Present Perfect Continuous

Борис Мир

Present Perfect Continuous – время глаголов в английском языке, обозначающее действие, начавшееся в прошлом и продолжающееся в настоящее время. Именно таково состояние героя повести Феликса после развала семьи, из-за чего лишен он возможности быть вместе со своим ребенком. Встретив чудесную девушку, начинает думать, что случившееся уже позади. Но оно еще не стало для него прошлым.Валентина Астафьева.Впервые показаны эмоции мужчины в несчастном браке.

4

Шефа в отделе не было — куда-то вышел, а Юрка никоим образом не отреагировал на то, что я появился с рулоном чертежей. Впрочем, и моя радость от вчерашней находки уже успела потускнеть: ее заслонили мои личные проблемы. И я сразу ушел с Юркой, еле дождавшимся, пока я отмечу свое прибытие в журнале, в коридор: выслушал его новые беды, потом выложил ему свои проблемы.

Вчера опять произошел скандал — прямо в присутствии Наташки, и она лезла к нему на руки, а Татьяна ей силой не давала: не ночевал дома, поехал к матери. Совершенно не представляет, что сейчас делать дальше. И я тоже — сказал, что совсем не знаю, как мне быть. Рассказал ему, что было вчера после того, как поехал в ЦНИИ, про Лельку, и сразу перешел к делам с Фаиной.

— Так и кончай с ней: сам же только что убедился, что другую найдешь.

— Легко другому только советы давать.

— Да чего ты: жена она тебе, что ли? Ребенка ты ей ведь не сделал. Да в конце-то концов: она такой же взрослый человек, как и ты — нечего всю ответственность взваливать на себя одного.

— Расплачиваться-то, главным образом, ей — не мне. Она же в таких делах — совсем как ребенок. Я-то поопытней: понимал кое-что.

— Слушай-ка, а может так: попробуй сделать так, чтобы не ты ее оставил, а она тебя выгнала. Напейся специально, наблюй ей в квартире, да еще устрой скандал, можешь даже дать ей по физиономии — ей ничего и не останется, кроме как выгнать тебя: будет потом еще радоваться, что избавилась от такой сволочи. И не будет ни переживать, ни мучаться. А? Грубо по форме, по сути — более человечно: менее жестоко, чем предложить ей «расстаться по-хорошему». Ну, понимаю: трудно, но… Смоги, если уж хочешь сделать легче ей, а не себе.

— Не то совсем — тухлый номер: с ней не пройдет. — Да это же чушь собачья! Ударить ее — безропотную, покорную? Обидится, выгонит? Она-то? Себя будет считать виноватой — что не угодила мне непонятно чем, сама же разозлила меня: начнет еще просить у меня же прощения. Делай с ней что хочешь — только прости: все стерпит — раба. Так что…

Шеф прервал наше стратегическое совещание — и кстати. Показал ему привезенный мной материал: я постепенно увлекся; Юрка, слушая тоже, по-моему, немного отошел. То, что я привез, хотя и не касалось основной конструкции, позволяло легче решить систему вспомогательных опор; в сочетании с тем, что мы успели разработать, это давало возможность уже через две-три недели закончить проектное задание — ведь работа шла полным ходом, несмотря на наши личные дела.

— Кстати, ты ему передал, что звонила его тетя? — прервал меня вдруг шеф: вопрос был к Юрке.

— Ой, совсем забыл, Аркадий Ильич! Еще утром.

— Тогда позвони ей: покажешь остальное завтра.

Тетя Лиза просила подъехать к ней: может быть, сегодня, а? Я сказал: ладно — потому что, наверно, она или, скорей, ее дочь Ирка, моя дорогая кузина, вознамерилась сделать новую попытку познакомить меня; сейчас меня это вполне устраивало. Неплохо было с кем-то познакомиться — вышибить клин клином.

Поехал сразу же после работы — до них добираться не ближний свет. Торт прихватил уже у их дома, в кондитерской прямо напротив остановки автобуса.

Тетка и сестра ждали меня: молодец, как ты быстро. Ты никуда не торопишься — не тороплюсь; а может быть, душ примешь — с удовольствием; тогда иди — я пока салат сделаю. Почему сегодня небритый — не спросили. Обед — несколько торжественней, чем обычно: вкусный капустный салатик, селедочка, бульон с клецками, блинчики с мясом, компот. По рюмочке вина из бутылки, в которой «еще чуть-чуть осталось». О деле — ни гу-гу, как будто меня пригласили только потому, что очень по мне соскучились: это могло вполне выглядеть правдоподобным — я действительно видел последний раз, и то только Ирку, тогда в кино. Потом стали пить чай с тортом, включили телевизор, и передача была интересная: мы ее смотрели долго, и они мне даже разрешили не выходить, курить прямо на кухне.

И только после телевизора мы перешли в комнату, где стояли кресла и журнальный столик: для серьезного разговора, как я сразу понял, едва вошел туда. На подлокотнике одного из кресел очень красивая шерстяная кофта — слишком хорошо знакомая. Та, что была тогда на Фаине. Это сразу избавило нас от излишних вступлений: она явно специально находилась там — тетушка моя не признавала беспорядка.

…Первой с ними поздоровалась она, — вернее не с ними, а с Ирой: сочла неудобным не поздороваться. А сестра сочла неудобным не поздороваться в ответ и хоть что-то не сказать. Спросила обо мне: ведь они меня уже сколько не видели. Тетенька поэтому сразу же смекнула, кто это. Потом пошло: «Вы что, где-то здесь живете?» — «Да, тут совсем рядом. Вы не зайдете ко мне: мне было бы так приятно!» — "Ну что вы, с какой стати, просто неудобно!» — «Что вы, что вы!» И она стала так упрашивать (а им, конечно, так хотелось всё — всё разузнать), что они не смогли ей отказать: «Но только ненадолго». — «Хорошо, хорошо!»

Они буквально не успели зайти, как она уже накрыла стол белой скатертью, моментально поставила на него такое, что в ресторанах не во всех бывает, и не хотела ничего слышать, что им неудобно, с какой стати и все такое прочее. Но, главное, она почти сразу проговорилась.

— Я ее спросила: «А как Феликс отнесется к тому, что вы нас сами пригласили? Может быть, он не хотел бы нас еще знакомить». — «А его, все равно, сегодня не будет: он утром даже взял с собой бритву». И сразу покраснела как рак.

Вот это была косточка! И тетя моя уже сочла своим долгом остаться, чтобы досконально выяснить, что за женщина, с которой сошелся ее родной племянничек. А Фаина сознательно, или бессознательно, помогала ей в этом — и всеми силами старалась понравиться.

Решив, что всех этих закусок недостаточно, выскочила на кухню и чуть не мгновенно зажарила антрекоты с перцем — лучше, чем в любом ресторане! Потом захотела угостить их бисквитом — опять началось: «Ах, зачем?», «Что вы, что вы: я мигом!», а тетечка моя была большая мастерица по части бисквитов и тоже пошла с ней — якобы помочь; Ирку оставили в комнате переваривать пищу.

— Так все, действительно, быстро сделала — я ахнуть не успела.

Они посадили бисквит в духовку и остались следить за ним — и тетя Лиза начала осторожненько задавать вопросы, а Фаина охотно и даже достаточно подробно ей обо всем рассказывать; сначала только часто краснела и вдруг начинала заикаться, «пока я ей не сказала:

— Послушайте, мы же с вами не дети: можем о таких вещах говорить достаточно откровенно. Вы не бойтесь: я не ханжа; тем более что вы уже тоже не семнадцатилетняя девочка: было бы нелепо, даже смешно, требовать того же, что от них.

И она успокоилась. Мы вместе стали делать заварной крем: так и говорить было легче — нам обеим; кроме того, я смотрела, как она все делает: настолько ловко, умело, без суеты, без всяких лишних движений — все к месту, все вовремя. Ну, хозяйка она, я тебе должна сказать: таких днем с огнем не сыщешь! Как она бисквит — только раз глянула, и через десять минут вынула из духовки: ни минуты ни передержала, ни недодержала; и бисквит был такой — не хуже моих. (Оценка, действительно, очень высокая: тети Лизины бисквиты превзойти невозможно — я это твердо знал с самого детства, когда во время войны она на каждый день моего рождения приносила мне его, и это был самый желанный тогда подарок для меня). А какой кругом порядок, чистота — ни пылинки, ни соринки: сразу все убирает на место, вытирает.

— Прямо как у тебя, — не удержался я.

— Да, не смейся, это — по-моему. А что? Тебе это не нравится? Или лучше, как было у Леры твоей: у неё порядок был когда-нибудь?

Ну, а дальше: я просто обалдела, когда она мне показала и сказала — даже переспросила ее — за сколько дней связала целый костюм.

— Она имеет возможность вязать и на работе.

— Она этим ой как много зарабатывает. Но сказала, что делает это только потому, что нравится заниматься: денег ей и так хватает — немного самой и нужно, да и тетка с матерью ей кое-что оставили. Ничего себе — кое-что: открыла мне какую-то жестяную коробку, а там! Кольца, перстни, серьги: ты видел?

— А-а, какие-то грубые, аляповатые: я и смотреть не стал.

— Много ты понимаешь! Работа, ты прав, неважная, но это все массивное золото старинной пробы. И камни неплохие, можешь мне поверить — у меня самой этого добра когда-то не так уж мало было.

Да: было, я помнил. Ее: молодую, красивую, какую-то строгую и мало улыбавшуюся — дорого и модно одетую, в каракулевом манто, с бриллиантовым кольцом и ниткой настоящего жемчуга. Через дверь в спальню видна стоящая там, на трюмо, маленькая перламутровая шкатулка — последняя вещь, оставшаяся от того времени.

— Я ее спросила, почему бы ей не обставиться как следует: приличная у нее только «стенка», все остальное стоит сменить. Она ответила, что после того, как осталась одна, ей было все безразлично: как было при тетке, так и оставалось все — «стенку» она купила уже вместе с тобой. И стала хвалить тебя: как ты ей объяснял, что такое «стенка» и как ставить ее, так что ей захотелось купить ее сразу. Как тщательно проверял каждый предмет, и как умело договорился с продавцом, потом организовал машину и грузчиков, следил за погрузкой и как втаскивали наверх; собственными руками все собрал и вместе с ней расставил. Что, вообще, вы и познакомились в мебельном магазине. Как ты там очутился?

— Просто болтался от нечего делать.

— И все так и было?

— Почти, но — не совсем.

— Наверно, покупка была уже после…? Ну, ты понимаешь.

— Именно.

— Нетрудно было догадаться: достаточно представить себя на ее месте; слишком уж понятно, что могло пробудить ее от апатии.

Эта «стенка» — только начало: она думает сменить мебель целиком, но сначала надо сделать ремонт самой квартиры — просто даже необходимо. Но, вообще-то, какой ремонт не делай — квартира неудобная: ванны нет и не будет — самой и то ЖЭК не разрешает ставить, потому что могут не выдержать перекрытия, так как дом слишком старый. Но стоит он так, что никому не мешает, поэтому надеяться, что снесут и дадут что-нибудь другое не приходится, да что могут дать на одного-то человека.

Вступить бы в кооператив: у неё на работе это сделать не трудно. Квартиры дорогие, но зато очень хорошие: большие кухня и прихожая, лоджия огромная и еще маленький балкон на кухне, полы в комнатах и прихожей паркетные, польская плита на кухне. Она была в таких — у сотрудниц. Многие еще оклеивают стены моющимися обоями, кухню и ванную другой плиткой отделывают, достают для кухни двойные мойки из нержавеющей стали. Даже застекляют лоджии — очень недешево, и времени на это уходит уйма, но зато так здорово.

Для такой квартиры она бы не пожалела денег: все то же самое сделала бы обязательно. К кухонному гарнитуру — непременно навесной холодильник: страшно удобно и лишнего места не занимает. И даже «стенку» можно другую, более дорогую — она видела у людей и в мебельном: поставить в нее хрусталь и красивые сервизы — тоже всё чтобы не хуже, чем у других. Только однокомнатных квартир у них очень мало, запишешься — и жди очень долго, — а на большую ее не запишут.

Если бы… Если бы он… (Ты!) Все было бы иначе: можно было бы записаться на двухкомнатную, даже трехкомнатную квартиру и сделать все, как хочется. Денег у нее хватит — на все хватит: квартиру, мебель, ковры — можно ведь что-то продать из этого золота, да хотя бы и все, чтобы у… них… было все, что у других. Машина чтобы у него была: чем он хуже других мужчин — ему, верно, тоже ведь хочется. Тогда можно еще и садовый участок взять у них же на работе или уже готовую дачу купить: овощи прямо с грядки; яблоки, ягоды свои; несколько курочек — свежие яички, и петушок, голосистый; — возились бы вместе, сколько было бы желания.

И жили бы, не отказывая себе ни в чем: она столько зарабатывает вязанием — сможет, если надо, еще больше. Можно и машину вязальную купить, он бы мог помогать ее налаживать на нужный рисунок — говорят, мужчины с этим лучше женщин справляются. А вообще-то, делал бы только то, что хотел; если когда чем-то поможет — ей, конечно, будет приятно — то спасибо, но совсем не обязательно: и сама со всем справится. Лишь бы только хорошо ему было…

— Да давно ли вы его хоть знаете вообще-то?

— Тридцать семь дней.

— Только-то? А вы, оказывается, очень решительная.

— Я? Нет, где уж. Просто, он — это он. Это, видно, судьба: ведь сколько лет уже, а никого не было до него, и кажется, будто и не жила совсем до него — непонятно, что и было раньше. Будто жить начала, только когда он прикоснулся ко мне. Тридцать семь дней — это и есть вся моя жизнь: он был — и все у меня было. Радость была, смысл был. Все мысли только о нем: что сделать, чтобы ему получше. Я готовлю хорошо, вы ведь видите, а он, все равно, ест плохо, без аппетита; я ему иной раз и рюмочку налью — лишь бы поел, как следует. Устает он, как видно, очень сильно у себя на работе: кроме той первой недели, когда со «стенкой» возился, придет с работы, покормлю его — он телевизор включит и сидит, не смотрит, курит да молчит, и вскоре засыпать начинает, я ему скорей стелю. Тогда только принимаюсь за дела; пока он не спит, сижу рядом — только вяжу: мы теперь мало разговариваем, не то, что раньше, да и тогда — все больше я говорила, как прорвало меня.

— Он постоянно ночует здесь?

— Да почти: только раз в неделю идет к родителям, заодно моется там и уже остается ночевать. Я в этот день хожу в парикмахерскую, потом в магазины, а приду домой — убираю и мою всю квартиру, пироги делаю, готовлю на завтра, к его приходу. Дел вроде много, а время все тянется: нет его сегодня. Вымоюсь под конец в корыте, лягу — поздно совсем, а заснуть не могу никак: не то что когда он тут — тогда ведь знаю, что здесь он, и все спорится, все ладится у меня, и засыпаю сразу рядышком с ним. Ворочаюсь долго, потом встаю, свет включаю, начинаю вязать — и думаю, думаю: о нем, о себе. Засыпаю аж под утро. Потом весь день волнуюсь, каждый час считаю — скорей бы работа кончилась: домой прибежать, поставить все греть и ждать — вот он придет, мой хороший, ласковый.

— Ласков он с вами?

— Да: очень! Я же и от матери всего этого не видела. Особенно в самом начале.

— А сейчас?

— Поменьше, чем тогда; иногда глянет так — по мне уж лучше б закричал, а он нет — молчит. Мне даже страшно становится. Тогда ведь, даже если что надо, не скажет. Я уж тоже тогда молчу, боюсь его расстроить: может, что не то сказала. Сегодня вот — среди ночи проснулся он отчего-то и на кухню пошел; я за ним — посмотреть, что с ним такое, не надо ли ему чего — а он мне: «Нет!» Я и ушла, раз одному ему надо было остаться, раз мешала ему чем-то. Уже больше и не заснула, лежала тихонько: слышала, он ходит — всю ночь ходил, так и не лег больше, а утром ушел раньше времени. И не поел ничего, даже кофе не выпил. И бритву свою взял. Что с ним — знать бы: ведь молчит он — что я о нем знаю, чем помочь ему могу?

— Вы почти ничего о нем не знаете?

— Знаю — только что вижу. Что ласковый он — самый, должно быть, ласковый, — хороший очень. Что умней меня — книг, видно, очень много прочел: не то, что я. Оттого и боишься иной раз не то сказать. А то как в самом начале: повел он меня в музей да стал там что-то объяснять, а я возьми да задай ему вопрос, глупый, наверно, — замолчал он сразу. Ничего мне не сказал, но я видела: расстроился. Я и боюсь ему вопросы задавать, не расспрашиваю ни о чем. Лучше я вас спрошу, можно?

— Пожалуйста. Дело ведь в том, что он недавно разошелся с женой.

— Так значит, из-за нее он…?

— Нет, совсем не из-за нее. Из-за ребенка, дочери.

— Ну, что он так-то убивается: ведь дочь его теперь, все равно, — отрезанный ломоть. Да я ему, если захочет, могу другого родить.

— А не захочет? — не утерпела, спросила сестра, до сих пор не мешавшая матери, хотя уже тоже давно находилась на кухне.

— Что ж, проживем и так: небось, уж поздно мне. Ладно, как-нибудь уж так. Все будет, как он захочет: было бы ему хорошо.

… — Сказано, по-моему, искренне: во всяком случае, я ей поверила. Потом она притащила кофту — вот эту самую — сказала, что была в ней, когда вы познакомились, заставила примерить и так стала просить принять ее в подарок, что я под конец уступила. Тем более что мне казалось, что она делает это неспроста — хочет попросить меня о чем-то, но никак не решается. И так и не решилась: только по ее глазам, по дрожавшим губам я поняла — я же тоже женщина — что. Да я и так собиралась поговорить с тобой: меня в первую очередь волнуют твои проблемы — ты же сын моей единственной сестры. Послушай, чай там не закипел? — крикнула она сестре, смотревшей на кухне телевизор.

— Кипит давным-давно.

— Пойдем-ка, у меня уже в горле все пересохло. Подумай об этом, мой тебе совет, не спеша: когда захочешь, тогда и скажешь какие у тебя планы — совсем не обязательно сразу.

— Ты уже, наконец-то, кончила? — у Ирки не хватало терпения. — Ну, как? Вариант весьма, весьма таки не плох, а?

— Не наваливайся на него, — ну что за манера!

— По-моему, тебе не следует теряться: такая возможность может больше не подвернуться. Все сразу: кооперативная квартира, машина — когда смог бы ты заработать на это, особенно теперь, когда тебе столько лет надо платить алименты?

— Ну, здесь она права. Да еще и любая обстановка, ковры, посуда — не надо всю жизнь ограничивать себя, чтобы постепенно это приобретать. Ведь и то немногое, что вы с этой успели нажить, ей останется. Как пить дать!

— А-а!

— Не акай, пожалуйста! Тебе не следует пренебрегать такой редкой возможностью, как сейчас: ты не из тех, кто умеет зашибать деньгу. Так что не упускай своего — делай, как другие: они не остаются в накладе.

— Тем более, она не уродка — этого никак не скажешь, а уж хозяйка: слов нет. Как готовит, какая везде чистота, порядок.

— Идеальный, — подтвердил я, — особенно в шкафах. Каждая вещь, вплоть до мелочей, имеет строго свое место, и она все абсолютно помнит, где у нее что лежит, — никогда ничего не ищет. — Это была чистейшая правда, поэтому мои слова звучали искренне, из чего они сделали вывод, что их попытка выгодно женить меня имеет шансы на успех.

— Я бы могла бы с ней чуть поработать: приучить ее достаточно модно одеваться — ей есть на что; покрасить волосы, начать пользоваться косметикой — будет ничуть не хуже любой другой.

Я молча, одним только выражением лица, что в этом сестрица моя, конечно, целиком права.

— Ладно: я подумаю, — говорю я: пора уже спать. Это то, что нужно: вроде бы начинаю соглашаться, но не сразу — безо всяких усилий сих стороны: так было бы даже неинтересно.

Спать хочу дико: почти не спал ту ночь и сегодняшнюю — Лелька удивительно умела добиваться, что я смог столько раз, сколько она хотела, и без всяких моих комплексов. Сейчас, после нашего милого разговора, мне почему-то кажется, что была эта Лелька давным-давно.

Сквозь сон слышу шепот в спальне:

Конец ознакомительного фрагмента.