Антарктида: Четвертый рейх

Богдан Сушинский, 2008

Новый военно-приключенческий роман-версия «Антарктида: Четвертый рейх» известного писателя, лауреата Международной литературной премии имени Александра Дюма (1993 год) Богдана Сушинского посвящен событиям 1939–1943 годов. В основу сюжета положены исторические факты, связанные с версией о закладке таинственной военной базы германских войск в Антарктиде, о создании там Четвертого рейха, именуемого в романе Рейх-Атлантидой, который, по некоторым данным, существует и поныне; и о создании германскими учеными «летающих тарелок». Сотворение этой Рейх-Атлантиды проходило под патронатом личного агента фюрера по особым поручениям Отто Скорцени.

4.

Январь 1939 года. Антарктика. Борт германского авианосца «Швабенланд».

Фрегаттен-капитан фон Готт и сам поднялся на мостик лишь незадолго до появления там командира корабля. Его ночная вахта неожиданно была прервана докладом дежурного радиста: «Вам шифрограмма из штаба Гиммлера! Лично. И совершенно секретно».

«Мне или командиру корабля?» — уточнил по внутренней связи барон.

«Лично вам! — последовал четкий ответ. — Под грифом, обозначающим “без права оглашения”».

«То есть?..» — впервые сталкивался с подобным грифом Полярный Барон, у которого не было опыта службы в военном флоте «времен фюрера».

В последние годы он вообще был далек от военно-морских реалий. Сначала были разведывательная школа абвера и «деликатная миссия» в Аргентине и Чили, где в это время между Германией и США разгоралась «подковерная» борьба за влияние на местные режимы; затем последовала учеба, с одновременной работой в должности специалиста по латиноамериканским странам, в секретной диверсионной Школе «морских дьяволов» в Италии; и, наконец, постижение наук на секретных международных «Фридентальских курсах» руководителей диверсионных групп и повстанческих движений, с некоторых пор опекаемых самим Отто Скорцени.

Так что все это: и возведение в высокий морской чин, и назначение на «Швабенланд», — произошло как-то слишком уж неожиданно, как происходит только по воле Господа… или фюрера. Что почти одно и то же. И то, что он направлялся сейчас в сторону Антарктиды, а не в сторону Канадского или Русского Заполярья, в его восприятии тоже было чистой случайностью. Но это — в его личном восприятии. На самом же деле Полярный Барон прекрасно понимал, что его готовят к какой-то особой длительной миссии. И вряд ли она ограничивалась обязанностями помощника командира и начальника службы безопасности авианосца «Швабенланд».

«То есть вы не имеете права сообщать о содержании шифрограммы никому, — просвещал его тем временем дежурный радист, — включая командира корабля».

«Вот как?! — почти ритуально поскреб ногтями свой заросший подбородок Теодор фон Готт. — Значит, вы считаете, что мир все еще у наших ног?»

О том что «Мир все еще у наших ног» — тоже почти ритуальная поговорка фрегаттен-капитана, радист не знал. Да ему и не положено было знать это. Зато он знал о кое-чем ином, в данной ситуации более важном, а посему напомнил:

«Шифр, господин фрегаттен-капитан, — в вашей каюте, в персональном сейфе».

Вернувшись к себе в каюту, фон Готт вскрыл сейф и, воспользовавшись шифром, прочел радиограмму, текст которой хоть как-то проливал свет на истинную цель его очередных полярных блужданий: «Задание определит Консул. Подготовьте Кассандру. Ветер из Анд. В запасе трое суток».

Под кличкой Кассандра выступала давно и хорошо известная ему диверсантка Норманния фон Криффер, которая в эти минуты наслаждалась предутренним девичьим сном в каюте ученых дам, расположенной палубой ниже. То, что задание им нужно будет выполнять вдвоем с Кассандрой, — тоже было ясно, иначе она бы не оказалась вместе с ним на борту «Швабенланда». Как нетрудно было догадаться, что «ветер из Анд» предвещал переброску в Латинскую Америку, до которой отсюда, из Антарктики, в общем-то рукой подать.

Так что единственное, что Полярного Барона по-настоящему интриговало сейчас, — это появление загадочного Консула, которому и велено определить цель его «неофициального визита» в Анды. Откуда этот Консул должен был появиться? Из недр Антарктиды, что ли? Или, может быть, во время всего месячного плавания он прохаживался палубами «Швабенланда», ожидая условного сигнала в виде такой же шифрограммы, только врученной лично ему?

Задаваться вопросами по поводу того, почему задание не было определено еще до выхода в море; почему в Германии не названа была хотя бы страна «неофициального визита» и почему его как разведчика лишили возможности освежить в памяти язык да приглушенные временем и конспирацией связи, — теперь уже бессмысленно. Но и единственным оправданием штабистов Гиммлера оставалась разве что исключительная секретность задания, да зависимость его от готовности и воли таинственного Консула.

Едва он покончил со своими диверсантскими умозаключениями, как в каюту постучали, и на пороге восстала графиня Норманния фон Криффер.

— Кажется, вы хотели поговорить со мной, барон? По-моему, вы оч-чень этого хотели.

Несколько секунд Норманния все же дала ему, чтобы он мог обрести дар речи и промямлить что-то более или менее членораздельное:

— В общем-то… Но теперь уже — да.

— Нет, чтобы ответить холодной нормандке со всей пылкостью своей баварской страсти!

Готт грустно улыбнулся. В свое время он и в самом деле каждое появление этой женщины пытался встречать «со всей пылкостью своей баварской страсти». Вот только Норманния неизменно отвечала непреклонностью «холодной нормандки». И так было множество раз.

Она, конечно же, была влюблена: она отважно следовала за ним в вечерние пивные и храбро вступалась за него всякий раз, когда после очередной кабачной потасовки Барон-Дровосек оказывался в полицейском участке. Но как только дело доходило до постели, тут же твердо напоминала, что она, графиня фон Криффер, видит себя только «женщиной у домашнего очага, и ни в коем случае — подругой у костра бродяги».

И трудно было понять: то ли она нежно намекала на то, что в постели с ним окажется только после венчания, то ли пыталась сразить грубым намеком на его хроническую бедность и столь же хроническую бездомность. Единственным «сексуальным» достоинством Норманнии было то, что она никогда не устраивала ему сцен ревности. Его половую связь с любой из женщин она называла обезьяньей страстью, и относилась к ней с той же долей пренебрежительной терпимости, что и ко всякой иной «животной потребности» мужчины.

— Значит, вам известно о радиограмме?

— О радиограмме?! — переспросила графиня, оттесняя Готта вглубь каюты и столь же решительно входя в нее. — Сейчас, в третьем часу ночи?

— Как ни странно. Только что расшифровал.

— Там говорится: «Вы в опасности! Ждите ночного визита женщины! Спасайтесь»?

— Почти дословно. Так вы и в самом деле не знали о ней?

— Как и о вас — в течение нескольких последних лет.

— Тогда почему вы решили, что мне нужно поговорить с вами?

— Не знаю. Предчувствие. И потом, вспомните о моем псевдо — Кассандра!

«Неужели действительно обладает способностью предугадывать, предсказывать? — в который раз удивлялся Теодор фон Готт, хотя знал эту женщину уже немало лет. — Отсюда и прозвище — Кассандра!»

— Но поговорить нам в любом случае необходимо.

— Давно вы так решили?

— Сейчас не время выяснять отношения. И вообще, мир все еще у наших ног.

— Тогда понятно: сия мысль посещает вас с того самого времени, когда увидели меня на палубе и сообразили, что на самом деле под легендой гляциолога Кристины Ордании на судне находится диверсантка Норманния фон Криффер.

— А ведь увидел почти спустя неделю после выхода в море.

— Ничего удивительного: судно огромное. Да и мне больше нравилось наблюдать за вами издали, не афишируя нашего знакомства.

— «Наблюдать издали» в порядочных домах называется «шпионить».

— Хотите, чтобы я высказалась относительно начальника службы безопасности экспедиции, который только к исходу пятого дня узнает, что по судну спокойно разгуливает террористка?

— Меня назначили сюда за два дня до отплытия, не ознакомив даже со списком экипажа и научной команды. Сказали, что этим занимается служба СД. Поэтому я вполне допускаю, что по палубам «Швабенланда» может разгуливать несколько вполне реальных террористов.

— Для разведчика такого уровня, выпускника «Фридентальских курсов», — очень жалкое оправдание, — добивала его Норманния, уже повалив в постель и бесцеремонно расправляясь с брюками.

— Тебе это не напоминает нашу прощальную встречу? — успел спросить барон, предаваясь блаженству ее ласк.

Это было в тот первый и последний раз, когда она позволила себе постельную вольность с ним. Готт понятия не имел, каков был ее опыт в оральном сексе, но что получилось у нее потрясающе — это он готов засвидетельствовать хоть на Страшном суде.

— Можешь считать нашу сегодняшнюю встречу естественным ее продолжением, — промурлыкала Норманния, приготовившись еще раз продемонстрировать свое любовное мастерство.

«Почему же мы не занимались этим все годы нашего знакомства?!» — воскликнул Теодор в тот прощальный раз, когда, после третьего или четвертого захода, Норманния наконец, оставила его в покое.

«Просто я решила, что тоже имею право на свою долю обезьяньей страсти, — мстительно ответила она. — Что же касается уроков, то их я брала у профессионалки вместе с двумя начинающими жрицами любви, которых эта секс-инструктор обучала на муляжах».

«То-то я думаю!.. Однако мир все еще у наших ног! Могу себе представить, что тогда вытворяет сама секс-инструктор!»

«Вот этого ты себе как раз представить не можешь, — многозначительно ответствовала Норманния. — И не вздумай разыскивать ее и напрашиваться в секс-клиенты».

«Это что, сцена необузданной ревности холодной нормандки?»

«При чем здесь, к черту, ревность?! Ты же знаешь, что я понятия не имею, что это такое — ревность!»

«До сих пор экстазов ревности за тобой действительно не наблюдалось. Тогда почему? Потому что до секс-клиентов она уже не снисходит?»

«Потому что в твоих ощущениях я должна оставаться непревзойденной! Понимаешь, непревзойденной!»

«Но ты в любом случае останешься непревзойденной!»

«Только не после ночи, проведенной с этим сексуальным удавом, скрывающимся под личиной секс-инструктора. После свидания с ней тебе придется то ли долго убеждать себя в моей непревзойденности, то ли откровенно лгать».

«А чтобы этого не происходило, давай будем встречаться как можно чаще», — решил воспользоваться ситуацией фон Готт.

«Не обольщайся, не обольщайся!»

«Тогда хотя бы еще раз, скажем, завтра?» — с надеждой взмолился фон Готт. Вот когда она по-настоящему воспылала — эта его «баварская страсть»!

«Никогда больше! — гордо вскинула подбородок эта юная аристократка. — А если и встретимся, то только через много лет. Так что вспоминай и страдай!»

«Но какой в этом смысл?!»

«В страдании. Я сказала: “Вспоминай и страдай”! С какой бы женщиной ты теперь ни предавался своей обезьяньей страсти, все равно вспоминать будешь только меня, и желать будешь только меня, и страдать будешь только по мне, графине Норманнии фон Криффер. Которая всегда видела себя женщиной у домашнего очага, а не подругой у костра бродяги, но которую вы, жалкий барон, так и оставшийся на всю жизнь Дровосеком, этой житейской привилегии лишили. И никогда впредь не вздумайте утверждать, что мир все еще у ваших ног!»