Графиня поневоле. История продолжается

Аскольд Де Герсо

Продолжение истории графини Апраксиной, урождённой Лизаветы Бахметьевой. Казалось бы, жизнь вошла в привычную колею и ничего не сможет нарушить семейную идиллию. Но судьба всегда распоряжается по-своему, расставляя фигурки на шахматном столе, и только ей одной известно, что скрывается за ширмой времени…

Глава 2

На восточной стороне небосвода ещё только заалела заря, предвещая ясную погоду, как Ефремушка уже подготавливал карету для дальней дороги. Дабы скорее управиться, ему помогала Меланья, подавая дорожные принадлежности. Зимняя поездка своего особого подхода требует, знай, летом — сел в карету, приказал кучеру и поехал. Зимой же надо и тёплые вещи, и съестные припасы, хотя и планировалось останавливаться на ночь в постоялых дворах.

После инцидента, произошедшего тем далёким зимним вечером в одном из постоялых дворов, Лизавета нисколько не опасалась лихих людей. С таким защитником, как Ефремушка никакие разбойные люди не страшны. Пусть они опасаются, оказаться на его пути и даже намёком задеть госпожу.

Лизавета, вырвавшаяся из объятий сна, сладко нежилась в постели, не желая покидать тёплую постель. И как-то спонтанно ей вспомнилось, как в детстве она боялась петухов и гусей. Петухи то ладно — поквохчут, потопчутся на месте, словно соизмеряя силы, а вот гуси, те ни на что не смотрят, шеи вытянут, крылья расправят и бегут с шипением, что змеи. Как-то маменька отправила её трёхлетнюю к соседям, а возможно, что сама отправилась, разве сейчас в подробностях вспомнишь.

А на улице к ней привязалась гусыня с гусятами. Лизавета и шла-то в отдалении, зная их повадки, но не тут-то было. Едва завидев Лизавету, гусыня, забыв о птенцах, громко гогоча направилась в её сторону. Откуда только силы нашлись убежать. Гусыня же, высоко задрав голову, важно вернулась к гусятам. После этой истории, Лизавета за версту обходила этих бестолковых птиц. Какая же она пугливая была в детстве, сейчас сама себе удивлялась.

Да и становясь старше, она боялась многих явлений, недоступных понимания нашим сознанием, но вот в тот вечер, страха отчего-то не было. Шок от неожиданности присутствовал, но не страх. И в эту минуту, когда Лизавета предавалась воспоминаниям о счастливых и не очень воспоминаниях детства, в комнату, предварительно постучавшись вошла Варенька. Вид бодрствующей Лизаветы не сказать, чтобы удивил её, но немного да расстроил. Она-то шла уверенная, что госпожа продолжает пребывать во сне. Тем не менее, увидев Лизавету, она поприветствовала:

— Доброе утро, госпожа Лизавета. Как вам спалось?

— Ой, Варенька, какой чудный сон снился, — подалась вперёд Лизавета, торопясь поделиться с девушкой, и начала раскрывать свой сон. Завершив рассказ свой, она не замедлила вставить: — и приснится же такое… — то ли удивляясь, то ли в растерянности.

— Так то, госпожа Лизавета всего лишь сон. Не берите в голову…

— Варенька, а как там Ефремушка? Уже готово всё к поездке?

— Ефремушка, почитай, с рассветом уже начал подготовку. А вот, готово ль иль нет, не ведаю. Про то спросить у него надобно, но я думаю, что готово. Неужто, за такое время не управиться? — успокоила госпожу Варенька. Лизавета тем временем покинула постель и предоставила себя умелым и спорым ручкам Вареньки. Заплести косы или расплести для неё сиюминутное занятие, с той же шнуровкой корсета справляется, глазом моргнуть не успеешь.

— Вы уж, госпожа Лизавета, не позволяйте Ефремушке подолгу вас держать в холоде. Пущай, почаще делает остановки, чай, не лето на дворе. Как я за вас переживаю, госпожа, — тяжело вздохнув, произнесла Варенька.

— Дни то, тёплые, солнышко, — в ответ произнесла Лизавета.

— Тёплые, оно, конечно, так, то обманчивое тепло. Оглянуться не успеешь, как прихватит, а хворать, сами знаете, хорошего мало, — всё же не согласилась с госпожой Варенька.

И пока Варенька занималась туалетом Лизаветы, в дверь постучали.

— Да, входите, — отозвалась Лизавета.

— Доброе утро. Госпожа Лизавета, карета подана, — произнёс Ефремушка, едва появившись в дверях.

— Ефремушка, вначале интересуются, как госпоже спалось. Всему то тебя учить надо, — поддела легонько Варенька в шутку. Ей непременно нужно было задеть его, дабы после наблюдать, как он станет выкручиваться. И ведь, никогда не растеряется и не обидится, всегда так или иначе отбреет пожелавшего подшутить над ним.

— Прошу прощения, госпожа Лизавета, — всерьёз воспринял её слова Ефремушка.

— Да полноте вам, — успокоила обоих Лизавета, и уже обращаясь к Ефремушке: — сейчас позавтракаем и выедем.

— Добро, госпожа Лизавета, — Ефремушка поклонился барышне и покинул комнату, прикрыв дверь, и, оставляя Лизавету с Варенькой.

Выехали же они, когда солнечный диск заметно оторвался от горизонта, но пробивающиеся сквозь туман лучи нисколько не дарили тепла.

— Ты уж, Ефремушка, присмотри за барышней, — напоследок напутствовала Варенька, прежде чем Петруша, понукая лошадей, тронул с места карету на санях. Андрей и Сильвестр остались ещё в своих кроватях, да и Лизавета не пожелала, чтобы дети, расставаясь, плакали. «Достаточно и того, что немало слёз я сама пролила за эти годы», — решила она про себя.

В карете, обложенной тёплыми вещами холод поначалу как-то не чувствовался, и Лизавета огорчилась даже, что не выехали немного да пораньше, упустили время. Но, пока снег был мёрзлый, они немалое расстояние покрыли, около десятка деревень промелькнуло за окошком. Призывно из труб низеньких избушек шёл дым, клубясь поднимался ввысь и там в синеве терялся.

Лизавета, устав от молчания, решила завести разговор с Ефремушкой, что, уткнувшись в воротник, то ли дремал, то ли просто сидел и о чём-то думал. Но, она-то знала, как бывает обманчиво поведение Ефремушки, за столько лет жизни во дворце, она немного да поняла его характер, не в полной мере, конечно, но достаточно, чтобы определить его дальнейшие поступки. Вот и сейчас, она безо всяких предисловий обратилась к нему:

— Ну вот, Ефремушка, когда-то без моей воли, насильно умыкнул меня из родительского гнезда, а нынче сам везёшь обратно, — поддразнила Лизавета, которой надоело ехать в полной тишине, которую нарушал только скрип полозьев по снегу.

— Так, госпожа Лизавета, не по своей же воле, а барина, — начал оправдываться Ефремушка, не зная к чему клонит Лизавета.

— Своя-то голова на что? — не унималась Лизавета, войдя во вкус.

— Своя, говорите, госпожа? Своя голова дана для того, чтобы в нужную минуту не оплошать и действовать сообразно ситуации, — витиевато ответил на этот выпад Ефремушка, — головушка-то, она одна, её беречь надобно.

— И завсегда-то у тебя подготовлен ответ, — улыбнулась Лизавета его витиеватости, — поди, посреди ночи разбуди и задай какой вопрос, тоже, небось, ответишь тут же?

— Госпожа Лизавета, вы так скажете… Ночью, чай, люди спят?

— Однозначно, спят, — вынуждена была согласиться Лизавета, но опыт светских бесед, в которых упражняться ей недосуг было в Петербурге, требовал выхода:

— Но и всё же, мил человек. Вы так и не удосужились представить полновесный ответ, подтверждающий или отрицающий мою правоту…

— Госпожа Лизавета, по правде, если посреди ночи разбудить меня, что по работе, на любой, поди, вопрос ответ представлю, ну, а насчёт других, как-то не задумывался…

Ефремушка, пусть и не посещал светские салоны господ, но разговор практичный завсегда готов был поддержать, где надо умело подтвердить, где словечко умное вставить. А где и вообще, лучше промолчать, дабы беседа не оставила у собеседника неприятный осадок от общения. «За столько лет жизни во дворце кой-чему да научился,» — отговаривался он при случае.

Во всём этом была заслуга графа Апраксина, не пожалевшего своего времени, чтобы в итоге из уличного бродяжки сделать светского человека. Что до положения в обществе, Ефремушку вполне устраивало, как есть и он ни за какие коврижки не поменял бы его на что-то иное. Да и сейчас, едет он словно господин в карете, чем плохо? Никто его не загружает сверх меры. И в отличие от остальной прислуги обитает он не в людской, а в собственной каморке: хочу лежу, хочу сижу, никто не указ.

В другой раз Лизавета попросила Ефремушку поведать какую-нибудь, да историю.

— Госпожа Лизавета, так ведь до всяких историй я не особо мастак, по этой части у нас Варенька умелица-мастерица. Я больше по хозяйственной части умелец…

— Так, Ефремушка, Варенька в Петербурге осталась…

— Что ж, так и быть по сему. Расскажу я одну историю, только, чур, не бояться, — то ли всерьёз, то ли в шутку сказал он, но Лизавету заинтриговал, вызвав интерес. — Произошла та история в давние времена, поди царей-то ещё не было…

— Ну, уж скажешь тоже, царей не было…

— Госпожа Лизавета, прошу великодушно простить, запамятовал. Был царь, был, Горохом звали. Вот, значит, в такие древние времена происходила история…, — Ефремушка остановился в задумчивости: как бы дальше-то продолжить? Ну, не дал Бог таланту сказителя, хоть ты лопни…

— Ладушки, пусть Горох будет, всё одно хоть какое-то имечко есть у царя, — улыбнулась Лизавета находчивости Ефремушки, — ну, а дальше-то что?

— Так, госпожа я вспомнить пытаюсь и на самом интересном месте вы меня сбили с мысли, — отвертелся и на сей раз он.

Да и не столько история интересовала Лизавету, сколько в сокращении времени в пути. За разговором дорога заметно сокращается. Солнышко, перешагнувшее полдень, ослабило силу лучей, да и заметно стало, что ветер поднимается, местами были заметны свежие наносы снега. Ещё немного и обагрится закат, подморозит.

— Ефремушка, ладно с историей, по дороге есть какой постоялый двор? Чаю ил кофею бы горячего испить, согреться…

— Чего госпожа Лизавета не ведаю, того не знаю. Петруша знаток в этих делах. Но, думается должен быть, ямские же не станут мёрзнуть в пути в зимнюю пору. Обязательно должен быть… А Варенька, вас предупреждала, госпожа Лизавета…

— Так она Ефремушка, не только меня, но и тебя прежде всего предупреждала…

— О том я помню…

— Так я тоже не забыла и что за невоспитанность перечить госпоже? — придала своему лицу Лизавета сердитый надменный вид, что скорее вызывал улыбку, нежели трепет перед господами. Не умела она сердиться взаправду, не получалось как-то. Да и не до того сейчас, Лизавета, после упоминания о горячем чае, внезапно ощутила, как она замёрзла. Но тут же оба услышали, как возница постучал по передней стенке кареты.

— Чегой там, Петруша? — громко, чтобы тот услышал, отозвался на стук Ефремушка.

— Так, это… постоялый двор… Будем останавливаться? — поинтересовался возница мнением пассажиров. Ему-то, что, он почувствует, как морозец начинает пробираться внутрь, слезет с облучка и немного пробежится рядом с санями. Глядишь, немного, да согрелся.

— Знамо дело, будем, — перейдя на крестьянский говор, ответил Ефремушка, — заворачивай.

У Лизаветы тут же отлегло от сердца, иначе, через минут десять-пятнадцать она уже готова была стучать зубами от холода. Стенки кареты хоть и обиты войлоком, да только нет-нет да, откуда-то задувает ветер. Вот уже слышно, как Петруша покрикивает на лошадей, да и в окошко сбоку видно, в доме свет горит.

— Приехали покамест, — приоткрыл Петруша дверь, и следом вышел Ефремушка, чтобы подать руку госпоже.

— Прошу, госпожа Лизавета, — он аккуратно принял её, поставил на ноги. Ладно хоть валенки надела, а то, что бы было с ногами? Да и так, Лизавета с трудом стояла на ногах.