Империя мечты

Баир Владимирович Жамбалов, 2021

Рыцарский турнир, захват каравелл пиратами под зловещим чёрным флагом, хрустальные летающие дома с концепцией окружающего разума, нейрональный квантовый компьютер и события, пронизанные романтикой любви юной, чисто искренней, что по колеснице времён вознесены, описаны в романе "Империя мечты", мечты о земле высоко справедливой, и благородством, и мудростью возвышенной…

Часть первая

1

Империя распадалась. Необъятная, невиданная по своим размерам, широтой и бескрайностью своих земель, империя распадалась. Всё началось с окраин. Народы вдохнули этот самый ветер свободы. И всё. Понеслось, закружилось в неистовом вихре маленьких и больших войн. Империя, рождённая стремительной конницей великого, самого великого завоевателя во всемирной истории, была постепенно с течением десятилетий разодрана на несколько клочков, где каждый клочок представил собой новое государство.

Огромная империя когда-то не знала себе равных, ныне же превратившись в несколько государственных образований, утеряла всё, то могущество, что составляло некогда гордость империи. И вот на этом самом западном краю бывшей империи в правление вступил довольно таки молодой хан.

Вряд ли чего-нибудь значительного осталось от той эпохи, когда копыта стремительной конницы, не имеющей подобной и равной себе, высекали ярчайшие искры под небом мировой истории. Военный гений великого предка всё ещё продолжал отбрасывать тень на потомков, но было это уже не то, далеко не то, ибо наступили совсем другие времена…

Правнукам его надлежала такая незавидная роль свидетелей заката некогда огромной могущественной державы. От единого монолита осталось ничего, кроме нескольких суверенных государств, что каждое само по себе.

Тот лоскуток от бывшей империи, доставшийся молодому хану, представлял собой лишь подобие удельного герцогства и не более того. Так можно было бы выразиться. Да ладно бы так, но нависла над этим маленьким ханством угроза от северо-западного соседа, до которого когда-то чуть было, не дотянулась рука великого предка, великого завоевателя.

Королевство Кадмия — вот какое государство стало воплощением прямой угрозы отныне маленькому ханству молодого хана. Но если раньше кадмийцы были самим воплощением робости перед его предшественниками и исправно платили дань, то к его восшествию на престол, наступили совсем другие времена. Какая там дань, какое там послушание, тем более робость?!

Историческая объективность становилась таковой, что теперь кадмийцы подумывали над обложением их данью, да и то это в лучшем случае. Ну а в худшем…, а случай представлялся им очень удобным, потому как во главе этого вожделенного уголка бывшей империи, такого лакомого кусочка становился совсем уж молодой хан, про способности которого мало ли что они слышали, не знали толком об этом молодом хане.

Тяжёлые думы от забот государственного порядка обрушились на молодого хана сразу же при восшествии на престол. Народ, вверенный ему, ждал от него — правнука своего великого предка каких-либо решений относительно своей незавидной судьбы. Мог ли он подойти на такую роль мудрого правителя, словам которого да могли внимать все от мала до велика?

Он молодой да статный, в чьих жилах в такую пору да течёт буйно лишь горячая кровь. Но народ готов внимать его словам, да указаниям. Их молодой хан умеет не только ловко владеть мечом да саблей, метко стрелять из лука, подолгу сидеть в седле, выигрывать скачки, но к тому же владелец незаурядного ума, как знают, представляют многие. Он не только искусный да сильный мастер единоборств, знающий филигранно самые различные приёмы, но человек, овладевший знаниями разных учений, просвещением западного и восточного толка. И это несмотря на его юношеские годы, когда лишь подступил к порогу лет взрослого мужчины. Вот такими-то качествами и был наделён этот молодой хан благородным именем Аурик.

Отец его, внук великого завоевателя, был чистым по крови нанголом, но вот мать его была из народа кранков, ныне кранцозов. Когда-то его деду захотелось подобраться к земле кранков, к королевству Кранции и ударить по ним, рассчитывая на богатую добычу, а в лучшем случае и на порабощение. Хотя, вряд ли. Скорее всего, у деда не было каких-либо серьёзных притязаний, кроме как добычи богатого улова, ну совсем как его далёкие, далёкие предки-кочевники, но прознав про такие намерения кранцозы решили во чтобы-то ни стало откупиться от него.

Тень великого завоевателя зловеще нависла над ними, умело помогая его деду, который талантами своими, конечно же, намного уступал своему великому предку. Богатые откупные, да и дочь одного из аристократов быстро поумерили пыл вот этого деда молодого хана, потому он в высшей степени удовлетворённый, оседлав угодливого коня горделивости и самолюбования, возвратился домой в ранге значительного героя. Вот потому у ныне молодгого хана Аурика не всё было чисто в понимании чистокровной нангольской крови.

Ну, а отец, женившись на дочери добротно щедрой земли кранков, не страдал таким уж бахвальством и обладал всё же таким ценным качеством как осторожность. А мать, дочь щедрой земли кранков, и вовсе была таким, можно сказать, кладезем ума. Править, да править им, но неведомая болезнь подстерегла их, родителей его, и стала вот такой зловеще неизменной спутницей их, и довела до самых, самых дверей в иной мир, откуда нет возвращения. Так что все заботы об этом маленьком ханстве разом навалились на него, отныне молодого хана Аурика, разом отодвинув далеко, далеко назад все забавы молодости.

Внешняя разведка, а она ещё со времён великого предка была на высоте неимоверной, докладывала о военных приготовлениях кадмийцев. О-о, они готовились, не собирались вот так нахрапом напасть на его земли. Уж кто-кто, а перед ними были всё же нанголы, пусть далеко не те, но всё же нанголы. Старый король Кадмии был не раз бит его дедом, а затем и его отцом, и потому, взнуздав, поусмирив бешеного коня мести, готовился тщательно, чтобы с полным успехом завершить предстоящую кампанию.

Восточный сосед, такой же правнук великого завоевателя в военной помощи отказал, оставив его наедине с крепнущим врагом. И вот теперь взор его устремился на юго-запад, где далеко за горизонтом простиралась земля предков его матери, можно сказать и его предков по материнской линии. На военном совете, где, в общем-то, все превосходили его лишь по возрасту, что было лишь единственной превосходящей чертой, было решено, что делегацию в землю кранков возглавит лично он сам — отныне хан Аурик. Бурных споров по этому поводу не было, ибо внешность молодого хана сама за себя говорила в пользу такого решения.

Кранцозская кровь не преминула сделать кое-какие наброски, может, и во внутренней сущности, в отношении духовном, так сказать, внести свою лепту. И всё же гордая кровь нанголов закипала, кипела в жилах его, но не будь такого заслона, как его голова, в которой явно поселились холодный рассудок и трезвый расчёт, то всколыхнулась бы она высоченным фонтаном, увлекая за собой народ нанголов в неистовую войну до победы иль до поражения. Но ничего подобного, ибо и главенствовал холодный рассудок, да трезвый расчёт. И это-то в его молодые годы?

Перед отправкой делегации в земли кранков решено было провести упреждающий набег на Кадмию. Добровольцев было, хоть отбавляй, что пришлось многих удержать дома. Отборный же десант совершил такой набег, навёл такого шороху, шума, что довольно напуганный старый король Кадмии решил, прежде всего, укрепить прочно границы, а затем уж приготовиться тщательно к войне.

Итак, время предоставлено, и притом предоставлено с лихвой.

Делегация в сто конных воинов, на время ставших дипломатами, во главе с самим молодым ханом на рассвете дня пустилась вскачь в земли кранков.

2

Никогда он не бывал на земле предков, предков по отцовской линии, откуда вышел великий завоеватель, его прадед, но имел о ней представление, хотя бы по многим песням и рассказам, прославлявших её, а вот о земле матери знал мало, если ничего не знал. Конечно же, мать рассказывала про свою землю, при этом незаметно вздыхая, но рассказы её больше доставались младшей сестре, тогда как он целиком был предоставлен чисто мужскому воспитанию. И вот она — земля предков по материнской линии.

В глаза бросались прежде виноградники с зелёной листвой и гроздьями спелого винограда, ибо лето перейдя свой пик, клонилось неумолимо к осени. Возле них копошились крестьяне в напряжённом труде, но завидев странных всадников, оборачивались тут же и сопровождали их любопытным взором. Именно им, нангольским воинам, предназначалось такое пристальное внимание, потому как свои, приставленные как бы в качестве эскорта, такого как бы не заслуживали привычным видом.

Были здесь не пастбища, скорее сочные луга, упиравшиеся в невысокие холмы, у подножия которых нет, нет, да промелькнёт какое-нибудь селение. Понимал молодой хан Аурик, что стараются провести их к столице, минуя шумные города, чтобы их визит не вызывал непредвиденный ажиотаж у населения. Как-никак, а нанголы идут по их земле. И пусть визит этот мирный, намного мирный, даже с просьбой, но всё же. Кое-где попадались мелкие озёра и такие же реки, уносящиеся вдаль посреди сочных лугов, покатых склонов, холмов, лесистых гор и теряющихся неизвестно где. Казалось, а может, и было точно, что они попали в совершенно иной мир, где нет места никаким тревогам, опасениям, предгрозовому чувству военной опасности.

На главную дорогу страны они едва ли не галопом выдвинулись так, будто вызвали взрыв сотен петард одновременно. Паника, что выказывалась в оживлённом движении, была тому свидетельством. Эскорт из кранцозских офицеров бросился со всех ног успокаивать мирное население королевства.

«Помнят ещё моего деда», — подумал молодой хан, над которым завитало, однако, некое подобие гордости. Тот легендарный набег на эту страну, в общем-то, также империю, но в отличие от его родной, но бывшей империи, уже набирающая силу, был памятен, ещё как. Такого не забудешь в королевстве, а то, и врежется в память навсегда. Нангольские кони никогда не оставлят кого-либо равнодушным, приводя лишь в трепет. Но уже не те времена, не те…

Быстрым соколом взлетела и понеслась впереди их весть об их прибытии. Она предназначалась, прежде всего, для населения Кранции. Разные миряне, крестьяне, везущие первый урожай на базар, торговцы разными товарами, купцы разных гильдий, ремесленники, просто зеваки, воры, мошенники, кто со страхом, кто с удивлением да слушали эту весть. К этой вести также были причастны граждане благородных сословий: рыцари, бароны, герцоги. Что же касается самого короля и особенно значимых государственных мужей, то они-то знали об этом неожиданном визите с самой границы, и потому каждый шаг их передвижения по священной земле кранков был у них на виду.

Главная дорога страны неизменно приводила каждого к роскошной столице великолепной Кранции. Аурику доводилось видеть города, да и столица его маленького ханства тоже была на вид городом, но вот такое великолепие он видел впервые. Особенно удивил его один дворец, который, казалось, был каким-то хрупким, лёгким, таким хрустальным, что подунь сильный ветер, и поднимется он с места, и улетит в облака.

Цель их визита предугадывалась. Она и должна была быть таковой. На противоположной стороне огромной площади, наполненной многими прохожими, конными составами, да и просто всадниками, возвышалось, может не угрюмо, мрачно, но грозным обличьем, лишённым какого-либо изысканного архитектурного излишества здание огромного размера, то ли дворец, то ли крепость. Пожалуй, это было единственное во всей Кранции, королевства так любящего роскошь и блеск, сооружение, не вызывавшее никогда какого-либо восхищения, но вызывавшее всегда невольный трепет, да дрожь. Но лишь посвящённым, лишь тем, кому был доступен вход в это грандиозное здание, был ведом истинный блеск, истинное великолепие, истинное убранство самого дворца изнутри. Всё так и потонуло в сверкающей роскоши, от которой рябило в глазах и трепетало сердце. И всё это скрывалось вот за этими массивными стенами, будто сторонясь от многих глаз, что и было, однако, ближе к истине.

Это был дворец короля Кранции — Дувр. Там его ждали. И он это знал.

3

Совершенно не рад был такому визиту король Кранции Дуи Второй. И так хватает в последнее время всякой головной боли, а тут ещё и этот хан на его голову. Мир полон слухами и всякими прочими домыслами, и потому он знал, хорошо знал, что творится на этом грешном белом свете.

Наступал конец былому величию великой империи, что некогда создал дикий безграмотный кочевник, да и только. Знал он, что разделилось на несколько ханств вот эта огромная, уж слишком, огромная территория, что отхватил когда-то вот этот поистине великий завоеватель. Знал он, что на самом западном краю этой мрачной империи, как всегда называли в странах, до которых не дотянулось нангольское копьё, которых не истоптали копыта стремительной нангольской конницы, вступил в правление молодой хан. Совсем уж зелёный, если брать по меркам, каким должен быть правитель не только какого-нибудь довольно таки крупного государства, но и мелкой земли.

Зелёный, так зелёный. Но что, же, привело его к нему? «А-а, да он же, если не ошибаюсь, сын той девушки, той самой, что решила пожертвовать собой ради родной земли кранков, ради всей Кранции. Возомнила себя, чуть ли не спасительницей нации. А может, так и было. Кто его знает?» — неожиданно такая догадка кольнула память и душу. Кривая усмешка послужила этому наглядным свидетельством. Но следом память услужливо, а может со злорадством, представила ему другой факт истории, при упоминании которого всегда его брала дрожь. Как же, как же, этот молодой хан не только сын дочери земли кранков, но и внук того самого…

Как вчера он помнит его наглую рожу, с какой больше, не приведи господь, не приходилось ему встречаться."Я вам нанёс скромный визит…, сына пора женить…, вот и пожаловал к вам…, надо бы невесту ему…, уж не пора ли нам породниться…, я слышал…, у тебя красивые дочери".

Память, память. Уж от неё-то никуда. Конечно же, помнит он те далёкие года и потому иногда проклинает память за то, что она имеет свойство помнить совсем не то, что надо. Вступал он тогда в зрелость и, казалось, что весь мир сияет и благоволит ему. Наконец-то Дуи стал королём Кранции, самой лучшей земли, и тут на тебе, такое позорное поражение от варвара, и не где-нибудь, а на родной земле, которую он считал и считает самой прекрасной на этом свете. За что такая напасть? Был у него тогда сын-наследник, который, раньше времени отправился в рай, повергнув его в глубокую печаль. Но это было потом, после того позорного события. А тогда, он так и ответил, водружая истину, каковой она и была тогда, говорил тогда король Кранции истинно правду, ибо у него был единственный сын, наследник трона:

— У меня нет дочери. У меня сын. Так что давай побратаемся.

— Что слышат уши мои? Смотрите на этого беспросветного сына небес, которому забыли, вложить разум в его пустую голову. Братья равные. А я тебя только что общипал, хорошенько общипал, фазан ты драный. Благодари моё вечное небо за то, что я согласен с тобой породниться, — от раскатистого смеха этот нангол, само порождение дьявола, чуть было не свалился с седла, хотя знал и слышал он, что они, эти потомки несравненно великого завоевателя, садятся на коня прежде, чем учатся ходить твёрдо по этой земле грешной.

Век не забыть того унижения, но пришлось ему и всем остальным стерпеть и постараться, как можно быстрее исполнить такое его желание, по наглости своей не знающей всяких границ. Конечно же, ни один герцог, ни один барон даже и в мыслях не пожелал бы, породниться вот с таким воплощением ада на земле. И всякий отговаривался, как мог. А ведь могло так обернуться это дело, что он мог и не прося забрать и увезти в свои земли любую дочь этих аристократов доброй земли кранков. Но нет, же…

Он, этот дикарь с Востока, решил тогда выразить такую галантность, воздать такой этикет, что иногда и смех разбирает через столько лет. От такой его галантности, наверное, все черти в аду попадали со смеху. Но тогда было всем совсем не до смеху. У многих поджилки так и затряслись…, и надо же, вызвалась тогда одна благородная девушка совсем не таких уж благородных кровей стать невесткой этого хана, воплощения самого изысканного хамства и наглости, да и только. Отец его, придворный учёный и философ тогда лишь и обомлел от такого порыва своей дочери, который любой бы посчитал безумным, да и только. Но это был выход! Да ещё какой!

Все герцоги, графы, бароны, забыв всякие приличия, кинулись поскорее пасть чуть ли не в ноги этому учёному, прося об одном, о спасении священной земли кранков. Лучше по-другому спасали бы родную землю. А он не желал даже слушать их. Благо, дочь его оказалась у него совсем другая. Уж она-то и вытащила всех из этой весьма неблагоприятной ситуации. И пошли они тогда на хитрость, (не всегда же одни нанголы должны иметь такую привилегию) выдав её за дочь благородного, уж очень благородного герцога по происхождению своему, входящему в самую что ни на есть верхушку аристократии великолепной Кранции. И вспомнить сейчас, как доволен был этот нангол, возомнивший себя вершиной всякой вседозволенности и неуемной наглости, уходя из-под столицы, которую, при большом желании его, не составило бы такого уж труда захватить.

Как сначала вздохнули все от облегчения, а потом какой смех воодрузился на вершине, смех не только над незадачливым нанголом, но и над этим бедным философом, у которого дочь только и способна на безумный поступок. Но вот простой люд, народ Кранции решил немедля обожествить её в умах и сердцах своих. Но это простой народ, до которого ему нет никакого дела по искренности души его. Но, конечно же, на виду он этого никогда не покажет. Вот она — политика!

Такие мысли, соседствующие с памятью, с воспоминаниями тех лет, неизменно присутствовали в его голове аж с самого утра и не отпускали вот до этого вечера, когда он, наконец-то, должен будет принять этого молодого хана, внука того надменного нангола. Но не только. Потомка великого завоевателя, затмившего весь белый свет военным гением и не только.

После того дерзкого набега нанголов сын его, никогда не отличавшийся отменным здоровьем, слёг и больше не встал. Одна напасть последовала за другой. Потеря сына явилась тяжёлым ударом для него. Он лишился единственного наследника, что тяжёлым камнем да улеглось на сердце, измождённое, обременённое думами, заботами о троне королевства Кранции.

Мыслям его о наследованном королевстве, присутствовали постоянно, но суждено было им в некотором времени уступить таким уж очень неприятным эмоциям как беспокойство, тревога. И было отчего. После того, как нангол, довольный добычей, покинул пределы земли кранков, родились у него раз разом, интервалом в два года, две дочери. Они-то доставили ему радость неописуемую. Но вот наследник…, и тогда он решил одну из дочерей в последующем, ещё при жизни, но сделать королевой. На эту роль, которую никак лёгкой не назовёшь, более всего подходила старшая дочь, явившаяся воплощением самой серьёзности, рассудительности, чем не обладала его младшая, очень и очень любимая дочь.

«Неужели пришёл свататься, негодник?! Ох-хо-хо. А что? Яблоко от яблони не далеко падает», — тревожные думы закрались в душу. И мгновенная неприязнь, а то и ненависть, выдвинулась и заняла место рядом с беспокойством и тревогой.

Герцоги, графы, бароны в тронном зале занимали места согласно иерархии. Но присутствовали также и герцогини, и графини, и баронессы. Сегодня, в виде исключения, король разрешил такую вольность прекрасной, но довольно шумливо болтливой половине аристократии, дабы утолить вот такое любопытство уважаемых особ. Что-то больше было в этом такого налёта какого-то балагана, чем серьёзного государственного мероприятия. Ну, да ладно.

Где-то там, в глубине, затерявшись посреди аристократии, примостился этот придворный учёный-философ. А вон там. Скрючился под гнётом своих лет. А уважает его народ, чёрт побери. Как же. Дочь — национальная героиня Кранции! Не больше, не меньше. Тьфу…, пришёл поглазеть на драгоценнейшего внука? Хотя, почему он так думает. Он всего лишь занял своё место согласно этикету двора. И всего лишь. А вот и кардинал. А как же. Уж кто, кто, а он то занимает особенное место в таких церемониалах. Тоже мудрец, как и этот же учёный-философ. Решил немного попридержать инквизицию, дабы не мешала сильно прогресссу. То ли дело в соседней Астании. Ну да ладно. А вот что, интересно, думает наш драгоценнейший учёный-философ?

Лишь ему одному ведомо мысли его. Такого мнения придерживались все, кто знал и помнил ту историю с его дочерью. О чём же думал этот старый Гидро? Как был опечален он тогда, лишь сила воли, да какая-то отрешённость от прежних воспоминаний как-то удержали его от низкого настроения, порывающего в самый низ, в самую пучину безутешного горя. Но ведь, на то было её воля, именно воля дочери, и это поддерживало в нём тогда кое-какие силы.

Довелось ему тогда увидеть этого, не только оседлавшего разнузданного коня наглости, но и самого приспешника сатаны, воплощения самого исчадия ада, друга всех чертей преисподней, да и только, вот этого неистового, но гордого потомка самого величайшего завоевателя в истории, которую знает белый свет. А дочь сама, добровольно, тем самым избавляя эту трусливую аристократию от горя, отправлялась с ним в земли неизвестности, навстречу неведомой судьбе. А чем лучше сын своего отца? Такая же кровь дьявола. Все они — нанголы такого же теста, как и их хан.

Что случилось с ней, с её несравненной и дорогой Даннэт, с её маленькой девочкой там, на чужбине. В любом проходящем по реке времени даже в возрасте зрелой мадам, дочь для отца всегда будет маленькой девочкой, которую он целовал в лоб, крепко спящую в колыбели. Вот остались мгновения и он увидит своего внука, такого же воинственного представителя преисподней, с такой же наглой рожей, как у того, что потребовал в священных землях кранков невесту для своего сына. Но всё-таки внук. Ждать осталось недолго.

Согласно этикету или нет, но в тронном зале оказались две его дочери. Звал ли он их сюда? Однако, нет. Ладно, его дражайшая супруга, королева Кранции, страдающая вспышками неуемного любопытства, но дочери…, и они туда же. Можно ожидать этого от младшенькой, любимой доченьки Ламилии, недавно отметившей шеснадцатое лето, но Алиния? Ей тоже не терпится посмотреть, взглянуть на экзотику, как считают все эти уж чересчур болтливые аристократки Кранции.

— А что, они, вот эти узкоглазые нанголы, все как до одного уроды? — бойко спрашивала принцесса Ламилия.

— Да как сказать. Конечно, ничего такого хорошего в них нету, — отвечал он, вспомнив ту, действительно, истинную рожу разбойника, а иначе и назвать нельзя было тогда того нангольского хана, деда вот этого молодого хана, ради которого собрались как никогда, ведомые тем же любопытством, все приспешники двора.

Дуи Второй обратил взор свой немного вбок. Неподалёку от неё восседала неподвижно старшая дочь принцесса Алиния. По её невозмутимому, но прекрасному лику невозможно было что-либо прочитать. Но знал, ещё как знал он свою дочь. И это же любопытство привело её сюда. Но она сосредоточенно молчит. Не по годам мудра. Так все говорят. И радостно от этого на душе. В надёжных руках будет его трон, а ведь всего восемнадцатую весну встретила она.

А тем временем протрубили позывные, возвещая в данном случае о прибытии иностранного посла, но в данном случае вот этого молодого хана. У дверей глашатай в данном случае, согласно церемониалу, провозгласил без всякого длинного перечня титулов, званий и всего прочего, что может быть только приложимо, доходчиво, просто и коротко: «Хан Аурик!»

В тронный зал уже входили…, но видать случилась там, у дверей какая-то заминка и глашатай снова пытался было что-то огласить своим уж очень зычным голосом, порой закладывающим уши, провозгласить ещё что-то, на что Дуи Второй только и махнул рукой — мол, заткни свою горластую пасть. «Эх, дикари с Востока, зайти-то нормально не могут. Всё спешат, спешат. И дед этого хана такой же был нетерпеливый. Разбойник, да разбойник. Больше и добавить нечего», — такие мысли и разгулялись в голове короля.

В зал входил хан и с ним свита в количестве шести человек, напоминавших обличьем своим скорее, да точно воинов, чем каких-то вельмож из аристократии или ещё кого-либо из круга дипломатов, от которых только и веет какой-либо утончённостью, как вуаль, прикрывающая любое лукавство да хитрость. Но вот такая обязательно присущая деталь в этой свите, да и в самом хане, отсутствовала напрочь. Никакого такого налёта, одна лишь грубость,

Впереди свиты выступал он сам, такого среднего роста, плотный, крепкий, но вот ноги его были немного кривые. Вот встали. Но какая наглая осанка у этого хана и воинственный образ. Точно как дед.

— Да уж, ничего хорошего, — будто не громким, но всё же звучным смехом фыркнула в рукав Ламилия, нарушив вот эту тишину любопытства, так внезапно воцарившуюся в тронном зале.

И было ей от чего. Но стоило ли? На них смотрел суровый воин, лицо которого украшал во всю длину правой щеки багровый шрам, и без того подчёркивавший такой разбойничий, пиратский вид, да и только, от которого так и веяло войной, и ещё раз войной, но не каким-нибудь миролюбием, а этикет удалился подавно, дабы не отяготить себя присутствием.

Опять же искоса он взглянул на свою старшую дочь. Какова же её реакция на всё это? Но опять, же, на прекрасный лик её не легла даже и тень какого-либо впечатления, эмоции. Всё та же бесстрастность и спокойствие царили там бал.

«Молодец, доченька!Ну, настоящая королева!» — в душе восхитился старшей дочерью Дуи Второй. Но, не мог он, не обратить внимание и на старого философа, учёного в одном лице. «Вот тебе и внук», — какое-то злорадство посетило его думы. Было отчего, было, потому как учёный этот, так и смотрел ошарашенно на этого воина (само воплощение отменной грубости подбавленного наглостью, и ещё раз наглостью), на котором не было какого-либо налёта просвещённости, и просто элементарной культуры. Ох, дикарь с Востока!

Тем временем нангольский воин-переводчик неспешно, также самым наглывм видом принялся исполнять свою работу. Этот хан, стоящий впереди делегации, вид ореолом разбойника, уже начинал без всякого на то этикета (да и не было его никогда, давно убежал) говорить громко и отчётливо на своём грубом языке (далеко не кранцозский язык, так ласкающий слух) своё выступление, которое оказалось коротким и, конечно же, лишённым всякой речевой величавости. А воин-переводчик переводил, приводя всех в какое-то замешательство:

— Я командир чёрной гвардии Джэндэ!

Вот как! Но не преминул заметить Дуи Второй лёгкое движение кардинала Шелье, но особенно герцога Ронтанского. Ох-хо!

Лишь недавно, с появлением порохового оружия, в данном случае мушкета, он, король, создавал свою личную структуру, которую выделил из всей армии. То ли в ответ, то ли ещё зачем, но кардинал, персона священного круга, создал свою команду, которую так и назвал «гвардия кардинала». Но ему-то это зачем? Хотя, кроется за всем этим грязная рука герцога Ронтанского. И вот теперь, перед ним, этот, по всему видать, очень наглый нангол объявляет себя командиром «чёрной гвардии».

— А где же он сам, этот молодой хан? — прорезал тишину голос короля, смешанный любопытством, но и непреклонной твёрдостью одновременно.

Тем временем этот наглый нангол повернулся вполоборота, указывая на дверь. Воин-переводчик переводил его слова, отдававшиеся каменным, но глухим звуком в тишине:

— Мой хан Аурик — властелин мастерства!

Ох-хо! И всё. Больше ничего. Но тем временем вновь открывались двери, и входил человек…

4

Вздох женской половины в виде герцогинь, графинь, бароннес прокатился по тронному залу. И зачем он дал разрешение? Но и все остальные были в таком, же, состоянии, что и дражайшая прекрасная половина аристократии.

Он шёл медленно, и упругие шаги его подчёркивали уверенность и силу его. Развевался ли ветер в могучих плечах его? Рост его был высоким, а статность даже вызывающей. И не только это заставило так воздыхать без зазрения совести, без прикрытия стыдливости прекрасную половину аристократии…

На юном, но таком благородном лице и не было намёка на какую-либо наглость, а разбойничьи черты, украшавшие его лихого деда, и вовсе отсутствовали. Интеллект затмил всё остальное и разгуливался вовсю, но подчёркивался особенно точно в глазах его ясных, как и в обличье благородном. Скорее, нангольское было у него изнутри, ибо внешность его вобрала много чего прекрасного от кранцозского великолепия.

Всколыхнулось недобрым пламенем в душе у короля. И было от чего. Вздоху женской половины присоединился в первый же миг и искренний вздох младшей дочери принцессы Ламилии. Где же тот надменный вид, господствовавший совсем недавно? Вот это уж никак не устраивало его. И тут же он не преминул взглянуть на старшую дочь принцессу Алинию…

О свет мой! Он не слышал её вздоха. Нет. Всё, то же каменное лицо беспристрастности. Ни даже тихая рябь какого-либо волнения или ещё чего-либо не пробежалась по её прекрасному личику, ни даже тень какой-либо эмоции не легла, оставляя всё, как есть эту ровную гладь моря спокойствия.

«Молодчина!» — только и восхитился он. И тут же взгляд его незамедлительно перекинулся на этого учёного-философа. О-о! А где же былая ошарашенность? Её как не бывало. Уж чего, чего, а таким-то внуком всякий возгордится. И что-то такое отдалённо напоминающее отголосок зависти всколыхнулось в королевских тайниках души.

С тех пор, как он, по его разумению, потерял дочь, печаль и тоска, казалось, вселились навсегда в его душе. Правда, принесли ему однажды весть от неё, где сообщала она, что родила сына и дочь. И радость растопила тот холод сердца. Где-то вдали на чужбине росла, развивалась его кровь. Хоть есть чем жить в этом мире жестокости.

Находился он — учёный-философ в тронном зале согласно этикету. Но не только. Если у всех в душе господствовало такое праздное любопытство, то у него было всё же другое, далёкое от чувств всех пристуствующих здесь. И вот когда впереди всех шествовал этот воин, он всматривался внимательно в черты его и не находил в этом море суровости даже намёка на свою девочку, на свою истинную кровь. Но обрадовался он, когда все в тронном зале узнали, что этот суровый воин вовсе не хан. И опять же тревогой забилось сердце его в ожидании того лица, ради которого собрались даже те (в первую очередь касалось это вот этих чересчур болтливых аристократок), кому и не положено находиться здесь по этикету.

Была от дочери и такая весть, где сообщалось, что сын её — прямой наследник её мужа, то, бишь, отца своего, хана, но не такого уж бесшабашного как отец его, дед его внука, а хана, правителя всё же мудрого и осторожного. И вот там, где-то там за дверями находится он. И вот наконец-то он, так притомивший его сердце в ожидании, входит в тронный зал.

«Даннэт, моя маленькая Даннэт! Моя маленькая девочка, которую я всегда целовал в щёки, когда в тени персикового дерева она посапывала в своей колыбели…» — мысли воспоминанием ли завихрились в голове учёного-философа.

А он шёл медленным, упругим шагом, подчёркивающим его силу и значимость. Шёл — как само воплощение его дочери. Его кровь! Его внук! Никогда он не испытывал в жизни такой гордости как сейчас. И было от чего такому порыву яростного пожара в его душе. Было от чего.

Тишина была в данный миг властителем всей обстановки. Все ждали не только слов от него, скорее звучания голоса его, ибо воин его незадолго до этого выдал такой грубый тембр, что представилось всем скорее поле брани, а не блеск тронного зала. И вот когда заговорил он, то проявилось у всех совсем другое ощущение…

Конечно же, его истинный мужской голос звучал твёрдо, но всё же не так, как бывает перед какой-либо схваткой. То был голос зрелого и мудрого мужа, но не юнца. Говорил приветствие, глядя прямо в глаза королю. Но после немного обвёл взглядом тронный зал. «Ищешь своего деда? Не туда смотришь», — не преминула сквозануть такая мысль в голове короля.

Глаза в глаза. Не видел он в глазах короля какое-либо подобие радушного гостеприимства, скорее наоборот. То было выражение полного неприятия, готовое перейти в любой миг в такую лютую ненависть. Молодой хан всё же не отвёл взгляд, этим как бы не скрывая искренность своих намерений.

Да, он знал прошлое, знал историю того, что когда-то его дед по отцовской линии навёл на этого напыщенного короля такого страху, что тот постарался любыми подарками подмазать его и как можно отделаться от него, дабы он покинул его земли без всяких разорений.

Он здесь — непрошенный гость, как и дед его, но времена изменились, и король понимает, прекрасно понимает это. Аристократия Кранции собралась поглазеть на него, на внука того самого нангола, что когда-то навёл такого шороху, такого страха, что не забыть никогда. Может, где-то здесь, среди них и его дед по материнской линии, отец его драгоценной матери, к которой он всегда испытывал сыновнее благоговение и любовь.

Но видит он холод неприятия не только в глазах короля…, был он сведущ в том, что у короля две дочери…, определить их не составило труда, ибо сидели они по левую руку короля, тогда как сама королева, не снискавшая во взгляде своём какой-либо враждебности, восседала по правую руку. Одна из дочерей, скорее младшая, не сводила с него глаз, в которых так и искрилось само любопытство, но другая, старшая источала вот этот взгляд холода. Взгляд холода. И больше ничего. Но всё, же, красива бестия королевская!

Наступил черёд подарков, и это разогрело без того накалённое любопытство всех приспешников двора. И входили по кодексу церемониала четверо таких же грубых воинов со шкатулкой каждый в руке.

Тихий шёпот подчёркивал удивление, но прежде удивление тем, какой-же подарок преподнесёт этот молодой хан диких восточных земель, но не более того, ибо такой церемониал им приходилось видеть часто, который всегда доставлял вот это самое любопытство, как и есть. Ну что-ж, на то и устроен этот церемониал, чтобы удивлять да вызывать пересуды у аристократии, особенно касательно её прекрасной половины.

Трое из вошедших раскрыли шактулки, кроме четвёртого, который так и продолжал стоять как бы в ожидании…

Заблистали, словно россыпи звёзд, драгоценные украшения высочайшего ювелирного искусства, исполненные тонким изяществом поистине «золотых рук», блеском своим увлекающие куда-то в неведомое…

Тишина была всё же подтверждением тому, что дары эти заставляли себя уважать, хотя тронный зал и не такое видывал. Но мигом спустя прорезал тишину воглас восторга от одного лица, всегда всеми любимого. То был возглас Ламилии, выражавший не только восторг этому украшению, но и тому, от кого собирались преподносить его. Не могло не уловить это ближнее окружение, ибо молодой хан навёл неизгладимое впечатление на всех в этом тронном зале, но в особенности на прекрасную половину аристократии, что заставило ввергнуться в такое ревностное состояние другую сильную половину аристократии.

Конечно же, конечно же, подвески из изумительного горного хрусталя преподносили сначала ей, самой младшей из семьи короля, да и сам церемониал требовал этого.

Хан Аурик повернулся к Джэндэ и прошептал на языке нанголов: «Подарок старшей дочери преподнеси ты». У Джэндэ приподнялись нахмуренные, было брови в неподдельном удивлении таким приказом. «Представь — перед тобой отлично гарцующий мирабский скакун», — так же шёпотом молодой хан продолжил пояснять дальнейшее действие. Джэндэ едва кивнул. Он понял, отлично понял предстоящую тактику. Да он, Джэндэ, возрастом годящийся чуть ли не в отцы, так уважительно с почтением относится к молодому хану как к брату, младшему брату, но и как к другу, юному другу.

Джэндэ брал изумительный подвесок из горного хрусталя с серебряного подноса, будто желанную невесту вёл в свою юрту, оборачивался, словно важный павлин, распустивший изумительные крылья всевозможных цветов и оттенков.

Джэнде шёл таким же видом, что на лицах бывалых воинов чёрной гвардии, на этот раз исполнявших роль дипломатов, выразился, вовсю выразился такой уж лихой танец удивления, изумления. Разве, такое каждый день увидишь?

Никто из всей аристократии величественной Кранции не догадывался, не вникал в какой-либо смысл, кроме той, которой и преподносился этот подарок, второй по счёту. Суровое лицо Джэндэ расплывалось сейчас в такой умилительной улыбке, что на счастье всей нангольской делегации, он обращён был к ним спиной, а то воины чёрной гвардии, включая и самого хана Аурика, попадали бы со смеху в самом тронном зале, тем самым ввергнув в настоящий шок всю изысканную аристократию Кранции. Ох, как тяжело пришлось бы возвращать нагольским воинам, этаким дипломатам, всю дипломатическую сосредоточенность.

О, мудрость, сама мудрость! И не более того. Приняв всё это, взглянула в глаза тому, который вознамерился выразить таким способом вот такое к ней отношение, но затем ответила…

«О, дочь, Алиния?!» — может так выразился безмолвный крик души короля, отразивший данный миг. Но лишь миг. Да, такое стоило увидеть.

Старшая дочь, принцесса Алиния приложила правую ладонь к груди, совсем как благородный воин. Но где, же, великолепие дамского кранцозского этикета?! Едва склонила голову в поклоне, но, приподняв её и взглянув прекрасным взором своим на оппонента, она одарила такой улыбкой…, нет, не было в ней даже намёка на что-либо такое нежное, красивое, хотя бы благородное…

Она вникла в ситуацию, в этот юмор, вот в это отношение к себе и потому была у неё такая улыбка, от которой только и вспыхнули на миг искорки восхищения в глазах молодого хана. О, каков был её ответ?! Достойны друг друга негодники, оседлавшие мудрость!

Королеве Кранции подарок в виде золотого кольца, оправленного рубином густо-красного цвета, преподносил сам хан Аурик. В его движениях, во взгляде его, в словах его на неизвестном языке, но смысл которых были понятен в данный момент именно настоящим благородством хана и душевной искренностью, что невольно королева так и расплылась довольной, но доброй улыбкой.

Это был тоже ответ, если хотите, повторный удар, что она, вот эта принцесса Алиния, оценила по достоинству взглядом холодных глаз. Не было у неё в королевстве таких противников, да и не могло быть. Хану Аурику же это доставило удовольствие. «Ещё не так досажу тебе, принцесса, уж истинно королева всех чертей!» — молнией сверкнула вот эта шальная мысль и той же плутовкой умчалась прочь от ханской головы.

Младшая дочь — принцесса Ламилия не то, что удостаивала молодого хана каким-либо взглядом, а так и прилипла, вперилась глазами, в которых так и забушевали яркие огни неподдельного восхищения. И она в таком расположении духа была далеко не в одиночестве. Кажется, этот молодой хан диких восточных земель давал фору всем молодым отпрыскам аристократии, да и не только, что отдалось в тронном зале. Зрелые мужи почувствовали себя неуютно, потому как благоверные спутницы не преминули сделать лёгкий ли флирт глазами. Ох уж эти аристократические вертихвостки!

Четвёртая шкатулка предназначалась для самого короля. И она была не раскрыта, чем манила десятки пар глаз, так и настороженных в тисках любопытства.

О нём слышали, о нём знали, но не видели никогда. Он воспрянул из множества легенд и предстал во всей красе, которую невозможно было, и представить мысленно. Бриллиант «синяя звезда» — как чистый эталон высшего искусства огранки заиграл всеми цветами радуги, словно музыка самого волшебства, сводя с ума, преображая разум.

Такой тишины в тронном зале не помнил даже сам король. Но предварял её всеобщий вздох, так вырвавшийся помимо воли и застывший. Толпа аристократов подалась чуть вперёд, в надежде чуть соприкоснуться с таким чудом света. А «синяя звезда» переливалась всеми гранями изумительных цветов, маня звездой путеводной, будто в неведомые дали, царя, властвуя в неспокойных душах. Завитало безмолвное очарование.

Души нанголов смеялись безудержным смехом. Что был им — воинам вот этот беснующийся камень, преумножающий пороки своей красой всесильной колдовской, определяющей по разумению человеческому невероятное богатство материального достатка, но ввергающей суждение трезвое, что, ни на есть, в чёрную тьму безрассудства. Но разве знала, подозревала об этом утончённая вкусом восприятия вот такого бытия, вот эта изысканная аристократия.

Но был в этом тронном зале единственный человек с кранцозской стороны, которого неудержимый блеск и великолепие «синей звезды» обошли стороной, не задев, не коснувшись даже лёгким дуновением ветра цепких лап вожделения. И этим человеком была она, принцесса Алиния — олицетворение холодной крепости, казалось, да так оно и было, не удостоила вниманием своим столь необыкновенный подарок от хана, и взгляд её был устремлён туда, откуда, по думам её, исходило порождение этой незримой борьбы. И душа её вставала на сопротивление. Глаза чуть расширились от удивления, но источали укор. Сама непоколебимость устремилась на него.

Вот дьявольское наваждение! Сильна, и ничего не поделаешь…, но прекрасна в этом безмолвном гневе. Достойный противник!

Под лучезарным светом нового солнца не приметил никто вот это противоборство, что явилось несомненным украшением невидимых сил души. Но так ли это?

Взял рассудок верх над всякими разными порывами тайников души и тихий говор возобновился. Есть о чём судачить прекрасной половине аристократии. Казалось, «синяя звезда» всё же утихомирила старую боль короля, что так теснила грудь от нежданного появления в пределах земли его вот этих нанголов, вот этого внука того самого, взнуздавшего коня сатаны. Но что за дело привело его?

Вот так благодушно, но с большим оттенком трепетных волнений завершался этот дипломатический церемониал. Согласно протоколу оставалось поклониться и достойно уйти. Но в продолжение борьбы, восставшей неожиданно, казалось, из небытия, но порождённой всё, же, из сложившейся ситуации, решил он взглянуть на противника, которого не смог добить даже ярчайший бриллиант «синяя звезда». Но, несмотря на это, он чувствовал как-то опережение в этой незримой гонке строптивых душ. Всё же он был впереди, немного, но впереди. По крайней мере, так ему казалось, принося ему хоть некоторую радость от этого.

Было ли это уготовано самой судьбой? Она — старшая дочь короля Кранции, прицесса Алиния предприняла последний ход в этой партии с пониманием того, что немного, да проигрывает, что обходит её вот этот молодой хан. И потому предпримет…

Подозревала ли она когда-нибудь об этом оружии, разящем определённо и верно?

В конце этого приёма, как бы на прощание, молодой хан, довольный в тайниках души, всё же решил, хоть мельком, да удостоить противника в лице этой холодной принцессы, будто победоносным взглядом, что она и приняла.

Но где, же, был сам нерастопляемый лёд? На том месте сильнее «синей звезды» давал свет ярким отблеском бушующего огня что ни на есть бриллиант. «Живой бриллиант!» То был блеск чарующий, увлекающий за собой, придавая таки волю то буйно беснующимся, то нежно мягким искрам кокетства, именно кокетства, источающимися от глубинной бездны, что так представили её глаза, истинное вместилище неведомой страсти.

О, силы небесные! Доводилось ли ему лицезреть такое? Ох-хо! В довершение всего сверкнула ярко, такой вершиной нежности, улыбка, едва различимая в проявлении своей, что сокрушила и обрекла на поражение. Они всё вместе так и сразили его силы, так и увели ту небольшую радость с тайников души. Последний ход за ней! Она впереди!

Уходя вместе со свитой, что представляли его воины, он поколебался на миг и оглянулся на миг, что совсем не приличествовало протоколу. Всё тот же блеск металла ли взглядом принцессы продолжал преследовать его, победоносный блеск. То была она — холодная дочь короля.

5

Потеряв рано сына, король уделил дочерям серьёзное воспитание, доверив их, как казалось ему, лучшим учителям. Всё же просвещённость ставил он на довольно таки высокую вершину, на которую должны были взобраться его дочери. Когда это было уделом женщин? Но жизнь расставила позиции так, что пришлось ему сделать на этом сильный акцент.

Любимая всеми принцесса Ламилия не проявляла такого уж должного внимания учению, тогда как старшая дочь, принцесса Алиния так и вгрызалась в этот твёрдый таки гранит разных наук. Вот на неё-то и делал ставку Дуи Второй, в надежде оставить королевство в весьма надёжных руках. Знал он из истории, что бывали и такие времена, когда приходилось править каким-нибудь королевством и женщинам, которые справлялись довольно таки успешно с такой, казалось бы для них, непосильной ношей. И принцесса Алиния справится. Смотря на неё, на рост её и в буквальном и в переносном смысле, он всё крепче и крепче уверовал в правильности своего выбора. А иначе и быть не могло.

Вот это и твердили ей с самого малолетства. Хорошее изучение предметов естественных наук, логики и, конечно же, истории, прежде всего, касательно родного отечества, а также истории всего мирового хода, выковало определённые наклонности у старшей дочери короля, превращая её в довольно таки крепкую, самодостаточную личность.

Знала она историю родного отечества и историю мирового хода, и потому восседала она в тронном зале в некотором ожидании лёгкого любопытства. Про тот дерзкий набег деда вот этого молодого хана (молодого, потому что только и ходил слух о его молодости) доводилось читать из летописей, что составили серьёзные учёные мужи королевства, и потому нанголы представлялись ей самими порождениями исчадия ада. Вот так и сейчас, когда вошёл вот этот кривоногий хан, молодость которого оставляла желать лучшего.

Всё так, как и есть в летописи. Наглость такой рожи она и представляла, когда читала про нанголов, этих братьев дьявола, как и было, написано в толстых учебниках по ходу мировой истории. Багровый шрам перекинулся через всю правую щеку. Да быть ему капитаном пиратской каравеллы или предводителем шайки лесных разбойников, чем ханом неведомых земель. Но как сейчас он ловко изображает из себя высокого носителя дипломатического этикета? Возомнил, так возомнил. Богато воображение у дикаря. Легче станцевать на гвоздях или на куриных яйцах. Не будь такой разбойничьей рожи, то быть бы ему придворным шутом, да и только. Но нет, не то, всё же не то…

— А что, они, вот эти узкоглазые нанголы, все как до одного уроды? — вот только накануне бойко спросила Ламилия.

Лень было ей читать вот этот толстый учебник по ходу мировой истории. Ей они отнюдь не представились каким-то уродами. Узкоглазость. Не похожи на них. Совершенно верно, но… Зная историю, она невольно испытывала к этим врождённым воинам уважение, исходящее непроизвольно изнутри, из сердца её. И это было совсем не под стать тому воспитанию ненависти к этим воинственным нанголам. Но почему?

— Да как сказать. Конечно, ничего такого хорошего нету, — как-то уж очень задумчиво отвечал Ламилии отец.

В чём выражалась его задумчивость?

— Да уж ничего хорошего, — фыркнула в рукав Ламилия, пряча свой безудержный смех, что ей не очень-то удавалось.

На полной серьёзности скосила она глаза на младшую сестру. Этот кривоногий хан, по сметливому глазу её, представился ей прежде искусным воином, на счету которого, возможно, немало душ, вознесённых на небеса или ушедших в бездну ада. Как-то не до смеха, хотя и кружит он рядом.

— Я командир чёрной гвардии Джэндэ! — объявил предполагаемый хан зычно через воина-переводчика.

Так он не хан?

— А где же он сам, этот молодой хан? — удивлённо, но твёрдо спросил отец.

Этот вопрос занимал сейчас и её. Не лыком шит этот молодой хан. Что ж, нанголы очень хитры в своих замысловатых кружевах дипломатической игры. Да, ещё Восток. Опять же знала она об этом из толстых книг по мировой истории. Но ведь и её обучают разным хитросплетениям изысканного дипломатического искусства. Отец так и следит за этим.

— Мой хан Аурик — властелин мастерства! — вот так и передал переводчик, зычный по грубости, окрик этого командира чёрной гвардии.

Не больше, не меньше. Готово было её сердце выскочить из груди и сплясать такой удалой танец безудержного смеха. Нанголы, так нанголы. И каким же мастерством овладел ваш уважаемый хан?

Но тем временем вновь открывались двери, и входил человек…

Вздох женской половины в виде герцогинь, графинь, баронесс прокатился по тронному залу.

Он был ещё далеко от трона, у самого входа, когда она попыталась определить вот такие проявления неудержимых эмоций, выражеными уж столь драгоценной половиной аристократии. Вдруг такую же солидарность выказала и Ламилия. Вот где неукротимость духа, взбалмошность и избалованность, нашедшие приют под единым флагом! Но по мере приближения этого человека, становилась очевидна ей такая неожиданная невоздержанность её младшей сестры и всей остальной прекрасной половины тронного зала, к которой принадлежала и она сама, но которую воспитывали в другом, совершенно другом духе.

Он шёл медленно, и упругие шаги его подчёркивали уверенность и силу его. Развевался ли ветер в могучих плечах его?

Нет, он не был похож на верных воинов своих, узкоглазости как не бывало. Но понимала она — в этом человеке выплеснулось наружу смешение кровей, и от того, наверное, выказалось оно в таком обличье, что доставляет тихое страдание множествам девиц, неважно какого происхождения, юные души которых, будто чашу, так и переполняет сама сентиментальность. Вот продукт эпохи!

Наглость, столь присущая нанголам, или отсутствовала вовсе, или же прикинулась такой невинной овечкой, укрывшись далеко, далеко в засаде, что и не видать, но готовой, если надо, превратиться в неистовую собаку, рвущую железные цепи. Но в данный момент было другое… интеллект облагораживал и без того благородное лицо и выражался острыми огненными бликами в его глубоких, но ясных глазах.

Учение искусству дипломатии не проходило даром. Данный миг ситуации требовал такого подхода и не более, что не замедлила она уподобиться такому состоянию, что, кажется, изначально исторгал её отец. Но вот почему, она не знала. Да и не важно, было в данный миг. Она уподобилась непробитному граниту холодного камня.

Хан огляделся немного вокруг, и показалось ей, что он ищет кого-то среди них. Может, показалось. Ситуации суждено было свершению мимолётной встрече этих взглядов. Но если взгляд, принадлежащий ей, был изначально направлен в его сторону, то его блуждающий взгляд скользнул было, но задержался на миг.

Так бывает, когда равный с равным примериваются друг к другу перед поединком. Будто оценивают возможности потенциального противника. Интеллект против интеллекта! И тут же она как бы ощерилась, примерив ледяные доспехи и такой же щит. Но вот посыл в ответ некое подобие озорной стрелы огня неведомой души, стремящейся растопить и превратить в податливую воду, в столь искусно выбранном русле. Но это ещё посмотрим!

Наступил черёд подарков, как того и требовал церемониал. Любопытство, и так разогретое вдоволь, приготовилось к новому кипению неуемных страстей. И оно не заставило ждать.

Россыпью звёзд блистали они, дары хана неведомой земли, маня великолепием ювелирной выделки, что была сродни высокому искусству, но не более того. Как и ожидалось по протоколу торжественного приёма, и не только, преподносился один из даров этих сначала младшей из дочерей короля. Восхищённый возглас Ламилии предназначался прежде тому, кто преподносил сей дар, выражавшийся в виде подвески из редчайшего горного хрусталя. Такие подвески не носили в их королевстве. Это было что-то другое.

В безмолвном ожидании, под гнётом ледяного панциря, ожидала она дар в виде такой же подвески, предназначенный ей. Ни возглас восхищения, ничего такого не исходил из груди её, не вздымавшейся в каком-либо волнении, будучи как ровная гладь тихой воды, что не тронул какой либо ветер. Не посмел тронуть.

Молодой хан повернулся к этому лихому командиру чёрной гвардии и что-то прошептал…, тот же кивнул, и едва заметная улыбка озарила суровое лицо воина. А затем он исполнил роль искусного актёра в непредвиденном спектакле, постановка которой шла от него, молодого хана, в глазах которого так и заблистали огни азарта неведомо какой игры. Это был вызов, незримый вызов. Она приняла его.

Играй артист, играй. Её даже позабавило такое преображение сурового командира чёрной гвардии. А воины его — благодарные зрители. Есть чувство юмора у нанголов, да ещё какое! И она сыграет свою роль, да ещё как, в этом блаженном спектакле, поставленном дерзким (иного слова и не подберёшь) ханом неведомой земли. Она сыграет, да так, что не рад будет сам режиссёр. И она решила одарить оппонента такой улыбкой, какой бы она одарила придворного шута.

Ага, искры замешательства блеснули в глазах его…, не всё идёт по сценарию?

Матери, королеве Кранции, дар преподносил лично сам хан. Ох-хо. Вот это да! Сама вершина галантности, проявление истинного благородства и искренности настоящей! От матери-королевы так и исторгалась улыбка душевности и самой доброты. Это был ответ, повторный удар. Ну что ж, он обходил её на этом вираже, ещё как обходил.

Не было у Алинии таких противников в королевстве, да и не могло быть. Но, что же там дальше за этим виражом по наклонной ситуации?

Дар для отца повергнул тронный зал в настоящий шок. Бриллиант «синяя звезда» очаровывал немыслимым гипнозом всех, подобрав ключи ко всем беспокойным душам. И отец-король в их числе.

Такой тишины в тронном зале она и представить не могла. Но только она, и больше никто, увидела истину, сокрытую от всех. Истина эта, которая шокировала её сначала, но затем, что было неожиданно для неё самой, вызвала такой настоящий прилив уважения к этим нанголам, заполнив всю её сущность, была в том, что глаза (окно души) нанголов источали лишь презрение к бриллианту «синяя звезда», как к пустому блестящему камню, да и только. Не больше, не меньше.

Стоило ли это ей усилий? Стоило, да ещё каких. Но возобладало в ней то, что давал ему в своём учении учёный-философ, говоря всегда, что истинный драгоценный камень — это гранит познания, что истинное богатство лежит не в карманах, а в душах, умах людей, но, к сожалению его, многим это и невдомёк.

Что ж, она — старшая дочь короля Кранции, она — принцесса Алиния, всегда была усердной ученицей. Она будет выше этого. Она не уронит флаг! И это будет её ответ, очередной ответ поистине дерзкому хану, благородство которого она всё же успела оценить. Но вот этот вызов. Не все принцессы — дочери короля выросли в изнеженности да в избалованности. Он — хан неведомых земель увидит истинный дух великой Кранции!

Но всё, же, не догнать ей противника, обошедшего её и на этом вираже.

Ещё не заиграли победные фанфары в душе его, ещё не салютовали победе беснующиеся искры в глазах его, но близки были они к этому, близки.

Было ли это уготовано самой судьбой? Сжала ли она всю волю в кулак? Нет, что-то было здесь не так, что-то было другое, идущее, может быть, издалека, с незапамятных времён, когда и не было различий на народы, но точно с самого лона природы, что предопределило навсегда сущность мужчины и женщины.

Нет, не учили её этому, и не знала она это, не подозревала. Но силы природы всегда сильны. Но было ли это оружие? И было ли это ответным ходом?

Может, это был истинный смысл, дремавший, но давший волю крыльям сейчас, и исторгнувший, взлетевший над ситуацией таким вершителем полновластным. Но был ли это порыв души девичьей, юной, кристально чистой, искренней? Но игривое кокетство, таким салютом беснующихся искринок, сыграло свою роль, определяющую роль. Вот вам и лоно природы, сила его!

Она одарила его улыбкой, той улыбкой, идущей от того огня благородной нежности, что растопила наконец-то ледяные доспехи сердца. И пошатнулись победный настрой и признаки торжествующих огней в ясных глазах благородного хана.

Он уходил. Воин-переводчик передал его слова о том, что цель визита он изложит королю наедине.

Он уходил. И вместе с ним уходили его верные воины. Но поколебался он на миг и оглянулся на миг, что совсем не приличествовало протоколу. Блеск, победоносный блеск преследовал его. То была холодная дочь короля. Но был ли холод?

6

— Ну, как тебе король? — спросил хан Аурик у Джэндэ, когда они направились в покои для иноземных послов.

— Два разных человека. Один надменный, другой жадный, — с изрядной долей презрения ответил командир чёрной гвардии.

— Ты имеешь в виду до и после «синей звезды»?

— Точно так, мой хан.

— Будет ли сопутствовать нам успех?

— Тяжёлыми будут переговоры, тяжёлыми. Нет у нас такой силы, каким располагал Ваш дед.

— Король понимает этот расклад. Да, есть представление, что нас ждёт.

— Был ли среди знати Ваш дед по материнской линии?

— Кажется мне, я не видел там деда по материнской линии.

— Скажите мой хан, почему Вы доверили мне такую почётную миссию, как преподнести сей дар принцессе, думаю, старшей дочери короля, — вроде спросил ненароком Джэндэ, будто в надежде свернуть с наезженной мысленной колеи.

— Мне показалось, что она полностью разделяет линию отца и потому надменна. И так хотелось ей преподнести что-то такое памятное, так, что пусть сердце закипит от досады, — говорил хан, вдаваясь всё больше в задумчивость.

— Я старался, и Вы видели это, мой хан. Но добились ли Вы своего?

— Пожалуй, нет.

Было от чего задуматься хану. Неизвестно что проникло в его сердце, осталось занозой и отдалось тупой болью, покрытой тайной неведомого состояния. Так и повис перед глазами образ её в разных проявлениях, которые обозначила она на торжественном приёме, торжественном ли. Но ведь начинала партию не она? Но вот конец остался за ней. Но какой? В век не забыть эти глаза. Что было в них? Превосходство? Или же…? Не понять, не узнать. И почему-то против воли своего, может, изнываемый внутренним желанием, как-то неподвластным ему, захотел он какого-то подобия реванша. Но почему?

Вот это «или же» не давало ему покоя, и долго он не мог заснуть, ибо не мог изгнать из памяти своей те искорки беснующего огня, что так исторгались от глаз её. И не хотел он признать, что изумительны были глаза эти, от которых так и вселилось в сердце его одно лишь беспокойство, сродни волнению, которого он никогда не знал. Лишь под утро он заснул таки крепким сном.

На следующий день он прогуливался по королевскому двору, когда подошёл к нему неказистого вида старик. Одет он был в мантию, на голове же какой-то странный убор, с прямыми гранями, напоминавшим скорее колпак. Он был там, в тронном зале, немного убогим посреди этой пышной аристократии, потому и бросался в глаза вот эта скромность одежды. Хан Аурик запомнил его в тронном зале, запомнил вот по этим глазам, измождённым страданиями, которых, по всей вероятности, пришлось ему немало пережить. Он скользнул мимоходом по этим глазам и прошёл дальше, но запомнил, и чем-то запало это в душу, оставиви там малое, но всё, же, место. А ведь приглядись в какой-нибудь другой обстановке, то увидел бы что-то от родного…

— У Вас есть обращение ко мне? — спрашивал хан Аурик старика на чисто кранцозском языке, языке народа матери, спрашивал старика, что стоял в некоторой нерешительности.

Но, кажется, старик ничуть не удивился его знанию языка кранцозов. И почему-то от него хан Аурик не стал скрывать эту тайну, да, пока тайну, что явилась знанием языка величественной Кранции, и притом отличным владением языка величественной Кранции.

— У меня есть просьба, которая покажется странным для Вас, — говорил старик как бы издалека, не обозначая ясно, цель разговора, которая так и толкала его, судя по глазам его.

— Излагайте, — только и мог промолвить он.

— Я не знаю как… — и насупился старик в странном головном уборе, напоминавшем колпак.

Не хотелось ему потратить время на вот такое простаивание посреди королевского двора затем, чтобы выслушивать какие-то измышления старика, которые он никак не мог изложить в своём молчании, в нерешительности.

— Простите, но я иду своей дорогой, — и хан Аурик развернулся было спиной к нему, дабы собираясь уйти, покинуть его.

Старик продолжал стоять в молчании. Будто измождённое лицо осенило раздумье, лишь ведомое ему. Но какое дело до его измышлений, когда думы его о предстоящих переговорах, но не только. Он сделал несколько шагов в сторону, когда услышал за спиной слабый голос всё того же старика:

— Как Даннэт?

Это заставило его остановиться резко, встать, будто идолом каменным. Так звали его мать, которую он любил высоким уважением, как помнил себя, и страдал, потеряв её в пути под куполом вечного синего неба. И обернулся он медленно, принимая догадку, нахлынувшую внезапно.

— Она отправилась в вечное небо. Я думаю — она оберегает всех нас оттуда, — отвечал он тихо, всё, вглядываясь в черты лица этого, казалось бы, странного старика.

— Как же так, она не пережила своего отца. За что такое горе мне? — и слёзы проступили, отозвавшись болью на измождённом лице старика.

— Она была счастлива с моим отцом. Мой отец всегда советовался с моей матерью, потому и правили вместе, правили мудро, — говорил он не как в оправдание, а истину, что была тогда, но останется в памяти всегда.

Родная кровь на чужбине, вдали от родной земли давала знать вот таким всколыхнувшим сердце воспоминанием о самом дорогом человеке, связывавшим их обоих, что и у него самого подкатил горький комок к горлу, заставив забиться быстрее сердце, увлажниться его глазам. Невольно ли, но привстал он на колено и в низком поклоне тихо промолвил на чисто великолепном кранцозском языке:

— Здравствуйте, мой дед по материнской линии.

— Здравствуй, мой дорогой внук.

Жил старик более чем скромно, но всё, же, почувствовал он у него уют, намного больший, чем роскошные покои для иноземных послов. Все мелкие заботы и даже думы он отмёл начисто. В данный миг для него ничего не было важнее этой встречи. Была ли беседа, но разговор только и шёл об одном человеке, самом значимом и родном человеке для них обоих. Он же знал теперь всю историю, связывавшую его родную землю с величественным королевством Кранции. «Мать всегда говорила, что отец её из аристократии Кранции», — говорил он, понимая теперь как никогда, что эта ложь её была во спасение своей родной земли. И гордость за мать, гордость, что была всегда у него, поднялась ещё выше.

Он говорил, что искал глазами его, родного деда своего посреди знати, посреди этих приспешников двора. Да, весь облик молодого хана также говорил о том, что он рад неуемной радостью своей и счастлив от того, что дед его по материнской линии не какой-нибудь (по его разумению) вшивый аристократ, а человек учёной степени. Таких как он, когда-то его великий предок, завоевавший полмира, ценил намного выше, ставил на более и более высокую ступень. И это была истина.

— Переговоры будут трудными, — сразу же проставил все точки его дед, узнав о цели визита внука. — Кранция на грани войны с Астанией.

И всё же он был горд за внука, который (не то, что его дед по отцовской линии, готовый бесшабашно биться со всеми подряд) искал мира для родной земли, дабы уберечь каждую жизнь своих подданнных. Даже старые правители не удосуживаются до такого признания истины, до таких высот разума.

Хан Аурик расспрашивал у старика о Кранции, о самом короле, о приближённых двора. Конечно, неведомы были ему какие-либо сведения, относящиеся к делам государственной важности, составляющие их тайну, да и не нужно было это ему. Важен был воздух, которым дышит знать, важны общие помыслы аристократии этого королевства и не более, чтобы представить себе ясную картину и не более того.

— Как дочери короля? — спросил, будто мимоходом он, хотя как признался невольно себе, что это-то интересовало его не меньше, если не больше, чем всё остальное.

— Они мои ученицы. Младшенькая, может быть, и не очень усердна в делах учения, но вот старшая… — и призадумался в некотором роде старик.

— А что старшая? — спросил он в ожидании, в котором довлел, ещё как довлел признак любопытства.

— Она даст много очков наперёд даже некоторым маститым учёным, как считают они себя. Вот где разыгрался вовсю её истинный гений. Но вот жаль, не будёт она учёной. Да и когда были женщины учёными. Хотя, ей бы и не помешало войти в нашу среду. Но, нет. У неё свой путь, и давно определённый. Надеюсь, она, будучи в будущем королевой, будет так же справедлива, как сейчас умна, невероятно умна в постижении мудрости наук, — говорил дед голосом, в котором смешивались и гордость за ученицу, и надежда на её более высокие нравственные устои в будущем.

— Она может быть справедливой?

— В ней есть все задатки не только для учения, но и для благопристойного воспитания.

— А-а, видно, мне показалось…

— Что показалось?

— Да нет ничего.

И усмехнулся незаметно для себя молодой хан, вспомнив незримую борьбу, что навязал он сам, а не она. А ведь партия осталась за ней, но почему-то не властвует досада в его душе. Что-то другое. Но всё, же, он не прочь от реванша. У него в данный момент есть козырь от того, что он как бы провёл разведку в её стане и располагает, в отличие от неё, всё же сведениями, касательно её.

Вечером того же дня, вместо предполагаемых переговоров, пригласили хана, и только хана на королевский бал. Он мог взять с собой лишь воина-переводчика.

7

Оттягивались почему-то переговоры. Но всё же у него было три дня в запасе и потому он принял это странное приглашение на этот неведомый королевский бал. Неведомый ли? Дед по материнской линии всё же просветил его насчёт такого мероприятия. И он пойдёт туда, как бы вооружившись знаниями.

Яркий ослепительный свет передавали сполна само великолепие и красочность этого огромного зала, с потолка которого так и свисали люстры с позолотой и многими, многими горящими свечами, что и придавали весь этот блеск в его полном объёме и кричащей роскоши. И кого только не было здесь: герцоги и герцогини, графы и графини, бароны и бароннесы, прислужники двора различных мастей, преисполненных гордостью не только исполнением таких почётных обязанностей, но и дворянским званием, что, по разумению их, ценилось намного выше, чем другие человеческие качества, может быть, и учённость в их числе.

Конечно же, центральное место всему этому действу отводилось их королевским величествам, включая прекрасных дочерей.

Аристократы были одеты, как один, в камзол с яркой позолотой, а дамы в их сопровождении в пышные платья из материй высочайшего качества, сдобренных украшениями из драгоценных материалов и камней, что присутствовали повсюду, где возможно: на запястьях рук и их нежных пальцах, на шее стройной молодой и не очень, и вот на этих платьях, как символ высшей знати и, конечно, богатства. Вот он — аристократический дух Кранции!

Был он среди них, как одинокий ворон посреди стаи павлинов. Таким сереньким и убогим казался его кожанный мундир, который он никогда ничем не украшал. Этим он следовал великому предку, дух которого старался с самых малых лет впитать всего в себя.

Может быть, ради посмешища пригласили его сюда? Может, это всё козни старшей дочери короля, о которой так лестно отзывается его дед по материнской линии. Но знает ли он истинную суть своей одарённой ученицы? Одно дело — постигать науку, но другое дело — вставать на королевский путь, предназначенный с рождения. Уж там другие, совсем другие правила.

Но скорее всего дело было не так, далеко не так, как он представил себе чуть раньше. На шее Ламилии красовались подвески, которые он дарил в знак большого уважения и почитания. Королева так же не преминула воспользоваться его подарком, преподнесённым от искренней души. Указательный палец её правой руки украшал перстень с густо-красным рубином в оправе. Отметив такую радость в душе, он повернулся к той, что заставила таки впасть его в некоторое состояние раздумий и непонятно ещё чего. Но…

«О, чертовка! Что, она тоже хочет превратиться в серую ворону посреди всего этого великолепного сборища аристократов, что так и соревнуются меж собой обладанием тех или иных украшений? Или же она хочет ещё раз обойти его на вираже? Но если так, то это удаётся ей сполна. Удивила, да ошарашила и довольна лукавая душа королевской бестии. А ведь умудрённа в постижении наук. Скорее это лишь внешняя сторона, в будущем так необходимая в этом нелёгком пути правителя столь величественного государства. А что он знает о стороне внутренней?» — так и завихрились мысли в голове молодого хана, завидев такой старшую дочь короля, саму принцессу Алинию.

Вряд ли мог знать, предполагать хан Аурик, что ждала этого бала Алиния, готовилась к нему. Но в стремлении таком она была не одинока, далеко не одинока.

Ламилия примеривала подвески, сей дар молодого хана, так тщательно, что так и оборачивалась перед зеркалом, как бы вообразив из себя самую достойнейшую из всех аристократок величественной Кранции. Ох, юная принцесса! И она туда же, куда и более взрослые представительницы, что ни на есть, самых сливок общества. Уж кто-кто, а они в такой тщательности подхода ни в чём не уступали её младшей сестре, так и искрящейся от непомерной радости…

Так вот в чём превосходила Ламилия всех остальных, предавшихся такой неуемной суете, так это в том, что украсится она сей даром молодого хана, которого нет ни у кого, кроме, разве что, старшей сестры. А она, оседлавшая или благородного коня высоких, уж чересчур высоких, нравов, или же столь упрямого осла надменности, похоже, и не собирается примеривать что-либо, и особенно вот этот искренний дар хана неведомых земель. Наслушалась всяких россказней о нанголах, начиталась о них в разных толстых книгах, этаких кладезях мудрости, от которых и оторваться не может. Ну что ж, пусть учённость будет верной спутницей её. Даже мать-королева и то примеривает сей перстень с густо-красным рубином в оправе.

На королевский бал принцесса Алиния пришла без каких-либо изысканных украшений, удивив тем самым многих, а то и всю аристократию. Но разве могло вот это касаться её души (которую волнение и трепет охватили не менее других, а может и более…) стремящейся в одном — удивить, но только одного человека.

Королевские балы всегда были похожи друг на друга, будто две капли воды (всегда одно и то же), но в этот раз было другое, совершенно другое, что отражалось на настроениях у всех, особенно касательно вот этих неугомонных представительниц прекрасной половины аристократии. Уж они-то старались вовсю и во всём наводить шик и блеск привлекающий, начиная от изысканного гардероба и кончая теми же изысканными свойствами многообразного кокетства, всяких ужимок и иных умелых приспособлений, так и уводящих разум другой сильной половины аристократии на саму обочину наезженной дороги благорассудства. Но ведь бывали и будут всегда на этих пышных балах послы иноземных государств, да и более высокие особы королевских кровей, да и сегодня они присутствуют, но вот такой-то ажиотаж и не властвовал никогда над душами аристократок, аристократов.

Не надо было задавать какой-либо вопрос по поводу такого загадочного преображения, ибо никакой загадки и не было в помине, что явилось посылом такой вот сумятице чувств, а сам же ключ ответа доверительно лежал на поверхности, что и не утаить. Хан нанголов явно покорил бушующим пламенем кроткие сердца этаким выражением благородной внешности, что, по всей вероятности, и служило полным отражением всей внутренней сущности. И это было точное попадание в истину.

Конечно же, откуда мог предположить этот молодой хан такое уж повышенное, как никогда, внимание всех собравшихся, впервые посещая подобное мероприятие, о существовании которого и не подозревал, помыслить не мог. Вот так, искренними вздохами внутреннего свойства прекрасной половины аристократии, и был обставлен его приход, когда он, будто в нерешительности, вошёл в великолепный зал. Но недолго длилось у него это состояние, защитившись мгновенно такими прочными доспехами, что, ни на есть, бравой наглости, составляющую саму основу успеха. Да иначе и не могло быть по его разумению. На чужбине всё чужое могло сулить некий подвох. Оказавшись в стае волков, уподобляйся им.

Но, возможно, спустя некоторое время, да и раскрылись перед ним те самые двери неведомой интуиции, и понял он, как обмануты, были его чувства в предверии некоего подвоха в стане не врагов, но чужаков. Всего такого и близко не было. Потому и снял он кое-какие доспехи наглости, впуская в душу свою некоторую толику раскованности. Восторженный взгляд, что так и сочился из глаз младшей дочери короля; да и благодушие самой королевы, что так же присутствовало явно на поверхности, настроили таки его вот на такое пребывание духа.

Не замедлил он, гонимый ли волей или нет, но взглянуть на старшую дочь короля. Всё та же непоколебимость взгляда холодных глаз. Но неужели они — глаза принцессы ещё вчера, в конце торжественного приёма, таким вот вулканом исторгли ох целый фейерверк искрящихся огней и такого, же, тепла, так и прорвавшихся от самых глубин неведомой души. О, королева переменчивости! Истинная бестия!

Заиграла музыка. Герцоги, графы, бароны приглашали прекрасных представительниц вершины общества на плавный танец аристократии. Высокое искусство галантности, тончайшего по своей изысканности, было продемонстрировано каждым из них в этом сложном ритуале самого приглашения.

Совершенно юный барон составил пару Ламилии, младшей дочери короля, чья девичья юность только и вырастала из коротких штанишек беззаботного детства. Ну, а старшую дочь короля, принцессу Алинию, по данным годам пребывавшей в самом, что ни на есть, соку, в таком расцвете юности, но всё же умудрённую не по летам своим таким вот, порой и непосильным, грузом самой учённости, данной ей учителями и толстыми книгами библиотек, приглашал на сей танец величавости сам герцог Ронтанский, к которому король как-то и не питал особых симпатий, равно как и королева. Но ведь бал диктует свои условия…

Под звуки флейты, духовых и скрипичных инструментов, чарующе плавно, ведомая лишь грацией, двинулась вся эта процессия, которую возглавляли сам король и королева, по кругу, вдоль росписных колонн и стен, украшенных полотнами искусснейших мастеров художественного дела, будто строгий строй статных лебедей, плывущих торжественно в какой-нибудь тихой заводи.

Молодой хан Аурик только и вдыхал внимательным взором своим всё это великолепие, сам этот благовонный аромат духа величественной Кранции. А Ламилия же и в самом процессе этого замечательного действия успевала то и дело бросать, не чураясь какой-либо скромности, мимолётный взгляд на хана неведомых земель, преисполненный такого вот неподдельного восхищения, присущего столь юному существу, совершенно не замечая при этом своего такого же юного спутника. Будто сам хан, скромно стоящий у стены великолепно роскошного зала, исполнял нечто такое, выходящее за пределы обыкновенного, нежели сама, пребывающая в таком изумительном танце, соблюдающая строго очерченный такт и движение под эту чарующую музыку волшебных звуков. Но уступала ли ей прекрасная половина аристократии?

Приметил всё это молодой хан, как и многое другое, но взглад его нет-нет, да искал ту пару, в которой никак не блистала вот эта холодная дочь короля. Не искрились каким-либо задором и весельем безудержным, как у всей прекрасной половины, глаза вот эти, преисполненные неведомой задумчивости; на лице строгом в этот миг, но всегда прекрасном, будь оно в гневе или в радости неуемной. Но разве можно отгородить душу свою от всего этого великолепия?!

Но догадывался ли кто, что сам спутник, вот этот герцог Ронтанский, и являлся в какой-то мере виновником столь отрешённого состояния, в котором пребывала в данный миг старшая дочь короля принцесса Алиния, лишь исправно исполнявшая движения в такт и не более того.

Наступила пауза в ожидании очередного процесса, заключённого в величественном танце. Всё так же строго, нахмурив брови, от того и придав определённые штрихи, что так подчёркивали к месту и без того прекрасные черты её, прошла к своему месту принцесса Алиния, тогда как младшая дочь короля принцесса Ламилия так и пылала вся огнём воодушевления.

Пытался, было, хан взглянуть вот в эти глаза надменной принцессы Алинии, возомнившей себя самой высокой вершиной под вечным небом, но наткнулся на порог непомерного холода, исторгавшегося вот такой неукротимой силой. Что было это? Вряд ли было оно продолжением той партии, начатой в тронном зале.

Не от сознания разума, а откуда-то изнутри, из самой территории непознанного, неподвластно всесильному рассудку, пришло вот это, заставившее его на такой шаг, способного удивить безмерно, но восхитительно.

И вновь заиграла музыка. Звуки флейты, духовых и скрипичных инструментов так и зазывали на очередной процесс вот этого великолепного танца аристократии. И двинулись было к началу намеченной процедуры все важные персоны, такие ярые представители самих сливок общества, но были остановлены непринуждённо вот такой властной рукой нежданного удивления, изумления, что преподносила в данный момент весьма и весьма любопытная ситуация, так и заставшая всех до единого врасплох. И было отчего, ибо не было такого никогда!

Хан диких нанголов такой медленной, но ровной походкой, в которой только и читалась сама уверенность, не познающая и границ дозволенного, направился через весь роскошный зал по блестящему, будто зеркало, паркету к старшей дочери короля, к самой твердыне неприступной крепости, как показалось всем в данный миг под куполом роскошного зала.

Это было нечто такое, что заставило замереть сердца всех и устремить взоры свои только в одну единую точку пространства, туда, где стояла всё же в некоторой растерянности принцесса Алиния, как показалось всем. От хана нанголов ожидать можно чего угодно…

У короля так и встала перед глазами та наглая разбойничья рожа деда вот этого молодого хана по отцовской линии. Память, на то она и память.

Но ведь есть у него благоразумие? Ощетинились, было, души благородных аристократов…, побледнело лицо самого короля, да и благодушие королевы сошло на нет. И у Ламилии перехватило дыхание, и взгляд немного потускнел…, герцог Ронтанский подался немного вперёд…, и смолкла музыка, предваряя тишину, в которой только и были слышны, в медленной упругости шаги дерзкого хана, правителя диких нанголов.

Партия, зародившаяся волей ли судьбы, в тронном зале, но оставшаяся за ней, продолжалась и имела свойство в данный момент повернуться лицом к тому, кто посмел всё, же, повернуть вспять сам ход незримой борьбы, такой вот игры. Принцесса Алиния, единственная, удержавшая прочные нити здравого рассудка, понимала, что начался сейчас, в сию минуту, вот такой момент реванша. На этот раз хан Аурик опережал её на крутом вираже, ещё как опережал. Но что предпримет он в закреплении успеха?

Всё, что происходило дальше, казалось неестественным, необыкновенным. Подойдя к принцессе Алинии, хан склонил голову слегка в таком почтенном поклоне, а затем повторил деталь в деталь все сложнейшие движения и выпады благородных аристократов, столь необходимых для такого важнейшего ритуала, как приглашение благородных аристократок на сам величавый танец аристократии. Но приглашал с такой галантностью непревзойдённой, что и помыслить невозможно было, вводя тем самым прекрасную, но очень образованную принцессу, старшую дочь короля, да и всех остальных, в настоящее изумление, граничащее со стопором. У принцессы Алинии так и расширились глаза непомерно. Вот тебе и ответный ход, красавица!

Не могли знать все эти представители высшей знати, самих сливок общества и вот эта принцесса, которой и предназначалось всё это великолепие благородных жестов и движений, что хан провёл времена своего детства не в праздности, далеко не в праздности. Отец, да и мать тоже, приставили к нему таких учителей, что пришли с далёкого, далёкого Востока. Они — мастера своего дела учили его не только азам какой-либо мудрости, к какому-либо философскому мышлению, но такому тонкому искусству, как искусству запоминать с первого раза и исполнять с первого раза самые, что, ни на есть, сложнейшие движения, как продолжение мысленной воли разума вплоть до самых мельчайших деталей.

Вздох удивления прокатился во всём пространстве огромного зала. И разом сошла на нет бледность с лица короля, и благодушие вернулось к королеве, и вновь вспыхнули огнём восхищения глаза принцессы Ламилии, душа которой искренне возрадовалась за сестру и за этого хана диких нанголов.

Партия, казалось, была проиграна безнадёжно, ибо бразды инициативы оказались прочно в сильных надёжных руках этого статного юноши, обладателя неведомой, но высокой благородной души. Линия выигрышных ходов только и благоволила ему.

Была бы скучной игра, если бы властвовал в ней заранее прокрученный сюжет, если бы всё укладывалось в ней аккуратно в канву стандарта? Может, душа неукротимая и не захотела такого поворота, воспротивилась?

Её движения были изящны и легки, как реющий воздушный поток. Но не это явилось основным достоинством вот этого поистине очарованного действия. То явилось всему окружающему истинным выражением красоты необыкновенной, зародившись и выйдя таки грациозно лебедем прекрасным от пучин взволнованной души, что такому и подивились все, включая того, кому и предназначалось вот это выражение. О, силы небесные!

Но была ли величавость лебедя? Скорее другое, совсем другое. То были те самые искорки кокетства, что озарились в глазах озорных и прекрасных таким блеском, может, лукавства или чего-то такого, что заставило мгновением встрепенуться благородную душу молодого хана. Вот она — ситуация истины!

А что же партия? Она, как переменчивый ветер, отворачивалась совсем в другую сторону. И неизвестно кто кого обойдёт на крутом вираже. Игра, она и есть игра! Но было ли ведомо им, что сердца их в единый миг устремились навстречу чуду, такому уж феномену природы?

Это был как полёт двух лебедей: само изящество утончённой грации было неизменным спутником, ведя по этой линии вдохновенно и радостно, будто по линии судьбы. Безмолвно, затаив дыхание, дабы не исторгнуть таким фонтаном лишь восторг, да и только, следила за всем этим действом, что было сродни какому-то сказочному видению, аристократия величественной Кранции. Когда ж такое было?!

Они были достойны друг друга станом своим, как пример идеального стандарта. Они были достойны друг друга светлым ликом своим, как само идеальное решение природного начала. На это стоило смотреть, как на шедевр самой изысканности, что так венчает вот этот величавый танец аристократии.

Все были очарованы этой неординарной парой, что и боялись потревожить голосом, каким-либо звуком само вот это очарование, разыгравшееся столь неожиданно, может даже и вопреки правилам. Но в этом огромном зале, посреди всей этой аристократии, оказался таки единственный субъект, который и вовсе не разделял вот этот всеобщий восторг. То был герцог Ронтанский, в чьей душе так и разыгрался чёрный смерч печальной зависти, чьё сердце так и задавила огромная слизкая жаба. Но кто ж уделит этому внимание?

Но вот прошёл первый налёт такой обворожительности действием, и потянулись за ними, встраиваясь в пары, вот эти самые сливки общества. Но сравнимо ли было это с самим полётом грациозности лебедей?

Король с королевой так и остались стоять в качестве благодарных зрителей. Да и негоже было в их возрасте так и вклиниваться в это действо, дабы не помешать такому буйству зелени, такой неудержимости огня, что так и изливалось от отпрысков аристократии. Но всё, же, взгляд их неудержимо да и был направлен вот на эту пару, что так и выделялась необыкновенностью своей.

— Вы бывали много раз на балах? — спрашивала Алиния своего неожиданного спутника.

О-о! Ещё тогда, в тронном зале, глаза его удостоились такого проявления красоты в виде озорных глаз её, так и искрившихся от игривого кокетства, но повергшего его тогда на неукоснительное поражение, что заставило уделить внимание, много внимания вот такой незримой борьбе. Но удача в данный миг благоволит и ушам его. Таких нежных звуков, по красоте мелодии вряд ли приходилось слышать ему, проводящему много, уж очень много времени среди своих воинов, чьи голоса были под стать голосу Джэндэ, от которых даже крепкие ноги резвых коней сотрясались. А если бы услышали их вот эти нежные уши аристократок? Но такие звуки всё, же, приходилось слышать ему, когда была жива ещё мать. Невольно такое сравнение пришло на ум. И от этого душа воина, хана лишь возносилась на вершину неуемной радости.

— Что же вы молчите, будто копьё проглотили? — подытожила свой вопрос Алиния, выводя тем самым молодого хана из разлумий о дивной мелодичности её голоса.

Хан Аурик лишь помотал головой, давая знать о том, что не знает, не ведает ни единого слова из мелодично прекрасного языка величественной Кранции. Принцессе Алинии блеском молнии предоставила память о том эпизоде прощания, где слова хана передавал воин-переводчик. Да он и здесь присутствует. Посредство его языка, но присутствует, стоя у стены. Ну что же, она сделает общение односторонним.

— Я думала — Вы только и есть пугало огородное. Но не знала, что у Вас хватает столько нахальства, наглости пригласить меня таким движением галантности. Где этому научились? Вот потому и спросила. Вы понимаете меня — хан всего нахальства, всех наглостей собранных вместе, — говорила вдохновенно прекрасная принцесса, упиваясь явно такой предоставленной возможностью, таким превосходсством в этой неординарной игре, в этой незримой борьбе противостояния.

Хан же только и мотал головой, будто сожалея о том, что недоступен ему их ярко мелодичный язык, подобный резвому ручью из чистого родника. Величавый же танец аристократии был в самом обороте, заворожив, захватив всех до единого. Принцесса Алиния же продолжила вот эти «комплименты» в сторону неожиданного спутника по этой линии:

— Да простит меня его высочество, что забыла я принарядиться в Ваш дар, но я благодарна, и за бриллиант, подаренный отцу тоже. «Синяя звезда» искрится, играет всеми цветами радуги, так и завораживает, но не это главное…

Но что, же, главное дли Алинии — старшей дочери короля? И красавица-принцесса, преисполненная самой вдохновенностью, продолжала, как бы утолять любопытство молодого хана:

— «Синей звездой» назвали поистине колдовской предмет, вводящее разум в такое непосильное притяжение противоестественного искушения, в самые сети дьявола, в самое лоно безрассудства. Разве звездой является сей камень раздора?

Знала бы принцесса Кранции, что молодой хан диких нанголов был точно такого же мнения, усматривающий в «синей звезде» просто камень блестящего свойства и всего лишь. Но всё, же, сей драгоценный камень, сей бриллиант явился его коронным приёмом там, в тронном зале, да и в предстоящих переговорах, от которых никакой лёгкостью и не веет. Но как сводит он с ума людей разных положений, кровей, цветов кожи?

Холодная дочь короля, спутница по танцу, кажется, так и взошла в самый зенит своих рассуждений и не важно, было ей, понимает он её или нет, но всё, же, именно ему, не знающему её языка, она как бы изливала свою душу:

— Бриллиант прежде должен быть в головах и сердцах людей; тогда и не было бы войн, ввергающих людей в самые, что ни на есть, несчастья. Да, тогда и не было бы таких вот проявлений ненависти и зависти, приносящих людям столько страданий разного душевного свойства.

О, вечное синее небо! Эта старшая королевская дочь, вот эта прекрасная принцесса, никогда не ведавшая каких-либо свойств бедности, нищеты, голода, не видевшая воочию самих ужасов какой-либо войны, имела суждение точно как у его матери, говорила думами и языком его матери. О, достойная ученица его деда по материнской линии!

— Ну а тебе, хану всех чертей, дьяволов сподручнее только и махать мечом, да кривой саблей, — говорила далее старшая принцесса голосом такой приятной мелодичности, преисполненной, что было не так свойственно ей, таким верхом искрящегося кокетства, перед которым никак не устоять мужскому духу, продолжая вот эту уж очень замысловатую игру. — А вот эти толстые книги всяких библиотек, как все говорят, тебе и неведомы никогда. С какой бы радостью вложила в твою голову хоть крупицу этой «синей звезды», такого бриллианта знаний.

Говорила она и торжествовала в душе. Вот так ловко обходила она его на этом вираже. Какая высокая игра! Но ведь было что-то и другое в этой юной душе. Сердце так и выстукивает сигналы непомерной радости. Но отчего?

Принцесса Ламилия нет, нет, да и бросала взгляд в ту сторону, где её старшая сестра и этот статный юноша, сама плоть и суть благородства, внешностью своей мало чем напоминающий диких, воинственных нанголов, выделывал в такт такие отточённые движения, ничем не отличаясь от других высокознатных аристократов. Да, как будто и учил его самый лучший учитель танцев. А сестра всё говорила и говорила заливисто этому хану что-то своё. Да, непривычный для её образа, но такой уж необыкновенный блеск так и разыгрался в глазах старшей сестры Алинии. Неужели этот хан обаянием своим и на неё возымел неотвратимое воздействие?

Это была своего рода новость из ряда вон выходящая. Хотя, что же здесь удивительного. Любая аристократка сочла бы за честь оказаться на её месте. И она тоже. Лёгкий укол пронзил её сердце. Но не более того. Она всё же рада, искренне рада за старшую сестру.

И сколько бы ни длилась эта чарующая музыка, ведущая по строгой линии этот прекрасный, но величавый танец аристократии, но и ей суждено было завершиться финальным аккордом.

Расставались пары в том же обоюдном поклоне, отточённом до предела изысканной галантности. И здесь хан проявил всё то, же, мастерство исполнения, что и было присуще ему за весь этот отведённый период времени великолепного действия. Но в завершение всего церемониала хан применил такое неожиданное оружие, что так держал в запасном арсенале, терпеливо перенося вот эти выпады и колкости красавицы-принцессы, которые только и применяла она, казалось, с таким вот удовольствием, дабы насладиться вконец своим победоносным успехом:

— Я убедился до самых глубин моей грубой неотёсанной души и знаю на будущее своим скудным умишком — в драгоценной голове Вашей истинный свет «синей звезды», что чудным переливом создаёт саму волшебную игру всех цветов радуги. Да пусть восхищение не покинет меня, пока преисполнен буду ходить я под сиянием вечного синего неба. Мой искренний поклон — прекрасная королева всех чертей, да дьяволов!

Изящный язык Кранции, даже без намёка на какой-либо акцент, а тем более ошибку грамматики, определённых канонов фонетики, да и самих утончённых правил фразеологического построения, идиоматических и прочих оборотов, издавался голосом, в котором и превалировал такой приятный баритон, лишённый всякого оттенка, напоминающего ту дикую грубость, столь присущую всем голосам воинственных нанголов. Но вот такой ироничной подчёркнутости было хоть отбавляй. Это был момент, когда растерянность, возникшая неожиданно, послужила таки одним из атрибутов того прекрасного, что выразилось в столь юном облике естественно, без каких-либо прикрас. И удивлённые глаза её, расширенные искренне и в миг выдавшие вот это смятение, явились тому свидетельством. Он обошёл её на крутом вираже! Он впереди!

Вот это всё, комплексное, сплетённое в тугой узелок заставило впасть принцессу Алинию в такое вот состояние истинного удивления, самого изумления, что не замедлило отразиться внешней стороной, что так и преобразило её прекрасный облик. Не было той строгости, того аристократического налёта, что так воспитывался с раннего детства лучшими воспитателями королевского двора, в её поистине красивых чертах лица. За всё время этого прекрасного действа, как величавый танец аристократии, да и выказывался такой румянец на щеках, да и сами пламенные глаза, но вот сейчас, в этот миг она и вовсе исчезла подавно, под таким гнётом данного состояния, в которое впала она неожиданно и мгновенно. Расширенные глаза были свидетельством тому. Но продлилось это недолго…

Нет, не строгость или возмущение снизошли на столь прекрасный лик принцессы, то было другое. Невольное восхищение призывало в спутники игривое кокетство, что так и преобразились в глазах прекрасной красавицы-принцессы. Вот так, во всём блеске и отразилась ещё одна грань ох дивно красоты невероятной. Изящно и искренне!

О-о! Это было достойное поражение, которое и возводило её на вершину. Она признавалась в этом. Что поделаешь. Но какое расположение духа! Какая высота!

8

Было обо что почесать языки, так и зудящихся после этого, казалось бы, очередного, заурядного королевского бала. Хотя, возможно ли было так считать? Но вряд ли могли считать таковым суетные души аристократок, у которых на уме и было это, и не сходил образ благородного юноши, такого хана неведомых земель. Да и принцесса, которую принято было считать самим мерилом аристократической строгости, этакого принятого всеми выражения высоких норм и правил, уж чересчур высоких, раскрылась с иной стороны, о которой и не подозревала высшая знать. Да когда же было такое, чтобы старшая дочь короля Алиния, в отличие от всегда жизнерадостной, даже слегка взбалмошной младшенькой Ламилии, так и источала такое веселье, такую радость, одаривала такой улыбкой?

Старый король и забыл на время образ того нахального нангольского хана с истинно разбойничьей рожей, деда вот этого благородного юноши по отцовской линии, что совершил когда-то, в пору юности его, дерзкий набег на земли кранков, в котором и выразился в полном блеске такой яркий полководческий дар. Не растревожило его душу то дальнее прошлое. А всё это из-за непонятной ему благосклонности вот к этому благородному юноше.

Ламилия же так и пристала к старшей сестре с одними лишь расспросами касательно молодого человека, с которого она в тот вечер и не сводила глаз. Интерес так и метался в юной душе.

Благодушная королева, никогда не влезавшая в дела мужа, не совавшая нос в самые дебри замысловатых лабиринтов витиеватой политики, сугубо внешних дел, призадумалась таки об исконной цели столь неожиданного визита. Помимо воли своей, таким порывом, исходящим изнутри, так и захотелось ей чем-то помочь этому юному хану, прибывшему сюда явно по какому-то важному государственному делу касательно его родных земель. Быть может, был в этом лишь голос материнского чувства, касательно детей и своих, и чужих?

Но не одна королева призадумалась об истинности визита этого молодого хана. Не менее, если не более заинтересованным лицом оказался герцог Ронтанский, чьё сердце, не достигшее границ высокой чести, самих берегов благородства, так и заметалось, засуетилось в суетно тёмных подвалах мрачно низкой души. И было от чего?

Ну, а каково же было состояние душ главных героев вот этого всегда пышного королевского бала, казалось бы, пожелавшего, подобно всем остальным таким же мероприятиям, кануть в лету, но всё же остаться таки явлением столь знаменательным в череде важнейших событий в славной истории Кранции?

В прекрасном расположении духа прибыл хан Аурик в своё расположение. Как ловко он провёл эту чертовку, само порождение высоких, чересчур высоких дум о собственной персоне. Как умело он заманил её в засаду, кротко, укрывшись печатью тихого незнания, выслушивая её заострённые слова, как лезвие сабли из гамасской стали, а затем умело, будто на облавной охоте, накрыл её на взлёт стрелой вероломности, будто стройную лань, бегущую в грации. Но как умна она — соперница коварного дьявола!

Но было ещё одно, что заставило возрадоваться его непомерно, всколыхнуться сердцу, увести разум в неведомые дебри. Но что?

В глазах её читалось совсем другое, не то, о чём подумал он при первой встрече, при первом взгляде там, в тронном зале, где она восседала точно гранит, само воплощение твёрдости и непоколебимости. И овеянная легендами вот эта беспримерная вершина драгоценностей — «синяя звезда» не вызвала и блеска в её глазах, изумительных глазах.

Там, во время бала, довелось мгновением узреть чистоту искреннюю, которую только и украсили лучистые блёстки и искорки игривого кокетства, что были не заготовкой какой-то, таким приёмом, а проявились впервые и непринуждённо, и познал он это не разумом, но сутью далёкой от сознания. Вот такое оружие прекрасной половины человечества! И во всём этом оно утверждалось помимо воли, помимо разума, но какой-то силой непреодолимой, идущей оттуда, из глубин души, что и отразилось в биении сердца. Такого не было с ним никогда.

Алиния всегда приходила в академический сад королевского дворца на утренней заре, где уверенно вёл её к премудростям различных сторон бытия сам учёный-философ Гидро. Первые лучи с нежностью кроткой медленно и плавно преображали всегда вот это пространственное великолепие, созданное цветами, небольшими кустарниками и такими же деревцами, где главную роль творения играли человеческие руки. Но пришла сегодня, сейчас, она отнюдь не на рассвете дня, а вот сразу, же, после королевского бала, что, ни на есть, перед наступлением самой ночи. Такого не было никогда, такое случилось впервые.

Зажгла факел у входа и присела на скамейку под раскидистыми ветвями душистого дерева дальних земель, что ароматом своим вдохновляло каждый раз, давая как бы простор разгулявшемуся разуму. А разум так и отправлялся в свободное плавание всё дальше и дальше от берегов тяжёлых дум. Это место целиком принадлежало её душе. Но разве кто знал об этом?

Вспоминала все детали этого бала. Но ведь раньше-то она относилась с изрядной долей равнодушия к празднествам различного рода, ибо душа её, подчинённая пытливому разуму, стремилась лишь к просвещению, к тому пути, что был уготован ей чуть ли не с рождения. Но вот что-то дало сбой в этих планах, и свернула она куда-то вбок от определённой линии. Что послужило этому?

От хана так и веяло благородством врождённым, как с молоком матери и кровью отцовской, что так и шептала, говорила, кричала ей интуиция, проснувшаяся нежданно и вставшая в полный рост. Всё давало знать о том, что не в салонах, и не в каких-то особенных школах аристократии воспитывался он, сын ханской династии, прямой потомок великого завоевателя. В глазах его зримо предстали и тревоги, и боли, и надежды, что цепью тугой связали молодого хана с его народом. А ведь и её учат этому. И выходило так, что они в какой-то мере были как два сапога пара. И в этом ощущалась вот такая неведомая близость душ по этому пути жизни, что в королевстве её, что в ханстве его.

Внезапный порыв ветра всколыхнул огненные блики ночного факела, встрепенув прерывистые тени кустарников и деревцев королевского академического сада. Но суждено ли было ему, ветру нежданному, вот так, же, закрутить, раскрутить в бешеном вихре мысли, идущие от шумного прибоя сердечного звона и вынести утлую ли лодчонку трезвого анализа, пышный ли корабль неудержных мечтаний, порождаемых таким буйством воображения на твёрдый берег благого рассудка? Нет, опоздал ветер, да и не нужен был он здесь, в этом и так завихрённом океане душевных страстей. Но было ли море спокойствия?

Да, задумалась она о знании изящного кранцозского языка, так и исходящего от молодого хана. Да, задумалась она о владении статным юношей великолепным языком, притом на высоком диалекте, достойной лишь избранной аристократии и учёным мужам королевства. Да, задумалась она, хотя думала и раньше, о необыкновенной внешности молодого хана, разяще отличающегося от самих нанголов, чьи раскосые глаза и грубая воинская внешность, и были природным признаком.

Забыла она, находясь в тисках неожиданного плена чувственного хаоса, настигшего внезапно её в череде последних явлений бытия, некоторые уроки, что как-то старался тайком от всех преподнести ей в дар старый философ Гидро. Вспомнит она, непременно вспомнит, но будет это позднее, и явится это совсем с другой стороны. Вот тебе и лабиринты жизни.

В данный миг, в тишине ночного академического сада, увлекаемая порывом ветра, истина прошла стороной, не обдав её и свежей росой просветления.

Но была и другая истина, о которой она не подозревала никогда. Всему свой черёд…

9

Как было бы на этом белом свете, если бы правили бал доброта, благородство, сострадание, милосердие, нежность, уважение, любовь и другие, другие драгоценные свойства души? Неужели? Характеризующие одни лишь положительные черты, свойственные существам разумным. Как было бы на этом белом свете, если бы разум изначально, из самого состояния зачатия взял бы и воспринял вот это хорошее, отбросив, как чужеродное организму, вот это плохое. Ну, разве могло бы появиться просто так вот такое качество как благородство. Нет, не было бы его изначально. Ну, откуда взяться ему, если нет его противников под масками подлости, коварства, низменности душ. Ну, да ладно. Но вот представим себе общество этого нового вида природы, в единственном числе, оседлавшем столь драгоценного коня интеллекта приправленного одним благородством.

Золотой век. Идиллия. Эдем для всех. Звонкая трель, да тихое щебетанье о возвышенном посреди буйных трав и ярких цветов в лоне рая.

Но полно ли мирское счастье всей этой возвышенности чувств? Зорко следят за ними, познавшими интеллект, те, кто не вскочил в седло высокого разума. Они — охотники от природы, а те, облачённые в одежды одних лишь гуманных помыслов — добыча.

Но распорядилась судьба мироздания иначе, наделив вот этот вид самым выраженным эго, на благодатной почве которого так и расцвели уродливые цветы зависти, подлости, коварства, ненависти и остальных не менее дружных собратьев по антигуманному классу. И закипела в беспокойных душах вечная борьба антагонистов, выводя этот вид на новый виток развития, толкая вперёд эту тяжёлую повозку прогресса. И вовсе не добыча он, а самый неистово яростный и изощрённый охотник, которого и не ведали небеса никогда до его рождения.

Высокого, статного, благородного по происхождению своему, герцога Ронтанского, может быть, и не обошли стороной вот эти гуманистические начала, но были задавлены они тяжёлым сапогом вот этого пресловутого эго со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но вот одного порока, к которому он всегда относился презренно, кажется, и не было никогда в поганой душе его. Кажется. Но мало ли что может казаться, если мы, и не знаем всех закоулков собственной души. Вот так и с герцогом Ронтанским.

Откуда у него могло быть? Но было, затаившееся в чёрной норе сумрачной души. Как будто выжидало…, но вот настал момент, и она явилась под призывный звон фанфар, таким волнением беснующейся души, всколыхнув беспокойное эго, не элегантно, но эффектно, в самом изысканном наряде из липкой слизи, из чего только и вытекало из ряда вон вонючее, подлое. Её величество, хотя, не величество, а по сути самая, что ни на есть низменность, низость под именем зависть.

Да разве мог он когда-нибудь испытывать такое?! Он — достойный из достойнейших, что ни на есть, истинный отпрыск высоких кровей, белой кости, одной из вершин могущественной аристократии, чей род считается ничуть не ниже королевской. Кто может поспорить с ним по чистоте происхождения, по значимости в этой сложной иерархической лестнице, да по богатству, наконец, по обширности земель в величественной Кранции? И вот на тебе. Толстая слизкая жаба вскочила на широченную грудь, стеснила, задавила непомерным грузом. Ох, ты и выродок!

Да как может он завидовать этому выскочке, взявшемуся неизвестно откуда, чья кровь ничем не отличается от кровей этих уличных бродяг. Да как смеет он, этот внук придворного служителя просвещённости, вознамериться встать выше его. Уж он-то знает истинную историю, которую упрятали нахально от официальной истории Кранции. К тому же дикарь, он и есть грязный дикарь.

Эх, жалкий, жалкий разум. Разве мог он отбить бешеные атаки беснующейся души, чьи стрелы подлых эмоций так и поражали раз за разом сердце и голову, не оставляя никакого шанса на спасение какому-либо началу высокому, чем так и кичится благочестивая аристократия.

Эх, бедный, бедный герцог в духовном плане, но не в материалшьном плане, получивший большое образование от лучших учителей, в число которых входили и лучшие философы Кранции. Да разве только Гидро не участвовал в этом. Но истинно происки дьявола затмили разум.

Этот юноша, к которому так весело и непринуждённо на королевском балу относилась сама принцесса Алиния, однако, был прямым потомком великого завоевателя, под ноги которого пали ниц огромные империи. И это также знать суждено, считаться с этим.

Но было ли дело до этого герцогу Ронтанскому, утопавшему в горькой тине безумия? Победным рёвом, ведомая лихими ветрами, ворвалась в узкие просторы души всепоглощающая зависть и, преобразившись в огромную, жирную жабу, да и стеснила, сдавила грудь, что не глотнуть никогда воздуха высоких благородных начал.

И замыслил тёмное дело герцог Ронтанский. Чёрный ворон скверно коварного замысла закружил над сводами королевского дворца.

10

Переговоры так и не начинались. Хан терпеливо ждал. Аудиенция у короля откладывалась на неопределённое время. Но вот, наконец-то, изъявили позвать его во дворец, где ему во всеуслышание объявили о приглашении на рыцарский турнир в качестве почётного гостя. Ему только и турнира не хватало. Но в отличие от королевского бала на турнир приглашали кроме него и всех нанголов, его «чёрную гвардию», прибывшую вместе с ним.

Народу было много, народ столпился в ожидании зрелищ. Чернь, как и бывало всегда, примостилась на широкой и длинной поляне, вдоль всей полосы, где соразмерялась сила доблестных рыцарей.

Это был единственный праздник — «праздник цветения», куда могла допускаться пресловутая чернь. Ибо рыцарский турнир — это рыцарский турнир, зрелище для глаз аристократии.

По ту сторону полосы возвышалась трибуна, сплошь заполненная достопочтенными персонами, в чьих родословных не сомневался никто. Высокородная кровь, белая кость, отделённая полосой рыцарских схваток. Эта достопочтенная публика сидела, как всегда, так чопорно, придав себе наиважнейший вид, признав в себе высокую цену, что даётся с рождения, определённую в этой замысловатой лестнице иерархического порядка, что издавна укоренился в этом белом свете.

В центре же всего этого величественно расположилось само королевское ложе, по обе стороны которого относились места для, весьма, приближённых к королю персон, к которым относились и места для иноземных гостей высокого ранга. Сюда-то и пригласили Аурика и Джэнде, командира его чёрной гвардии. Воины же разместились наблюдать за зрелищем далеко на нижних трибунах, но всё же рядом с отпрысками баронских, дворянских и прочих высокородных кровей.

К королевскому ложу вели широченные ступени, сплошь покрытые красным драповым ковром. Такие же ступени, но более узкого порядка, покрытые лишь зелёным ковром, пробивали себе путь меж трибун и в других местах, подчёркивая тем самым более скромную значимость.

Каждый субъект из всего этого высокородного собрания так и стремился выразить свою отличительность, что не ускользнуло это от намётанных глаз нанголов. Но приметили они и вот такую выраженную скромность, что так и сочилась от дочерей уважаемых семейств. Могли ли они знать, что это и есть такая выставка — товар лицом. Но ровным счётом не касалось это королевской семьи, да в особенности самих принцесс, чьё достоинство, чем так щедро одарила сама природа, было превыше остальных, таких, же, прекрасных созданий, обставляя всех далеко-далеко позади, не признав какой-либо конкуренции.

Но не достопочтенная публика возвышенных трибун была главным героем на этом празднике пышного цветения, куда и дозволено черни.

Один лишь взор на них заставлял трепетать сердца юных красавиц. Да и не только их.

Уверенная мужская сила выражалась в них в огромном количестве, что так и переливались через край. Это было так. Знали они это, как и то, что множество восхищённых взоров обратилось на них не только в надежде увидеть в исполнении их увлекательное зрелище мужского порядка, но и с завистью потаённой, потому как недоступно было им вся вот эта поистине богатырская стать. Так и было, так и есть. И имя им — доблестные рыцари, чьи благородные порывы, поросшие легендами, давно стали искренней гордостью величественной Кранции.

Казалось, и кони прочувствовали насквозь то рыцарство духа, коим обладали всегда их хозяева. Но уж во всяком случае, той осанке звезды, что отражалось от их властителей, старались придерживаться и они, ступая уверенно и величаво. Куда уж рабочим лошадкам до них! И следовало бы отметить так же другое. Вряд ли уместно было в этом случае выражение «статность коней». Нет. Здесь было другое. Это были кони тяжеловесного порядка, как стенобитные орудия, крушащие твердь крепостей. Полное продолжение своих хозяев, облачённых в железные доспехи.

Но не над всеми суждено было властвовать такому завораживающему натиску рыцарского образа, да и самих традиций, туманом обволакивающих сей праздник цветения всего и всего на белом свете. Было и другое…

Ламилия так и светилась, озарённая невидимым светом неведомой радости, разве что ведомой только ей. Она то и дело поглядывала то на старшую сестру, как всегда примостившуюся рядом, и как всегда с неизменным строгим взглядом, то на хана далёких земель, восседавшего поодаль, через некоторые ряды высокопоставленных особ. Уж не ей ли знать свою сестру, которая пребывала совсем в другом расположении духа, чей пресловутый строгий взгляд и молчаливая уединённость, отстранённость от всего окружающего служили лишь маской, ширмой в суете праздника цветения.

Ничуть не ошибалась младшая сестра в своём предположении, ибо сейчас принцессу Алинию мало волновал интересом торжественный и завораживающий обряд разминки славных рыцарей доблести и чести. Она думала о нём. Старалась отогнать из головы эти мысли, но они неумолимо возвращались назад, заставляя бешено колотиться юное девичье сердце.

Хан Аурик слышал от матери о таких турнирах. Имел кое-какое представление об этом. Но одно дело слушать, другое, же, дело видеть. Не могли не тронуть струны его души традиции, обычаи земли, давшей на свет самого драгоценного, дорогого человека, каковым всегда являлась для него мать. Вот потому он здесь. Вот потому он и надеется на помощь от родины матери. Но не его родины.

Никогда его здесь не посчитают своим, никогда. Он для них чужой. Внук того самого нангольского хана, свершившего когда-то дерзкий набег, повергшего Кранцию в панический ужас, о котором не забывает старшее поколение.

Он и для неё чужой. Но почему, же, мысли постоянно о ней? Нет, нет, да и окинет он беглым взглядом ту, что так искрилась радостью неимоверной на королевском балу. Нет, нет, да окинет он беглым взглядом ту, что так и блистала отборнейшими остротами на королевском балу. Было это искренне, шли от самых глубин чистой, светлой души. Но, то было на королевском балу. Здесь же она опять восседала в полной мантии чрезмерной строгости, будто застывшее лицо каменного изваяния. О, старшая дочь короля!

Благородные рыцари заканчивали разминку. Жребий определил первую пару гладиаторов рыцарского турнира. Он воочию увидит то, о чём рассказывала ему мать. Но что-то заставило его отвлечься от предстоящего действия и оглянуться, окинуть беглым взглядом ту, мысли о которой так и старался как-то отогнать из ханской головы.

Ох, королева всех чертей, да дьяволов! Вот тебе и маска чрезмерной строгости, такое каменное изваяние.

Взгляд его наткнулся на взгляд такого озорства, лукавства и ещё чего-то такого, что так искрились, так лучились, озаряя это пространственное поле между ними в такую неистовую радость, что вызывало истинное восхищение, да и только. И бешено заколотилось отважное сердце…

11

Призывный звон труб возвестил о начале турнира.

Нангольская дипломатическая делегация, наслышанная о рыцарях от старшего поколения дивилась, прежде всего, устрашающим нарядам этих носителей доблести и благородства. Это был полный зверинец. Забрало, грудь в железных доспехах украшали грозные, устрашающие оскалы хищников, и только хищников звериного мира. Здесь были и волк, и медведь, и леопард, и чёрная пантера, и дракон мифических легенд.

Среди всей этой звериной пестроты как бы немного особняком стояла чёрная змея, источая тихий, холодный ужас. Нужно было вникнуть, ибо не поддавалось это пониманию с первого мига, что забрало в чёрном изображало голову змеи, а на широченной груди было лишь извивающее тело, которое при каждом могучем дыхании, как бы оживало и трепыхалось.

Позже нанголы узнали — какие громкие имена сопровождали этих бойцовских рыцарей, звук и выражение которых как бы давали полную характеристику того или иного выразителя гордости величественной Кранции.

— Одинокий волк! Благородный рыцарь земли эттингенской! — так представляли первого бойца.

— Слуга ада! Благородный рыцарь земли вансальской! — был представлен рыцарь с изображением огненного дракона, который мог вполне прислуживать в подземных казематах тьмы, наказывая грешников за их подлые проступки, свершённые в белом свете.

При каждом оглашении рыцаря как бы раскрывалась сама географическая карта Кранции. Каждая подданная земля рождала своих доблестных рыцарей.

Мерный цокот тяжёлых копыт отдавался в ушах тихой толпы музыкой грозно волшебной, заглушая всё и вся, предаваясь всему дыханию рыцарской битвы. Огромные копья наперевес как бы обрамляли ситуацию боевой атмосферы. Сделаны были они из дерева, и острый наконечник заменял трезубец, однако, не столь острый. Длина составляла более трёх с половиной метров. Будь копья настоящие, железные, то скольких рыцарей, славных сыновей своих не досчиталась бы священная земля кранков.

Тем временем кони, рыцари мерно, но неумолимо приближались друг к другу, наконец, сошлись, и, казалось бы, нанесли друг другу одновременный удар копьями. Но один из них слетел моментально с седла и рухнул наземь. Для него турнир закончился. То был «Одинокий волк», рыцарь земли эттингенской.

«Слуга ада» — огненный дракон торжественным жестом вздёрнул вверх тяжеловесное копьё и умчался к рядам доблестных рыцарей. Для него турнир продолжался.

Так сходились рыцари и расходились. После каждой такой встречи редело число соискателей на главный трофей. Турнир был в самом разгаре, в такой точке кипения, когда в одном из столкновений на таран, копьё одного рыцаря переломилось надвое. Дерево, не железо. Несколько щепок разлетелось в стороны в подтверждение этому.

Что было это? Вмиг ударил в глаза яркий сноп неведомого света, будто молнией отразилось и открылось видение. Это было во второй раз, ибо первый такой случай всколыхнулся в его мозгу в недавнем детстве, о котором он думал не раз, но предстояло ещё обдумать обстоятельно и найти ответ на него. Но, то было другое, не имевшее вот к этому неожиданному, но второму видению в жизни никакого отношения.

Рыцарь, приближающийся к почетным годам, против рыцаря юных лет. Всё так же мерный цокот тяжёлых копыт, медленный, но неумолимый натиск тяжёловесных коней на таран. Неотвратимое столкновение. Таран. Копьё молодого рыцаря ломается недалеко от трезубца, и огромная щепа, отколовшаяся, вонзается в глазницу и дальше в самый глаз, вглубь, нанося мучительную, смертельную рану. Рыцарь почётных лет падает спиной наземь, чтобы никогда не встать. Мигом образовалась вокруг него толпа суетная, ибо рыцарь этот и вовсе не рыцарь, а сам король Кранции, потомок нынешнего короля Дуи Второго.

Аурик вздрогнул: «Такое может случиться с одним из сыновей принцессы Ламилии или же… принцессы Алинии». При упоминании помыслом Алинии сердце тут же отдалось болью неожиданной, идущей не от воли его, а от чего-то, что было подвластно не разуму, но сердцу. Она станет чьей-то женой, да и королевой Кранции тоже. А он так и будет всю жизнь отстаивать клочок некогда бывшей великой империи.

Аурик невольно, но мельком взглянул на Алинию. Не было той твердыни крепости, на дивно красивом облике её, так тщательно вознесённой строгостью такой чрезмерной, было что-то другое, что делало её более близкой, чем тогда в тронном зале. И читалось на прекрасном лике её сочувствие к этому оконфузившемуся рыцарю. Да и юный чистый лик принцессы Ламилии выражало такое же чувство. Как благородны дочери короля!

Рыцарский турнир, набравший все обороты, неуклонно двигался к самой кульминации. Не могла вся эта чернь, да возвышенная трибуна аристократии не заметить, не отличить особенно всё же одного рыцаря, так и блиставшего мастерством своим, вышибая уверенно раз за разом противников своих, так и продвигаясь настойчиво, но к тому же легко к вершине рыцарского турнира, к самой долгожданной награде. То был рыцарь с изображением чёрной змеи, которого оглашали при выходе не иначе как «чёрный призрак дьявола».

Всё, что начинается, когда-то кончается. Так и этот длинный рыцарский турнир подходил к закономерному концу. Вот и обозначился финал.

«Слуга ада» и «Чёрный призрак дьявола» выжидали гонг, каждый в своей стороне полосы. Устрашающие образы рыцарей, казалось, уже вели состязание. Дракон и чёрная змея внушали зрителям всех сословий одно лишь угрожающее состояние духа и силы, готовое стереть, растоптать всё на своём пути.

Долгожданный гонг раздался уж очень громко, раскатисто, оглушая напряжённые уши. И понеслось…

Мерный цокот тяжёлых копыт был главной музыкой в этом акте завораживающего, увлекательного действия, что являли собой начало, неотвратимое начало всей кульминации.

Сошлись две точки в этом мериле пространства, в этом мериле времени. И были точные удары в грудь турнирных копий, и удержались оба всадника. Но даже неискушённому взгляду видно было, скольких усилий и воли стоит это «огненному дракону», самому «слуге ада». Другой на его месте так и слетел бы ветром с разукрашенного седла.

Тихий ужас покрывал холодом, когда «Чёрный призрак дьявола» неспешной рысью направил тяжеловесного коня обратно к линии старта для повторной схватки. О, этот истинный гладиатор рыцарского турнира знал себе цену, знал тончайшие перипетии этого театрального мероприятия.

Багрово-красная мантия развевалась от широких плеч чёрного силуэта, как огненные языки огромного костра, а то и пожарища. Сочетание чёрного и красного заставляло невольно заострить внимание, да и вселиться в душу трепету неведомому, взволновать, всклокотать её струны. Кровь и тьма!

Но не только сочетанием этих тонов цвета брал неистовый рыцарь. Было и другое, даже более зловещее сочетание в этом успешном гладиаторе рыцарского турнира. Змея и конь. Изображение змеи на груди рыцаря и сам тяжеловесный конь рыцаря с разукрашенным седлом.

У восточных народов всегда противопоставлялись эти два существа животного мира, как самые несовместимые твари всего белого света. Конь, завидев в поле извивающуюся змею, мгновенно, повинуясь тысячелетнему инстинкту, взбрыкнет, вскочит на дыбы, самого умелого наездника, да и сбросит с седла. Змея же лишь учуяв лошадиный запах, конский пот, постарается изо всех сил, извиваясь чрезмерно усердно, удалиться из этого пространства, будто от самой смерти.

Вот такую несовместимость вобрал в себя «чёрный призрак дьявола». И было в этом что-то дьявольское, но ведущее от успеха к успеху, от победы к победе.

Гонг возвестил о начале повторного забега на всесокрушающий таран, на такую открытую схватку, скорее грубой силы, что мог выказывать лишь истинно рыцарский дух воинов бесподобного турнира.

Но это был, в данный момент, забег далеко не равных соперников, ибо «слуга ада», так и не оправившийся от первого удара, вёл совершенно неуверенно своего верного спутника, своего тяжеловесного коня. Исход поединка был предрешён, и это не было для всех какой-либо тайной за семью печатями, такой уж неразрешимой загадкой.

Чему должно было случиться, то и случилось, как и ожидалось. Столкновение оказалось лишь в одну сторону, да и только. Турнирное копьё «Чёрного призрака дьявола» трезубцем своим неотвратимо прикоснулось к груди соперника, как тот, именуемый «слугой ада», был стремительно вышиблен из седла и теперь же, в отведённый миг, под непомерным грузом тяжёлых железных доспехов, спиной ринулся вниз стремглав на песчаную полосу, отведённую под рыцарский турнир.

Победитель торжественным жестом вздёрнул вверх турнирное копьё под восхищённый рёв беснующейся толпы. «Чёрный призрак дьявола» стал совершать победный круг, и проезжая мимо поверженного соперника, который тщательно старался к этому времени привстать, ткнул тупым концом того в грудь, будто пригвоздил обратно в сырой песок. Это было лишне. Лишь благородные сердца оценили и осудили подлый поступок, от которого так и запахло гнилой гарью и не больше того. Где же твоё благородство? О, доблестный рыцарь! Доблестный ли?

Неистовый рёв, такие вопли безумного восторга взбесившейся толпы продолжали свой безудержный ход. Она хотела зрелищ, она их получила. А что до тонкостей высокой этики, то ей совершенно наплевать.

Тем временем через воина-переводчика объясняли хану Аурику предстоящие перипетии рыцарского турнира. Наставало не менее интересное представление — сама церемония вручения главной награды, такого своеобразного приза, который был неведом нанголам, но по красоте своей и достоинству, такому вот духу, заслуживал пристального внимания и такого, же, уважения.

На полосу рыцарского турнира вышел человек невысокого роста, торжественно вынося на вытянутых руках поднос, покрытый непроницаемым тканью. То был королевский казначей, в чьи обязанности входило и вот это вручение главного приза.

Неспешно подходил конь «Чёрного призрака дьявола» к королевскому казначею за главным призом. По всему видно было, что это для коня не в диковинку, а скорее привычный ритуал.

«Чёрный призрак дьявола» брал наконечником турнирного копья венок, сотканный из ярких цветов самого королевского сада, и торжественно вознёс перед собой. Понимал хан Аурик, как и все его воины, что этот приз был известен всем, кроме них, чужеземцев, для которых этот красивый обычай кранцозов конечно же был в диковинку. Потому как понимали, что это ещё не всё, что это лишь предыстория к более важной части этого церемониала, несомненно, красивого по сути своей.

И вот наступила эта важная часть всего церемониала. «Чёрный призрак дьявола» оглядел ряды возвышенной трибуны аристократии. И затаили дыхание юные красавицы, и не красавицы аристократических сословий, и не было тайной, что каждая из них желает в душе получить заветный венок, преподнесённый на наконечнике копья, твёрдо вознёсшегося в крепкой руке самого сильнейшего, самого доблестного рыцаря турнира в честь «праздника цветения». Хотя, духом доблестного ли…

По широким ступеням, по красному драповому ковру, ступал медленно, иноходью неторопливой и даже надменной, тяжеловесный конь победителя. Чёрная змея оглядывала вокруг, так и источая холодный ужас. Но кому, какой красавице предназначен главный приз турнира?

«Чёрный призрак дьявола», презрев всё и вся, направился, неспешно к самому королевскому ложу, заставив тем самым прийти в смятение дочерей короля, принцесс обширного королевства.

Принцесса Ласмилия никак не проявляла прежней жизнерадостности, её неизменные спутницы в виде вечной улыбки и задорного смеха исчезли вовсе, оставив её наедине с данным обстоятельством. А принцесса Алиния вмиг ощетинилась крепким панцирем холодного неприятия и острым клинком таких же холодных глаз. Взгляд всей толпы так и устремился в сторону сестёр. Кто же из них?

Не сводил глаз с сестёр устремлённый взгляд «чёрной змеи». Будто на самом деле змея, перед решающим броском, окинула хищным взглядом своих вечных жертв, ибо глаза змеи были отчётливо обведены вокруг глазниц железного забрала. И сжалась как-то принцесса Ламилия, оставив далеко позади сам искренний смех, но вот принцесса Алиния холодными очами встретила нашествие «змеи». Но ведь оттуда, из-за железных глазниц изрыгался взгляд человека. Да позволительно ли такое, да как смеет подобное рыцарь, прозванный «Чёрным призраком дьявола».

— Принцессе Алинии от герцога Ронтанского! — холодный металл голоса вырвался из-за железного забрала, оглашая всё пространство вокруг вот такое решение самого влиятельного и могущественного герцога, каковым являлся герцог Ронтанский. — Да будет принцесса Алиния самой прекрасной королевой рыцарского турнира!

И вспомнили все, что ведь этот победитель турнира, этот рыцарь под именем «Чёрного призрака дьявола», разукрашенный мрачной краской чёрной змеи, является вассалом герцога Ронтанского. И потому, имея такого могущественного покровителя, он смог позволить себе подобное. И невольная дрожь охватила возвышенную трибуну аристократии, да и чернь почувствовала некое подобие дрожи. И неуютно стало на душе у короля, который испытывал большую неприязнь к этому герцогу высокого мнения и надменности, но смирялся с этим в виду его истинной могущественности, что и мог вот так просто, да и отколоться от величественной Кранции со своими обширными землями и повести такую ненужную политику. Оставалось только стерпеть подобное, да и всего лишь.

Победитель рыцарского турнира направил турнирное копьё в сторону Алинии, на кончике которого, на трезубце от движения, всё же размеренного, немного всколыхнулся венок из ярких цветов самого королевского сада.

Принцесса Алиния таким же размеренным жестом взяла, да и отвела презренно в сторону вот такой драгоценный дар, о котором мечтает каждая девушка дворянских, да аристократических сословий.

Ахнула громогласно вся толпа, включая и чернь, под сильным впечатлением неожиданного поступка принцессы Алинии. Но позволительно ли такое даже самой дочери короля, самой старшей принцессе королевства, ведь традиция…?

Вся толпа, включая и чернь, взглянула пристально на объект всеобщего внимания. Нанголы и их молодой хан так же устремили взгляды, преисполненные сильнейшего любопытства, да и только. До них доходил в полном смысле, до его тончайших деталей сам ритуал, венчающий рыцарский турнир. И восхищение принцессой возобладало над ними, но особенно над ханом.

Холодный лёд покрыл тихую гладь спокойного озера в самую безветренную погоду. Вот такой недоступной крепостью выглядела принцесса Алиния, так и отсвечивая огнём решимости и твёрдой воли на поверхности прекрасного лика, так и вознаграждённой самой природой вот этой красотой истинно неуемной, безмерной. Но, однако, крепкий гранит преобладал в сей миг во всём облике её, что и не оставило сомнения в непоколебимости любого её решения. И вся толпа, но особенно уличная чернь, поняла и разумела. Вот она — истинно будущая королева Кранции!

Но действие имело своё продолжение. И оно заключалось в том, что победитель турнира, рыцарь без доблести и благородства резким рывком отбросил далеко в поле дивный венок из ярких цветов, да так, что он упал на зелёные травы, возле самой песчаной полосы. Но это было лишь начало, такая прелюдия, может быть, задуманного сценария. Но кто стоит за этим, кто замыслил его?

— Я вызываю тебя на поединок! — зычный голос холодного металла раскатисто прокатился вокруг, и турнирное копьё указало точно на адресата.

Неожиданность такого поворота всего события была ошеломляющей для всех. И в который раз ахнула возвышенная трибуна аристократии, и вся эта чернь, которой дали доступ к рыцарскому турниру только в этот «праздник цветения». Но, может, кто-то заранее написал такой сценарий?

Ничто не всколыхнуло тихую гладь спокойной воды чистого озера. Даже лёгкая рябь не пробежала, и не было ветра.

Мудрые учителя учили мудрого ученика.

— Я готов. Зачем же дело? — ровный голос был таким обрамлением внутреннего состояния того, кто принял этот вызов, да так, будто принял приглашение зрителем в театр марионеток, а не на рыцарский поединок, в котором не участвовал никогда.

Хан Аурик встал во всём блеске молодой стати. Но не пылали огнём такого юношеского задора карие глаза его, так и преисполненные добрым светом, были лишь сосредоточены, но не напряжены. Не билось сердце пылко, в таком горячем гневе, а лишь холодно отстукивало, что и было очень кстати в этот момент не доброй истины.

Мудрые учителя учили мудрого ученика.

Руки нанголов на миг в едином такте прикоснулись к рукоятям кривых сабель, но завидев полное спокойствие юноши, ослабили хватку и успокоились сами. Они знали своего хана, пусть и пребывающего в юности, но разумом своим вознёсшегося на высоту старых мудрецов, и потому готовы были за него на всё. Вот потому они и здесь вместе с ним, на этой земле величественных, но надменных кранков.

— Мой хан, Вы никогда не участвовали в подобных турнирах, — с тревогой, с беспокойным участием говорил Джэнде, всё же в душе надеясь получить от него ответ, что успокоило бы, вселило надежду.

— Наши предки в своё время разгромили килезких рыцарей, рыцарей ордена длинных мечей, рыцарей ордена ранклиеров из земли кранков в битве при Лайгринице. Да и мой дед в столь недавние времена прошёлся по Кранции. Нам ли не знать про это, — отвечал уверенным тоном хан Аурик своему подчинённому, но старшему другу, отважному командиру «чёрной гвардии».

— Так было, но это другое. Есть в моём сердце место беспокойству, — говорил Джэнде, всё же находя какое-то успокоение в душе.

Но было ли так? Может, это иллюзия нейтральной истины, таящей жестокий сюрприз?

Хан Аурик шёл вниз по ступеням, по красному драповому ковру, шёл размеренно, но, как-то склонив голову вниз, будто шёл на заклание. Было ли жаль этой немилосердной толпе этого юношу, пусть даже хана, но юношу, сына своего отца и матери?

Хлеба и зрелищ! Что ей этот парень, когда подвернулся такой неожиданный поворот рыцарского турнира, привнося неимоверную интригу, такой интерес высокого накала, когда сердца так и бьются в суматошной лихорадке огненного азарта. Крови и только крови! И будет лежать этот парень с титулом хана в пыли песчаной полосы, отвернув голову в пустоту небес. И войдёт в историю этот турнир как самый необыкновенный и единственный в своём роде! А истина нейтральна!

У кромки поля он невольно оглянулся назад. Устремлённый взгляд его был на ту, от которой не могли так легко отвязаться его мысли, всё мешая думам государственного толка. Что надеялся увидеть он? Но знал, что поступком своим она, несомненно, заслуживала уважение. На такое способна лишь будущая королева Кранции! Она далеко пойдёт, уж куда дальше отца. Здесь истина стояла на её стороне.

Искорки, скорее свет, что излучали какое-то тепло, идущее от души неспокойной, но участливой, отозвавшееся болью. И никакого холода. То был взгляд Алинии — принцессы королевства.

12

Верные воины привели молодого мирабского скакуна, как того он и требовал. От железных доспехов он отказался, как и от тяжеловесного коня, что предложили ему кранцозы. Безумец! Это было сродни самоубийству. Турнирное копьё, хоть и деревянное, могло начисто прошить насквозь не острым трезубцем, что и не встать никогда. А что до мирабского скакуна, то он статью своей хорош для скачек, но не для таких боёв, где вершиной является таран.

Невероятное оживление царило и на возвышенной трибуне аристократии, и среди всей этой черни. Такого не бывало никогда, и не будет никогда. Зрелище обретало иной уровень, возводя турнир на небывалую вершину вскипевшего ажиотажа. Любители делать ставки, делали ставки, где гостю не отдавалось никакое предпочтение, ибо уже уготовано жесточайшее поражение. По большей части делались ставки на том — выживет ли он после поединка с искусным мастером своего дела, с мощнейшим атлетом, облачённым в железные доспехи, с самим «Чёрным призраком дьявола».

Он подмечал каждое движение этих гладиаторов рыцарского турнира, в котором огромную роль играли атлетическая мощь, такой же натиск, умение правильно держать копьё, а так же мощь тяжеловесного коня. Казалось, не надо никакой тактики, лишь будь как можно сильней и напористей в седле, и победа за тобой. Но нет.

Вершиной поединка был всё же глазомер, определение ситуации нужного расстояния. Вот он-то достигался при участии на многих, многих турнирах и становился неотъемлемой частью интуитивного чувства, накопленного опытным путём.

Природа одарила его редким даром зрительного восприятия, которое он пропускал весь через себя. Был у него и другой прирождённый дар, но воспитанный мудрыми учителями, и потому вознёсшийся до недосягаемых высот. И он применит его, непременно применит, ибо ставка — жизнь.

Перед поединком они сошлись как бы для приветствия. Из глазниц чёрного забрала, из глаз «чёрной змеи» изрыгался холодный взгляд самого порождения зла. Но неужели он враг ему? Мда, верный пёс своего хозяина.

«Ненависть твою, ярость твою направлю в обратный путь, и пусть вдвойне обрушатся они в то лоно, откуда вырвались неистово, в надежде истоптать, разорвать. Да будет так. Моя воля, моё повеление в твой третий глаз. И ты пойдёшь со мной в долину…, доверься мне, доверчивый…»

Упование на лёгкую победу улетучилось как дым на ветру, ибо неведомое да кольнуло в сердце, что отвёл прочь надменный взгляд. Стоило ли это такого? Но нет пути назад, ибо рыцарская честь превыше самой смерти.

Но не сам рыцарь, прозванный «Чёрным призраком дьявола», был главным объектом его прирождённого дара, так гениально воспитанный мудрыми учителями. Другая цель. Конь, тяжеловесный конь подпал под страшный удар этого дара.

«Кто змея? Я вижу твои глаза, твой мозг, глубину твоей души животной. Ворвусь в саму истину порождения твоих мыслей, твоих инстинктов, о — благородное животное. И вселю я ужас и вышиблю сам дух бойцовского коня. Ибо извиваюсь я посреди серых ковыльных трав полей пустынных под небом вечным. Потому познай мою суть, ибо я — змея!»

Взбрыкнул неожиданно тяжеловесный конь и подался в сторону изо всех сил, что едва удержали его крепкие руки властителя. Хотя, была ли та же крепость? Это недобрый знак. Но кто знает?

Как никто противопоставлены эти два живых существа — конь и змея. Откуда знать?

Неистовая толпа, уверенная в его победе, уже зараннее воспевает дифирамбы в его честь. Но что-то нечисто в его душе, что заклокотало каменное сердце и не унять. Всё зря, но нет пути назад, ибо рыцарская честь превыше самой смерти.

Он был на краю песчаной полосы, когда услышал чей-то крик: «Парень, давай парень из неведомой земли! Покажи ему!» То был возглас из среды простого люда, которому и отвели место на пустыре. Не допускали его близко к возвышенной трибуне аристократии, и потому прозвали его «чернью». Но в минуты исключительного состояния духа перед схваткой увидел он много света над головами этой черни, такой светлой ауры. И взглянул он туда, и увидел тот же светлый свет над головами сестёр, принцесс королевства. И был прекрасен этот миг!

Гонг раскатисто возвестил о начале поединка. Он держал турнирное копьё по всем писаным правилам, хотя и взял его впервые в руки. Мирабский скакун взял старт не как всегда быстро, подобно молнии, а с таким запасом, каким повелевал властитель. В последний момент он высечет саму искру неистовой скорости, будто камень, выпущенный из пращи.

С каким же трудом удавалось подгонять тяжеловесного коня навстречу твари, извивающейся посреди серых трав полей пустынных. О духе бойцовского коня можно было лишь мечтать в этот искренний момент недоброй истины. Да и копьё затрепыхалось в непривычной дрожи. Какой там поединок под зловещим оскалом коварно игривой фортуны?! И как-то тяжело скачет тяжеловесный конь, и вместе, поступью медленной, мчатся они на заклание. Такого никогда не было с ним. И ужас вселился в душу, изгнавшей доблесть и благородство.

Долго будут рассказывать об этом турнире, с годами всё, прибавляя не существовавшие детали, что вознесётся легендой. Но суть останется одна.

Мирабский скакун прибавил резко, подобно молнии. Он выдержал строго дистанцию, идеально определил по глазомеру и направил точно в широченную грудь, да так, что слетел с седла «Чёрный призрак дьявола» в образе «чёрной змеи» и рухнул всей тяжестью своей наземь, что не подняться без труда. Так кто же в образе змеи? Что и говорить, силой молодой хан так же был одарён, как и натренирован теми же мудрыми учителями.

Люд простой торжествовал, что было вопреки желаниям возвышенной аристократии. Но ведь и многие из них тайно в душе, да разделяли такой порыв черни. Пусть утрёт нос надменный герцог Ронтанский!

Хан Аурик знал, что делать дальше. Он не нарушит традицию и сделает во всех его лучших правилах.

Он подобрал венок из ярких цветов, что отныне едва ль покачивался на кончике не острого трезубца.

Мирабский скакун размеренным шагом взбирался по красному драповому ковру, по широким ступеням. Этот юноша с полным правом мог позволить себе такое. Он — победитель! А вот дальнейший ход события требовал возрастания и возрастания вот такого любопытства.

Молодой хан неведомых земель следовал традициям. И теперь венок покоится на кончике копья рыцарского турнира. Но кто она?

Великолепным был этот ритуал в исполнении хана неведомых земель. Как можно точно старался он отобразить торжественный ритуал вручения заветного венка королеве рыцарского турнира. Турнирное копьё с венком, как и раньше от «Чёрного призрака дьявола», направилось по пространству в сторону старшей дочери короля, принцессы Алинии.

Как радовалась искренне за сестру принцесса Ламилия, но остальные, однако, ждали реакции самой новоиспечённой королевы рыцарского турнира. Как поведёт себя неприступная гордыня? Хотя, многие вспомнили прекрасно изящный королевский бал, принцессу, что была совсем непохожей на себя, такой лучистой от веселья, от радости. И будто пара грациозных лебедей на волных изысканного танца аристократии…

Не отвела на этот раз руку старшая принцесса, но брала венок с достоинством, полагающейся особе королевских кровей, которой будет вручено в будущем само правление королевством. Так чинно, с таким порождением неприступной крепости повела она себя в этот миг, что хану Аурику как-то стало не по себе. Уж не много ли позволяет он себе на чужой земле, ибо родина матери всё равно оставалась для него отчуждённой, чужой. Но она приняла таки венок ярких цветов из королевского сада. Приняла от него. Но как?

Ох, королева всех чертей, да дьяволов! Видел ли кто-нибудь это?!

Разве что, принцесса Ламилия подметила такое у старшей сестры и рассмеялась тихо. И было отчего. Глаза старшей принцессы, такого олицетворения неприступной гордыни, так и сверкнули кокетством ли, но озорным огнём лукавства точно. Блеск искринок над улыбкой, едва приметной, но лучезарной. Вот так взгляд! Да что же делает она с ним?! Но радость вздыбилась волной безмерно сильной, что и накрыла разом всю душу и разум. Незабываемый миг, да и только.

— Надеюсь, хан раскроет секреты своего мастерства, — говорила новоиспечённая королева рыцарского турнира голосом тихим, будто воркующим нежно, но с долей ироничности, такого тона, что сложился уже в отношениях между ними.

Она была той, непринуждённой, будто освобождённой от всяких высоких обязанностей, что свалились ей на плечи с детства, и которых она должна пронести всю жизнь неприкаянно и достойно. Всё та же чистота струилась, лучилась от взгляда её, от души, да так, что вернулся он в прежнюю колею и посмел добавить от себя что-нибудь такое в этом же духе.

— «Синяя звезда» уступает в блеске этому венку из королевского сада. Я постарался… — говорил он с той же долей ироничности, но и тон чистого смеха, да и радости, также подкреплял его слова от искренности духа.

Озорное лукавство, смешанное с игривым кокетством, так и отразились в глазах красавицы, всё, побеждая и побеждая в этой довольно уж интересной борьбе, что и продолжилась в неистовом вихре вот таких незримых отношений. Это была настоящая награда и для него. Что может быть лучше?

13

Столица Кранции только и делала, что обсуждала все перипетии прошедшего рыцарского турнира. Уличная чернь при этом смаковала поражение «Чёрного призрака дьявола», вассала ненавистного герцога Ронтанского. Ну и поделом ему.

Может быть, обеспокоилась аристократия вот таким вольным поведением простого люда, но больше всего задело это могущественного кардинала Шелье, тогда как король Дуи Второй пребывал в весьма приподнятом настроеннии. Как, никак, а этот молодой хан нанголов укротил таки нежелательную прыть герцога Ронтанского и его непобедимого вассала, рыцаря с устрашающим именем «Чёрный призрак дьявола». Слишком уж нос задрали. Но кардинала Шелье ничуть не интересовали подобные перспективы, у него были свои интересы, скорее государственного характера, чем личного, вот потому он и решился на встречу с нангольским ханом.

Разговор их проходил во дворе посольства, в котором разместилась вся эта обширная делегация нанголов, проходил наедине. В переводчике кардинал не нуждался, ибо знали теперь многие, что хан свободно владеет языком родины своей матери.

— Я вспоминаю детально Ваш поединок с «Чёрным призраком дьявола». Я думаю — не обошлось здесь без козней самого дьявола. А вы знаете, чем пахнут вот такие художества, — начинал этот разговор Кардинал Шелье с некоторых угроз, дабы понять внутреннее состояние собеседника.

— Вы полагаете инквизицию? Что она для меня. Я другой веры, и вера моя — Вечное Синее Небо. Но если захотите прибегнуть к такому приёму, то выйдет это боком всем вам, всей столице Кранции. Сто нанголов способны взбудоражить любую столицу. Да и простой люд переживал за меня, когда я выходил на поединок с вашим рыцарем. Это я знаю, как и то, что это волнует и Вас. Не так ли преподобный кардинал? — отвечал молодой хан тихо, но с достоинством зрелого мужа, сразу, же, расставив все акценты предстоящего разговора.

— Вы правы, когда говорите, что это волнует меня. И я знаю, каковы нанголы в бою. Мне довелось видеть это в юные годы. Тогда Ваш дед по отцовской линии бесцеремонно пожаловал к нам. Ваша мать спасла от разорений, что мог бы учинить Ваш дед, тот хан наголов. Но Вы совсем другой. И как полагаю я — пожаловали вы к нам за подмогой.

— Это так. Не те времена. Мой народ бесстрашен, но мне дорог каждый человек, каждый нангол.

— Но не могли бы вы помочь нам в борьбе с Астанией.

— Мне нужны войска кранков не для войны с Кадмией, они нужны мне для равновесия. Я повторюсь, что мне дорог каждый человек. Так что, вряд ли война с Астанией подойдёт для меня.

— Нанголы с большим удовольствием согласятся воевать хоть с кем угодно. Я знаю. Но не знал я, что сам хан не пойдёт на это никогда. Я ценю такой подход к государственным делам, и преклоняюсь перед Вами. Если бы все правители были такими, то скольких сирот пришлось бы избежать.

— Мы одинаково думаем в этом направлении, но могу ли я рассчитывать на Кранцию, на вашего короля?

— Я думаю, что нет. После того, что натворил Ваш дед по отцовской линии, вряд ли придётся Вам надеяться на это. Но как полагаю я, Вас лелеяла надежда на то, что Ваш род по материнской линии высокой линии в иерархии Кранции. Не так ли?

— Эта надежда и привела меня сюда. Но я знаю теперь — кто мой дед по материнской линии, и потому горжусь им. Учёный для меня больше, чем аристократ. Такого всегда придерживался и мой великий прадед, великий предок всех нанголов.

— Я знаю, что самый великий завоеватель в истории всегда ценил мастеровых людей, и учёных в том числе. Что ж, Вы достойный потомок.

При всём коварстве своей натуры, при таком богатом жизненном опыте, кардинал испытывал к этому юноше лишь уважение. Как жаль, что не во благо Кранции служит он. Повезло народу той земли, которым правит этот хан совсем уж юных лет. И зря он старался применить некую угрозу в его адрес. Это всё равно, что черпать ведром воду из морей. И как бы стараясь загладить то начало разговора, он решил всё же спросить его про поединок, но уже в другом тоне:

— Вы применили какой-то приём, что не ускользнул от моих глаз. Что случилось с конём «Чёрного призрака дьявола», что случилось с самим рыцарем? Я ведь знаю, что там не было никаких происков дьявола.

— Меня учили мудрые учителя Востока, и я был прилежным учеником.

— Я понимаю. А что касается этого рыцаря, верного вассала герцога Ронтанского, то думаю, впредь будет знать он, как выбирать себе имя, такое прозвище. Я никогда не одобрял такую экзотику в отношении имён, пусть даже прозвищ.

— А что же инквизиция в отношении его, — спросил с иронией Аурик.

— Но он вассал герцога Ронтанского. Так что, в некотором смысле, я радуюсь вашей победе.

— Как и простой люд.

— Да. Но лучше бы вам, нанголам поскорее уехать отсюда. Хотя…

— Что хотя? Вы имеете в виду и что-то другое. Я понимаю, что Вы подразумеваете под этим.

— Всё так. Она будет королевой Кранции. Достойной кандидатуры у нас просто нет. Она пойдёт дальше отца. И надо сказать, что в этом плане повезёт священной земле кранков.

— Я искренне желаю благоденствия вашей земле. И ей тоже.

Есть ли смысл в переговорах, но они покинут в скором времени священные земли кранков. Так он решил.

14

После встречи с ханом как-то полегчало в мятущейся душе кардинала, да успокоилось взволнованное сердце. А как же иначе? По столице свободно разгуливают сто нанголов, потомки вольных кочевников великой степи. Он помнит те времена, когда дед по отцовской линии этого хана совершил дерзкий набег на Кранцию. Но он помнит и ту битву при Лайгринице, когда килезкие рыцари, рыцари ордена длинных мечей, рыцари ордена ранклиеров из земли кранков потерпели жестокое поражение от передовых отрядов нангольского войска.

Благородные, но в то же время надменные, рыцари без каких-либо тактических ухищрений ринулись в лобовую атаку на отряды нангольского войска. Откуда было им знать, что перед ними что ни на есть искушённые во множественных боях воины, которым не занимать опыта в таких делах, да и к тому же мудрые полководцы во главе. Не стали бросаться опрометчиво в лобовую атаку нангольские воины, а спешно ретировались, да так, что воодушевлённые этим обстоятельством рыцари доблести и благородства ринулись изо-всех сил в погоню. Знали бы они, что мчатся прямиком в разинутую пасть неминуемой смерти. Да откуда. Вот и попали в самое, что ни на есть топкое болото. Лёгкие, низкорослые, но выносливые нангольские кони взяли, да и вынесли своих властителей из этого адского прибежища. Но тяжеловесные кони рыцарей, облачённых в железные доспехи, были загодя обречены на такое трагическое обстоятельство.

Окружили болото со всех сторон нангольские воины и стали с большого расстояния расстреливать благородных рыцарей, да так, что каждая пущенная стрела попадала точно в глазницу железного забрала. Но не стали нанголы подобным образом уничтожать всех подряд, тем самым оставив некоторых в живых. И не просто так. Даже помогли они выбраться им из зыбкой топи самой трясины. Пусть, мол, расскажут всему белу свету о метких стрелах нанголов, об их умелой тактической выучке, об их благородстве, наконец. Во всём этом прослеживалась тактика великого завоевателя, который, когда надо, вёл войну и в таком психологическом плане. Вот потому-то и было тревожно на душе, когда сто нанголов свободно разгуливают по столице Кранции. И эта встреча с ханом всё же освободила его от такой непосильной душевной ноши.

15

Хан Аурик надеялся таки, что встретит принцессу Алинию во дворе Дувра, ибо в это время сёстры имели обыкновение гулять на свежем воздухе под неусыпным взором охраны. Сколько прождал он под тихим ветром Дувра, но засобирался было уходить, когда из дворца потянулись первые ряды охраны, за которыми последовали такой лёгкой поступью сёстры, принцессы королевства.

Не заметить его нельзя было. Принцесса Ламилия радостно воскликнула что-то и рассмеялась искренне. Остановилась охрана, будто ощетинилась. Принцесса Алиния стояла, немного вскинув голову вверх. Взгляд выражал скорее удивление, чем какую-либо другую эмоцию, и никакой холодности. И в этом была настоящая прелесть данного мига, который так и хотелось удержать как можно дольше.

— Победитель рыцарского турнира пожелал вдохнуть свежего глотка воздуха Дувра? — всё с той же иронией игривости спросила старшая принцесса, доставив этим такое весёлое удовольствие младшей сестре.

— Было бы истинной ложью сказать, что победитель рыцарского турнира на этом месте ждёт её величество королеву рыцарского турнира, — тут же он подхватил её тон, который и оказался кстати.

— Но ведь он сам преподнёс ей такой титул на острие своего копья.

— Я пытался было проверить, не отведёт ли в сторону прекрасная принцесса скромный дар чужеземца.

— А что было бы, если случилось бы такое?

— Я, отбросив всю спесь гордыни, покорно скромно слез бы с коня, да и воздел бы руками сей венок прямо на Вашу светлую, умудрённую голову. Это было бы некоторым расхождением с традицией, но искренним поступком с моей стороны. Ведь я никогда не был рыцарем, и не буду. Я воин своей земли, и хан…

— Что ж, настойчивости Вам не занимать. Но скажите мне, что делаете Вы в сей миг во дворе Дувра?

— Глотаю свежий воздух, и кажется, наглотался его. Конечно, не без Вашей помощи.

Принцесса Ламилия так и прыснула звонким смехом, одарив тем самым, что ни на есть, весёлое настроение всем окружающим, включая и строгую охрану.

— Ну, если так, то можем прогуляться до набережной Росены. Тогда, может, придёте в себя от нахлынувшего на Вас свежего не глотка, а целого потока воздуха, которым весь, да окружён королевский дворец, — всё так же продолжала иронизировать старшая принцесса, но при этом посмотрела на младшую сестру только лишь им доступным взглядом.

— Охрана со мной! — вдруг, неожиданно для самого слуха, скомандовала железным тоном принцесса Ламилия, что как-то и не вязалось с её образом.

Удивление застигло всех врасплох. О-о, и в младшей принцессе живёт твёрдый дух, такая крепкая струна! Невольно охрана повиновалась такому тону приказа. Принцесса Алиния, однако, достойно оценила сей благородный, но решительный поступок младшей сестры. Но по виду её можно было предположить, что она всё, же, обескуражена немного вот таким проявлением характера всегда весёлой, иногда чересчур наивной сестры. Ну что ж, молодчина! Есть ей в будущем на кого опереться.

Никогда до этого не были они так наедине между собой. Ведь на королевском балу постоянно порхали рядом другие пары аристократов, и хотя невидимая стена общения как-то, может, и разъединяла их от всех, но не настолько, ибо тогда они были истинным объектом всеобщего внимания. Нет, и здесь они были, так сказать, под пристальным вниманием охраны и младшей сестры, благоразумно отставших немного, и соблюдавших, всё же, довольно солидную дистанцию. Но ведь сам спутник старшей принцессы был достоин любой охраны, потому и не было места для беспокойства.

— Вы прибыли к нам с определённой целью? — уже без никакой иронии спрашивала старшая принцесса.

— Этим и объясняется моё присутствие в вашем прекрасном королевстве, — может быть, чуть с иронией, но всё же с некоторым налётом серьёзности, отвечал нангольский хан.

— Вряд ли эта государственная тайна Кранции будет тайной для меня. Но я не настаиваю.

— Разве что, слепой не увидит, что готовят Вас на титул монархини величественной Кранции. И потому будет совет с Вами. Не вижу смысла скрывать истинную цель моего приезда в пределы вашего королевства.

Остаток пути до набережной Росены хан Аурик целиком посвятил вот такому раскрытию своей цели, своих искренних желаний. Ведь он надеялся на поддержку своих родственников по материнской линии, которых ошибочно считал выходцами самой аристократии, именно самой аристократии.

— Вы — внук моего учителя Гидро? — с нескрываемым удивлением спросила Алиния.

— Да. Это совершенно так. И узнал я об этом только здесь от него самого. Но такое обстоятельство меня даже как-то обрадовало.

— Но почему?

— Аристократия везде одинакова. Материальное благополучие и значимость в иерархической лестнице ставят они превыше всего. Мой великий предок делил людей на два вида, по признакам душевного состояния. К первому виду он относил тех людей, для которых такие качества как верность, стойкость, бесстрашие также неотделимы от души, что руки, ноги, голова от тела. Они ставят честь и достоинство превыше самой жизни. Мой великий прадед, великий предок всех нанголов считал, что те люди, которые опасаются потерять богатство, мнимое место в иерархии, выдуманное самим человеком, более всего подвержены трусости, подлости, предательству. Таких он не держал в своём войске. Потому и было его войско успешным и непобедимым.

— В вашей империи нет аристократии? — с искренним тоном любознательности спросила принцесса Алиния, как спрашивала всегда у философа Гидро, который оказался на самом деле дедом этого юноши, этого молодого хана по материнской линии.

— Есть аристократия. Да, хоть под какой личиной не скрывалось бы то или иное государство, место для аристократии всегда найдётся. Потомки великого предка стали забывать некоторые его наставления. Покорённые государства были намного богаче, чем обширные степи нанголов. Роскошь затмила некоторые души потомков великого предка, потомков великого войска.

— Она затмила и душу хана, пожаловавшего к нам? — не без тени осторожности, но с какой-то долей кокетства задавала этот вопрос старшая принцесса.

Понимал он в этот миг, что задаёт она вопрос такой, в душе своей, разделяя полностью вот такое мировозрение его великого предка. Была бы она мужчиной, то каким бы доблестным воином была бы она. Ох, как не желал бы он иметь такого врага. Но она чистая, благородная девушка, притом высоких королевских кровей, что, ни на есть, сама старшая принцесса королевства. Что ж, человеческий шаблон всегда будет преобладать над иными воззрениями и иерархия всегда останется. Но она на самом деле девушка с чистой душой, как и её младшая сестра. Скорее от матери взяли они такое состояние души, чем от отца. На вопрос же надо было отвечать, и он ответил, как и есть:

— Я вырос не в юрте, как великий предок, а во дворце. Конечно, по роскоши он уступает намного пышному Дувру. Но не в этом суть. Меня учили, и я был прилежным учеником. Учили мудрые учителя, и среди них была непосредственно моя мать, что учила меня в традициях воззрения моего великого предка. Но не только. Она учила языку своей родины, и отец мой всячески поощрял такое обучение. Великий предок ценил учёных людей, мастеровых своего дела. Вот потому я и обрадовался, когда узнал, что мой дед по материнской линии является учёным-философом.

— Для меня это неожиданность, потому что я ученица Гидро.

— Я знаю.

Набережную Росены покрывал чистый песок, что в пору было бы пройтись по нему и босиком. Может, хан Аурик так и сделал бы, но этикет, опять же выдуманный человеком, не позволил ему вот таких вольностей. Тем временем яркое светило неспешно, но клонилось к закату, предваряя изумительный багрово-красный закат, его искрящие отблески на ровной глади Росены.

Не одни они оказались в такое чудесное время на берегу изумительной реки. Приходили сюда, по большей части, те, кого аристократия часто и презренно обзывала чернью. Но души их больше были привержены к красоте природной, чем души благородных рыцарей, баронов, графов, герцогов, венчающих сложные ступени иерархического порядка. Для них простота бытия была обыденной нормой, потому и души чисты от всякой скверны разных предрассудков, уготованных для тех, кто следует принципам вот такого общественного построения, опять же выдуманного человеком. Вот потому хан Аурик и увидел перед поединком на турнире, в миг такой обострённости разума, светлый фон над головами тех, кого и принято называть чернью.

Охрана во главе с младшей принцессой расположилась подаль, как бы соблюдая некоторую, всё же, солидную дистанцию, дабы не мешать вот такому разговору старшей принцессы, будущей королевы с ханом, правителем дальних земель.

К удивлению их, на берегу этой реки оказались и несколько нанголов во главе с неутомимым Джэнде. И тоже на почтительном расстоянии. Понять их можно было. Ведь и они — охрана своего хана на чужой земле.

Кто-то из присутствующих на берегу затянул песню таким приятным мужским тоном, которую подхватил такой же мелодичный женский голос, и сливаясь вместе, они составляли удивительно приятную гармонию с багрово-красным закатом, с тихой рябью на воде, от которой так и отражались огненные блики уходящего дня. И светлая аура воцарилась на набережной Росены. И стоило прислушаться к этой дивной мелодии, захватившей вмиг господство на всём берегу изумительной реки.

Песня была о вольных птицах, улетающих с наступлением холодов в южные жаркие края, чтобы возвратиться весной, когда набухают почки на ветвях каштана, к гнёздам, где вышли они в жизнь, и где дадут сами жизнь потомству. Так было, так будет всегда. Так же, как птицы, вольна была в помыслах своих, в устремлениях своих одна девушка, но законы человеческие не позволили ей быть подобно птицам, и ради человеческих гнёзд, что дали жизнь ей и тем, кого она знала всегда, ушла она против воли своей на восток. Пышным цветом расцвели человеческие гнёзда. Но где же та, ушедшая в неизвестность, променявшая счастье личной свободы ради счастья и благоденствия для всех? Канула в безвестности, в самых глубинах чужой земли.

Закончилась песня, повергшая не в уныние, но в раздумья, в такое осмысление сути человеческого бытия.

— Я в первый раз услышала эту песню, когда пришла сюда вместе с учителем Гидро. У него тогда проступили слёзы, но я не понимала тогда от чего. Так он был задет этой песней. Я спросила у него, но не услышала ответ. Однажды ненароком спросила у одного из простого люда про эту песню. И тогда он мне объяснил, и тогда я узнала. И теперь я понимаю досконально — эта песня о Вашей матери, хан Аурик, — и взглянула принцесса, и был глубоким её взгляд, и шёл, изливался оттуда свет мудрости.

— Она была счастлива на востоке. Она была на вершине аристократии, ханшей своего государства. И сам хан, мой отец, держал с ней совет. Сын и дочь родились у них. Во всяком случае, страдающей её никто не видел. Да, она была счастлива, моя мать.

— И сейчас сын той, воспетой в песне, возведённой в героиню народа Кранции, стоит на берегу Росены.

Некоторому молчанию имело место быть. О чём призадумался хан далёких земель? Первой нарушила молчание опять же принцесса:

— В официальной истории нет даже упоминания о ней. А кто у нас учит официальную историю? Конечно, дети аристократии, которые будут править в своих герцогствах, да графствах. Да и будущие рыцари тоже. Ведь они — главные охранники аристократии. Но однажды я сказала об этом учителю Гидро. Но он выразился так, как никогда не выражался. Больше от него таких крепких ругательств я не слышала.

— А что он сказал? — весело полюбопытствовал Аурик.

— Право, не знаю, как сказать-то, — доля смущения нежданно снизошла на принцессу, чего раньше и не наблюдалось за ней, такого воплощения твердыни неприступной крепости.

— Но Вы скажите. Разве я похож на болтуна? — смех так и подкатывал к нему, готовый вот-вот разразиться с неудержимой силой.

— Он сказал, что история — как наука есть настоящая проститутка. С каждым новым королём она будет менять свою сущность, извиваться будто на панели, — выговорила она с некоторым трудом, но дословно то отношение Гидро к официальной истории.

— Так и сказал? — теперь, уже не сдерживая смеха, дабы удостовериться, спросил Аурик.

— Так и сказал, — подтвердила принцесса Алиния, у которой тот же смех так и прорывался изнутри.

Не могло не обратить такое весёлое состояние души двух молодых людей внимание окружающих на набережной, да и охраны, принцессы Ламилии, нанголов тоже. И хотя находились они вдалеке, но их смех доносился и до них.

Узнали простолюдины в этой очаровательной девушке ту, всегда серьёзную, надменно холодную принцессу, которую прочат в будущую королеву, в правительницу Кранции. Но как прекрасна она в этот миг! Да за такую королеву они готовы на всё! И светлая аура на набережной так и расцвела пышным цветом.

Узнали простолюдины в этом статном юноше того самого нангольского хана далёких земель, того самого победителя рыцарского турнира, в котором он как следует, да утёр нос ненавистному герцогу Ронтанскому, прибежищу полной спесивости. Потому для них он желанный гость! Улыбки доброжелательности так и сопровождали эту поистине красивую пару. И светлая аура продолжила свой пышный расцвет на набережной Росены.

Не всё всегда имеет явление постоянства. И суждено быть месту противоречивости, такому изменению бытия. Но как часто сопровождается это подменой хорошего, если надо и прекрасного, на плохое, такое низменное явление. Как белые и чёрные полосы.

Его величество случай — вот такая марионетка судьбы. Но был ли сей момент порождением хаосного течения реки-времени в этом бескрайнем поле бытия?

Никто не смог толком понять, откуда явилось это. Как мрак чёрной завесы тяжёлой тучей навис над всей набережной, оттеснив, изгнав бесцеремонно саму светлую ауру, покровительницу всего доброго. И воцарились посланники самой мерзкой сути, вот такая неуемная сила зла.

Откуда он появился? Находясь в плену обворожительно прекрасных чувств, которые и могут, и должны быть при таком явлении изумительного заката, не увидели, не заметили его. И вот он теперь здесь, перед этой юной парой.

Гигант, каких и трудно сыскать в среде человеческой, не обронил ни слова. Лишь холод немигающих глаз обнажил ясно его намерение. Да и длинный нож в правой руке, свёрнутая сеть в левой руке подтверждали и указывали на сам процесс, что состоится в будущем, совсем скором будущем, что охрана не успеет и схватиться за рукоять мечей, самих мушкетов, что явились новым оружием для эпохи.

Лицо его, обезображенное самой природой, являл истинное стремление к убийству. Сам дьявол во плоти! Взгляд, порождение ужаса устремился на объект цели, каковым и предстал вот этот молодой хан дальних земель. И видели это воины его вдалеке, но рядом с гигантом бесновался конь благородной породы, чтобы после всего мероприятия, намеченного, на скорость, и только на скорость, отведённого на самый короткий срок, умчать убийцу подальше от места убийства, умчать от любого наказания.

В страшных легендах слышали простолюдины про такого палача, который приводил приговор далеко от эшафота, выбирая самые неожиданные места. И рассказывали про это, якобы случайные свидетели, что было истиной, хотя поддерживались такие легенды кем-то уж очень искусно. И вот теперь явление страшных рассказов, становилось настоящей явью. Перед юной парой стояла, выпиралась громадной глыбой сама машина убийства…

16

Его здесь не должно быть. И он не был здесь.

И поднят меч нападения, как рухнул владелец его. Меч защиты опередил. Состояние воина. Вот она — искромётная доблесть!

Был звук. Невообразимый звук для человеческого слуха. Парализовало всех, но особенно того, на кого направилась сверхъестественная сила его. Поистине неисчерпаем колодец возможностей природы! О, истина!

Ни один посыл мозга не мог управлять мускулами, мышцами рук, удерживающими в оцепении длинный нож и сети. Да и был ли посыл? Не мог и сдвинуться с места наёмный убийца, ибо ноги его постигла та же участь. Сердце же его в противоположность сильным конечностям, будто изваяниям из камня, так и забилось в учащённом темпе, затрепыхалось такой выброшенной рыбой на берег Росены. Наводивший ужас на всех, познавал в данный миг все худшие прелести такого состояния на самом себе.

Сила зла, энергия зла, помноженная многократно, вернулась туда, откуда и вышла. Никогда не было такого возвращения, и вот теперь оно состоялось. Перед силой встала другая сила!

— Ты чей посланник? — голос металла прокатился во всём пространстве.

— Герцог Ронтанский, — едва выдавил хриплым голосом гигант.

Эффект кульминации был важен по многим причинам. Указательный палец правой руки хана молнией ударил, вдарил в то место, в ту точку подложечной области, под самым мечевидным отростком, что расположилась между широченной грудью и грузным животом гиганта. Энергия сверхсилы устремилась туда, найдя там истинное выражение. Это было касанием отсроченной смерти. Но и от взгляда был устремлён его союзник — невидимый луч смерти. Предсмертная судорога явилась результатом всего воздействия.

И обвалился гигант, таким мешком полнейшего навоза.

И было лето, и было время вечера до полуночи.

Мгновениями спустя подскакали нангольские воины во главе с Джэнде, подбежала охрана и принцесса Ламилия.

Принцесса Алиния стояла, едва жива, но больше всего поражённая не страшным обликом гиганта, а тем явлением, что выдал на свет её спутник, этот благородный юноша, хан далёких земель.

— На свою беду явился этот болван. Не лезь куда попало, не зная человека, не имея познаний, — подытожил сложившуюся обстановку Джэнде — командир «чёрной гвардии», хорошо знающий толк не только в войне, но и в подобных делах.

И громким, громовым был смех нанголов, и заразительным. И отступила чёрная завеса мрачных сил, уступая натиску светлой ауры, что спешила отвоевать утерянные позиции. Радость простого люда была безмерной. Наконец-то увял безвозвратно жестокий образ страшных легенд.

— Ты убил его? — спросила тихо принцесса Алиния.

— Я хан нангольских воинов. Я — воин!

17

Было незамедлительно доложено, куда следует данное обстоятельство случившегося на набережной Росены, заставив крепко задуматься того, кому и предназначались данные сведения. Истинно происшествие, преисполненное каким-то дьявольским наваждением. Но кардинал Шелье, умудрённый опытом жизни, не решил сразу, же, сослаться на потусторонние силы. Какое там. Опасность может исходить от самого хана, наделённого неведомым гением. Да ещё и его воины. Сто нанголов в столице — это не шутка! Разве что, сам благородный нрав этого юноши, что укрепился в его мнении о нём после той встречи, навевал на кардинала какое-то успокоение. А вот подлость и глупость герцога Ронтанского, задействованные одновременно и бездарно, могли наломать дров, да таких, что и подумать страшно. Вот потому-то он и поспешил к герцогу, лишённому всякого благородства и благоразумия тоже.

— Вы понимаете, что Кранция была на волосок от буйных событий. Что это, бес побрал Вашу душу? Чего же добиваетесь Вы, герцог Ронтанский? — не откладывая в долгий ящик, отбросив всякий этикет, сразу с места в карьер взял кардинал, выказав тем самым явное неудовольствие вот такими действиями герцога.

Конец ознакомительного фрагмента.