Звёзды примут нас

Борис Батыршин, 2023

Наконец-то знакомые нам по предыдущим книгам герои – в космосе, на настоящей работе! Их ждёт орбитальная станция "Гагарин", лунный город "Ловелл" и ещё одна станция, висящая на противоположной стороне земной орбиты, в трёхстах миллионах километров от дома. А так же – события, тем более неожиданные, что пришли они оттуда, откуда, казалось бы, ничего прийти не могло прийти в принципе – из таинственного инопланетного артефакта "звёздный обруч". И не сказать, чтобы события эти были такими уж безобидными – как небезобидны и планы, которые строит молодой, амбициозный астрофизик Леднёв, работающий на станции "Лагранж". Конечно, риск есть риск – но ведь человечество вышло – по настоящему вышло! – в космос и теперь неудержимо рвётся вперёд, к звёздам, и каждый из наших героев делает для этого всё, что в его силах…

«Мы — всего лишь развитые потомки обезьян на маленькой планете с ничем не примечательной звездой.

Но у нас есть шансы постичь Вселенную».

Стивен Хокинг

«С крыши, разумеется, звёзды видны лучше, чем из окон, и поэтому можно только удивляться, что так мало людей живёт на крышах».

Астрид Лингрен. «Повесть о Малыше и Карлсоне, который живёт на крыше»

* * *

© Борис Батыршин

Часть первая

«Когда уйдём со школьного двора…»

I

…Когда прогонит ветер тишину,

Когда по ветру вытянутся флаги,

Взлетит звенящий корпус на волну,

И стаксели упруго выгнут штаги,

Забудь береговую суету —

Теперь за руль и парус ты в ответе.

Тебя поднял в ладонях на лету

Проснувшийся июньским утром ветер…

Эту песню — собственную, каравелловскую — мы пели вчера вечером, у костра, вокруг которого собрались и хозяева и гости. А сегодня с утра теплый ветерок развевает ребячьи шевелюры, фанерные днища швертботов звонко хлопают по волнам, брызги горстями летят в лицо и хлещут по рукам — парусная практика на Верх-Исетском водохранилище, что близ города Свердловска (Екатеринбург тож), стартовала!

…С ветрами можно спорить и дружить,

Их можно и любить, и ненавидеть,

Но нет в них ни предательства, ни лжи,

Ни злобы, ни стремления обидеть.

У них одна задача на Земле —

Лететь над нашим миром неустанно.

В слиянии ветров и кораблей —

Древнейшее искусство капитана…

Я занимаю место рулевого на корме «Экватора», швертбота класса «штурман», построенного по проекту самого Командора на каравелловской верфи — просторном полуподвале, где всегда пахнет древесными опилками, олифой и эпоксидной смолой, и где сходят с самодельного стапеля новые суда для пополнения отрядного плавсостава. Только одно из них, гафельная двухмачтовая шхуна «Гаврош» строилось не в городе, а здесь, на парусной базе «Каравеллы», в отдельном сарайчике-эллинге, где обычно ремонтируют яхты. Вон она, идёт с на-ветра от «Экватора» в галфвинд, распущенные паруса ловят в свои полотнища свежий трёхбалльный ветерок, и Владислав Петрович приветственно машет нам с кормы кепкой-бейсболкой с эмблемой Проекта — мы привезли полтора десятка таких с собой и раздарили все до одной в первый же день.

…Да здравствуют весёлые ветра,

Которые летят но белу свету,

И тот, что начинается с утра,

Зовёт навстречу радости и лету!

Становится он дерзок и упруг,

Он гика-шкоты вытянул, как струны.

И, брызги разметавши на ветру,

Расчёсывает радуга буруны…

Если кто-то думает, что место рулевого я получил в знак уважения к моему статусу командира нашей «юниорской» команды — то это он зря. Вчера меня прилично погоняли по теоретическим и практическим азам морского дела. Было предложено продемонстрировать умение вязать узлы, обращаться с такелажем, рангоутом и прочими атрибутами парусного ремесла, сначала на суше, а потом и на открытой воде, в сопровождении строгого пятнадцатилетнего инструктора по имени Володька, и ещё одного, имени которого я не запомнил — мальчишка управлялся с грота-шкотами и за всё время учебного плавания не сказал ни слова. Володька не сразу допустил меня к управлению — сначала вручил стаксель-шкот, выяснил, как точно я исполняю команды и вообще, насколько уверенно чувствую себя в «боевой» обстановке — и только потом позволил самому взяться за румпель. После того, как я уверенно выполнил сначала поворот фордевинд, а потом и оверштаг, сумев избежать позорного зависания носом к ветру (в левентик или «мордотык», как принято среди настоящих мореманов) Володька одобрительно хмыкнул и перебрался на нос, под сень стакселя, отдавая оттуда короткие команды. А сегодня я уже сам управляюсь с «Экватором»; стаксельным матросом со мной идёт Лида (она же, если кто забыл, «Юлька Сорокина»), и мы вместе с пёстрой стайкой швертботов маневрируем на рябой от волн просторной глади Верх-Исетского пруда, на берегу которого расположилась «плавбаза» детско-юношеской флотилии «Каравелла».

В Свердловск мы приехали в последних числах мая — учебный год в «школе космонавтике» закончился на две недели раньше, чем в обычных школах, так что мы успели аккурат к открытию парусного сезона нового, 77-го года. Обещали быть ещё в прошлом, 76-м, но не смогли — сначала орбитальная практика, заменившая нам большую часть летних каникул; начало учебного года, суматошное, как это всегда бывает на новом месте (мы-таки перебрались в Калининград и теперь обитали в одном общежитии с «юниорами» и даже на одном с ними этаже). Собственно, различия между нами почти стёрлись, сохраняясь лишь в названиях учебных групп. Мы занимались по одним и тем же программам, изнуряли себя перегрузками в одних и тех же центрифугах, и даже летать учились вместе, на польских PZL-104 Wilga — похожих на стрекозы, учебных самолётиках, с высоким расположением плоскостей и забавно выгнутыми «коленками вперёд» стойками шасси. Первые полёты состоялись в октябре; к зиме мы уже уверенно выписывали виражи, «горки» и прочие фигуры из арсенала первоначального обучения — разумеется, под чутким руководством инструкторов из ДОСААФ. К самостоятельному же полёту меня допустили лишь в феврале, когда «иволги» переставили с колёс на лыжи. Мне к тому времени уже четыре месяца, как стукнуло шестнадцать, что, кроме обучения искусству пилотирования, открывало массу возможностей. Например — доступ к «взрослым» программам тренировок и перспективу уже в сентябре отправиться на полноценную практику на «Гагарин» в составе обеих наших групп, которые, наконец-то обещают слить в одну.

А пока — долгожданные каникулы! В прошлый раз мы отдыхали зимой, выкроив неделю для поездки на Кавказ, на турбазу «Баксан», где Шарль, прилетевший ради такого случая из Французской Гвианы, учил нас кататься на горных лыжах. Для меня это тоже был давно забытый опыт, и я с трудом привыкал к архаичному горнолыжному инвентарю, сетуя про себя, что здесь ещё не придумали укороченных слаломных лыж, загнутых на обеих концах и с сужениями в средней части, на которых так легко и удобно совершать самые сложные повороты. Пришлось заново осваивать забытую технику, все эти «бракажи», «плуги» и прочие неуклюжие приёмы, которыми пользовались ещё лыжники немецкого «Эдельвейса» на своих тяжеленных дубовых, с металлическими оковками, лыжах, украшенных готическими надписями. Мне случилось увидеть такие у баксанского инструктора — тот хранил этот раритетный инвентарь, доставшийся ему от отца, воевавшего как раз в этих местах в 42-м…

Зима пролетела незаметно, а за ней и начало весны. Мы постепенно втянулись в учёбу; я выкроил даже время, чтобы дважды съездить с дедом на вальдшнепиную тягу, в Запрудню. Бритька — конечно же, она была с нами, как теперь сопровождает меня повсюду. Вот и сейчас: устроилась в кокпите и терпеливо дожидается, когда ей позволят выпрыгнуть из швертбота и всласть поплескаться в прохладной майской водичке. Она и на орбитальную практику отправится с нами — на этот раз уже в официальном статусе члена экипажа с прописанными «должностными обязанностями» по поддержке психологического климата коллектива станции «Гагарин». Да, жизнь меняется так же стремительно, как стремительно несутся подгоняемые посвежевшим ветром «штурмана» — знай, держись, не выпади за борт, не позволь своей скорлупке в крутом вираже лечь на борт и совершить то, что яхтсмены насмешливо именуют «поворот оверкиль».

Кидается судёнышко твоё

На встречную волну, как на качели,

И такелаж натянутый поёт

Басовою струной виолончели.

Сейчас пошла совсем иная жизнь —

Она законам суши не подвластна.

Ты знал, на что идёшь — теперь держись,

Во время шквала галс менять опасно!..

Возвращаться на ночь в город мы не стали, предпочтя койки в общежитии местного художественно-промышленного училища ночёвке тут же, на парусной базе «Каравеллы». Нас разместили в одном из эллингов, где зимовали яхты — сейчас они покачиваются на воде, вытянувшись вдоль пирса. В соседней сараюшке нашёлся штабель деревянных поддонов — мы разложили их, накрыли обнаруженными тут же старыми матрацами и улеглись, закутавшись в спальные мешки. День выдался бурный, и даже вечерние посиделки с гитарой у костра на специально отведённой для этого площадке сегодня были сведены до минимума.

Закинув руки за голову, я какое-то время бездумно пялился в низкое, над самой моей головой окно. По случаю тёплой погоды оно распахнуто настежь, открывая для обозрения прямоугольник тёмно-синего неба с бледными уральскими звёздами.

Впрочем, не такими уж и бледными — та, что ближе к верхнему левому углу, ярко сияет на зависть соседкам. Я прикинул расположение зодиакальных созвездий: я лежу головой примерно на северо-восток, склонение и, если судить по высоте окошка — где-то в районе сорока-пятидесяти градусов, наблюдаемый клочок небосвода на высоте примерно двадцати-двадцати пяти градусов над горизонтом… что у нас там? О, да это же Вега, одна из жемчужин северного неба, самая яркая в созвездии Лиры и пятая по яркости на всём небосводе! Хотя, может и Денеб — Вега вместе с ним и Альтаиром составляет Летний Треугольник. А вот сам Альтаир на этой широте не виден — а жаль, помахал бы рукой старому знакомцу, про который мы пели ещё в Артеке…

…С неба лиловые падают звёзды,

Даже желанье придумать не просто…

На небосклоне привычных квартир

Пусть загорится звезда Альтаир…

Бритька закопошилась, устраиваясь у меня под боком. Я нашарил рукой лохматый загривок, почесал — в ответ по ладони прошёлся мокрый шершавый язык. Взгляд влево, где должен сейчас посапывать во сне Юрка-Кащей — вот у кого бы уточнить насчёт Веги… Воспитанник кружка астрономии Центрального Московского Дворца пионеров и школьников знает звёздное небо лучше всех в отряде «юниоров» и не раз демонстрировал свои познания, с ходу определяя любое созвездие и любую достаточно яркую звезду.

Увы, подтвердить или опровергнуть моё озарение некому, Юрки на месте нет. Приподнимаюсь на локте — так и есть, место Миры (девчонки устроились у противоположной стены эллинга) тоже пустует. Всё ясно, у этой парочки свой сеанс наблюдения за звёздным небом, наедине. Черноокая скрипачка отправилась в эту поездку вместе с нами — с подачи Юрки, разумеется. А уж каких трудов мне удалось уговорить её матушку отпустить ненаглядную дочку так далеко — у той ещё свеж в памяти инцидент с нападением на нас с Мирой пары гопников с ножами, и мне остаётся только порадоваться, что она не знает, какой трагедией должна была обернуться эта история. И обернулась бы, не вмешайся героический попаданец из грядущего, вооружённый залитой свинцом трубой в рукаве и малокалиберной пукалкой типа «дамский сверчок» в кармане. То есть я, Алексей Монахов «In propria persona»^[1] — прошу любить и жаловать, цветов не надо, лучше деньгами…

Забавно, но это — чуть ли не единственное результативное моё вмешательство в течение здешней, альтернативной по отношению к известной мне реальности. То есть наверняка были и другие, вызванные самим фактом моего здесь присутствия, но об их результатах я не знаю и, скорее всего, не смогу их распознать, даже когда столкнусь с ними нос к носу…

За год Мира похорошела необыкновенно, хотя и осталась такой же миниатюрной. С Юркой-Кащеем они нашли общий язык ещё на моём пятнадцатилетии — сначала изредка перезванивались, потом стали встречаться, и вот сейчас он вытащил её вместе с нами в эту поездку. Что ж, как говорится, дай им бог, хотя весь мой опыт (и цинизм, а как же без него!) подсказывают, что подобные подростково-школьные романы редко заканчиваются чем-то путным. Что же до беспутного — тут остаётся надеяться на строгое еврейское воспитание Миры, поскольку рассчитывать на Юркин здравый смысл я бы не стал. Вот и возраст самый, что ни на есть взрывоопасный — Кащею недавно стукнуло семнадцать, Мира младше всего на полгода. Он старший в «юниорской» группе и, вероятно, первым получит допуск для работы вне Земли. Так что можно только посочувствовать черноглазой скрипачке: широкоплечий, симпатичный, начитанный, да ещё и будущий космонавт, успевший побывать на орбите во время учебной практике — какая барышня тут устоит?

…а я из-за всей этой романтики остался без консультации насчёт Веги. И где, скажите, тут справедливость?..

На дворе последние числа мая, в школах уже отзвучали последние звонки, ручки, карандаши и прочие линейки с ластиками убраны подальше до сентября — каникулы! Мы встречаем их на берегу Верх-Исетского пруда под хлопанье парусов и свист не такого уж и слабого ветра. А вот сверстникам нашим сейчас не до прогулок, что пеших, что на воде — время для них наступает суматошное, нервное и сторон непростое: по всей стране десятиклассники сдают выпускные экзамены. Список известен и состоит из шести пунктов: математика (совместно алгебра и тригонометрия, устный ответ полюс задачка) сочинение, являющееся совмещённым экзаменом по русскому и литературе, физика, химия, история и иностранный. Результаты заносятся в аттестат зрелости и учитываются при выведении среднего балла при поступлении в ВУЗы. А значит, прощай нормальный сон, прогулки под почти летним солнышком. Здравствуйте, учебники, брошюрки с билетами выпускных экзаменов, шпаргалки, изготавливаемые сотней разных способов и — зубрёжка, зубрёжка, зубрёжка!

Я уже имел случай заметить, что ажиотажа вокруг высшего образования, здесь нет и в помине — возможно, дело в том, что тут отсутствует страх перед армейской службой и такое понятие, как «дедовщина»? Это тоже можно понять: армия не в пример меньше той, что памятна мне по «той, другой» жизни, отбор в военкоматах достаточно строгий, а большинство тех, кто выбирает-таки срочную службу, проходит нечто вроде подготовительных курсов. У нас, помнится, тоже такие были, на базе ДОСААФ, и готовили, по большей части, шоферов и мехводов — но здесь охват новобранцев предварительной подготовкой гораздо шире, да и набор специальностей побольше.

А вот где действительно наблюдается ажиотаж — так это в приёмных комиссиях тех ВУЗов и техникумов, где недавно возникли «космические» факультеты и специальности. Молодёжь рвётся в космос, неважно, инженером, орбитальным монтажником или оператором буксира-«краба» Последние стали настоящими героями телетрансляций, ежедневно мелькая в своих роскошных «Пустельгах» на всех экранах планеты — и в результате специальность, вроде бы, достаточно прозаическая, быстро превратилась в одну из самых престижных, уступая в этом плане разве что пилотам космических кораблей.

Но нас это всё не касается. Общеобразовательных экзаменов ни у «юниоров», ни у влившихся в их состав ребят из «школы космонавтов» нет — их заменяют зачёты, выставленные по итогам учебного года. Сейчас мы отдыхаем, набираемся сил, наслаждаясь почти летним солнышком, парусами и разными интересными делами, на которые воспитанники Командора большие мастера. Но уже с середины мая начинается этап жёсткой подготовки — никакой зубрёжки, методы обучения у «юниоров» самые передовые, а дальше и вовсе будут сведены к индивидуальным занятиям. Настоящие, серьёзные испытания, по итогам которых станет ясно, перед кем откроются звёздные дали, а кто останется сидеть на дне гравитационного колодца, ждут нас позже, осенью, и пройдут они в два этапа. Сначала экзамены на тренажёрах — именно экзамены, а не проверки состояния организма, поскольку в процессе раскруток в центрифугах, сидениях в баро — и сурдокамерах придётся решать массу задач и отрабатывать массу вводных по самым разным предметам и дисциплинам, от основ орбитальной механики до управления «крабом». После этого двухнедельный перерыв для восстановления сил — и здравствуй, космос, станция «Гагарин». Именно там состоятся заключительные экзамены, после которых те из нас, кому к тому моменту исполнится семнадцать, официально получат допуск к работе за пределами планеты.

Я в это число вхожу, и могу рассчитывать в случае успешного завершения всех испытаний приступить к настоящей, «взрослой» работе — там, наверху, во «Внеземелье», как с некоторых пор модно говорить. Роман Сергея Павлова «Лунная радуга» вышел в свет год назад, в семьдесят шестом, и с тех пор это словечко успело завоевать некоторую популярность среди настоящих, не книжных работников этого самого Внеземелья, пусть даже они не выбираются пока за орбиту Луны. Но… лиха беда начало, а до старта строительства станции «Лагранж», расположенной в противоположной от Земли точке орбиты, которую наша планета описывает вокруг Солнца, остались считанные месяцы — чем вам не Дальний Космос?

…Кстати, любопытно: насколько сильно будет отличаться вторая книга дилогии от того варианта, что памятен мне? В первой, «По чёрному следу», я особых отличий не нашёл — видимо, автор работал над ней ещё до того, как программа «космических батутов», да и сам Проект «Великое Кольцо» стали реальностью. Но ведь жизнь продолжается, и писатели-фантасты не могут на это не отреагировать, верно?

Ещё одна деталь: для обычных школьников «Последний звонок» и следующие за ними экзамены означают расставание со школьными друзьями и учителями. Другое дело у нас: группы во время всего процесса обучения готовят с расчётом на то, что они и дальше сохранятся как рабочие коллективы — вместе продолжат специальную подготовку, вместе отправятся на орбиту, навстречу первому настоящему делу. Вот и часть экзаменов нам придётся сдавать вместе — не в том смысле, как у прочих выпускников, в один день и в одном классе — а именно вместе, группой, и оценки будут выставляться общие. Это, между прочим, и есть ответ на давно не дававший нам покоя вопрос: зачем взрослым дядям, затеявшим осваивать Внеземелье, понадобилось готовить подростков, тратя на это столько усилий и средств? Ларчик, оказывается, просто открывался: «юниорская» программа, как и сопутствующая ей «космическая школа», изначально нацелены на то, чтобы на выходе получались не отдельные, пусть и хорошо подготовленные кандидаты в покорители космоса, но спаянные, сработанные группы, которые дальше можно будет ориентировать на тот или иной вид внеземной деятельности.

Дверь скрипнула, на фоне проёма подсвеченного дальними электрическими огнями, возникли два силуэта. Юрка-Кащей и Мира. Меня так и тянуло сказать что-нибудь умеренно-язвительное, но я сдержался, сделал вид, что дрыхну и вижу десятый сон. Юрка потоптался возле нашего совместного лежака, стащил штаны и завозился, забираясь в спальник. Бритька от этой возни проснулась, застучала хвостом и сунулась к нему мокрым носом — здороваться. А я так и лежал, закинув руки за голову и ловя взглядом из-под полуприкрытых век яркую точку Веги. Небо медленно серело, но крошечный алмазный гвоздик, вбитый в небосвод, всё так же ярко сиял в самом углу окошка.

II

— И когда вы отбываете? — спросила Нина. Дима залюбовался женой — такая соблазнительная та была в своём лёгком халатике и со слегка растрёпанными со сна волосами. Отправляясь на работу, она обычно собирала их в «конский хвост», а то и вовсе прятала под косынку — в камбузе второго жилого блока, где проходил её рабочий день, распущенные волосы были под запретом.

— Пока ещё рано думать об отбытии. — ответил он, поднимаясь с койки — двуспальной, как и положено в каюте первых «орбитальных» молодожёнов. — «Николу Теслу» только готовят к переброске на орбиту. Вчера с мыса Канаверал сообщили, что доставленный из СССР реакторный блок смонтировали в подготовленном для него отсеке. Думаю, неделя, максимум две, больше не затянется.

Он встал, потянулся — суставы хрустнули. Надо бы сегодня побольше времени уделить тренажёрам, подумал он, иначе по возвращении на Землю придётся заплатить дорогую цену за лень. Впрочем, когда оно ещё, это возвращение? Командировка грозила затянуться не меньше, чем на полгода, а значит, ровно столько он не увидит молодую супругу. Впрочем, Нине бездельничать не придётся — инженер-кулинар второго блока загружена работой выше головы «Блоками» на «Гагарине» назывались отделённые один от другого жилые комплексы — несколько десятков кают, столовая, тренажёрные, спортивные и рекреационные залы, комнаты отдыха, кают-компании, медотсек и прочие необходимые для нормальной жизни службы. Вместимость каждого блока составляла около сотни мест, всего таких блоков было пять — и все эти четыре с лишним сотни людей всё время почему-то хотят кушать…

— Вы будете жить на «Тесле»? — спросила Нина. Она уселась перед зеркалом и принялась расчёсывать свои густые тёмно-каштановые волосы. Они медленно колыхались, подчиняясь половинной силе тяжести, установленной на «Гагарине».

— Вслед за нами в точку Лагранжа отправятся первые три отсека «жилого» кольца будущей станции. Они специально изготовлены так, чтобы служить своего рода вагончиками-бытовками, я в таких немало пожил в стройотрядах. Там не слишком просторно, да и тяготения нет, но всё же удобнее, чем на «Тесле». Видел я его каюты — честное слово, в лифте и то больше места!

Сказал — и привычно, вспомнил своих любимых «Стажёров», главу «Эйномия. Смерть-планетчики». Эта книга у него с собой, упакована в рюкзак, чтобы сопровождать его в точку Лагранжа. Дима ещё на Земле дал себе слово, что по возвращении из «командировки» найдёт способ получить авторские автографы на этом экземпляре. Как сказал Лёшка Монахов, узнав о его задумке: когда-нибудь будет библиографическая редкость, раритет, покруче прижизненного издания Шекспира…

Но дело, конечно, не в том. Просто Дима усматривал в сюжете братьев Стругацких удивительное сходство со стремительным развитием его собственной «внеземной» карьеры. Конечно, точка Лагранжа не система Сатурна, но всё же и не геостационарная, и даже не лунная орбиты, триста миллионов километров — это вам не жук чихнул. Правда, они будут там не первыми, на неделю раньше к точке земной орбиты, где будет висеть станция «Лагранж», отправится прыжковый корабль «Эндевор» с экипажем из трёх человек: командира Владимира Джанибекова^[2], второго пилота американца Уильяма Поуга^[3] и французского космонавта Жана-Лу Кретьена^[4], недавно прошедшего полный курс подготовки в калининградском Центре.

Термин «прыжковый корабль» вошёл в употребление недавно с лёгкой руки американцев — они, как давно уже заметил Дима, вообще были склонны изобретать эффектные термины для всего подряд, начиная от какого-нибудь хитрого броска в своём любимом бейсболе, и заканчивая типами межпланетных кораблей. Термин пришёлся ко двору — его употребляли в отношении космических аппаратов, предназначенных как для перемещений через «космические батуты» так и для самостоятельных перелётов на сравнительно небольшие расстояния — например, между лунной и земной орбитами.

А через несколько недель вслед за «Эндевором» отправится и он сам, на борту другого прыжкового корабля, «Никола Тесла». Конечно, на Земле рассчитывают прежде получить сообщение от разведчиков, для этого их, собственно, и посылают — но не исключают и того варианта, что связь установить не получится. Но «Тесла» всё равно уйдёт в прыжок, а когда прибудет на место — экипаж «Эндевора» присоединится к Диме и его спутникам на строительстве станции. Обратно на Землю троица первопроходцев попадёт не раньше, чем будет смонтирован и запущен «космический батут» — то есть примерно через полгода.

Браслет на левом запястье — плоское кольцо из серого металла со вставками из синего полупрозрачного пластика и крошечным экранчиком электронных часов, на котором перемигивались зелёные светящиеся цифры, — коротко пискнул. До назначенного брифинга (вот ещё одно заморское слово, с некоторых пор вошедшее в употребление на «Гагарине») осталось десять минут. Следовало поторопиться. Дима чмокнул жену в плечо, с которого сползла ткань халата, подхватил полотенце и скрылся в санитарном отсеке.

Места здесь было ещё меньше, чем в пресловутом лифте: раковина, унитаз с толстым пневмошлангом для принудительного удаления отходов, полочка, в гнёздах которой держались пузырьки с шампунями и жидким мылом и ещё какими-то пахучими жидкостями — почти всё принадлежит Нине. Над раковиной имел место встроенный в стену шкафчик, где хранятся зубные щётки, расчёски и его, Димы, электробритва — дверки шкафчика зеркальные, в точности как в общежитии на Земле, в подмосковном Калининграде, где он прожил последние полтора года. Дима стащил с запястья браслет и положил на полку — браслет при этом протестующе пискнул, напоминая, что у владельца есть десять минут, чтобы надеть его снова, после чего аксессуар сначала предупредительно заверещит, замигает, а ещё через пять минут подаст сигнал тревоги в диспетчерскую станции, и тогда у растяпы будут неприятности. Ничего не поделать, таков порядок: браслет требовалось носить постоянно, кроме данных о состоянии здоровья владельца, он непрерывно транслировал сигнал, по которому можно было определить местоположение владельца.

Справа от раковины и шкафчика располагался совсем уж узкий пенал душа. Дима скинул одежду, задвинул за собой шторки из полупрозрачного матового пластика и включил воду. При этом заработала вытяжка под ногами — поток воздуха, уносящей капли использованной воды, приятно холодил ступни и щекотал ноги. Вытяжка была установлена на случай ослабления или даже полного исчезновения гравитации — нельзя же позволить воде разлететься мелкими и крупными, порой размером с яблоко, каплями по всей каюте? Дима как-то раз видел нечто подобное — год назад, когда вращение станции ещё не было запущено и им, группе стажёров, обучающихся на орбите премудростям вакуум-сварки приходилось работать, жить и, в том числе принимать душ, в невесомости. Сейчас в такой мере предосторожности нужды не было, на станции стабильно царили 0,5 земной силы тяготения — но отключать систему никто не собирался. Пусть себе работает, выполняя функции слива и, заодно сушки.

На душ, бритьё и прочие гигиенические процедуры ушло минут семь. Дима выбрался из санузла (часы на браслете уже попискивали, напоминая о скором брифинге), натянул станционный комбинезон с табличкой на правой стороне груди, на которой значилось его имя и личный номер. Выше таблички поблёскивал значок в виде крошечной серебряной кометы, залитой синей эмалью, и с золотой звёздочкой. «Знак Звездопроходца» — отличие, которого молодой человек был удостоен за действия при прошлогодней аварии на орбите. К комете прилагалась ещё медаль, но она хранилась вместе с документами в особом ящичке. Значок же полагалось носить всё время, даже на рабочей одежде — увидев её, даже космонавты первого «гагаринского» отряда и астронавты легендарных лунных миссий «Аполлонов» почтительно кивали, признавая во владельце знака равного.

Ну что, вроде, всё? Дима чмокнул жену в тёплый пробор и выбрался из каюты, прикидывая, успеет ли он по пути завернуть в столовую и прихватить с собой ватрушку с кофе.

Напиток разливал по высоким картонным, с пластиковыми крышками стаканчикам особый кофейный автомат — ещё одно американское нововведение, как объяснила Нина. На панели автомата были кнопки, с помощью которых можно выбирать — чёрный кофе, со сливками, с сахаром или без, погорячее или наоборот, и даже покрепче или послабее. Поговаривали, что скоро установят и другие автоматы, которые будут выдавать чай, какао, горячий шоколад и даже куриный бульон.

С тех пор, как подобные устройства появились на станции, сотрудники приучились брать их утром с собой, торопясь на рабочее место, и теперь половина мусорных корзин любого неизменно оказывались забитыми смятыми стаканчиками из-под кофе и обёртками от булочек и бутербродов — их выдавал другой кухонный автомат. Начальство смотрело на подобные вольности без восторга, но терпело, хотя медики время от времени заводили разговор о том, что новинки сбивают строго рассчитанный график питания и, следовательно, должны быть немедленно удалены, желательно, навсегда. Но автоматы пока держались — возможно, потому что на совещаниях, где звучали подобные предостережения, перед половиной участников стояли знакомые картонные стаканчики.

— Ну что, граждане стажёры? — голос руководителя был весёлым. Прозвище его было «Папандопуло», за неизменно живой нрав и некоторое даже внешнее сходство с известным персонажем «Свадьбы в Малиновке». — Вас ждут великие дела, пора уже выбираться из коротких штанишек!

Дима хмыкнул. Стажировка закончилась давным-давно, почти год назад, и теперь они, все трое — полноправные сотрудники Проекта с допуском к работе в космосе. Прежняя группа, которой руководил как раз Папандопуло, расформирована, и сегодня должно прозвучать официальное приглашение принять участие в одной из самых поразительных миссий, предпринятых со времён посадки «Аполлона-11» на Луну.

Во время предварительной беседы, состоявшейся полторы недели назад, Дима осведомился: с чего ему, новичку с довольно скромным опытом внеземной работы предложили такое назначение? Этот вопрос не давал ему покоя: в самом деле, разве мало матёрых, летавших космонавтов, чтобы выбирать вместо них вчерашнего студента, едва оперившегося юнца, у которого всех заслуг — лишь то, что он однажды оказался в нужном месте в нужное время и ухитрился при этом не растеряться? На это Папандопуло, проводивший собеседование, объяснил (не скрывая своей знаменитой ухмылочки), что недостаточная самооценка по мнению психологов Проекта — столь же тревожный признак, как и самолюбование; что бывший стажёр Дмитрий Ветров, обладает навыками и знаниями, необходимыми в предстоящей миссии, а именно: является вакуум-сварщиком пятого разряда, имеет опыт монтажных и швартовочных работ в открытом космосе. И к тому же, будучи дипломированным инженером-криогенщиком, он хорошо знаком со сверхпроводящим хозяйством «космического батута» и системы хранения и подачи сжиженных газов, необходимых для её эксплуатации. Всем этим Дмитрию Ветрову и предстоит заниматься на строительстве станции «Лагранж». Впрочем, если упомянутый Дмитрий Ветров имеет, что по этому поводу возразить…

И так далее, и так далее. Возражать Дима и в мыслях не имел, так что Папандопуло, закончив очередной период, долженствующий внушить бывшему стажёру понимание возложенной на него ответственности, сделал пометку в списке. И вот теперь предстояла заключительная беседа, после которой состав миссии «Тесла-Лагранж» можно будет считать утверждённым официально.

Технические детали были Диме уже знакомы — после собеседования Папандопуло выдал ему стопку бумаг и несколько гибких дисков для персонального компьютера, который бывший стажёр изучал последующие десять дней. Сейчас предстояло заново выслушать основные моменты намеченной программы, после чего он поставит подпись в документе — и превратится из кандидата в полноправного члена экипажа прыжкового корабля «Никола Тесла», который в этот самый момент готовился к старту на мысе Канаверал. На орбиту корабль отправится по частям, поскольку его массивный корпус не проходит в смонтированные на поверхности Земли «батуты». На орбите эти части предстоит состыковать (в чём Дима тоже примет участие) и уже через «космический батут» «Гагарина», который чуть ли не вдвое превосходит размером земные, «Тесла» отправится к цели миссии. Там он на время перестанет быть кораблём и превратится в часть строящейся станции «Лагранж», её центральный энергоблок, снабжающий энергией «космический батут», который тоже ещё предстоит смонтировать. Впоследствии на «Лагранже» установят другой реактор, стационарный, аналогичный тому, который действует на «Гагарине». «Тесла» же отправиться обеспечивать энергией другие космические стройки — их немало намечено на ближайшие годы, и везде нужны компактные, надёжные и мощные источники энергии.

— А я-то надеялась, что ты побудешь на «Гагарине» ещё хотя бы месяца три-четыре. — вздохнула Нина. — А у вас вон как всё быстро…

Дима пожал плечами. А что он, в самом деле, мог сказать? Повторить в десятый раз, что сроки запуска «Эндевора» и «Николы Теслы» рассчитаны в соответствии с неумолимыми законами небесной механики и столь же неумолимой, хотя и куда менее понятной физикой «космического батута»? И, соответственно, «окна» для отбытия крайне узкие, всего несколько дней, и любые сдвиги приведут к срыву всей миссии? И если для экипажа «Теслы» это означает всего лишь небольшую отсрочку, то тем, кто полетит на «Эндеворе» в лучшем случае, угрожает полугодовое ожидание в трёхстах миллионах километрах от дома. Да, конечно, подобный вариант предусматривался, на борту корабля хватит и воздуха, и воды и провианта для того, чтобы дождаться-таки «Теслу» — но всё равно, перспектива безрадостная.

Нине объяснять всё это не нужно — не в заводской столовке работает, возглавляет «пищеблок» на орбитальной станции и разбирается в подобных вещах. Тем не менее, Дима подробно пересказал жене всё, что только что услышал. Он застал её в столовой, как раз после обеда — обитатели жилого блока разошлись по рабочим местам, и у Нины выдались свободные четверть часа, пока дежурные загружают посуду в автоматические мойки и особыми пылесосами удаляют со столов крошки и использованные бумажные салфетки.

— А почему всё-таки с вами не будет связи? — спросила Нина. Нет, я понимаю — далеко, задержка радиосигнала на целые четверть минуты, но чтобы совсем ничего? Вон, даже от американского «Пионера-11» радиопередачи получали, от самого Юпитера, и со снимками — а это, уж наверное, подальше будет!

— Подальше, конечно. — согласился Дима, обрадованный переменой темы. — Но тут всё дело в Солнце. Точка Лагранжа лежит на продолжении прямой, соединяющей Землю с Солнцем, а значит — светило всё время будет находиться между передатчиком и приёмником. И как будут в таких условиях доходить радиоволны — этого никто не знает.

— Я читала, что собирались запустить специальный спутник-ретранслятор, чтобы передачи шли как бы в обход. Или это отменили?

— Нет, почему же? — Дима пожал плечами. — Месяц назад отсюда, с «Гагарина» отправили через «батут» зонд «Маркони». Сейчас он где-то между орбитами Земли и Марса, и когда «Эндевор» прибудет в финиш-точку, американец Уильям Поуг — он не только второй пилот, но и специалист по дальней космической связи — должен будет наладить устойчивое радиосообщение с Землёй через этот самый зонд. Для этого им с Джанибековым надо будет выйти в открытый космос, собрать и установить большую приёмо-передающую антенну — я видел, как они отрабатывали эту операцию здесь, на «Гагарине».

— Такой огромный сетчатый зонтик, да? — подхватила Нина. — Видела, по телевизору показывали варианты проекта…

— Нет, там другая система. — Дима помотал головой. «Зонтик», параболическая антенна — это на «Маркони». А та, что на «Эндеворе», похоже на огромный цветок с лепестками из тонкой сетки. Эти лепестки управляются вычислительной машиной, чтобы принять форму, наилучшую для передачи сигнала. Поразительной красоты сооружение — и огромное, в собранном виде раза в три больше самого корабля!

— Цветок говоришь… — Нина недоверчиво хмыкнула. — Тогда откуда сомнения насчёт связи, если и зонд, и антенна эта распрекрасная?

— Ну… понимаешь, никто ещё такого ведь не делал. Учёные, конечно, всё просчитали, но и они дают вероятность успеха только в семьдесят процентов. Но это не страшно: на «Тесле» мы привезём второй комплект антенны, раза в два больше. И, главное, не будет ограничений по мощности передатчика — ядерный реактор под рукой, энергии хоть залейся. А с «Гагарина» на днях запустят ещё два зонда-ретранслятора, «Маркони-2» и «Маркони-3». Они будут в других точках пространства, и при необходимости можно переключать сигнал на них. Так что мы с тобой ещё сможем побеседовать, не переживай.

— Ладно… — она убрала под косынку выбившуюся прядь. — Так и быть, поверю на этот раз. Д ты садись, накормлю. Проголодался, наверное, на своём брифинге?

III

Двадцатые числа июня. В школах выпускные вечера — платья, нарядные причёски у девчонок, парни в новеньких, для многих первых в жизни «взрослых» костюмах. Понесённые под полой бутылки портвейна, слёзы на глазах девчонок и учителей… И вальс, конечно, который сейчас почти никто, увы не танцует — впрочем, его с избытком замедлят дискотечные медляки. Слёзы на глазах, гуляния до утра в парках и по набережным, поцелуи — у кого-то первые и робкие, а у кого и умелые уже…

А у нас всё иначе. До окончания учёбы и выпускных экзаменов два с лишним месяца, и состоится это на орбитальной станции «Гагарин». Тоже неплохо, конечно, но всё же не совсем то — и, видимо, кто-то в недрах таинственного психологического отдела Проекта решил, что неправильно будет лишать подростков запоминающегося на всю жизнь праздника, который для прочих их сверстников надолго станет одним из самых светлых, самых памятных в жизни. В результате я стою сейчас в вестибюле нашей седьмой школы Октябрьского района города-героя Москвы, в своей пижонской «юниорской» форме, в окружении бывших одноклассников и отвечаю на сотню восторженных, завистливых, порой ехидных, но чаще доброжелательных, вызванных искренним интересом вопросов. Рядом — Андрюха Поляков и Оля Молодых, тоже в плотном кольце и, подобно мне, засыпаны вопросами по самые макушки. Проходящие мимо учителя бросают на нас заинтересованные взгляды — похоже, им тоже не терпится нас расспросить. Завучиха Зинаида Петровна оттянула меня за рукав в сторонку и категорически потребовала выступить на «официальной» части вечера — «Вы наша гордость, Алексей, вы и ваши товарищи — какая ещё московская школа может похвастать тем, что её побывали в космосе!..» Я чуть не напомнил про Юрку-Кащея — он тоже был с нами на «Гагарине», тоже учился в Москве и как раз сейчас в своей школе, на выпускном. Но не стал, конечно, к чему разочаровывать человека?

Но — обо всём по порядку.

Для меня всё началось с лёгкого дежа вю. После семинара по основам систем жизнеобеспечения, в коридоре третьего этажа главного учебного корпуса Центра Подготовки меня поймал — кто бы вы думали? Евгений Петрович, он же наш неизменный И. О. О. На этот раз он был похож на киношного альтер эго куда сильнее, чем обычно — безупречная тёмно-серая тройка, лёгкая улыбка на тонких губах и, как всегда — нарочито-предупредительная обходительность. «Я был бы вам весьма признателен, Алексей Геннадьевич и, поверьте, не остался бы в долгу, если вы возьмёте на себя труд раздать это вашим… хм… друзьям». С этими словами он вручил мне толстую пачку больших конвертов, повернулся и удалился прочь по коридору, оставив меня стоять с разинутым ртом и гадать — а что это сейчас было?

На конвертах вместо штампа «Совсем секретно» значились имена и фамилии всех членов учебной группы «3-А», включая и моё. В конверте прощупывался лист плотной бумаги, и когда я осторожно, чтобы надорвал плотную его краешек — в руках у меня оказалось нарядное, выполненное типографским способом приглашение на выпускной вечер моей бывшей школы. Всё честь по чести: адрес, время начала мероприятия и отдельно, внизу, мелким почерком — «вы можете привести с собой одного гостя». Прочтя это, я усмехнулся — писали бы уж прямо, «гостью»…

Конверты я раздал и, разумеется, не отказав себе в удовольствии описать, как они ко мне попали. Рассказ вызвал массу смешков и ехидных замечаний — Середа, почесав переносицу, высказался в том смысле, что Евгений Петрович позволил себе маленькую месть за приклеенное к нему прозвище, разыграв передо мной мизансцену из фильма. С ним не согласилась Лида-«Юлька» — по её мнению, это был тонкий психологический расчёт, постичь который нам не дано. Юрка-Кащей, которому версия Середы понравилась, вскинулся, принялся пылко возражать, его поддержала Оля Молодых — и понеслась. Я слушал и гадал: а что, если это было продолжением той памятной беседы, когда И. О. О. чуть ли не открытым текстом дал понять, что догадывается, кто я на самом деле?

Или — я как обычно переборщил с рефлексией и вижу то, чего и быть-то не может, потому что не может быть никогда?

…Когда уйдем со школьного двора

Под звуки нестареющего вальса,

Учитель нас проводит до угла

И вновь назад и вновь ему с утра:

Встречать, учить и снова расставаться

Когда уйдем со школьного двора…

Вот и выпускной бал. Я не один — воспользовался советом и явился со спутницей. Очень хотелось позвать Юльку — но язык не повернулся высказать эту просьбу, когда я услышал, как радостно она говорит о полученных ими с Середой приглашениях. Как и я, она первые восемь лет проучилась в одной школе и, в отличие от меня, связи с одноклассниками, оставшимися в Калуге, не теряла. Так что пусть повеселится, а на наш с ней век хватит ещё праздников.

Компанию мне составила Ки Лань — миниатюрная китаянка, не так давно присоединившаяся к «юниорам». Народная Республика упорно рвутся в космос, китайцы участвуют во многих программах Проекта — и, в том числе, организовали у себя филиал «школы космонавтики». Ки Лань и двое её земляков — как раз оттуда, попали к нам, в Центр Подготовки после жесточайшего отбора. И плоды этого отбора видны сразу — китайцы-«юниоры» отлично владеют русским, делают успехи во всех дисциплинах, а уж их трудолюбию может позавидовать и муравей.

Так уж вышло, что китаянка довольно близко сошлась с нами. Сначала познакомилась с девчонками, потом с остальными и как-то незаметно стала в нашей группе своей. А а после возвращения из отпуска, который она провела дома, в Шанхае (мы в это время были в Свердловске) попросилась к нам уже официально. Теперь Ки Лань полноправный член группы «ЗА» и вместе с остальными готовится к «орбитальному» этапу учёбы.

Мы называем её не по имени, а по фамилии — «Лань». Когда мы узнали, что зачисление китаянки в нашу группу утверждено, я хотел пошутить, что осталось найти кого-то с именами Ку и Ка, и тогда у нас будет полный комплект, как у пирата двуглавого Юла из «Экспедиции в преисподнюю». Но вовремя прикусил язык — вспомнил, что повесть эта будет написана только в восемьдесят третьем, и намёк на совпадение имён новой одногруппницы и огромной морской звезды, канонира «Чёрной Пираньи», который не умел считать даже до двух, никто не оценит.

Когда я пригласил Лань на выпускной, она смутилась и даже сделала попытку убежать — но согласилась, и долго благодарила, чередуя слова с короткими поклонами, держа руки сложенными перед собой, ладоням. В школе она мгновенно сделалась центром всеобщего внимания, народу вокруг неё собралось вдвое больше чем вокруг нас троих.

…Для нас всегда открыта в школе дверь

Прощаться с ней не надо торопиться

Но как забыть звончей звонка капель

И девочку, которой нес портфель.

Пускай потом ничто не повторится

Для нас всегда открыта в школе дверь…

Оля Молодых и Андрюха Поляков пришли вдвоём, но не парой, хотя держались вместе. Глядя на них, я вспомнил Юрку-Кащея. Его школа на другом конце Москвы, в Перово, и компанию на выпускном ему составила скрипачка Мира. Она на год младше — закончила девятый класс, а потому отказываться ни от чего не пришлось.

А вот Лены Титовой на выпускном нет. Она с родителями уже год, как уехала во Францию — отец получил назначение в наше торгпредство и забрал семью с собой. В этом тоже есть некая ирония: в «том, другом» варианте событий Игорь Семёнович Титов ушёл из Внешторга и долго добивался разрешения покинуть СССР. И добился — к весне семьдесят седьмого. По официально объявленной версии Ленка с родителями уезжала в Сибирь, и лишь перед посадкой в такси (мы пришли её провожать) шёпотом сообщила, что на самом деле они летят в Вену, а дальше… Других пояснений не требовалось — в то время все прекрасно понимали, что означает такой пункт назначения.

Но сейчас всё не так. Ленкин отец работает в Париже, она ходит в тамошнюю русскую школу и чуть ли не каждый день встречается с Шарлем — шевалье д'Иври явно не теряет времени даром. Обоим уже по семнадцать, и в одном из писем (обычных, не электронных) француз намекнул, что у него в отношении Ленки серьёзные намерения. Что ж, Бог им в помощь…

…Пройди по тихим школьным этажам.

Здесь прожито и понято немало,

Был голос робок, мел в руке дрожал,

Но ты домой с победою бежал.

И если вдруг удача запропала,

Пройди по тихим школьным этажам…

Что ещё рассказать? Официальная часть, на которой меня-таки вытащили на сцену после прочувствованной речи завучихи Зинаиды Петровны; аплодисменты и слёзы на глазах нашей классной. Конечно, они адресованы, по большей части, Андрюхе и Оле, но… я ведь тоже проучился здесь без малого год, и могу рассчитывать хотя бы на малую толику.

Танцы — медляки и дискотечные трясучки, во время которых Лань зажгла так, как никто не ожидал от скромной, стеснительной китаянки. Что до меня, то когда первый ажиотаж схлынул, я остался в некотором подобии изоляции — если не считать Лань и Олю с Андрюхой, да Таню Воронину, время от времени вспоминавших о моём существовании. Другого я, впрочем, и не ожидал, и на выпускной пришёл, не испытывая ностальгических иллюзий. Скорее уж, это была попытка, как говорили в наше время «закрыть гештальт» — покончить с комплексами и рефлексиями, избавиться раз и навсегда от этой самой ностальгии, как бы не грела она мне когда-то душу. Потому что — мне ли не знать, какое крошечное расстояние отделяло меня тогда, в первые недели моего попаданства, от окончательного превращения в форменного старпёра, шестидесятилетнего неудачника, по чьему-то недомыслию оказавшимся в юном пятнадцатилетнем теле. Не слишком весёлая перспектива — том более, что понять происходящее не в состоянии никто, кроме меня, да ещё, может, таинственного И. О. О. А может, он для того и затеял всю эту канитель с приглашениями, чтобы избавить меня от ностальгических страданий?..

Да нет, зря я его демонизирую. Спишем на совпадение — хотя не бывает таких совпадений…

Летние ночи коротки, и когда небо над Москвой стало совсем светлым — мы, обоими выпускными классами, отправились на долгую прогулку — пешком, до Ленинских гор, по проспекту Вернадского, мимо Университета и Дворца Пионеров. А дальше — смотровая площадка, чёрный каркас Большого Трамплина на фоне рассветного неба; демонстративно открытые бутылки с шампанским, визги девчонок: «осторожно, платье испортите!», заливистый хохот. Лань к моему удивлению умеет танцевать не только диско и рок-н-роллы, но и вальс — что мы и продемонстрировали с ней, прямо на смотровой площадке, под кассетник, из которого лилась самая, наверное, ностальгическая из всех школьных песен. С нами кружили ещё четыре пары, в том числе и Андрюха с Олей; остальные сначала завистливо наблюдали, а потом и стали присоединяться, наступая друг другу на ноги, в попытках повторить незнакомые движения. Вальс, вальс, закончивший для нас эту волшебную ночь…

…Спасибо, что конца урокам нет,

Хотя с надеждой ждешь ты перемены,

Но жизнь — она особенный предмет:

Задаст вопросы новые в ответ.

Но ты найди решенье непременно,

Спасибо, что конца урокам нет…

А потом мы всей шумной толпой направились домой. Таких кучек выпускников было этим утром на Ленинских горах полным-полно, весело перекрикивались, махали руками, девчонки обменивались воздушными поцелуями. Проходя мимо МГУ мы четверо — я, Андрюха, Оля и Лань незаметно отстали от одноклассников (уже бывших!) — возле бокового входа в Главное Здание нас ждал автобус, пижонская «Юность», выделенная администрацией Центра подготовки, и на ней мы уехали в Калининград. Улицы Москвы пусты, только ползут по ним, выстроившись уступами, коммунхозовские грузовики с сине-белыми капотами и оранжевыми бочками; сверкающие водяные усы омывают асфальт, бордюры и тротуары, а редкие утренние прохожие в испуге сторонятся от этого неожиданного душа. Я сидел, подперев тяжёлую после бурной ночи голову рукой, и любовался проносящимися видами проспекта Мира. Вот показалась наклонная, увенчанная ракетой игла; мелькнула за деревьями колоннада главного входа ВДНХ; возникла и сразу пропала статуя «Рабочий и колхозница» с их навечно вздыбленными серпом и молотом. Москва уносилась прочь, а впереди… что ж, впереди вся жизнь и я, в отличие от «того, другого» раза, догадываюсь, как и где её проведу.

IV

Как рассуждали в двадцатых годах своего двадцать первого века? Закончилась эпоха, к которой мы все привыкли, наивно считая, что она будет длиться всегда. Представлявшийся вечным прогресс оказался не более, чем кратким периодом в развитии человечество, стартовавшим в конце восемнадцатого века, прошедшим через эпоху угля-и-пара, через эру бензина-и-электричества, набравшим сумасшедший темп с появлением ядерной энергетики и микроэлектроники, выведшим человека в космос, позволившим замахнуться на его божественную сущность (во всех смыслах, не только в философском), и вот, подошедшим к закономерному финалу буквально на наших глазах. А ведь те, чьё детство и юность пришлись на 60-е — 790-е годы искренне полагали, что впереди только прогресс, только путь вверх. А вдруг оказалось, что эти двести-двести пятьдесят лет лишь краткий момент в циклическом развитии, а дальше? Всеобщий хаос, ядерная зима, апокалипсис, возврат в варварство? Или торжество киберпанка от Уильяма Гибсона, которое суть есть то же самое, только немного отложенное и приукрашенное? Или совсем уж глухой, безнадёжный тупик — всеобщий виртуальный раёк с персональными цифровыми корытами, описанный великим польским фантастом и футурологом Станиславом Лемом в «Сумме технологии», раздел «Фантоматика»? Никто не знает… а я теперь уж точно не узнаю, поскольку оказался на другом витке этого развития — вот чем обернулось в итоге моё попаданство…

Вообще-то, с нашей тогдашней колокольни всё это смотрелось вполне логично. Техническая цивилизация не может существовать долго — во всяком случае, на такой ограниченной ресурсной базе, каковой являлась наша планета. И, даже если оставить мальтузианские пророчества иных гуру от экологии, остаётся другая проблема, которой тоже занимались в своё время — и тоже пришли к весьма неутешительным выводам.

В конце 60-х, начале 70-х годов в Советском Союзе в Бюракане, в Армении регулярно проводились международные конференции по программе SETI — «Search for Extraterrestrial Intelligence», «проблемы поиска и связи с внеземными цивилизациями». И главный спор, если отбросить технические детали, шёл вот о чём: «Одиноки мы во Вселенной, или нет?» Советский математик и астроном Шкловский чисто математически доказывал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда — и изложил свои взгляды в доступном для широкой публики виде книги «Вселенная. Жизнь. Разум» году, кажется, в шестьдесят пятом — может, кто-то помнит эту тёмно-синюю книгу большого формата с золотым тиснением и схематическим изображением Земли на обложке?

А вот Лем возражал математику: «Ничего подобного! Мы одиноки! Потому что если прав Шкловский — почему к нам до сих пор никто не прилетел, или хотя бы не прислал сообщение, которое так упорно искали по всему миру антенны программы SETI?»

Я говорил, что оказался на ином витке развития цивилизации? На самом деле, различия куда глубже, куда фундаментальнее. Здесь Лем получил ответ на свой некогда роковой для приверженцев теории Шкловского вопрос. И человечество совершенно точно знает, что оно не одиноко в Космосе, что братья по разуму уже посещали нашу планету и её окрестности. И не просто посещали — оставили следы, и даже более того, указатель, как однажды выйти на ту дорогу, по которой они явились сюда. И по которой, надо полагать, покинули третью планету ничем не примечательной жёлтой звезды на расстоянии в семи с половиной-восьми с половиной килопарсек от центра галактики Млечный Путь, в незаметном (по галактическим меркам, разумеется) спиральном Рукаве Ориона, между крупными рукавами Персея и Стрельца на расстоянии полутора-двух килопарсека от обоих. Покинули, оставив, как справедливо заметил однажды парализованный гений Стивен Хокинг, обитателям этой самой планетки шанс однажды постичь Вселенную…

Кстати, вот вопрос: действует ли здесь программа SETI? В моей реальности НАСА подгребло её под себя в самом начале семидесятых, но уже к середине девяностых правительство разочаровалось в проекте и перестало выделять на него средства, вынудив немногих оставшихся верными идее энтузиастов искать спонсоров на стороне. А как здесь? С одной стороны, ответ на самый главный, самый фундаментальный вопрос уже получен. А с другой — в ближней перспективе у человечества маячит куда более верный способ связаться с братьями по разуму, нежели частоколы космических антенн, десятилетиями вслушивающихся в «белый шум» небосвода, да отправляемые в никуда кодированные сообщения, ответ на которые даже теоретически может прийти не раньше, чем через полсотни тысяч лет…

Такие примерно мысли одолевали меня, пока я валялся в медчасти Центра Подготовки. Чего только не придумаешь от безделья, когда листать учебники нет уже сил, да и лечащий врач косится на книгу в твоих руках с большим подозрением. А о телевизоре и вовсе слушать не желает: «Вы бы поберегли себя, молодой человек — сотрясение мозга дело серьёзное, может сказаться и на зрении — а вам это нужно с вашей-то будущей специальностью? Радио вон, слушайте, или в шахматы поиграйте с соседом по палате, здоровее будете…»

Как я попал на больничную койку? Этот приём высшего пилотажа называется «посадка с не полностью выпущенным шасси» и выполняется на самолёте Як-18Т на вспомогательную ВПП космодрома (мы с ребятами в шутку называем его «батутодром») Королёв, откуда совершают полёты наши учебные пташки. И надо было случиться такому, что в первом же (в первом, Карл!) самостоятельном полёте у моего «лимузина» не вышла правая стойка шасси… дальнейшее, думаю, легко дорисует ваше воображение. Я сделал «коробочку» над полосой и, следуя указаниям диспетчера (отдаваемым несколько взвинченным тоном) пошёл на посадку. Вообще-то в подобных случаях машину обычно сажают «на брюхо» на специальной грунтовой полосе, но сейчас это было невозможно, потому что дело не ограничилось не вышедшей правой стойкой — при попытке убрать две другие, левая осталась в выпущенном состоянии, следовательно, выбора у меня не было. В принципе ничего такого уж экстраординарного в этом нет — да, нештатная ситуация, да чревато аварией, но ведь и не такое случается! Я старательно притёр машину к полосе, покрылся холодным потом, ощутив толчок, с которым два (два, а не три!) колеса коснулись бетона, и долго катился, с замиранием ожидая, когда машина сбросит скорость и опустит крыло. Здесь по моим расчётам из-под плоскости должны были посыпаться искры, самолёт, вильнув в сторону, сделает пол-оборота и застынет на месте. А я переведу дух, распахну дверку кабины (на этих машинах она открывается вбок, как на автомобилях или знаменитых американских «Эркобрах») и, выдержав театральную паузу выйду на крыло.

Как бы не так! Крыло, едва прикоснувшись к серому бетону, отлетело в сторону, словно некий злобный диверсант заранее шкрябал всю ночь перед полётом ножовкой, подпиливая двутавровую дюралевую балку, называемую «передний лонжерон центроплана» и предвкушая, как он угробит мою в чём-то провинившуюся перед ним тушку. После чего, натурально, сыплет песок в шарниры стоек шасси — чтоб уж наверняка, чтобы не оставить мне ни единого шанса. И добился-таки своего, злыдень: лишившись опоры на одно крыло, ДОСААФовский «лимузин» перевернулся, теряя вторую плоскость и закувыркался, сначала по полосе, потом по поросшей жёсткой выцветшей травой земле за её пределами — и, наконец, замер. Как там ничего не воспламенилось, не взорвалось, и как я сам ухитрился отделаться десятком-другим ушибов, рассечённой кожей на лбу (море кровищи и никакой опасности для здоровья), двумя треснувшими рёбрами и пресловутым сотрясом — об этом знают, наверное, лишь те непостижимые силы, что организовали моё попаданство. Набежавшие аэродромные техники, извлекавшие меня из смятой груды дюралевого хлама, в которую превратился самолётик, только головами качали: «ну ты, парень, в рубашке родился…»

Что-то паранойя у меня разыгралась, а это тоже не есть хорошо. Полученные травмы на деле оказались не столь уж и серьёзны — врач, осмотревший меня на месте происшествия, объявил, что в морг меня везти рано, да и в Бурденко или Склиф тоже, пожалуй, не стоит, вполне можно обойтись и местной медициной, тем более, что в Центре подготовки она очень даже на высоте. В результате, я который уже день валяюсь на койке, и стараюсь убедить себя, что, последствия для организма не заставят медкомиссию завернуть меня перед отправкой на «Гагарин» — до которой, между прочим, осталось всего ничего, меньше двух месяцев. Эти мучители в белых халатах могут, от них приходится ожидать любой, самой изощрённой пакости. Так что — лежу, думаю думы и истребляю в огромных количествах черешню — её мне по очереди таскают с ближайшего колхозного рынка в Мытищах то мама, то Лида-«Юлька», то китаянка Лань. Она после выпускного относится ко мне особенно трепетно, и «Юлька» уже косится на это с явным неудовольствием…

Всё когда-нибудь заканчивается, как хорошее, так и дурное. Вот она, долгожданная свобода! Ощупав меня со всех сторон, просветив рентгеном, прослушав стетоскопами (от прикосновения к голой коже холодного металлического кругляша я непроизвольно вздрагивал) и всласть постучав резиновым молоточком по сгибу колена, медкомиссия вынесла вердикт: «годен без ограничений». И тут же с непоследовательностью, свойственной представителям этой профессии, установили ограничение: две недели мне предписано держаться подальше от центрифуг, тренажёров, от серьёзных физических упражнений и даже зарядку по утрам делать с бережением. И это когда группа «3-А» проходит финальные тренировки перед тем, как отправиться на орбиту!

Но с медкомиссией, как известно, не спорят. А если и спорят, то споры эти всегда кончаются одним — отстранением от космоса. Я этого, естественно, не хочу, а потому выполняю все предписания: хожу на восстанавливающие упражнения в физиотерапевтический кабинет, где меня заставляют крутить педали велотренажёра (с куда большим удовольствием я бы прокатился по окрестностям на обычном велике, но нет, нельзя!), посещаю раз в три дня обязательный медосмотр. А в остальное время листаю учебники, готовясь к близким уже экзаменам, а так же занимаюсь тем, что можно назвать общественной нагрузкой.

В последние годы по всей стране, как грибы после дождя, стали расти «кружки юных космонавтов», «космические смены», и прочие подобные явления, с Проектом не связанные. Вовлечено в них уйма народу — и это даже без учёта всякого рода «космических сборов» и «космических недель», которые регулярно проводят в пионерских лагерях и других детских учреждениях, действующих во время летних каникул. Оно и понятно: всеобщий подъём интереса к освоению Космоса просто не мог не затронуть детей и подростков, тем более, что эти начинания находят горячую поддержку на самых разных уровнях — в результате к нам попадают порой весьма подготовленные «экскурсанты», с которыми беседовать приходится… если не на равных, то на вполне серьёзном уровне.

Естественно педагоги и организаторы этих мероприятий стараются дать своим подопечным поближе прикоснуться к «Настоящему Космосу». Например — приглашают лекторов, рассказывающих о перспективах освоения космоса, ветеранов, уже побывавших вне Земли — а если есть хоть малейшая возможность, то и отправляют группы школьников на экскурсии на ближайший объект, имеющий отношение к космической программе. И в этом плане обитателям подмосковных пионерлагерей повезло больше других — под боком у них Калининград с Центром Управления и сам космодром, он же батутодром «Королёв», на котором очень даже есть, на что посмотреть.

Посетители прибывают организованно, на автобусах, в сопровождении машин ГАИ, и здесь им устраивают экскурсии — показывают издали «батуты» стартового комплекса, проводят в залы с центрифугами, дают полюбоваться изнутри на гигантский вращающийся бублик Макета, подземные коридоры «Астры» и «ботанического сада». Сам комплекс сейчас простаивает, психологи взяли паузу на переработку программ «психологической совместимости» — и с «Астры» начинается любая экскурсия по нашему непростому хозяйству.

А экскурсии должен кто-то вести — рассказывать, объяснять, давать ответы на тысячу вопросов, как правило, одних и тех же — и делать это так, чтобы юным слушателям было и понятно и интересно. К этому занятию меня и привлекли, рассудив, что нечего простаивать ценному ресурсу. Так что в кои-то веки я могу почувствовать себя взрослым дядей, снисходительно объясняющим что-то малолеткам, хе-хе…

Если кто-то думает, что всякий раз беседы эти идут на уровне урока природоведения для четвёртого класса, то зря. Вот и сегодня у нас в гостях — старшеклассники из «городского пионерского лагеря» соседнего Пушкина, и не абы какого, а организованного для учеников специализированных физико-математических школ, кое-кто из которых собирается продолжить обучение в «школах космонавтов». Вопросы эти ребята задают серьёзные, порой с подвохами и зевать тут не приходится — чтобы не попасть в дурацкое положение.

Обычно я с самого начала рассказывал экскурсантам о нашем визите на «Гагарин» и даже демонстрировал заранее заготовленный ролик с «абордажным боем», после чего большинство расспросов сводилось к тому, «как там, наверху» — в невесомости, на орбитальной станции, в настоящем Космосе? Порой я брал с собой Бритти и представлял её, как первую собаку-космонавта — не подопытное животное, вроде Белки со Стрелкой или несчастной Лайки, а полноправного члена экипажа орбитальной станции «Гагарин», имеющую внеземную специальность и занесённую в этом качестве в книгу рекордов Гиннеса. Этот ход позволял мне переключать с себя на ни в чём не повинное животное немалую часть внимания юной аудитории — чем я без зазрения совести и пользовался.

Но сегодня этот номер не прошёл, гости и настроены были серьёзно и вопросы задавали вполне взрослые. Что ж, тем лучше — растёт смена, растёт, как бы ни смешно это звучало в устах того, кто внешне выглядит шестнадцатилетним.

— С тех пор, как удалось на практике освоить переброску полезной нагрузки не в заданную точку пространства, а от «батута» к «батуту» когда груз пропадает в одном «горизонте событий» и возникает в другом, — вещал я, — активно используются оба этих способа. Первый носит название «свободный», второй — «от двери к двери». У каждого из них есть свои несомненные преимущества — как, разумеется, и недостатки.

— Дело в разбросе, да? Которого при втором варианте нет вовсе?

Спрашивал худой нескладный парень с большими очками на крючковатом еврейском носу, типичный ученик физматшколы.

— Верно, в нём. При «свободной» заброске груз оказывается на месте с отклонением от заданной точки в пространстве — и отклонение это тем больше, чем значительнее расстояние, на которое груз перемещается. Так, при отправке грузового лихтера на низкую орбиту оно составляет десятки метров; но если тот же лихтер перемещается на геостационарную орбиту, к станции «Гагарин» — это уже полтора-два километра. А если послать груз в засолнечную точку Лагранжа, туда, куда вскорости отправятся корабли «Эндевор» и «Никола Тесла» — разброс может достигнуть тысяч, возможно даже десятков тысяч километров, и отыскать его будет непросто. Для того, чтобы облегчить поиски, контейнеры будут оснащены радиомаяками. А пассажирские лихтеры, в которых прибудут строители — запасами воздуха, воды и провианта, которые позволили бы людям продержаться всё время, необходимое для поиска и буксировки лихтера к строительству.

— А такое уже случалось? — осведомился очкарик.

— Нет. — я покачал головой. — На «Лагранж» ещё не было ни одной заброски. Надеюсь, подобных коллизий не случится, хотя — сами понимаете, гарантий никто дать не может. Тут важно другое: «свободный» заброс требует огромного расхода энергии. Например, при отправке «Теслы» реактор «Гагарина» будет работать исключительно на создание и поддержание «горизонта событий», придётся даже отключать на некоторое время второстепенные системы станции.

— Второстепенные — это какие? — на этот раз вопрос задал не очкарик. Он-то, судя по снисходительной улыбке, на миг мелькнувшей на его физиономии, ответ знал.

— В основном, установки дальней связи, научное оборудование, внешнее и частично внутреннее освещение. Так же частично прекращается подача энергии к некоторым внешним устройствам, вроде грузовых и швартовочных манипуляторов, шлюзовых камер. Впрочем, это продолжается недолго, считанные минуты и сколько-нибудь заметных неудобств не создаёт.

— А второй способ, «от двери к двери»?

Это уже спрашивал очкастый «ботаник».

— Он имеет массу плюсов. Во-первых, снимается вопрос разброса. Во-вторых, расход энергии снижается резко, на порядок — правда расходовать её приходится на обоих «концах» маршрута. Из недостатков, кроме того, что в финиш-точке нужно иметь работоспособный батут, стоит отметить довольно значительное ограничение по дальности. На данный момент действующие установки обеспечивают переброску «от двери к двери» на расстояние не более трёх-четырёх сотен тысяч километров; при увеличении дистанции резко растёт расход энергии и, как следствие, нагрузка на аппаратуру. Поэтому на орбиту Луны и обратно сейчас предпочитают доставлять грузы «свободным» способом, в тяжёлых кораблях — хотя «батут» «Звезды КЭЦ» вполне позволяет осуществлять и второй способ. Возможно, со временем, когда мы получится нарастить энергетические мощности станций, он станет основным.

— То есть, в точку Лагранжа грузы отправятся «свободным» способом? — не унимался «ботаник».

— Естественно. — я кивнул. — Там пока даже собственной установки «космического батута» нет — её только предстоит смонтировать и наладить работу, а для этого нужны десятки, если не сотни тонн самых разнообразных грузов. Монтажников со строителями — и тех придётся отправлять пассажирскими лихтерами, все в «Тесле» попросту не поместятся.

— А потом лихтеры вернут на «Гагарин»? — спросили из заднего ряда. Очкарик снова поморщился.

— Нет, разумеется. Они останутся там и будут использованы в качестве своего рода времянок для размещения строителей, пока не будут собраны и запущены в эксплуатацию первые жилые отсеки. По всем расчётам на это потребуется месяца два, и ещё не меньше полугода, прежде, чем будет запущено вращение «жилого» кольца «Лагранжа» — а пока людям придётся жить в спартанских условиях.

— Хотел бы и я так, с ними… — на лице умника возникло мечтательное, но одновременно грустное выражение. Он снял с носа очки и принялся их протирать — с отвращением, будто держал в руках дохлую жабу.

…так, с этим всё ясно. Ещё один страдалец, доверху наполненный комплексами и подростковой неуверенностью…

— Если хотите по-настоящему, сильно — обязательно получится. И если вы волнуетесь насчёт этого украшения — я кивнул на очки, — то, поверьте мне, напрасно. Конечно, чтобы стать пилотом, придётся сделать операцию по коррекции зрения, но вообще-то это не обязательно. Сейчас там, наверху, — я ткнул пальцем в потолок, — полно специальностей, для которых слабое зрение не помеха. Так что… — я сделал многообещающую паузу, — работайте, молодые люди, работайте и учитесь. И не сомневайтесь ни на секунду: всё у вас получится!

V

Всё было в точности, как при выгрузке с пассажирского лихтера, доставившего Диму на «Гагарин» — только «аварийный чемоданчик» системы жизнеобеспечения заранее закрепили на спине «Скворца», да контейнер с личным багажом был побольше сумки, которую дозволялось взять с собой на орбиту. А так все то же самое, только в обратном порядке: отбывающие проплыли, хватаясь за поручни, через станционный шлюз, миновали гофрированную трубу переходного коридора и оказались внутри лихтера.

Здесь начались различия: во-первых, знакомый салон на два десятка пассажиров стал вдвое короче, кресел было только пять, по числу отбывающих, а посредине помещение разгораживала переборка с раздвижным люком — негерметичным, как отметил Дима.

— Там санузел, маленький камбуз, дополнительные системы жизнеобеспечения и хранилище припасов. — пояснил Папандопуло. Он вплыл в лихтер вслед за Димой и теперь крутил головой, осматриваясь. — На стенах и потолке, как видите, койки…

Дима уже заметил знакомые сетчатые коконы, внутри которых виднелись спальные мешки. Ему приходилось спать в таких — несколько недель подряд, во время строительства «Гагарина» — пока не было запущено вращение «жилого» бублика станции. Нельзя сказать, что перспектива вернуться в спальный кокон его обрадовала, но тут уж ничего не поделаешь — в лихтере всё это время будет невесомость, да и на борту «Николы Теслы», куда их отбуксируют после прибытия в финиш-точку, ничего в этом плане не изменится. Так что, привыкайте, бывший стажёр Ветров, восстанавливайте навыки. Собственное искусственное тяготение на ещё не построенной «станции Лагранж» появится не раньше чем через полгода, а до тех пор — койки-коконы, нагрузочные костюмы «Пингвин», эспандеры и велотренажёры. А так же, еда в гибких пластиковых тубах, ванна, принимаемая в пластиковом мешке с вытяжкой, и шипящая труба пневматического унитаза. Романтика покорения космического пространства, будь она неладна — Дима, привыкший за эти несколько месяцев к удобствам, связанным с наличием пусть и половинной, но всё же силы тяжести, вполне обошёлся бы без неё.

Решение о том, что группа специалистов-строителей отправится к месту не на «Тесле», а позже, на пассажирском лихтере, было принято начальником экспедиции Алексеем Леоновым, который ради этой должности оставил свой пост замначальника Центра Подготовки. Дело в том, что нормальную связь с «Эндевором» так и не установили: был единственный короткий сеанс морзянкой, из которого едва удалось понять, что Джанибеков и его товарищи благополучно прибыли в назначенную точку и ждут. В этой ситуации Леонов решил задействовать резервный вариант: Тесла отправлялась к месту назначения с минимальным экипажем, остальных же, во том числе и группу строителей-монтажников, в которую входил и Дмитрий Ветров, предполагалось отправить вдогонку, когда связь, наконец, удастся наладить. Этого события ждали трое суток; за это время космонавты «Теслы» закончили монтаж большой антенны, установили уверенную связь сразу через два зонда-ретранслятора, и на «Гагарин» полетел долгожданный призыв: «всё в порядке, отправляйтесь, ждём, готовы принимать!»

Входной люк клацнул, закрываясь. Залязгали запоры, потом по люку постучали снаружи — «готово!» — и секундой спустя готовность подтвердила вспыхнувшая под потолком табличка. Дима уже выполнил все требуемые предстартовые процедуры: контейнер с вещами пристроил в багажную сетку, с помощью одного из спутников избавился от «аварийного чемоданчика», закрепил его рядом с ложементом, не отсоединяя идущих от плечевого разъёма воздушного шланга и кабеля и, наконец уселся сам, пристегнувшись ремнями. От надоевших гермокостюмов они избавятся только на «Тесле», а пока придётся переговариваться жестами, либо прижавшись шлемом к шлему собеседника — встроенные передатчики «Скворцов» они отключили перед посадкой в лихтер.

Ну что, вроде всё? Он подёргал замки привязных ремней, опустил правую руку, проверяя, крепко ли держится в зажимах «аварийный чемоданчик». Чемоданчик держался крепко. Под самым потолком вспыхнула и замигала красная лампа, и через шлем он расслышал бесстрастный голос, начавший обратный отсчёт: «До отбытия осталось тридцать секунд… двадцать девять… двадцать восемь…»

Лихтер дрогнул, Дима подошвами «Скворца» ощутил, как под палубой скрежетнули, открываясь, серповидные бугели швартовочных захватов. Звёзды в иллюминаторе дрогнули, поплыли в сторону — это буксировщики-«крабы» отводили лихтер от пассажирского терминала. На миг ему остро захотелось увидеть напоследок Землю — отсюда, с геостационарной орбиты она выглядела, как огромный шар, висящий в пустоте. Увы, родная планета находилась с другой стороны, и любоваться её видом могли те из пассажиров, кто сидел в другом ряду кресел.

«…двадцать четыре… двадцать три… двадцать два…» — продолжал считать механический голос. Мимо иллюминатора проплыла решётчатая ферма грузового причала — их выводили на старт-позицию. Потом звёзды снова закрутились — «ага, понял Дима, лихтер уже над плоскостью „батута“, его разворачивают носом вниз…»

«…семнадцать… шестнадцать… пятнадцать…» Снова серия толчков и скрежета — это «крабы» разжали клешни и торопятся отойти на безопасное расстояние. В иллюминаторе мелькнул один из них — плюющаяся белёсыми прозрачными струями конструкция из труб, к которым пристёгнута фигурка в «Пустельге». Дима помахал пилоту рукой, но тот не ответил на приветствие — видимо, не заметил.

«…одиннадцать… десять… девять…» При счёте «семь» с той стороны, куда был направлен нос лихтера, полыхнуло бледно лиловым — это вспыхнул «горизонт событий», он же «тахионное зеркало», загадочное, непостижимое образование, которому несколькими секундами спустя предстоит отправить их за триста миллионов километров, по другую сторону от Солнца.

«…шесть… пять… четыре…» Дима прижался шлемом к иллюминатору и вывернул шею, силясь рассмотреть возникшую в «дырке от бублика» зеркально-ртутную поверхность, но тут лихтер дрогнул, мгновенное ускорение вжало пассажиров в кресла, и лихтер провалился в надвинувшееся снизу сияние.

— Ничего. — второй пилот снял наушники. — Похоже, они нас не слышат.

Лица сгрудившихся возле люка пассажиров — все как один, в оранжевых комбинезонах «Скворцов», но без шлемов, с торчащими на плечах патрубками воздушной системы, — посмурнели. Это была уже десятая по счёту попытка связаться с «Теслой» и она, как и предыдущие девять, не дала результата. Для связи использовалась небольшая параболическая антенна, которую выдвигали из ниши в корпусе лихтера — одна из модификаций, которые были внесены в конструкцию перед отправлением в точку Лагранжа. К сожалению, антенну следовало направить в направлении, где хотя бы приблизительно находился корабль — а вот с этим как раз и были проблемы.

Когда лихтер вышел из прыжка, очень быстро стало ясно, что ни «Теслы», ни «Лагранжа» рядом (то есть, на расстоянии хотя бы в две-три сотни километров) нет. Пространство вокруг, то, что они смогли обозреть через иллюминаторы и окна пилотской кабины, было пусто, как в первые дни Творения лишь висел вдали огненно-жёлтый шар Солнца, из-за которого на большей части небесной сферы не было видно звёзд. Как ни старался второй пилот, исполняющий по совместительству функции радиста, ему не удалось поймать даже обрывка радиопередач, которые транслировались с кораблей — а это наверняка происходило, поскольку там ждали прибытия «пополнения». Видимо, разброс на этот раз оказался слишком велик, и две жалкие горстки людей, запертых в дюралевых цилиндрах, на невообразимом удалении от дома разделяло слишком большое расстояние. Дима припомнил, что астрофизик, знакомивший их с деталями предстоящей миссии, предупреждал, что имеется примерно двухпроцентная вероятность того, что разброс при перемещении на такую огромную дистанцию превысит сто тысяч километров — а это примерно треть расстояния от Земли до Луны. «Эндевору» и «Тесле» повезло, они оказались всего в шестистах километров друг от друга и сразу установили связь — а вот им выпали эти самые два процента. И теперь вся надежда на мощный радиопередатчик, установленный на борту лихтера как раз на такой случай. Но что-то пока эта надежда не слишком оправдывается…

— Это ничего не значит. — заявил пилот — Эфир забит помехами, наверное, продолжение бури на Солнце — той самой, из-за которой не сразу удалось связаться с «Эндевором». Но не беда, на «Тесле» антенна гораздо чувствительнее нашей. Они наверняка засекли сигнал маяка и уже летят сюда. Скоро мы их услышим.

Вокруг закивали, стали говорить, что да, конечно, так оно и есть — но Дима заметил, что тревоги во взглядах спутников не убавилось. Да и тон, которым говорил второй пилот, был каким-то… преувеличенно бодрым, что ли? Хотя — насчёт бури на солнце он прав, именно из-за неё Земля двое суток не могла связаться с «Эндевором».

— Можно вопрос? — заговорил парень, висящий под самым потолком, так что Дима видел только его ноги, в оранжевых штанинах и массивных ботинках «Скворца». — Вы говорите, всплеск солнечной активности?

— Ну да. — второй пилот кивнул. — Я же сказал: солнечная буря!

— А это не опасно для нас? Радиация — гамма-лучи и всё такое?

По салону прокатились тревожные шепотки. Вопрос интересовал всех.

— Нет, тут волноваться не о чем. — первый пилот отстегнул поясной ремень, удерживавший его в ложементе, всплыл над пультом и повис головой вниз, держась за спинку. — Корпус лихтера экранирован дополнительными панелями противорадиационной защиты, наподобие тех, какими защищают корпус «Гагарина». К тому же будем держаться к Солнцу кормой, и блок маневровых двигателей обеспечит дополнительную защиту от проникающего излучения. Так что — он оскалился в жизнерадостной улыбке — никто из нас не облысеет, во всяком случае, на этот раз. Ещё есть вопросы?

Вопросы, конечно, были, в том числе и у Димы, но он решил пока придержать их при себе. Успеется.

— Хорошо, тогда продолжай, Миша. — кивнул первый пилот напарнику. Оттолкнулся от спинки кресла и повис перед пассажирами. — Похоже, нам, друзья, придётся устраиваться здесь надолго. Сейчас надо в первую очередь…

— Надолго — это на сколько? — спросил белобрысый парень, как успел узнать Дима, монтажник, специалист по сборке крупногабаритных конструкций в невесомости. — Сутки, двое, неделя?

Первый пилот покосился на него с неудовольствием. Что за манера такая — перебивать командира корабля? Монтажник, осознав свой промах, стушевался, сделав попытку спрятаться за спину висящего по соседству Папандопуло.

— Отвечаю на вопрос. — заговорил пилот. — Если «Тесла» уже летит к нам, то ожидание вряд ли затянется больше, чем на двое-трое суток. Напоминаю: им надо экономить топливо, поскольку грузовой контейнер прибудет следом за нами, и его, может статься, тоже придётся разыскивать. Так что пойдут на ограниченной тяге, а значит, будем рассчитывать, как минимум, на неделю. Это в том случае, если они уже обнаружили нас. Если же нет — накидывайте ещё столько же. В худшем варианте мы проведём тут недели две — две с половиной.

О том, что их могут вообще не обнаружить, пилот благоразумно умолчал, но Диму эта мысль кольнула, словно ядовитой иголкой. Он помотал головой, отгоняя её прочь — не хватало ещё запаниковать…

— Две с половиной недели? — охнул кто-то сзади. На него зашикали.

— Да, именно так. — подтвердил пилот. — А потому, сейчас надо обустроиться, чтобы легче было переносить ожидание. Для начала разберём кресла — в салоне тесно, а так мы очистим хотя бы немного пространства. Не забывайте, нам торчать в этой консервной банке две недели, и не хотелось бы всё время сталкиваться локтями… и другими частями тела.

Слушатели загудели, подтверждая — да, не хотелось бы.

— Когда закончим, я бы попросил вас, Павел Васильевич, — пилот кивнул Папандопуло, — произвести ревизию продовольственных запасов. — Список на люке, с той стороны. Сюрпризов я не жду, но всё же лучше убедиться…

Он кивнул на перегораживающую салон переборку.

— Сделаю. — коротко ответил инженер.

— Вот и хорошо. А когда закончите, то возьмите кого-нибудь в помощь и проверьте состояние систем жизнеобеспечения. Справитесь?

— Конечно.

Папандопуло нашёл глазами Диму. Молодой человек кивнул в ответ: «Да, можете на меня рассчитывать…»

— Теперь вот что. — первый пилот обвёл слушателей взглядом, в котором Дима уловил некоторую неуверенность. — Инструкция предлагает время от времени погружать пассажиров, то есть вас, в медикаментозный сон. Не всех сразу, группами по два-три человека. Зачем — вы, полагаю, знаете сами, поскольку проходили подготовку.

Дима кивнул. Им объясняли, что эта мера позволит сэкономить запасы — спящий человек потребляет меньше воздуха и расходует меньше энергии.

–… но к этой мере мы прибегнем, лишь когда станет ясно, что ожидание затягивается. А пока главные наши враги — теснота и скука. У меня с собой есть магнитные шахматы. Может, у кого-то из вас в багаже найдётся что-то способное скрасить ожидание — книги, журналы, какие-нибудь игры, в которые можно играть в невесомости? Чистая бумага, тетради, блокноты, вообще чистая бумага тоже пригодятся, как и ручки с карандашами.

У Димы в грузовом контейнере имелся большой почти не начатый блокнот и несколько карандашей, а так же две книги — роман Станислава Лема «Возвращение со звёзд» и учебник по основам психологии — он собирался во время пребывания на «Лагранже» восполнить этот пробел в своих знаниям. О чём и сообщил немедленно. Другие пассажиры тоже заговорили, вспоминая, кто чем богат в плане духовной пищи.

— Стоп-стоп, товарищи, не все сразу… — первый пилот поднял ладони перед собой. — Вот вы, молодой человек… — он показал на провинившегося монтажника… — как вас зовут величать?

— Василий Гонтарев, можно просто Вася. — с готовностью отозвался тот.

— Отлично Вася. — пилот изобразил приветливую улыбку. — Найди листок бумаги и карандаш и составь список того, что есть в наличии. Будешь у нас библиотекарем.

Он обвёл пассажиров весёлым взглядом.

— Ну, что стоим… то есть висим? Кресла, между прочим, сами себя не разберут. Инструменты я сейчас выдам — и за дело. И постарайтесь не упускать гайки, а то потом вылавливай их по всему салону… Да, и снимите, наконец «Скворцы» — но сложите их так, чтобы они всё время были под рукой. Когда управимся с самыми неотложными делами, то проведём учения по аварийной разгерметизации, и впредь будем проводить их регулярно. И учите, товарищи, норматива по облачению в гермокостюм никто не отменял!

VI

Перед отлётом меня ждал приятный, хотя и давно ожидаемый сюрприз. Издательство «Уральский рабочий» с подачи журнала «Уральский следопыт» и Владислава Петровича лично напечатало мою книгу — ту самую, в жанре альтернативной истории, про русские мониторы на Балтике, причём обложку по моей слёзной просьбе рисовала сама Евгения Стерлигова. Крапивин уже намекнул, чтобы я не вздумал оставлять литературу. Я обещал — в каюте на «Гагарине» у меня будет персоналка с текстовым процессором, так отчего бы не попробовать?

Тираж книги достаточно скромный по здешним меркам — всего тридцать тысяч экземпляров Вот уж действительно, всё познаётся в сравнении: в «те, другие» времена любой «сетевой» автор душу продал бы за такую скромность! Тем не менее, книга появилась на прилавках и в первый же день была раскуплена без остатка. Фантастику, как впрочем, и исторические романы в СССР любят, читают и сметают с полок в мановение ока, только давай. Теперь жди потока читательских писем в редакцию, откуда их обязательно перешлют автору — здесь эта традиция ещё не забыта. А мне кроме не такого уж и скромного гонорара (никаких «через 60 дней по реализации тиража»!) прислали пачку авторских экземпляров — четырнадцать штук, упакованных в коричневую рыхлую бумагу и перетянутые бечёвкой. Посылку доставил по нашему московскому адресу курьер — хорошо, что мама была дома и смогла её принять. Один из экземпляров я, как и обещал, отдал дедуле, ещё полдюжины раздарил в Центре Подготовки. Три же взял с собой на «Гагарин», несмотря на строгие ограничения по весу — имею я, в конце концов, полное право потешить собственное эго, подписывая подарочные тома?

На орбиту я отправился в компании Юльки — кажется, мы все уже успели забыть её настоящее имя, «Лида», и иначе её не называем. Остальные ребята уже там, а она, смотри-ка ты, задержалась, дождалась моей скромной персоны, не испугалась неизбежной волокиты, с которой связана подобная отсрочка. Когда я спросил: «зачем было так напрягаться, я бы и сам прилетел через несколько дней?», она недовольно фыркнула: «а ты, конечно, хотел бы, чтобы это была твоя ненаглядная Лань?» Я стал оправдываться: «Ну что ты говоришь Юль, ты же знаешь, как я рад, что ты из-за меня…» и напоролся ещё на одно кошачье фырканье и язвительное: «Очень надо было из-за тебя напрягаться! Просто надо было побывать дома, мама… Ну, в общем, семейные дела, так уж совпало. А ты что себе вообразил?»

Я поскорее замял тему, благо, был повод: беседовали мы в зале ожидания «Королёва» (на новых «батутодромах» есть уже и такое! Глядишь, скоро и магазины «дьюти фри» появятся…), и как раз объявили посадку на лихтер до «Гагарина».

«…Да, женщины… — вздыхал я, шагая к оранжевому с белым автобусу, который должен отвезти нас к стартовому „батуту“. — И возраст тут роли не играет — она, похоже, до сих пор не может мне простить приглашения китаянки на выпускной. Что ж сам виноват, думать надо было головой…»

Бритька трусит рядом и время от времени с подозрением косится на клетку-перевозку, которую я качу перед собой на тележке вместе с багажной сумкой. Лохматая зверюга уже опытная космическая путешественница, и знает, что перед посадкой в лихтер я заставлю её забираться туда, несмотря на все протесты. Пока я валялся на больничной койке, ко мне приезжали специалисты с завода «Звезда», где разрабатываются и выпускаются системы жизнеобеспечения для высотных полётов и, в том числе, космические скафандры, от первого гагаринского СК-1 до суперсовременных «Пустельги» и «Неясыти». Ко мне они приехали не в гости, а по делу — руководство завода распорядилось в инициативном порядке разработать персонально для Бритьки собачий аналог «Скворца».

Управились они на удивление быстро. Пока я прохлаждался в больнице, отец отвёз Бритти в подмосковное Томилино, где располагаются завод и КБ, и там с неё сняли все положенные мерки — долгая и утомительная процедура, утомительная даже для человека, чего уж говорить о собаке! Судя по рассказам отца, визит хвостатой клиентки наверняка войдёт в местный фольклор. За первой поездкой последовали ещё две, на примерки — и в результате, когда подошёл срок нам обоим отправляться на орбиту, космическая собачья амуниция, успевшая получить название «Скворец-Гав», была готова и ждала своего часа. Так что, перед тем как запихнуть Бритти в «переноску», её предстоит облачить в гермокостюм. Собака уже проходила эту процедуру, что не вызвало с её стороны ни малейшего понимания — наоборот, хвостатая бестолочь, как могла, брыкалась, выворачивалась и скулила, сетуя на жестокое с собой обращение. Ничего, пускай привыкает, статус собаки-космонавта обязывает.

…Кстати, о хвостах. Нестандартный покрой «Скворца-Гав» подразумевает особый матерчатый рукав для этой важнейшей части собачьего организма, и запихать его туда — это особая, тоже нестандартная задачка. Зато, когда это сделано — хвостом можно вилять, во всяком случае, пока в гермокостюм не подадут избыточное давление, и труба, где он помещается, не надуется, превратившись в твёрдую, еле гнущуюся палку, и не станет цепляться за кромки люков или ноги каждого встречного.

Я отсутствовал на «Гагарине» около двух месяцев, и тем более удивительно было, сколько здесь изменилось за столь краткое время, причём начинались перемены сразу, с порога, роль которого играл шлюз пассажирского лихтера. Переходной рукав теперь был не мягкий, гофрированный, а жёсткий, раздвижной. По его стенам и потолку ползли в особых пазах тросики с прикреплёнными широкими петлями — за них следовало схватиться и ждать, когда тебя отбуксирует в приёмный шлюз; точно так же надо было поступать и с багажом, к которому заранее крепились куски стропы с карабинами. Попав в шлюз мы, как положено, дождались, когда закроется внешняя заслонка, после чего откинули прозрачные забрала и, с удовольствием вдыхая кондиционированный станционный воздух, поплыли по короткому коридору к лифтовому контейнеру. Бритьку я из переноски выпускать не стал — собака не слишком хорошо переносит невесомость, и в прошлый раз, помнится, изрядно перепугалась и вдобавок ещё и оконфузилась, стошнившись прямо в стеклянный пузырь шлема. Как я потом вычищал её «Скворец-Гав»… но уж лучше это, чем вылавливать содержимое собачьего желудка её по всему коридору «рабочей», лишённой искусственной гравитации, секции станции.

На этот раз дело ограничилось жалобным скулежом. Гидравлические поршни перетолкнули «лифт» на вращающееся «жилое» кольцо, я открыл переноску, и Бритти отчаянно виляя заключённым в оранжевую матерчатую кишку хвостом, принялась подпрыгивать и всячески демонстрировать радость по поводу окончания неприятной процедуры. Она бы и вылизала меня с ног до головы, мешало забрало «Скворца». Я сжалился и снял шлем, и собака радостно кинулась целоваться — почему-то сначала к Юльке, и лишь потом ко мне.

Пассажиры со своим багажом по одному выбрались из лифтового контейнера. Я с удовольствием почувствовал под ногами мягкую ворсистую дорожку главного коридора «жилого» кольца, ощутил шесть десятых земной силы тяжести, с которыми нам теперь придётся тут жить. Юлька следовала за нами, собака, выглядящая в своём оранжевом комбинезоне весьма эффектно, крутилась под ногами, не обращая внимания на оттоптанные башмаками «Скворцов» лапы. Встречные обитатели станции приветствовали нас улыбками: Бритьку здесь знали, любили и радовались её возвращению.

Перед посадкой в лихтер мне вручили карточку, на которой кроме эмблемы станции «Гагарин» значилось «4-28» — ага, четвёртый жилой блок, каюта 28. Туда я и отправился — и с удовольствием убедился, что на этот раз нам с Бритти выделил отдельную каюту. За время нашего отсутствия на станции ввели в эксплуатацию оставшиеся жилые блоки, и острота дефицита помещений на время спала. Со временем, конечно, ситуация изменится, но пока — пользуемся!

Я проделал все предписанные инструкцией процедуры: проверил герметичность люка, связь, доложился диспетчеру, замкнул на левом запястье персональный браслет, включил, дождался подтверждающего писка, готово! Осталось снять гермокостюмы сначала с себя, потом с собаки, отсоединить «аварийные чемоданчики» (у Бритьки вместо него были два небольших покрытых упругим пластиком «вьюка» по бокам, соединённые с патрубками на холке), убрал свой «Скворец» в рундук. Бритькино аварийное хозяйство, для которого в рундуке места не предусмотрено, разместилось в шкафчике для одежды — и на этом заселение в каюту закончилось. Как-то сразу навалилась усталость от перелёта; я уселся на койку (собака немедленно пристроила морду у меня на коленях) поправил специальный «станционный» ошейник — аналог персонального браслета, только под собачий размер, — и, запустив пальцы в лохматый загривок, прикрыл глаза, ощущая, как по телу прокатывает волна блаженного расслабления.

…Ну что, вот мы и дома?..

Из рабочего дневника Алексея Монахова.

«23 августа 1977 г. Я снова взялся за дневник. Никто не предписывает мне это в приказном порядке и даже не рекомендует с той или иной степенью настойчивости — просто обстановка способствует. Да и привычка ежевечерне уделять хотя бы четверть часа изложению событий прошедшего дня на бумаге (в моём случае — на экране с последующим переносом на гибкий диск) весьма, как оказалось, полезна — во всяком случае, для развития литературных навыков. Порой я думаю — может, стоит превратить кое-какие из записей в очерки, да и послать куда-нибудь? В „Огонёк“, скажем, „Комсомольскую правду“, или „Труд“? А что, возьмут, и спасибо скажут…

Новостей у нас море и все важные. Первые трое суток мы с Юлькой (можно я перестану уже ставить кавычки и буду называть её как привык?) вливались в дружный коллектив группы „3-А“, от которого я, признаться, успел слегка отвыкнуть. В общем, ничего особо нового — та же учёба, те же физические упражнения, только к ним добавился ещё и практикум по работе в невесомости. Мы по два-три часа в день помогали тем, кто трудится на внешнем кольце „Гагарина“ — в основном, на складах и в мастерских, а так же на работах по поддержанию чистоты и порядка. До появления роботов-уборщиков дело, похоже, дойдёт не скоро; автоматическая система удаления пыли справляется не так хорошо, как рассчитывали проектировщики — а потому к обязанностям по наведению чистоты по очереди привлекаются все работающие на станции, исключая, разве что, высшее руководство. Дежурят и в „рабочем“ и в „жилом“ кольцах — последнее считается некоей привилегией. Почему? А вы попробуйте поработать в невесомости влажной тряпкой и пылесосом, гудящий ящик которого носят здесь за спиной, на манер ранца — и сами всё поймёте.

Нас усиленно тренируют обращению с вакуум-скафандрами — пока только в закрытых помещениях шлюзов, из которых откачан воздух. Выход наружу, в открытый космос — дело будущего; прежде предстоит пройти соответствующие инструктажи и сдать зачёт. Мы с нетерпением ждём этого момента, и больше всех Андрюшка Поляков. Он буквально бредит открытым пространством, старается, как только образуется свободная минутка, выбраться на „обзорную площадку“ — в просторную полусферу из закалённого кварцевого стекла с добавками свинца для защиты от космического излучения, установленную на „рабочем“ кольце станции. Чтобы попасть туда, каждый раз приходится пользоваться лифтовым контейнером, да ещё и ставить в известность непосредственного руководителя, но дело того стоит. Диаметр обзорного „пузыря“ немногим меньше восьми метров, оттуда открывается умопомрачительный вид на окружающую нас звёздную бездну и Землю — с расстояния в триста тысяч километров, наша планета совсем не такая большая, как с низкой орбиты. Порой можно видеть и Луну — иногда по размерам она лишь немного уступает Земле, и тогда зрелище с „обзорной площадки“ и вовсе умопомрачительное.

Андрюшка, дай ему волю, висел бы под кварцевым куполом часами — как-то он признался мне, что твёрдо решил после экзаменов идти учиться на пилота. Что ж, надеюсь, у него всё получится; в любом случае, повторения печальной судьбы „той, другой“ реальности, где он, то ли по глупости, то ли по роковому невезению оказался втянут в драку, покалечил кого-то и сел, здесь уже не случится».

(Не забыть бы удалить этот абзац, прежде чем сохранять запись на дискете. Конечно, сейчас от меня не требуется сдавать дневниковые записи куратору, но лучше обойтись без ненужного риска.

Кстати, о риске — что-то давненько я не слышал об И. О. О. Может, он забыл о моей скромной персоне и занят другими, более важными и злободневными делами? Хорошо бы, конечно — но что-то не особо верится…)

«…Одно из отличий вращающегося Макета в Центре Подготовки от реального „жилого“ кольца станции „Гагарин“ в том, что пешеходная дорожка, идущая по всему периметру „бублика“ разделена на две неравные части. Одна, составляющая примерно три четверти ширины — обычный рифлёный металлический настил с нанесённой разметкой — по нему ходят и перемещают тележки с грузами. Вторая, с упругим покрытием из ярко-зелёная резины — это беговая дорожка. Бегают по ней только в одну сторону, навстречу направлению вращения станции, которое указывают нанесённые на пластик белые стрелы. Правила запрещают занимать эту дорожку иначе, как с тренировочными целями — в результате, практически в любое время, идя по коридору можно встретить проносящихся мимо (или неспешно трусящих) бегунов.

Каждый из нас раз в сутки накручивает на этой дорожке по три-четыре полных круга, но больше всего времени ей уделяет Бритька. Собака то и дело присоединяется к группе бегунов, крутится у них под ногами, обгоняет, прыгает — и это, как ни удивительно, не вызывает у людей ни малейшего протеста. Иногда самые резвые предлагают четверолапой сопернице забег, и это ненадолго становится развлечением для всех окружающих и всегда заканчивается в пользу собаки. Бритька вполне приспособилась к неполной силе тяжести, и как она несётся по „беговой дорожке“ огромными четырёхметровыми скачками, словно зависая каждый раз в воздухе — это то ещё зрелище.

Про голденов и их близких родичей лабрадоров принято говорить, что это собаки многих хозяев. Похоже, Бритька избрала таковыми весь коллектив станции „Гагарин“, отдавая впрочем, явное предпочтение нам, нашей группе „3-А“. Во всяком случае, я больше не переживаю, когда зверюга пропадает на час-другой из поля моего зрения и шляется по всему жилому кольцу, везде находя интересное занятие и встречая радушный приём. Каковой, несомненно, сопровождался бы щедрыми подношениями в виде всяческих вкусностей, но на этот счёт было специально объявлено, что кормить хвостатую попрошайку категорически запрещается всем, кроме ответственного лица, то есть меня. Мера вынужденная, поскольку при такой всеобщей любви, помноженной на ослабленную силу тяжести, дело неизбежно закончится тем, что собаку попросту раскормят. Вот и столовые жилых блоков являются для Бритти запретными территориями, и она лишь вздыхает о своей нелёгкой собачьей судьбе всякий раз, когда пробегает мимо распахнутого люка, из которого несутся такие аппетитные запахи…

Впрочем, довольно о собаке, тем более, что со своими непосредственными обязанностями — поддерживать душевное равновесие обитателей станции „Гагарин“ — она справляется вполне успешно. Поговорим лучше о новостях, которые, что ни день, как приходят и с Земли, и с других объектов Внеземелья. И главная из этих новостей…»

— Первый по-настоящему самоокупаемый в плане экономики внеземной проект! — громогласно вещал в столовой инженер, обслуживающий станционный ядерный реактор. — Это вам не мышиная возня с выращиванием сверхчистых кристаллов в невесомости, и не орбитальный отель для туристов, с которым носятся наши американские коллеги. Это размах, настоящий прорыв в термоядерной энергетике!

Шумный инженер имел все основания так заявлять, поскольку речь шла об объявленном старте программы «Солнечный ветер» по добыче гелия-3 из лунного реголита. До сих пор подобные работы велись на «Ловелле» в весьма скромных масштабах (один из первых куполов «лунного города», признанный малопригодным для обитания, отвели для размещения лабораторного оборудования, и получали на нём крошечные количества изотопа) но даже это было целесообразно в плане экономики. Гелий-3, крайне востребован в некоторых узкоспециальных областях вроде получения сверхнизких температур или наполнения газовых детекторов нейтронов (это если не упоминать о надеждах, которые возлагают на это изотоп физики-термоядерщики) на Земле не добывается из природных источников, а получается в результате крайне сложного и затратного процесса распада трития. Который, в свою очередь, нарабатывают с рамках сворачиваемых великими державами военных программ по получению компонентов для термоядерного оружия.

На Луне же этот ценный элемент лежит буквально под ногами. Гелий-3, побочный продукт протекающих на солнце реакций, является компонентом так называемого «солнечного ветра». С ним он попадает и в атмосферу нашей планеты, но там не задерживается — снова рассеивается в космическом пространстве в процессе потери газов в верхних слоях атмосферы, так называемой диссипации. Луна же, лишённая газовой оболочки, миллионами лет подвергалась прямому воздействию солнечного ветра, и слой реголита, каменного крошева, покрывающего её поверхность, словно одеялом (слово «реголит» и происходит от древнегреческих слов «одеяло» и «камень») накопила колоссальные объёмы гелия-3. Разумеется, концентрация его в реголите крайне низка — но всё же достаточна для добычи в промышленных масштабах. В «той, другой» реальности эту возможность изучали специалисты НАСА, и даже проектировали устройства для получения драгоценного изотопа. Не отставал от американцев и наш отечественный «Роскосмос» — в 2006-м, кажется, году тогдашний глава Николай Севастьянов объявил о планах создания постоянной базы на Луне, где будут отработаны методики добычи и транспортировки гелия-3. Лет через десять уже недоброй памяти Дмитрий Рогозин снова поднял тему возможного использования изотопа — на этот раз в качестве основы для ракетного топлива. Но тема, увы, заглохла и оставалась в тени на момент моего «попаданства» весной 2023-го.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

(лат.) «Собственной персоной», «В собственном лице».

2

В. А. советский лётчик-космонавт, дважды герой Советского Союза. В реальной истории (р. и.) первый полёт совершил в 1788 г. Г в качестве командира корабля «Союз-27».

3

Астронавт НАСА. В 1974 г. В р. и. совершил полёт на корабле «Скайлэб-4» в качестве 2-го пилота.

4

В р. и. — первый французский космонавт, Герой Советского Союза. Первый полёт совершил в 1982 г. На корабле Союз ТМ-7.