Инсун Эшли Бэрри

БоЖенька (2023)

Не каждый может видеть инсуны, это привилегия открыта только хранителям, таким как Эшли Бэрри. Эшли обычный подросток, чьи желания понятны каждому: сбежать из маленького города, найти своё призвание и разобраться с близкими. Но для этого нужно своровать сотни белых страниц инсуна. В попытке сбежать от трудностей, Эшли уходит в книгу с головой.И, кажется, теперь тебе предстоит решать проблемы.

III

Ох, моя спина! Ноет, будто молит о пощаде. Как можно в таком положении читать?

Ужас.

И так не люблю перемещения, а тут еще такое тело. Хотя… в целом симпатичное. Но насколько же нужно не любить свой организм, чтобы над ним так изголяться? Хоть бы разок к врачу сходить. А это… Ты это ешь?

И когда у тебя в последний раз был нормальный сон?

Угораздило же попасть…

***

Не делай такое удивленное лицо. И не озирайся, так исступленно. Да, вокруг то самое хранилище. И в руках заветная книга.

— Эшли, — голос безэмоциональный, беззвучный. Он к тебе обращаюеся. Ты теперь Эшли Бэрри. Надо бы и ответить человеку.

— Да? — ты и не пытаешься звучать естественно. На карьеру в актерстве не надейся.

— Вы не укладываетесь в план, — говорит человек в черной мантии. Это мужчина, он стар, и будто безлик, сливается с хранилищем или является им. С припыленной сединой, с морщинистым, как у кожаной сумки, лицом, с рабочей черной одеждой, чьи полы сливаются, врастают, плавно переходят в тьму. И только старческие глаза светлые, выцветшие: радужка глаз размывается и белеет. И безжизненный этот взгляд направлен прямо на тебя, и говории"я знаю твою тайну","я знаю что ты делаешь","я знаю кто ты". Хранитель слепостью своих глаз видит не Эшли Берри. Он видит тебя.

По затылку бегут мурашки.

— Поставьте инсун, — поросит хранитель, и твой разум наконец включается. Захлопнув пыльную книгу, ты взглядом мельком скользишь по обложке, прежде чем поставить инсун на место. И может это было помутнение разума, а может зрительная иллюзия, но имя на обложке принадлежит тебе.

— Проверка отчетов из вашего отделения выявила, — хранитель хмурит брови. Он не может сказать"нарушения", ведь это будет неправда. Нет. В аббатстве тайн лжи не бывает отродясь. Тайны, секреты — это всегда полуправда, недомолвка, недосказанность, это зыбкие слова, что можно лить бесконечно, но смысла в них не добавится. Поэтому старик сказал, — Вы можете работать лучше.

Он оборачивается и уходит во тьму, к полкам с отчетами. Твой взгляд бегает, пытается понять шутка ли это. Ноги сами следуют за хранителем, хотя мыслям, сердцем тебе все чудится обман.

— Вот к примеру ностальгия, — монотонно размышляет старик, — Сэды вам спихнули, оно и понятно, сейчас грусти во всем полно, но Вы-то чего на учет поставили? Ностальгию можно как светлую грусть воспринять, или нежные воспоминания, или как радость узнавания. Вы бы проявили изобретательность и направили бы в отдел радости. У них вечно нехватка: моментов много, но все короткие.

— А?

— Вот документы, проанализируйте, исправьте. А я, так и быть, задним числом утвержу. Нам же для статистики, сами понимаете.

— Ага, — раз вручили кипу, ты и стоишь с полными руками. Молодец.

— Вы же все равно вечерами время в одиночестве проводите, — и снова этот взгляд. И снова тебя пробирает до костей. Старик улыбается — и ты впервые видишь эмоцию на этом безжизненном лице. И все равно не находишь в нем искренности, жизни или радости. Улыбка на истертых сухих губах выцвела, а глаза пустые, как стекляшки.

Твой короткий кивок удовлетворяет старика. И ты легко можешь ретироваться. Уйти.

В коридоре снуют люди: в красных мантиях — Мэды, догадываешься ты, отдел злости, гнева; яичными желтками по белому пространству бегают представители отдела радости; где-то мелькают розовые халаты; где-то синие; чем больше фиолетовых мантий, как и та, что на тебе, тем ближе отдел страха. Это фиры. Ты фир.

И в какой кабинет сунуться? Ты мнешься, стопоришься, мешаешься.

— Эшли, — в гомоне ты еле улавливаешь голос. Противный такой… — Эшли.

Эшли — это ты. Привыкай. Обернувшись, ты видишь девушку. Она обычная: не красивая, не уродливая, таких на улице встретишь десяток, вроде отличаются, а в массе своей одинаковые. По вздернутой недовольно верхней губе и шпилькам туфель ты понимаешь, что это Шейми.

— Эшли, — она блаженно привалилась на косяк кабинета, впилась жадно в тебя глазами, — что тебе сказали?

В тебе будто щелкает что-то, захлопнув растерянно рот, ты подходишь к Шейми вплотную:

— Сказали приглядывать за тобой, — говоришь ты легко и вручаешь девушке стопку бумаг, — плохо работаешь. Перепиши отчеты на другие отделы.

Ха-ха! То есть, кхм…

Я, конечно все понимаю, но не порть, пожалуйста, мне отношения с коллегой. Но… Хах, ее растерянный взгляд это нечто!

Ты садишься за мой, то есть за твой, за свой стол. Дергаешь информатир, разглядываешь бумажки.

Находишь глазами ведомость о тетушке Энн. Ты не знаешь ее.

Но я помню. Лицо смурное. Всегда молчит и хмурится. Никогда не заводит праздных бесед, не гуляет и не смотрит по сторонам.

Выглядит просто и всегда одинаково. В бесформенной кофте, скрывающей лишний вес и штанах с вытянутыми коленками. Энн не красится и не носит парадных вещей — у нее их просто нет.

Она очень стойкая, грубая и притом добрая женщина. Всякий раз, как я ключи в детстве потеряю, она меня в гости пустит, чай нальет, позволит дождаться маминого возвращения.

Энн хорошая.

Ты комкаешь листок, прячешь его в карманах фиолетовой мантии. Какое-то внутреннее потаенное чувство не позволяет долго глядеть на все детали горького плача и причитаний тетушки Энн. Беспричинная неловкость или проснувшаяся совесть, ты не можешь определить, но и выносить их не хочешь.

Это все стыд, он мучает и издевается, и без него было гораздо спокойнее…

— Пойдем на завтрак вместе, — спрашивает Шейми, она уже прошмыгнула тихонько к своему информатиру и разбирает папки из хранилища. Твоя уловка и правда сработала. Удивительно.

— Да, — ты отвечаешь, но будто с удивлением. Не удивляйся. Шейми странно на тебя косит. Веди себя естественно.

Столовая на втором этаже. Вы с Шейми голодными птенцами вытягиваете шеи в поисках начала очереди. Уже успели взять подносы — еще не наполнили их.

— Эй, а там что, — ты пихаешь Шейми в плечо, указываешь на кассу, где столпотворения нет вовсе. И Шейми, не узнавая тебя, отвечает:

— У высших чинов? Пахнет беконом, яичница у них скорее всего, жируют пока мы…

Девушка не успевает договорить.

Что ты делаешь? Не иди туда! И не улыбайся так самодовольно! Эй!

— Вы последний, — ты чарующе скалишь зубы, как бы невзначай здороваешься. Словно все так и должно быть.

И чего тебя туда понесло? Бекона захотелось? Так ты его через книгу не попробуешь, так что хватит придуриваться.

Не позорь меня. Вернись к Шейми.

— Доброе утро, — отзывается сипло человек перед тобой, оборачивается.

— Доброе, — легко улыбаешься ты, чуть толкаешь Сиплого, продвигаешься вместе с толпой, — как проходит Ваше утро? Мое, — говоришь ты, — не поверите…

С краткой заминкой тебе на поднос ставят тарелку с едой. Запах копченостей бередит ноздри, вызывает аппетит, и весь мир сужается до плоской белой окружности тарелки, на которую можно упоенно выть, как волки воспевают луну.

— Замечательно, — отзывается Сиплый, улыбается, — успел отдать уже восемь распоряжений. Считай, до ужина свободен.

И кто-то спереди на его бодрый тон оборачивается, смотрит уныло. Видно — им распоряжения и отдали.

На кассе сидит девушка в черной мантии. Руки ее сами делают записи в огромную книжку, пока лицо явственно спит. Нудным неменющимся голосом она тянет:

— Имя.

— Эшли что-то там.

— Я Вас не знаю.

— Забавное совпадение: я тоже…

— Что?

— Пусто тебе, душенька, — улыбается Сиплый, — все равно вы под вечер половину еды выкидываете. Пусть ребенок разок поест, порадуется.

Ты оголтело киваешь, не сдерживаешь радости, обнимаешь мужчину.

Зачем? Ну, вот зачем? Неужели тебе кровь из носа бекон понадобился?

Какой позор…

Кассирша молчит. Вздыхает. И просто кивает.

Будь она чуть менее заспанной, может и стала бы разбираться. Но нет.

А ты не радуйся. Тебе просто повезло.

Вы с Шейми садитесь за узенький стол, ровно на два подноса. Начинаете есть, а коллега глядит на тебя ошарашенно.

— Руководство и так за тобой приглядывает, что ты творишь?

Но ты не слушаешь — у тебя дело поинтересней, ты увлеченно жуешь.

Ну, и что? Разобрать-то вкус не можешь. Да и не наешься.

И не дуй так по-детски щеки. Не делай вид, будто тебе не говорили заранее, что так и будет.

Ты предлагаешь Шейми бекон, и обиженно терзаешь глазунью вилкой.

— Что они мне сделают? — твой тон скучающий. Но Шейми уже не злиться, не удивляется, бекон на нее подействовал как взятка.

— Выгонят, — она пожимает плечами, теребит волосы, оборачивается воровато. Но твое бестолковое наплевательство и на нее действует чуть успокаивающе. — Сиди ты за кассой, или полы намывай, тебя бы даже без последствий выгнали. А так в воду — и гуляй.

Ты скучающе смотришь в ответ. Вода тебе не интересна. Ну, конечно, даже если ты доведешь мое тело до плахи, не тебе же помирать… Соберись!

— А у них какая работа? — ты указываешь вилкой на Сиплого.

— Делами руководства интересуешься? Куда ты метишь, Эшли?

А ты лыбишься дурашливо. Никуда ты не метишь. Как ребенок тыкаешься куда ни попадя, спрашиваешь глупости, словно в песочнице играешься. Давай, спроси еще почему небо голубое…

— А почему…

Заткнись!

Ох.

Ну, почему именно ты?

Столовая просторная, но людям все равно нет места. Если глядеть перед собой, только сплошная суматоха. Все снуют, толкаются, торопятся. И зрелище складывается в аляповатый ком из пестрых мантий. Ты откидываешься на спинку стула, глядишь поверх голов.

Если приглядеться — заметно, как в лучах раннего солнца ленно тонут пылинки. Лепота.

Потратив завтрак на разглядывание столовой, вы возвращаетесь в кабинет.

Твой стол и правда завален. Ты берешь первый попавшийся листок — создаешь видимость работы. Читаешь вдумчиво.

Структура в документе есть, а смысла нет.

"Открыв холодильник, закрыл. Через две минуты повторилось".

Выглядит как случайный набор слов. Нелепица.

Вдруг затарахтел информатир, сотрясая стол.

Он выдал тебе очередную бумажку. Конечно же, с пометкой"срочно". Впрочем, штамп"важно"или"внимание"значились также и на остальной макулатуре. В произвольном порядке. Иногда, для веселья, могли по несколько за раз нашлепать.

Тебе не хотелось вникать. Сгорбившись над столом, ты разглядываешь информатир. Он белый, будто гипсовый, наглухо закрытый кубик. Только на одной плоскости, как на морде растянулась узкая щель"рта", выплевывающего ведомости.

Что ты делаешь? Улыбаешься ему? Хватит дурачится… Эй! Положи карандаш!

Не смей рисовать ничего на казенном имуществе! Если ты…

Серьезно? Зачем рисовать информатиру глаза?

Притом неровно.

Вот ведь угораздило.

Информатир весело затрясся, глядя на тебя счастливой мордочкой, и выплюнул еще бумагу.

Благо, в новом поручении есть четкое руководство к действию.

Найти все эпизоды аварий, крушений, столкновений автомобилей во снах людей. Составить по датам, выявить частоту и записать в таблицу ниже. Куда это потом? В информатир, не тупи.

Папка с ночными кошмарами лежит сверху, накренившись тоскливо к разрозненным эпизодам мочеиспускания на публике. Даже иронично.

Ты принимаешься разглядывать страницы. Но ничего интересного. Сны кажутся еще менее содержательным и структурированным чтивом.

Ты быстро привыкаешь, начинаешь смотреть только на тему ведомости и дату. Раскладываешь быстро. Может порой неправильно. Пускай.

Дело это монотонное и бестолковое.

Ты грешным делом думаешь: неплохо бы заставить информатир проводить эти расчеты самому.

— Бессмысленная какая-то работа, — жалуешься ты Шейми, — что поменяется, не делай мы этого вовсе?

Девушка вздрагивает, но взгляд не поднимает:

— Лучше помалкивай…