Аркадий Гайдар без мифов

Борис Камов, 2017

Борис Николаевич Камов представляет девятую, заключительную книгу о жизни, боевой деятельности и творчестве Аркадия Петровича Гайдара. Автор дает наиболее полное представление о создателе «Школы» и «Тимура», приоткрывает нам внутренний мир этого удивительного человека, описывает его нелегкий путь в литературу. Большое место в книге отведено вопросам педагогики. Показано как система воспитания в семье Голиковых повлияла на педагогику шестнадцатилетнего командира Аркаши Голикова. Вершиной писательско-педагогической работы Гайдара стало создание образа Тимура: организатора, гуманиста, готового на самоотверженный поступок ради другого человека. А счастливая семья изображена в «Голубой чашке». Настоящая книга адресована старшеклассникам, школьным учителям, воспитателям детских учреждений, студентам педвузов, библиотечным работникам и родителям. Но многие эпизоды могут быть интересны детям среднего и начального возраста – если кто-то будет им читать вслух дома, на уроке или после занятий. Такие разделы отмечены в оглавлении «солнышком». Некоторые эпизоды перед чтением нуждаются в коротких пояснениях.

Как стать полковником в семнадцать лет

(Пособие для будущих военачальников)

Мамина хитрость

Легендарная военная биография Аркадия Петровича Голикова началась с нелепого и неумного поступка. Стояла осень 1918-го. Больше года назад Николай Второй отрекся от престола. Власть перешла к Временному правительству. Затем к большевикам.

Аркадий все это время был предоставлен сам себе. Он успел побывать «мальчиком на побегушках» в клубе большевиков. Кто-то за такое сотрудничество попытался вечером его убить. Когда Аркадий возвращался домой, чья-то рука сбоку ударила его ножом в грудь. Убийца оказался неумелым. Удар получился слабым. Кончик ножа ткнулся в ребро. Духу на второй удар у бандита не хватило. Аркадий сам пришел домой. Мама сделала ему перевязку.

Следствием покушения стало то, что Аркадий поднакопил немного денег, отправился на базар, где можно было приобрести что угодно, и купил для самозащиты карманный маузер с запасной обоймой и еще десяток патронов в холщовом мешочке. Теперь, возвращаясь в темноте домой, он держал руку с пистолетом в кармане брюк. Но больше на него никто не покушался.

Однажды Голиков зачем-то пришел на вокзал. На запасном пути стоял эшелон. Рядом на площадке лихо плясал мальчишка в полной красноармейской форме. Бойцы прихлопывали в такт и кричали плясуну: «Давай, Пашка, давай, Цыганок!»

— А если я попрошусь? — вдруг загорелся Аркадий.

— А пойдем! — охотно согласился Пашка. И привел к комиссару отряда по фамилии Гладильщиков.

Аркадий комиссару понравился.

— Принимай, Павел, себе нового товарища, — распорядился он. — Скажи, чтобы поставили на все виды довольствия. Уезжаем, Аркадий, мы нынче ночью.

Во мгновение ока реалист-пятиклассник превратился в красноармейца.

— Большое спасибо! — не смея поверить своему везению, произнес Голиков.

Мальчишки уже открыли дверь из вагона, когда Гладильщиков спросил вдогонку:

— А лет тебе, Аркаша, сколько?

— Четырнадцать! — ликующим тоном ответил новобранец.

— Тогда, брат Аркадий, немного подрасти. Я думал, тебе хотя бы шестнадцать, как Пашке.

Бойцом красноармейского отряда Голиков пробыл от силы три минуты.

О том, что он чуть не уехал на фронт, Аркадий простодушно сообщил вечером за ужином — привык, что мать не вмешивается в его жизнь, и был уверен: она и тут ничего не скажет.

— Как это чуть не уехал?! — изумленно и гневно спросила мама. — А я, а девочки? А тетя?!

Было очевидно: если бы комиссар не спросил, сколько ему лет, Аркадий уехал бы вместе с Пашкой, возможно, ничего не сообщив даже матери.

Наталья Аркадьевна была женщина яркая, энергичная и всему Арзамасу известная. По недавно приобретенной специальности акушерки она приняла роды во многих десятках домов. И решила уберечь сына от более удачного побега.

В Арзамасе формировался коммунистический батальон. Командиром его назначили Ефима Осиповича Ефимова, начальника железнодорожной станции Арзамас. Наталья Аркадьевна упросила его взять Аркадия адъютантом. Думала:

«Пока что батальон в Арзамасе. И потом, мальчишка все-таки будет при командире».

Ефимов побеседовал со смышленым подростком из хорошей семьи. И взял. Аркадию выдали форму. Поставили на довольствие и положили жалование. В доме сразу сделалось сытней.

Служба поначалу была не очень трудной. Писал под диктовку. Следил за поступающими телеграммами. Ездил с Ефимовым в литерном вагоне то в Нижний, то в Казань.

А месяца через полтора Ефимова вдруг назначили командующим войсками по охране железных дорог Республики. Штаб — в Москве. Толкового грамотного мальчишку, который превосходно разбирался в документах и был исполнителен, Ефимов забрал в столицу.

Так цепочка почти бытовых случайностей положила начала военной карьере Аркадия Голикова. Шел 1918 год, Аркадию тогда еще было четырнадцать лет.

Четырнадцатилетний адъютант

…Из чего складывалась работа адъютанта командующего — это удалось собрать по крохам.

Ефимов приходил к себе в кабинет в шесть утра. Аркадий вставал в пять. Обливался холодной водой. Затем шел к дежурному по штабу и выслушивал, какие сведения поступили за ночь с железнодорожных узлов и станций по телефону. Все это коротко заносил в блокнот.

Затем подымался к телеграфистам. Забирал рассортированные депеши. Возвращался в приемную и ждал вызова. Звенел колокольчик.

Командующий сидел под громадной, во всю стену, картой железных дорог России. Утренние доклады адъютанта состояли из двух частей: общее положение на фронтах и обстановка на железных дорогах. Аркадий помнил географические названия, номера поездов, с которыми случились происшествия, количество пострадавших паровозов и вагонов. Он первым узнавал время, необходимое для ликвидации аварий на каждом участке железнодорожной сети.

Сведения были обширны. Когда главнокомандующий вооруженными силами Республики Иоаким Иоакимович Вацетис (по нынешнему табелю о рангах — военный министр) вызывал к себе Ефимова, тот брал Аркадия с собой.

Для рапорта требовалось множество карт. Если типографских карт определенной местности не было, Аркадий развешивал схемы, которые изготавливал сам, и давал пояснения к ним.

Когда он первый раз появился на секретнейшем совещании с целой охапкой свернутых в трубки географических карт и схем, у одних участников заседания это вызвало улыбку, у других — возмущение, высказанное вслух: «Нам тут не хватало только школяров!»

Действительно: на фоне высшего начальствующего состава Красной армии, куда вошли и недавние царские генералы, изрядно худой Аркадий в великоватой гимнастерке и великоватых галифе (форму для подростков в армии не шили), с кобурой на поясе, и впрямь смотрелся довольно странно.

Недовольство присутствующих заметили и Ефимов, и Голиков. Но Ефимов знал, что через полчаса мнение о его адъютанте переменится.

Когда же Вацетис, главнокомандующий всей Красной армии, обратился к Ефимову, чтобы узнать обстановку на железных дорогах страны, Ефимов подошел к развешанным картам, обрисовал общую картину, а напоследок сказал:

— Подробности происшествий, диверсий, а также аварий на железнодорожных путях за минувшие сутки нам доложит товарищ Голиков.

Не знаю, чего от мальчишки в мешковатой, не по росту гимнастерке ожидали члены Высшего военного совета. Им, конечно, не было известно, что с трех-четырех лет Аркадий помнил народные песни и стихи великих поэтов, что в реальном специально тренировал свою память и что Ефимов несколько раз в сутки выслушивал доклады адъютанта о ситуации на дорогах всей страны.

Поэтому после первых нескольких фраз, произнесенных Голиковым, аудитория замерла. Более четкого и емкого доклада, изложенного великолепным языком, где были расставлены все акценты, участники заседания никогда не слышали. Когда Аркадий закончил, наступила тишина.

Затем начались осторожные вопросы. Голиков отвечал:

— Таких сведений об этом крушении в телеграмме не содержалось. Но я отправлю запрос.

— Эшелон с боеприпасами, который вас интересует, остался цел, но послан в объезд. Поэтому он прибудет с опозданием.

— Обрушение моста через Волгу не было диверсией. Мост был старый, нуждался в ремонте. Его не ремонтировали из-за интенсивного движения. Когда он будет восстановлен, сказать не могу. Какая конструкция моста? Сейчас у меня сведений нет, но я постараюсь узнать к завтрашнему утру.

После заседания Голиков отправлялся в Румянцевскую библиотеку, что напротив Кремля. Несколько десятилетий ее потом называли «Библиотекой имени В.И. Ленина». Аркадий сюда уже обращался. Сотрудницы прозвали его «молоденький адъютант командующего».

На время, что он находился в читальном зале, к нему прикрепляли сотрудника, который искал и находил нужные издания. В тот день, о котором я сейчас рассказываю, Голикова интересовали сведения об одном из самых крупных мостов России. Они были необходимы, чтобы иметь понятие о возможных сроках его восстановления.

Сведения нашли, фотографию тоже. Голиков, не сходя места, нарисовал, как сумел, схему сооружения. Когда на следующее утро он вывесил этот лист вместе с другими картами, по залу прошел одобрительный гул. Такая точность в работе в той обстановке была большой редкостью.

Уже позднее, став командиром, Аркадий Петрович уяснил для себя: на заседаниях у Вацетиса он, Голиков, получил первые навыки профессионального мышления, где требовалось учитывать сразу множество факторов.

Поскольку все сведения о войне на железных дорогах стекались в первую очередь к Аркадию, то Ефимов возложил на него еще одну обязанность: сделал Голикова начальником узла связи штаба. Аркадий теперь не только первым получал всю информацию, но и отвечал за бесперебойную работу людей, которые сидели у аппаратов, контролировал деятельность самых засекреченных людей в штабе — шифровальщиков, следил за работоспособностью сложной старой техники, которая часто выходила из строя.

Когда возникала тяжелая обстановка на фронтах, спать приходилось не более двух часов в сутки. Однажды Голиков с Ефимовым не спали трое суток. Взрослый человек не мог удержать в голове все те сведения, которые без труда запоминал мальчишка — начальник узла связи.

Двадцать второго января 1919 года, после завершения утреннего доклада, Ефим Осипович поздравил своего адъютанта с днем рождения. Аркадию исполнилось пятнадцать лет. Командующий преподнес ему подарок: новый офицерский кортик с рукояткой из слоновой кости в позолоченных ножнах.

Аркадий в тот же день сфотографировался. Старенькая, из дома взятая кубанка. Через плечо — ремень от маузера, купленного на арзамасском базаре. А на поясе, повернутый к зрителю, — новенький офицерский кортик.

Любой мальчишка на месте Аркадия был бы счастлив. Военная служба его началась с небывало высокой должности. Но сам Голиков своим положением был недоволен. Он хотел на фронт. Написал рапорт. Ефимов его разорвал. Аркадий написал другой. Стало очевидно: мальчишка не остановится. Было очевидно и то, что второго такого адъютанта Ефим Осипович вряд ли найдет.

К этим проблемам прибавилась еще одна. Ефимов помнил обещание, которое дал матери Аркадия, — позаботиться о нем.

— Хорошо, согласился Ефимов. — Только сначала пойдешь учиться. На командные курсы берут обстрелянных и с восемнадцати лет. Но я позвонил Вацетису — он разрешил. Он тебя помнит. «Конечно, — ответил Вацетис, — Голикову нужно учиться».

Голикова направили на Московские командные курсы Красной армии, которые располагались на Пятницкой улице.

Но учебное заведение перевели в Киев. На Украину. Там проходил фронт.

Два года — за шесть месяцев

В программу Киевских командных курсов входили: русский язык, арифметика, природоведение, история, география, геометрия, пехотные уставы, фортификация, пулеметное дело, тактика, топография, основы артиллерии, военная администрация. На Аркадия обрушилась лавина разнообразнейших сведений.

После обеда — практика. Это были строевые учения, топографические занятия на местности, езда верхом, упражнения с холодным оружием и каждый день стрельбы: из винтовки, револьверов разных систем и пулеметов «максим», «льюис» и «тонкие».

Занятия продолжались в общей сложности двенадцать часов. И два часа отводилось на самоподготовку.

То была программа двухгодичного офицерского пехотного училища, которую будущим красным командирам предлагалось освоить за шесть месяцев. Сложность обучения состояла еще и в том, что курсантов то и дело направляли на боевые операции.

Возвращались не все.

Сто восемьдесят смертников

Аркадий умел и любил учиться. Этим он был обязан Галке. У Голикова был мощный аналитический и систематизирующий ум. А память моментально и навсегда впитывала сведения о минувших войнах, о счастливых и несчастливых судьбах полководцев, о прозе и технологии командирского ремесла.

На шестнадцатом году жизни судьба высоко возносила Аркадия уже второй раз. Голиков все отчетливее понимал, что Провидение разворачивает его в сторону семейной офицерской профессии. По линии матери, Натальи Аркадьевны Сальковой, все мужчины из поколения в поколение служили в российской армии.

Это понимание заставляло Аркадия дорожить каждой крупицей знаний, которые можно было получить на курсах. Двадцатого августа 1919 года пришел приказ о досрочном производстве курсантов в командиры. На следующее утро сто восемьдесят слушателей последний раз выстроились на плацу училища. В открытой машине стремительно подъехал нарком по военным и морским делам Украины Николай Ильич Подвойский. Обойдя строй, он вручил каждому выпускнику удостоверение с красной звездой на обложке. Аркадий раскрыл свое. В нем говорилось: «За время учебы тов. А.П. Голиков обнаружил отличные успехи и по своим качествам вполне заслуживает звания красного командира».

Но сто восемьдесят курсантов, которых полгода учили, в это утро посылали в прорыв рядовыми. Лишь несколько лучших получили командирские должности. Друг Аркадия, Яшка Оксюз, был назначен полуротным. Сам Аркадий — взводным командиром.

Все понимали: на плацу стоят смертники. Не было сомнения: они проявят стойкость. Но не было сомнения и в другом — через один или два дня их станет заметно меньше. Гайдар позднее вспоминал:

— Подвойский обратился к нам с речью: «Вы отправляетесь в тяжелые битвы. Многие из вас никогда не вернутся из грядущих боев. Так пусть же в память о тех, кто не вернется, кому предстоит великая честь умереть за Революцию, — тут он выхватил шашку, — оркестр сыграет «Похоронный марш»!

Оркестр начал играть… «Мурашки бежали по телу, — признавался Аркадий Петрович. — Никому из нас не хотелось умирать. Но этот похоронный марш как бы оторвал нас от страха, и никто уже не думал о смерти».

Не могу сказать, существовал ли в 1919 году в Японии отряд камикадзе — смертников. В первом поколении это были не летчики, а «люди-торпеды». Прежде чем заползти в свою «сигару» в ожидании приказа направить ее в борт вражеского корабля, люди-торпеды осушали ритуальную чашку рисовой водки. Обряд символизировал присутствие еще живых смертников на собственных поминках.

Знал ли о японском ритуале Подвойский, человек интеллигентный и начитанный? Или русский, сухопутный вариант ритуала Николай Ильич придумал сам?

С быстрым и живым своим воображением Голиков успел, пока играл оркестр, мысленно побывать в великом и загадочном пространстве, которое именуется «тот свет». Это короткое путешествие разума в потусторонний мир сожгло в Голикове страх смерти. Навсегда.

Отчаянная смелость

Вечер застал полуроту Якова Оксюза в Кожуховке, под Киевом. Разведка доложила: белых поблизости нет. После пешего марш-броска по августовской жаре все устали.

Оксюз, разведя часовых, приказал остальным отдохнуть. Ожидались тяжелые бои.

На рассвете ударил взрыв. Вспыхнула стрельба. Аркадий и Оксюз побежали в сторону церкви — перестрелка началась там. Их сопровождали товарищи, которые ночевали в соседних домах и сараях.

Внезапно Оксюз споткнулся и упал.

— Что с тобой? — наклонился над ним Аркадий. Он хотел помочь Яшке встать.

— Беги! — с трудом произнес Яшка.

Сукно старого френча, который Оксюз надел в дорогу, намокало над карманом.

Яшка был первым и единственным другом, которого Аркадий приобрел в армии. Они поклялись держаться вместе всю жизнь.

Бросить беспомощного Яшку в огороде Голиков не мог. Оглянулся, кому бы передать командира, и увидел, что товарищи, которые бежали за ним и Яшкой, тоже остановились. Яшкино ранение оборачивалось катастрофой. Кто-то из девяти десятков вчерашних курсантов с командирскими дипломами в карманах (все старше Аркадия) должен был взять командование на себя. Но никто не брал. Наоборот — все сгрудились вокруг раненого.

«Если я начну перевязывать Яшку — перебьют остальных!» — пронеслось в голове Аркадия.

Позвоночником чувствуя: уходят последние мгновения, которые могут спасти полуроту от гибели, Голиков крикнул:

— Вперед — за нашего Яшку! — И, не оглядываясь, побежал.

Товарищи бросились за ним.

Этот первый свой бой Голиков выиграл.

В декабре 1940 года Аркадий Петрович записал в дневнике: «Оксюз Яшка — убит при мне, я его заменил».

Похоронив Яшку, полурота собралась на митинг. Предстояло решить, кто заменит Оксюза. Кандидатура была одна: «Хлопцы! Кто за Аркашку?»

Командирская полурота выбрала самого младшего. Было Голикову в ту пору пятнадцать лет и семь месяцев.

Через несколько дней его назначили командиром все той же роты. Только в ней уже оставалось меньше ста человек.

Смертник, который выжил дважды

Про лето 1919 года, когда Голикову доверили командование ротой, Аркадий Петрович написал потом рассказ «Первая смерть».

«Командир роты, — сказал, подъехав, помощник командира полка, — бой близок, а люди голодны. Идите в тыл, в штаб, и скажите: я приказал прислать консервов».

Голиков повернулся и пошел. Тропка изгибалась между кустов. Он направлялся к своим и потому был спокоен. Когда сзади послышался лошадиный топот, не повернул даже головы, а просто сделал полшага в сторону, чтобы пропустить кавалеристов.

Но топот резко оборвался. Горячее лошадиное дыхание опалило Голикову шею. На своем затылке он ощутил холодное прикосновение винтовочного дула.

«Негодуя на дураков-кавалеристов, — вспоминал позднее Аркадий Петрович, — я осторожно, иначе бы мне разбили череп, поворотил голову — и умер в ту же минуту, потому что увидел вместо наших кавалеристов два ярко-красных мундира и синие суконные шаровары, каких ни бригада, ни красноармейцы никогда не носили».

«Кончено, — мелькнула тысячесекундная мысль, — как это ни больно, как ни тяжело, а все равно кончено». И, побледнев, я пошатнулся с тем, чтобы по железному закону логики спусковой крючок приставленной к затылку винтовки грохнул взрывом.

— Наш! — коротко крикнул один.

Шпоры в бока, нагайка по крупу, и опять никого и ничего. Посмотрел вокруг, сделал машинально несколько шагов вперед и сел на срубленный пень. Все было так дико и так нелепо. Ибо вопрос был кончен: позади — петлюровцы. И опыт войны, и здравый смысл, и все-все говорило за то, что я обязательно должен был быть мертв.

…Далеко на левом фланге отбивалась бригада красных мадьяр. Бригада была разбита, и двое мадьяр прискакали сообщить об этом в штаб нашего полка».

В декабре все того же очень длинного и переполненного событиями 1919 года Голиков «взрывом шрапнельного снаряда» был «контужен в голову и ранен в ногу».

Эта не очень сильная контузия и не столь уж опасное ранение вскоре обернулись катастрофой для здоровья и для командирской судьбы Голикова.

Тихий, опасный Кавказский фронт

На Кавказе в 1920 году Голиков снова командовал ротой. В одном негромком бою на Ту беком перевале под ним убило коня.

Потом Голикову с бойцами доверили охранять узкий, очень важный проход в горах — Тубский перевал. Располагался он на большой высоте. Подходы к нему были трудны и к тому же простреливались.

Когда готовилось восхождение к перевалу, бойцы знали, что все нужное придется нести на себе. Старались набрать побольше патронов, гранат, консервов и крупы. Одежду взяли самую необходимую — ведь в низине стояла изнуряющая жара. А на высоте вдруг наступила зима.

В донесении с высоких гор сообщалось: «На перевале… снег. У многих красноармейцев нет порядочной обуви и совершенно нет шинелей (?!!!)… Продуктов (тоже. — Б.К.) совершенно нет. Соли совершенно нет…». Доставка продовольствия в горы была затруднена. Однако главным врагом оказался холод. По ночам дул пронизывающий ветер. Бойцы не имели одеял. В горах было трудно добывать дрова. В лучшем случае дров хватало, чтобы сварить кашу без соли…

Что придумал Голиков, чтобы не заболеть самому, как он позаботился о бойцах, сведений нет. Возможно, отыскал пещеры, каким-то образом утеплили палатки. С большой долей вероятности можно сказать, что он посылал бойцов собирать в горах каштаны и орехи. Но внизу, в долине, про Голикова и его бойцов по нескольку дней не было ничего известно.

Каково же было потрясение всех, когда Аркадий Петрович с другими «горцами» спустились вниз. Все были заросшими, в прожженных одеждах. Некоторые бойцы намотали на себя невесть откуда взявшиеся тряпки. Но в отряде не оказалось обмороженных и раненных. Голиков не потерял ни одного человека.

Когда Аркадий Петрович вернулся в долину, он узнал о том, что из Москвы пришла разнарядка: одного наиболее способного командира требовалось направить в Москву для учебы в Высшей стрелковой школе. В запросе перечислялся целый ряд качеств, которыми должен был обладать будущий курсант. Начальство ответило: «Таким требованиям отвечает только один человек — Аркадий Голиков».

Из младших командиров — в полковники

Аркадий Голиков прибыл в школу «Выстрел», чтобы поступить на самое младшее отделение — для подготовки квалифицированных командиров рот. Назначению соответствовали последняя занимаемая должность и возраст курсанта — шестнадцать лет.

Тогдашнее военное звание «командир роты» приблизительно соответствовало теперешнему званию «лейтенант» или «старший лейтенант».

Но не прошло и месяца, как стало очевидно: на этом курсе Аркадию Петровичу делать нечего — он знает и умеет много больше остальных. Обучение на Киевских командных курсах не прошло даром. Он многое узнал и многому научился.

Голикова переводят на отделение командиров батальонов. По нынешнему табелю о рангах должность соответствует званию «капитан».

Проходит еще месяц. Снова собирается мандатная комиссия школы. Среди других вопросов весьма необычный: о новом переводе А.П. Голикова — из отделения командиров батальонов на отделение командиров полков. Сенсационное предложение было одобрено.

На самом старшем курсе (как мы сказали бы теперь) вместе с Аркадием Голиковым проходили обучение люди, которые были значительно взрослее, чем он. Некоторые были участниками Мировой войны. Кое-что о нем прослышав, старшие товарищи отнеслись к шестнадцатилетнему однокурснику тепло и дружелюбно. Тем более, что на тактических занятиях он быстрее остальных предлагал грамотные, а часто и неожиданные решения.

Двадцать второго января 1921 года Голикову исполнилось семнадцать лет. А две недели спустя ему был вручен мандат об окончании «тактического отделения» с правом на должность командира полка. В старом табеле о рангах она соответствовала званию полковника. И «Выстрел» оказался вторым учебным заведением, которое Голиков успел закончить. Оставалось третье, последнее, где он мог бы еще продолжить образование: Академия Генерального штаба.

Мало того, выпускник «Выстрела» Аркадий Голиков оказался в группе лучших курсантов, которые получили диплом досрочно и сразу поступили «в распоряжение Центрального Комитета РКП(б)». Даже для малознакомых людей Аркадий Голиков был человеком высокой общей культуры и больших профессиональных способностей.

В ответе за четыре тысячи бойцов

Его послали в Воронеж. Должность — командир полка. Голиков (в семнадцать лет!) не был лишен честолюбия.

Но такой стремительный взлет встревожил даже его. «Пишу тебе из Воронежа, — сообщал он отцу… — сейчас сижу и размышляю над работой, которая предстоит с завтрашнего дня мне, вступающему в командование 23-м запасным полком, насчитывающим около 4000 штыков… при первой же возможности постараюсь взять немного ниже — помощник командира полка или же полк полевой стрелковой дивизии не такого количества…».

Голикова прислали на эту должность после того, как был арестован весь начальствующий состав во главе с командиром полка. Бывшее руководство планировало переметнуться со всеми бойцами на сторону Александра Антонова, который поднял мятеж против советской власти.

Начал Голиков с хозяйственных вопросов и налаживания дисциплины. Он обошел посты. Охрана полка его не устроила. Он отправил на гауптвахту часового, который оставил винтовку, а сам ушел по своим делам. Специальным приказом Голиков объявил выговор начальнику караула, а в середине дня направился в расположение одного из батальонов. Был обед.

Бойцы сидела за столами в своих спальнях, вяло, без аппетита доедая суп. А в коридоре, заметил Голиков, стояли помойные ведра. Зачем? К чему их так много?

Из спальни вышел боец лет двадцати, наголо остриженный, и привычно вылил в ведерко из жестяной глубокой миски суп. Голикова передернуло. Он не мог видеть, если выбрасывали хлеб или иную пищу. В детстве отец много рассказывал, как он голодал. А после его отъезда на войну голод пришел и в семью Голиковых. Цена миски супа и куска хлеба не стала для Аркадия Петровича меньше, когда он сделался командиром. Наоборот, ему приходилось думать, чем накормить бойцов, служба которых была тяжелой и опасной.

— Вы почему выливаете суп?! — рванулся к бойцу Голиков.

— А вы его покушайте сами, — сгоряча ответил боец.

— Покажите, где у вас тут кухня, — попросил Голиков. Красноармеец повел его по лестнице вниз. Здесь Аркадия Петровича нагнал командир батальона. Судя по огорченному лицу, он был уже в курсе возникшего скандала.

— Командир батальона Маркелов, — представился он. Оказалось, что поваром в батальоне служил плотник.

А умелого повара собираются отдать под суд за два или три фунта украденных гвоздей. Первым порывом Голикова было простить повару его проступок и вернуть на кухню. Но через минуты он понял, что так делать нельзя. Это станет дурным примером.

Комполка тут же написал приказ: плотника из кухни убрать, а на его место найти умелого повара.

На другой день выяснилось, что назначение плотника на должность повара не было случайностью. Арестованное командование полка создавало таким образом недовольство красноармейцев, готовя их к переходу на сторону мятежников.

В этой связи сильное подозрение Голикова вызвало появление заразных больных в полку.

Посещение холерного барака

(Из книги «Мальчишка-командир»)^[2]

…Уже темнело, когда Аркадий Петрович в сопровождении комиссара полка Берзина подошел к трем бревенчатым строениям, огороженным колючей проволокой. У калитки с ноги на ногу переминался часовой.

— Что здесь? — спросил Голиков.

— Лазарет.

— Пропустите, — попросил Голиков часового.

— Не могу. Дохтур не велел, — ответил часовой, загораживая дорогу.

— Это командир полка, — сказал комиссар.

— Ничего не знаю. Мой командир — дохтур. Вызвать дохтура? — И он дернул веревку.

Из дверей главного строения выбежал седеющий человек в шапочке и накрахмаленном халате. Он распахнул калитку и вопросительно взглянул на посетителей сквозь стекла очков в золотой оправе.

— Главный врач полка доктор Де-Ноткин, — отрекомендовал его комиссар. — А это, доктор, наш новый командир полка.

Голиков протянул руку. Де-Ноткин проворно спрятал свою за спину.

Простите, осматривал больного.

— Что за больные?

— В двух корпусах — сыпняк. В третьем — холера. Сегодня доставили пятый случай.

— Я хочу проведать больных, — сказал Голиков.

— Не советую, — ответил Де-Ноткин.

— Сыпняком, доктор, я болел.

— Бывает и возвратный тиф.

— Товарищ Де-Ноткин, это приказ! — теряя терпение, произнес Голиков.

В кабинете Де-Ноткина, маленьком и тесном, Аркадий Петрович снял шинель и папаху, облачился в халат и шапочку и следом за доктором направился в палату.

Здесь было чисто: пол вымыт, на окнах занавески, свежее белье на постелях, но в ноздри ударил тяжелый запах. Помещение давно не проветривалась.

— Доктор, почему такой тяжелый воздух?

— Мы проветриваем раз в день со скандалами. Больные, все больше из крестьян, боятся свежего воздуха. Дома у них окна никогда не открываются — ни зимой, ни летом.

— Понятно. Повесьте на стене объявление: «По приказу командира полка, для скорейшего выздоровления больных палата должна проветриваться каждые три часа».

— Много в полку сыпняка? — спросил Голиков у врача.

— Много. Тут и новобранцы — прихватывают из дома, заражаются в поездах. А то и на месте. В казармах грязь. А еще — иные командиры гимнастерки и рубашки в дезинфекционную камеру сдают, а шинели и шапки нет: лень возиться…

— Понятно. А теперь, пожалуйста, проводите меня в холерный барак. И, уловив протестующее движение Де-Ноткина, добавил: — Это, доктор, тоже приказ.

Во флигеле, где находились холерные больные, пять коек были заняты, а три оставались свободны. Когда Голиков с Де-Ноткиным вошли в помещение, громадного роста санитар в белейшем халате сразу увел врача в маленькую служебную комнатушку. Голиков остался один.

Он вспомнил: мама однажды принесла домой известную книгу В.В. Вересаева «Записки врача». Вересаев в ней рассказывал, как начинал свою врачебную деятельность, почти сразу попав на эпидемию холеры. В инфекционные бараки к нему приходили добровольцы, желающие помогать. Они тоже рисковали подхватить холеру, что нередко и случалось. Аркадий тогда думал: «Я бы так не смог…».

И вот он стоял посреди холерной палаты.

Четверо больных спали, а пятый, с широкой крестьянской бородой на крупном квадратном лице, приоткрыв веки, наблюдал за редким в этом бараке гостем.

Тут один из дремавших, с обескровленным лицом и шрамом поперек щеки, зашевелился, поморщился и произнес:

— Печет, ох, печет под сердцем… Пить!

Бородатый встрепенулся, но его порыва хватило лишь на то, чтобы оторвать от подушки голову, и он обессиленно плюхнулся обратно.

— Слышь, парнишка, — странным, сухим голосом произнес бородатый, — подай ему водички, Христа ради, вишь, я еще не могу.

Первым побуждением Голикова было выбежать в сени и позвать санитара, но он устыдился невольной робости, взял с тумбочки медную кружку с кипяченой, еще теплой водой, приподнял голову больного со шрамом и коснулся кружкой его свинцово-серых губ. Больной принялся пить с такой жадностью, будто провел неделю под палящим солнцем в пустыне. Выпив до капли, утомленно откинулся, глубоко, с облегчением задышал.

Внезапно глаза его начали закатываться, серое лицо посинело, больной стал давиться и сел. Голиков вспомнил: в госпитале, где он лежал, за несколько мгновений до смерти вскакивали, иногда спрыгивали на пол умирающие. Он испугался, что и этот больной сейчас умрет, и почувствовал себя виноватым: быть может, не нужно было давать ему воду? По крайней мере, столько?

— Это его тошнит, — пояснил бородатый. — Бадейка под койкой.

У комполка отлегло от души: значит, человек этот сию минуту не умрет и он, Голиков, ни в чем не виноват. Но мысль, что надо прикоснуться рукой к бадье, вызвала спазм у него самого. Аркадий Петрович справился с собственной надвигающейся тошнотой, быстро вынул из кармана белоснежный платок, обмотал им руку и взялся за грязную дужку… В этот момент вошел Де-Ноткин.

— Товарищ Голиков, что вы делаете? Немедленно уходите отсюда! — сердито произнес он. — Здесь командую я. В сенях рукомойник и сулема. А ты, Селедкин, — повернулся доктор к бородатому, — чем просить командира полка, позвал бы санитара.

— Дак я и думал, что это новый санитар…

— Устин! — позвал доктор.

Из сеней навстречу Голикову выбежал давешний богатырь — лет сорока, с нездоровым, в оспинах лицом, на котором было виноватое выражение.

— Тут я, тут!

Но он не успел добежать — того, со шрамами, вырвало. Голиков поспешил в сени. «Все-таки надо было мне позвать санитара, а не лезть самому», — отругал он себя.

В сенях Аркадий Петрович отыскал большой рукомойник и другой, поменьше, с надписью «Сулема». Набрав в ладони резко пахнущей жидкости, Аркадий Петрович стал тщательно обтирать ею руки. В носу и горле от этого запаха остро закололо, но он продолжал тереть ладони, помня, что брался за бадейку, пусть и через платок.

Несколько минут спустя, когда Де-Ноткин вывел его из барака, Голиков сказал:

— Я хотел бы знать, откуда в полку холера.

— История темная, — ответил доктор. — Холера в этих местах вообще-то была. Возбудитель в воде и земле живет долго, но эти пятеро из одного взвода. Их отпустили в город. Они напились на базаре квасу, торговала какая-то баба.

— Холера только у нас?

— В городе еще три случая. Их происхождение выяснить не удалось. Этим сейчас занимается ЧК. Вероятна и случайность — плохо помытая посуда, но я не исключаю и злого умысла. Мне показывали в ЧК французскую газету. В ней генерал-медик, мой давний сослуживец, заявил журналистам, что в «нынешней войне все средства дозволены». Я вполне допускаю: раз уже применялись ядовитые газы, то и за спиной этой бабы с квасом могли стоять весьма образованные в микробиологии люди. Посему бью вам челом — примите самые решительные меры к улучшению санитарного состояния полка.

Де-Ноткин проводил Голикова до калитки и вернулся в барак. На улице командира дожидался комиссар Берзин.

— Зачем вы пошли в холерный барак? Доктор бы вам и так все объяснил, — упрекнул Берзин. Он чувствовал себя неловко, что стоял за воротами, пока новый командир навещал больных. — Вы могли заразиться.

— Де-Ноткин здесь бывает каждый день?

— У него такая работа — он врач.

— У меня тоже — я командир.

К концу дня во всех подразделениях знали, что Голиков посетил бараки для заразных больных и помогал санитарам.

— Холера очень прилипчивая, — говорили вечером красноармейцы, — хуже болезни нету. А наш новый комполка, вишь, не побоялся.

— В Наполеоны метит, — иронизировали командиры из числа бывших офицеров. — Во время африканского похода.

Бонапарт навестил солдат, больных чумой. Вручал им кресты, дарил деньги, жал руки.

— Наш руки не жал, он только подавал бадейки.

Все же большинство сошлось на том, что поступок Голикова заслуживает уважения.

Аркадий Голиков — ученик Наполеона Бонапарта

Военная история Европы гордится одним эпизодом. В конце XVIII века Наполеон Бонапарт захватил Египет. Климат оказался для французов тяжелым. Много солдат болело и даже умирало. Это угнетало дух здоровых. Тогда Наполеон, великий полководец и не меньшего масштаба мистификатор, задумал резко поднять настроение в армии. Для этого Наполеон решил посетить госпиталь, но не тот, где солдаты лечились от ран, — Бонапарт потребовал отвезти его к заразным больным. Самая большая лекарня находилась в Яффе. По одной версии, туда свозили солдат, которые заразились чумой. По другой — это была не чума, а только холера, заболевание менее прилипчивое. Оно передавалось при личном общении с больным или от прикосновения к предметам, которыми он пользовался. При тогдашнем уровне медицины почти все пациенты были обречены.

Выжить, в лучшем случае, имели шанс единицы.

И вот в просторном, хорошо продуваемом здании, где находились обреченные, появился Наполеон. Свита осталась у входа будто бы для того, чтобы не мешать императору в его великой миссии. А Наполеон двинулся вдоль рядов пострадавших. Желая их приободрить, что, по его расчетам, могло бы способствовать выздоровлению, Наполеон не просто медленно шел мимо каждого, а часто ненадолго останавливался. Император и великий полководец, он о чем-то солдат спрашивал, кому-то жал руки, а некоторым вручал кресты — ордена Почетного легиона, высшую награду Франции до сих пор.

У Наполеона было много личных достоинств: быстрый изощренный ум, громадная сила воли, закаленный организм. Беседуя с сотнями заразных больных, касаясь их, прикрепляя к их одежде кресты, вручая золотые монеты, сам он не заразился. Не знаю, много ли обреченных солдат после посещения Наполеона выздоровело. Не исключаю, что такие нашлись. Но факт посещения императором госпиталя в Яффе долгие годы оставался в Европе сенсационным событием.

Что касается самого Наполеона, то, возбужденный своим бесстрашием, возвратясь в Париж, он распорядился создать панно, больших размеров картину, посвященную этому событию. Громадное полотно «Бонапарт посещает чумной барак в Яффе 11 марта 1799 года» создал художник Антуан-Жан Гро. Картина теперь хранится в главном музее Европы — в Лувре.

Командир полка Аркадий Голиков, тоже возбужденный посещением заразных больных и беседой с доктором Де-Ноткиным, отдал свои распоряжения. Они были такими:

— о сверхобязательном и немедленном мытье в бане всех бойцов и командиров полка;

— о способах проварки и прожаривания обмундирования красноармейцев для истребления в одежде вшей;

— о строительстве новых, чистых, относительно комфортных полковых уборных в расчете на 4000 бойцов, дабы «уменьшить риск распространения холеры в результате прямого контакта бойцов с зараженными каловыми массами в старых, занавоженных сортирах…».

Завершал череду санитарных проверок обобщенный приказ: «Ввиду появившихся случаев холеры предлагаю под личную ответственность командиров, комиссаров, старшего врача… принять решительные меры… Там, где будут обнаружены дефекты, виновные будут преданы суду военно-полевого трибунала. Комполка А. Голиков».

Военно-полевой трибунал выносил по преимуществу смертные приговоры.

Сооружение нового сортира на 4000 посещений в день спасло от болезни и смерти многих красноармейцев.

Примечания

2

Камов Борис. Мальчишка-командир: Повесть. — М.: Детская литература, 1987. — С. 217.