньше здесь были огромные огороды, на которых сеяли картошку, подсолнечник, свёклу и даже коноплю, но постепенно они исчезли. Сначала советская власть озаботилась «чрезмерными» доходами крестьян, а затем и сами крестьяне перестали заморачиваться с огородами. Есть пятнадцать соток, куда воткнуть пару яблонь и разбить грядки, да и ладно.

Создать путный колхоз в селе не удалось: в округе не было пригодной земли для посевов. Холмы, овраги и перелески тянулись на многие километры. Не заладилось и с овцеводством. Хохлы не казахи и ремеслом чабанов не овладели. Точку этой возне поставили геологи. Просверлив несколько дырок, они объявили о несметных залежах серы, которую можно добывать открытым способом. Срочно построили комбинат по переработке и бесхозные крестьяне пополнили ряды самого передового класса рабочих. Правда, ещё через три года выяснилось, что сведения о залежах серы сильно преувеличены, но это другая история.

Встречать нас выскочила и Боряиха, крошечная сухонькая старушонка в переднике и калошах на босу ногу.

— Бессовестные, — набросилась она на отца и деда. — Без бутылки уже и договориться не можете. Пьяницы горькие!

Мне стало смешно. Все знали, что дед Боряй выпивает только по большим церковным праздникам и «по случаю», когда надо было договориться с мужиками что-то сделать: перекрыть крышу или поправить крыльцо. Сам он занимался исключительно травами и лечением. Бабулька под его руководством собирала и сушила травы, готовила мази и настои. Ни скотины, ни огорода у них не было.

— Не шуми, тётка, — попытался урезонить её отец. — Лучше место поищем, где колодец копать.

— А что его искать, — старушка соскользнула с крыльца и засеменила по тропинке, — Вот здесь, — указала она, отойдя от дома метров на восемь.

Отец ошалело посмотрел на неё: — Здесь воды нет!

— Как это нет? Везде есть, а здесь нет?

— Где это везде? До ближайшего колодца почти километр!

— Вот и выкопай рядом!

— Я выкопаю, но воды не будет.

— Копай глубже, она и появится.

— Дед! Хоть ты её вразуми, — взмолился отец.

Но Боряй только боязливо поёжился и пролепетал: — Сашк! Может, правда, поглубже.

Сердце моё ёкнуло: сейчас отец психанёт, и плакал мой полтинник.

Но отец с минуту постоял в растерянности и махнул рукой: — Мне ваших денег не жалко!

Он поплевал в ладони, взял укороченную штыковую лопату и вырубил на месте указанном бабкой ровный квадрат. Поделив квадрат на части, аккуратно снял дёрн. Я тут же унёс его в сторонку и, прихватив вёдра, поспешил к намеченной яме. Отец, вкопавшись с угла, насыпал землю в вёдра, а я относил их и высыпал подальше. Постепенно вошли в рабочий ритм, внешне неторопливый, но «убористый».

На глубине около метра пошла глина. Резалась она ровными пластами и почти не крошилась. Отец вылез из ямы, взял длинную верёвку и, прикинув расстояние, привязал один конец к столбу. Пока не поставим ворот, спускаться и подниматься из колодца он будет при помощи этого нехитрого приспособления. Закурив папиросу, глянул на солнце: день едва начинался.

— До завтра свободен. Метра четыре пройду один.

Это отцовская фишка. Выбрасывать грунт с такой глубины мог только он.

«Свои» сидели за столом и пили чай. В большой алюминиевой чашке лежали варёные яйца, в другой — огурцы. На обложке старого журнала горкой насыпана соль.

— Сидай з нами! — засуетилась бабушка, обмахивая полотенцем чистую скамью и доставая из шкафа мой любимый бокал. — На дачи з молоком издыли, печь не топила, не стряпала!

Бабушка говорила на собственном языке, коверкая украинские и перевирая русские слова.

— Гуцулка! — смеялся над ней дедушка.

— Богато ты разумиешь!

— Мне бы помыться, — попросил я, с отвращением снимая тяжёлые от набившейся грязи сандалии.

Конец ознакомительного фрагмента.