Неверный муж моей подруги

Ашира Хаан, 2023

– Он мне изменяет, – говорит она спокойно и так между делом, что я не сразу осознаю смысл слов.Так и хочется спросить – ты не ошиблась, Поль?Гер ведь не мог…Но я точно знаю, что мог.– Знаешь, кто она? – спрашиваю я с замирающим сердцем.– Нет, видела только профиль ВКонтакте, но он закрытый. На аватарке котенок, имя выдуманное. Я все перерыла, но больше никаких зацепок.И я осторожно выдыхаю.С облегчением. И виной.Потому что та, с кем он ей изменяет – я.

Сейчас. Я знала, что так будет

За окнами офиса сгущается вечерний полумрак, чуть подсвеченный инфернальными отблесками заката в окнах соседнего небоскреба. А здесь горит всего одна настольная лампа, и тени от нее искажают лицо Германа. Я смотрю на него и никак не могу понять, что оно выражает.

Боль? Равнодушие? Злость? Отвращение? Страх?

Все то смятение чувств, что сейчас бушует внутри меня, я приписываю ему. И в зависимости от того, волна с каким именем накатывает — то и вижу.

Герман стоит передо мной — холодный и строгий, очень чужой. Как в те дни, когда все только начиналось, и я не знала, о чем с ним говорить, задавая неловкие вопросы и получая в ответ равнодушные взгляды.

Я подхожу к нему близко-близко, поднимаюсь на цыпочки, втягиваю носом знакомый запах — и пропадаю.

Говорят, любовь можно отличить от простого интереса, сексуального влечения, дружбы, всего остального, что не она, всего по одному признаку. Если ты нюхаешь вот это местечко на виске, и оно пахнет для тебя домом — это любовь.

Герман упакован в деловой костюм с голубоватым отливом, его офис весь — холод, сталь и белый свет ламп, его рубашка застегнута на все пуговицы, его серый галстук выглядит так безупречно, словно отлит из серебра, но когда я чувствую этот запах у его виска — терпкий и теплый, я словно из заснеженного полярного ада попадаю в натопленную избушку. Меня там ждут — горит живой огонь в печи, пахнет едой и чаем на травах, а на единственной кровати ворох теплых меховых одеял.

Мы с Германом смотрим друг на друга, и в его темных, почти черных глазах я вижу то, чего мне сейчас не хватает — тепло. Любовь. Он словно прячет себя настоящего за этим обликом безупречного бизнесмена. Но оттуда, изнутри его ледяного скафандра, выглядывает он настоящий. Надо только поглубже заглянуть ему в глаза. Однажды я так и сделала.

Нам надо так много сказать.

Мне — ему.

Ему — мне.

Тревога в груди бьется в такт сердцу, в тени которого она пряталась столько месяцев.

Но этот день должен был настать.

— Я знала, что так будет, — говорю тихо, обращаясь к этому живому Герману внутри строгого бизнесмена, стараясь не думать о том, что он пока меня даже не обнял. — Я ждала этого момента. Все время ждала.

— Тиш-ш-ше… — говорит он, и я понимаю, что мои горячие слезы все-таки прорвались через все заслоны и текут по лицу. Стискиваю веки, закрываю глаза ладонями. Судорожно вдыхаю, чтобы не разрыдаться.

Мне сейчас даже некого винить.

Кроме себя.

Герман осторожно отнимает мои руки от лица, берет их в свои и склоняется, целуя пальцы.

По одному поцелую на костяшку и последний — в ладонь.

За окнами разворачивается во всю ночную ширь душное московское лето, плавит асфальт жара, не выпускающая город из своих объятий даже после захода солнца. А здесь, в кабинете Германа, на полную мощность включен ледяной кондиционер — как он любит. Чтобы сотрудники ходили с длинным рукавом, а сотрудницы в колготках.

Но я-то в летнем платье, и по моей голой коже разбегаются мурашки от холода. Хочется прижаться к единственному живому существу в этом офисе.

Согреться.

— Скажешь, что все будет хорошо? — то ли прошу, то ли спрашиваю.

— Не скажу. Я тебе никогда не вру.

Мы так и стоим посреди его кабинета, словно считаем себя недостойными даже присесть на диван, который за последние несколько месяцев видел столько всего, что хватило бы на целую коллекцию фильмов для взрослых.

И кресло видело. И стол.

И даже этот дорогой дизайнерский ковер на полу, имитирующий густую траву. Однажды на него даже капала с ладоней кровь — то был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Мне кажется, что моя жизнь и началась-то только тогда, в те снежные дни, когда я даже не замечала, что на улице минус десять, потому что моя кожа постоянно пылала от мыслей о нем.

Мы так и стоим. Дыхание Германа, его сухие губы касаются моего запястья с татуировкой — затейливая вязь складывается в одно слово: «Nevermore».

Больше никогда.

То, что сказал он мне полгода назад зимним вечером в этом кабинете.

И ошибся.

Он думает о том же самом, потому что его пальцы продолжают ласкать это место, даже после того, как покинули губы.

Нам надо о многом поговорить.

О том, что знает и не знает Полина.

О том, что он скажет ей сегодня вечером.

О том, что нам делать дальше.

И делать ли.

Или судьба дала нам отчетливый и недвусмысленный знак?

Знак «стоп».

Но почему-то не получается говорить.

Получается только стоять здесь в полутьме, едва касаясь друг друга и читая мысли.

Потому что я снова озвучиваю то, что думает и он:

— Могло ли выйти как-то иначе?

— Ты ведь сама меня ей подарила.

Это правда.

Больше десяти лет назад я подарила Полине мужа.