Третий вариант

Артём Яковлев, 2021

Родные братья-близнецы, очень похожие, участвуют в подводном испытании скафандра для планет. Испытанию при этом подвергнуты и чувства: любовь, дружба, выдержка и надёжность стоящего рядом.

Глава 2. Близнецы

Ира.

Меня этим утром ударом чем-то твёрдым снаружи по стенке моей индивидуальной камеры, разбудили вместе с Сашкой. Спать со всей этой требухой, торчащей во рту, оказалось совсем не прикольным. Но я всё-таки немного поспал… Сегодня ночью, когда вернусь, я буду уже спать как нормальный человек.

Я проводил брата на выход только глазами. Когда его камеру поднимали на крюке, связь с ним не работала.

На мои обращения через коммуникатор к ответственным за связь: «Доброе утро!» и «Хэллоу! Есть здесь кто?», вообще никто не пошевелился. Сергей то ли ещё спал сам, то ли считал меня спящим. Правда, минут через пять после моих обращений, к моей одиночке подошла Алёна Викторовна и излишне громко произнесла:

— Как себя чувствуем, Ириней Сергеевич?

Она одна звала меня полным именем и, вероятно, на «вы», а не просто во множественном числе вместе с собой. Странная. На судне все, даже капитан и начальник экспедиции, как и последний из матросов, обращались ко мне по-свойски: «Ира». Правда, капитан облекал это всегда в шутливую форму. Но я на такие шуточки давно уже не обижался. Тем более, что он — капитан, власть, и ему можно было всё!

В школе, например, никто не решался дразнить меня, сравнивая с девчонками. Потому, что мы вместе с моим братом были силой! И никому такой наглости не прощали с самого первого класса…

Кто мог знать в то время, что после школы мы пойдём разными путями и каждый своей дорогой.

Теперь я стал, скорее всего, лётчиком, а он, тоже скорее всего, моряком… Моряком потому, что в российской армии Сашка стал служить на Тихоокеанском флоте боевым пловцом. Мы с ним ещё в школе увлеклись дайвингом.

А мне одному удалось тогда же поступить в военно-космическую академию имени Можайского в Санкт Петербурге, куда мы мечтали попасть вместе.

Слышимость в заполненной морской водой камере гораздо лучше, чем на воздухе. Стенки её тоненькие и работают акустическим резонатором, а несжимаемая вода великолепно доносит звук туда, куда надо, даже через акустический барьер наушников. Алёна Викторовна, как всегда, говорила громко и не улыбалась.

Очень строгая девушка. И, по-моему, неровно дышит к моему брату Сашке. Но это не моё дело.

Я рукой показал ей, что всё хорошо, и она тут же ушла.

И больше никто не появился…

Вообще я ожидал, что возле меня, запертого здесь, постоянно кто-то будет крутиться. По крайней мере, вчера так и было. А сегодня я уже изнывал от ограничения в общении. Попробовал снова вызвать Сашку:

«Как дела у тебя там, на дне?».

В ответ — ничего. То ли мой канал случайно оставался отключенным, то ли нас умышленно развели в пультовой…

Нас с Александром Сергеевичем, Младшим, вчера после операции, ещё под наркозом, сперва опустили в очищенную морскую воду, где поочерёдно упаковали в эти оранжевые суперскафы. Как происходила эта упаковка, я уже немного помнил. Была куча гадких ощущений…

Потом, заперев в скафы, вытащили нас из операционного бассейна и разместили каждого в своей, тоже заполненной доверху водой, камере в другой части трюма. Мне стоять в этой камере или лежать, было всё равно, как, собственно, и ожидалось. Практически, я там вертикально лежал!

Тело своё я чувствовал пушинкой и мне казалось, что продолжаю лежать, а весь экипаж спятил и стал ходить по стенке у моих ног… Вертикальное направление я перестал чувствовать с первого момента, как в бассейне открыл глаза.

А окончательно придя в себя уже в запертой камере, решил опробовать коммуникатор скафандра, и для эксперимента набрал на левой руке: «Огурец в банке!» — имея в виду себя, заправленного в солёную морскую воду.

На что Серёжа Селиванов, который с этого момента должен оставаться со мной на связи, ответил:

«Давай приходи в себя, огурец!» — и, щёлкнув, тут же отключился.

После наркоза я отходил ещё больше часа. И, когда настало время обеда, под ложечкой немножко засосало. Привычка, наверное. Я скинул Сашке: «Сейчас у них обед».

На что он ответил в своей манере, грубо, и без всего излишнего:

«твой обед послезавтра».

Заглавные буквы, как и знаки препинания, по его мнению, всё только усложняют. Я и сам раньше плохо понимал зачем в урезанной клавиатуре коммуникатора оставили клавишу регистра. Но теперь всё стало по-другому, я ей охотно пользуюсь. Так заглавными буквами можно выделить важное в сообщении и разделять предложения даже не пользуясь точкой.

Точку, как знак, на дисплее я различаю плохо. Но уже хорошо, что запятую я вижу лучше. Оптика на глазах подобрана была нормально, но я к ней, как видно, ещё не привык.

А насчёт обеда послезавтра Младший, как всегда, прав, миссия рассчитана на тридцать шесть часов, вместе с предварительной адаптацией. Плюс-минус часа четыре ещё. Тогда мы и сможем уже поесть, поспать и почувствовать себя нормальными людьми…

Да, кстати о Младшем. Наш отец, помимо имён, всегда употреблял такие клички. Считается что я появился на свет на несколько минут раньше, поэтому получил прозвище Старший, а брат с тех пор зовётся в семье Младшим. Впрочем, это, я думаю, какие-то условности. Мы были тогда так похожи, что отличить одного от другого без бирочки на ноге никто бы не смог. Имя Ириней решил дать первому сыну отец, так звали нашего прадеда. А я тогда меньше чем брат требовал к себе внимания, с тех пор поэтому и считают меня старшим без каких-либо особых на то оснований.

Меня теперь после брата ждал спуск на глубину, работа, связанная с испытанием жидкофазной дыхательной системы при высоком давлении в реальных условиях… Очередная попытка адаптации существ с газовой поверхности к жизни глубоко на дне океана.

Сорок часов — это всё, что нам обещали. На большее рассчитывать очевидно нельзя. Могут начаться различные трудно — а то и вовсе необратимые последствия. Поэтому обязательной после подъёма будет очистка лёгких и длительный возврат нас в исходное состояние… Снова будет наркоз, ультразвуковое сканирование, жуткие длинные иголки в руках этих фей от медицины и всё прочее такое же.

После того, что с нами делали вчера, я чувствую себя лишённым чего-то очень важного, какой-то части своей индивидуальности. И это не связано с отвращением к процедурам.

Едва прикрываю глаза, я плыву будто в космосе. Вот она невесомость и нет реальной точки отсчёта, что считать верхом, что низом… Все координаты вертятся вокруг, поэтому предпочитаю глаза держать открытыми, чтобы контролировать это кружение.

На зрачки мне вставили какие-то подводные контактные линзы, позволяющие не терять фокус в воде, и в значительной мере сохранять ориентировку.

Ощущения, близкие к истинной невесомости я испытывал прежде несколько раз. Но не настоящие, космические, а в летящем по сложной траектории самолёте, меньше минуты и под наблюдением инструкторов…

О том, что со мной было вчера, мне вспоминать совсем не хотелось. Меня коробит, как подумаю, что испытать это придётся снова и с неясными перспективами. То ли всё восстановится, то ли придётся воссоздавать всё потом неизвестно сколько…

Когда вчера я пожаловался Сергею на свою невозможность ориентироваться, Алёна Викторовна, прочитав это, подошла к камере и сказала, что это НОРМАЛЬНО (подумать только!). Она ещё добавила:

— Вестибулярный аппарат дезориентирован, так как полости внутреннего уха, во избежание глубоководной травмы, теперь заполнены физраствором… — и тэдэ, и тэпэ. — А потом мы всё это постараемся исправить…

Исправители! Они мясники какие-то, эти феи, маньяки с ножами и иголками! Меня, как шашлык, насадили через рот на связку гибких трубок, заканчивающихся где-то у меня в лёгких, замаскировали рот чёрной резиновой полумаской и замариновали в солёной воде. Когда после операции очнулся, пришла в голову глупая мысль, что это уже совсем не я.

Дышал я не сам и дыхание было очень, и очень, и очень тормозным. Как будто кто-то другой ме-едленно раздувает огромные меха, каждый вдох по полминуты. Мне при этом вдохе никакие мышцы не подчиняются. Небольшой насос и управляемые клапаны теперь легко справлялись с обеспечением меня кислородом и азотом. Азот, говорят, организму тоже необходим. Чтобы не свихнуться от глубины.

Сашка, например, считал, что азот придумали именно для того, чтобы нам служба не казалась намазанной мёдом. Всё потому, что от азота при всплытии всё равно надо будет как-то избавляться…

Со слов Сергея Сашка сначала сообщил, что спуск идёт нормально и потом надолго отключился. Связи пока нет, но всё в порядке. Хотя я уже по голосу Сергея догадался, что обстановка там оставляет желать лучшего. Они боятся, что что-то пошло не так, но расчётный режим спуска отменять всё-таки не решились. И живут надеждой, что с Сашкой всё хорошо.

Кто лучше меня мог знать Сашку? Я в том, что он молчит потому, что не терпит за собой контроля, был просто уверен.

А команде обслуживания, чем напрасно бояться, лучше бы поставить на тросе для спуска кабель связи! Неужели им так уж неважно, что с нами происходит при спуске? Эту мысль я тут же адресовал Сергею. Он буркнул: «Сейчас…» — и долго не отвечал на мои запросы.

Минут через пять снова включился: «Есть связь с Сашкой! Говорит, отцепился от троса, можете сматывать. Глубина — триста семьдесят семь… Теперь, что касается связи. Александрыч дал добро. Сейчас вытянем трос, подвяжем кабель и у тебя уже будет связь. Подождать немного придётся».

«Сколько?» — тут же поинтересовался я.

«Совсем немного. — успокоил Сергей, — Минут пятьдесят. Может, чуть больше…»

Ничего себе, немного! Брат целый час будет вынужден ждать только начала моего спуска. Не могли что ли раньше это подготовить. В достаточной подготовленности экспедиции у меня давно закрались сомнения… Сашка уже говорил, что эту экспедицию готовили второпях и наспех. Но я не мог подумать, что всё настолько плохо.

«Не надо кабель!» — торопливо нашлёпал я с восклицательным знаком. — «Саша на дне один. Спуск сразу!»

И, действительно, меня стали спускать почти сразу.

Пока открывали сверху палубный люк и цепляли крюком мою временную темницу, прошло минут пятнадцать. Потом камеру вытянули над палубой, где она стала грузно раскачиваться.

Солнце сияло уже высоко. Сквозь двойное стекло и воду внутри смотреть на расплывшееся в синеве светило и раскачивающийся вместе с океаном судно было удивительно! Как будто я маленькая золотая рыбка и гляжу из подвешенного в воздухе аквариума на эту воздушную нереальность!

Мой связной Сергей, в ластах уже ждал меня, плавая в воде. Пока кабину опускали, он снизу что-то кричал. Но я за общим шумом ничего разобрать не смог. Гудели стропы, в борт судна звонко билась волна и чайки ещё орали, как ненормальные… А с борта мне махал почти весь состав экспедиции и ещё часть свободного экипажа. Приятно, когда так тебя провожают, будто ты это заслужил. Я прижал к иллюминатору ладони с пальцами в форме сердца. Они ещё больше оживились. Но я уже в следующее мгновение оказался накрытым волной и мало что увидел…

Когда Сергей распахнул в воде люк, моя одиночная камера так дёрнулась, что я чуть не вывалился наружу. Успел схватиться за край кабинки. Серёжка тоже меня подхватил и, поднатужившись, помог вернуться обратно.

Да, я теперь необычайно тяжёлый. Один только этот «лёгкий» скаф, со всем снаряжением, мной и жидкостью внутри, около четверти тонны весит! Не знаю даже, как смогу я плавать? Все слои этого костюма эластичны, поэтому подвижность конечностей нормальная, но у меня за спиной такой чудовищный вес системы жизнеобеспечения!

Пока я, корячась на дне кабины, пытался пристегнуть себе ласты, Сергей, суетясь, вставил в гнездо за моей спиной тяжёлый дьюар со свежим кислородом и три аварийные ампулы в кассету у сгиба локтя и перевёл систему обеспечения жизнедеятельности в автономный режим.

Кстати, об этих аварийных ампулах. Одна из них с быстродействующим наркозом, который все здесь зовут: «рубильником», потому, вероятно, что вырубает. Вторая у них зовётся «будильник» с соответствующим этому анти-вырубающим действием. А третья на слэнге — «отрыжка», инициирующая позывы к собственному дыханию. Вот такое смешное у них арго! А правильные названия содержимого этих ампул знает только одна Алёна Викторовна, специалист-анестезиолог.

Подготовились к погружению мы с Сергеем достаточно быстро. Была ещё одна непредвиденная задержка: перед застёгиванием заклинил карабин на тросе, который должен меня связывать с лебёдкой корабля, и сколько мы ни бились с этим карабином, результат был отрицательным. Два раза Сергей выныривал отдышаться.

При последнем его всплытии я на всё плюнул, времени ремонтировать уже не осталось, и один из рабочих «космических» карабинов на своём поясе справа зацепил за звено на тросе. Снова нырнувший Серёжка проверил надёжность, от души рванув соединение к себе. Затем шлёпнул меня рукой по шлему, пальцами показал, что всё хорошо и вынырнул, чтобы отдышаться и дать отмашку на лебёдке.

Спуск пошёл! Я повис на медленно скользящем в глубину тросе и тут же набрал на коммуникаторе:

«Опускаюсь. Вода чистая, видимость великолепная. Вижу над собой воздушную границу воды на 25-40 метров. И масляный след от кормы…».

Многоточие поставил, чтобы они могли ждать продолжения. Я чувствовал себя эдаким глубоководным репортёром. Такая идея пришла мне в голову, когда я ещё отходил от наркоза, в полубессознательном состоянии. И уметь быстро набирать длиннющий текст, чтобы считать себя по праву таким репортёром, я обучал себя один только предыдущий вечер. Поздно вечером нас с Сашкой все оставили в покое, и делать было совершенно нечего.

И свободное время это я использовал для реализации своей революционной идеи. Сперва, отключив связь, тренировался один. Описывал всё что вижу и чувствую, набирая текст у себя на руке. Позже мне стали помогать Серёжка с Алексеем, пришедшие узнать почему я отключился.

Правда, когда я попробовал работать с ними вслепую, ничего хорошего не вышло, и они перестали меня понимать. Я по слепому набору много тренировался потом, пока остальные спали, включил связь и мучал брата Сашку, пытал его разными длинными вопросами до тех пор, пока он, наконец, не уснул. Может он и не спал, просто ему всё надоело, и он перестал откликаться.

Кстати, клавиши для слепого набора совершенно не приспособлены. Всё время приходится искать края клавиатуры. Перчатки недостаточно тонкие и не позволяют чувствовать поверхность клавиш. Пальцами «вижу» только края и промежутки между клавишами, поэтому пришлось заучить назубок расположение каждого знака в клавиатуре.