Последнее дело Холмса
Июнь 1960 года. Тринадцать человек, отель на маленьком греческом острове, внезапно обнаруженный труп одной из постоялиц. Пока вокруг бушует шторм, никто не уплывет с острова и никто на остров не приплывет, в том числе полиция. Однако волею судьбы среди тех, кто застрял на острове, оказывается Хопалонг Бэзил — кинозвезда золотого века Голливуда, сыгравший Шерлока Холмса в пятнадцати фильмах. А если ты годами играл знаменитого лондонского сыщика на большом экране и знаешь все рассказы Конан Дойла о нем наизусть, не так важно, что ты уже немолод, твой расцвет уже, пожалуй, миновал, на смену тебе пришли новые звезды, а на смену Шерлоку Холмсу — прожженные антигерои нуаров. Если случится убийство, кому его расследовать, как не тебе? Артуро Перес-Реверте — бывший военный журналист, прославленный автор блестящих исторических, военных, приключенческих и детективных романов, переведенных на сорок языков, создатель цикла о капитане Диего Алатристе, обладатель престижнейших литературных наград. «Последнее дело Холмса» — его поклон (будем надеяться, не последний) жанру классического детектива, где расследование требует холодного ума, фантазии и таланта к дедукции, а не эффектной стрельбы из револьвера, драк в темных переулках, мигающих неоновых вывесок за окном и непременного бурбона в ящике стола. Здесь происходит битва умов. Здесь будут Холмс, Ватсон, профессор Мориарти — не исключено, что и Ирэн Адлер. И любовь к книгам здесь тоже, конечно, будет, потому что чтение остается одним из немногих — быть может, самым главным — нашим оружием против зла, смерти и хаоса. Впервые на русском!
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Последнее дело Холмса» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
2
Следы на песке
В этом мире не важно, сколько вы сделали. Самое главное — суметь убедить людей, что вы сделали много.
Веспер Дандас, как я уже говорил, была привлекательная женщина: не красавица, но в избытке наделена той чувственностью, которой так щедро одарены многие женщины и так скудно — англичанки. По словам мадам Ауслендер, ей было тридцать девять лет, однако бронзовая кожа оставалась свежей и упругой; белокурые волосы средней длины, стального оттенка глаза, — увидев их вблизи, я убедился, что они дымчато-серые. Немного напоминала Джин Артур, с которой я в 1943 году снимался в «Установлении личности», хотя та, разумеется, была гораздо красивей.
Она была совершенно раздавлена, ошеломлена трагедией. Глаза покраснели от слез, подбородок дрожал, когда она отвечала на наши вопросы, а их то и дело приходилось повторять, потому что она плохо соображала и могла думать лишь о постигшем ее несчастье, которое пока еще не в силах была осознать в полной мере. И наши слова доходили до нее с трудом. Мы с доктором беседовали с ней в библиотеке, где вдоль стен тянулись полки с книгами и переплетенные подшивки журналов, а в центре стоял стол, за которым в современных креслах мы и сидели. Окно выходило в сад. Мадам Ауслендер вместе с Малербой и Фокса отправилась объяснять другим постояльцам, что произошло.
Медленно и терпеливо мы восстанавливали картину недавних событий. Веспер Дандас и Эдит Мендер путешествовали вот уже три месяца, совершая нечто вроде классического grand tour[15]: из Монте-Карло — в Венецию, а оттуда на Корфу, собираясь летом посетить Грецию. Они подружились в Париже, где и познакомились, оказавшись рядом на лестнице Лувра, перед статуей Ники Самофракийской. Две одинокие англичанки, странствующие по Европе, — все как в романах Генри Джеймса. И, само собой разумеется, мгновенно понравившиеся друг другу.
— У нее только что завершился неудачный роман, — объясняла Веспер Дандас. — И она была свободна. И пребывала в одиночестве и в праздности. И с довольно скудными средствами. Я же приехала в Париж, чтобы решить кое-какие дела по наследству моего мужа, скончавшегося несколько недель назад.
— Примите мои соболезнования, — сказал я. — По случаю его кончины.
Впервые ее серые глаза задержались на мне. До этой минуты она как будто не понимала, кто перед ней. А сейчас кивнула и просветлела лицом, узнавая.
— Аневризма аорты. Наш брак продлился всего полгода.
— О-о, это ужасно… — как полагается, отозвался я.
— И я осталась совсем одна… и Эдит тоже. Мы очень быстро нашли общий язык, прониклись друг к другу симпатией, и однажды вечером, за ужином в «Гран-Вефуре», я предложила ей стать моей спутницей. Замысел состоял в том, чтобы поездить по свету, как-то устроить наши жизни, а потом поселиться на севере Италии, где моему покойному супругу принадлежит дом. Она с восторгом согласилась. И так вот мы оказались здесь.
— А что вам известно о ее неудачном романе?
Я заметил, что она колеблется, то ли стесняясь, то ли не решаясь сказать правду. Но вот тряхнула головой, словно признаваясь в чем-то таком, что предпочла бы отрицать.
— Поначалу я знала очень немного. Но постепенно, мало-помалу Эдит стала доверять мне… открыла мне сердце… Ну, до известных пределов.
— Что она из себя представляла?
Веспер задумалась на миг.
— Она была хорошо образованна, с большими способностями к математике… В ранней юности попробовала свои силы на сцене, но успеха не добилась. Когда началась война, записалась в Женские вспомогательные части Королевских ВВС. Вышла замуж за летчика, который был сбит над Германией и погиб, а потом несколько лет работала машинисткой и счетоводом в отеле «Клифтонвилль» в Кромере. Пока не встретила еще одного мужчину. Иностранца.
— Так это за ним она приехала в Париж?
— Судя по ее рассказам, он был очень привлекателен, из породы тех, из-за кого женщины теряют голову, но с кем жить невозможно. Дело кончилось скверно, и она оказалась в чужом городе в одиночестве и без средств. Наша встреча была для нее подарком судьбы.
Мы с Карабином внимательно слушали, но она замолчала.
— Это все? — спросил я.
— В основном.
— И вы считаете, что это приключение оставило в ней глубокий след?
— Простите, я не…
И осеклась, смешавшись. Потом как будто поняла, о чем идет речь, так что нам не пришлось ничего разъяснять.
— Поначалу да, но потом она сумела превозмочь себя. И в последнее время даже не упоминала его.
— А как его звали, не помните?
— Она никогда не говорила. Называла его неизменно «он».
— Он иностранец, вы сказали?
— Да.
— А по национальности кто? — осведомился Карабин.
— Она не говорила, но мне почему-то кажется — испанец или итальянец. — Она окинула нас неуверенным взглядом. — Но ведь это не имеет никакого отношения к произошедшему несчастью?
— Вероятнее всего, не имеет.
— Эдит была в упоении от нашего путешествия и от предстоящей поездки в Грецию. Постоянно читала путеводители и книги про Античность, про богов и героев. А перспектива жить в Италии приводила ее просто в восторг.
Веспер замолчала, задумавшись о чем-то. Потом снова качнула головой:
— Ее гибель — это какая-то бессмыслица.
Мы с доктором многозначительно переглянулись.
— Вам не казалось в последние дни, что она как-то подавлена? — спросил Карабин.
— Нет, нисколько.
— Чем-то огорчена, опечалена?
Веспер порывисто подалась к нему, словно ее возмутили его неуместные слова:
— Если речь о том, не предвещало ли что-нибудь ее самоубийства, ответ будет — нет! Решительное нет! И потом… она ведь даже не оставила записки.
— Случается, что самоубийца не оставляет записки.
— Она бы оставила! Адресованную мне, по крайней мере.
— Можете ли вы как-то объяснить, почему ваша подруга приняла такое ужасное решение?
— Нет у меня никакого объяснения. И я непрестанно думаю об этом. — Она заломила руки, силясь побороть растерянность и объясниться откровенно. — Никакого, уверяю вас… До последней минуты она оставалась жизнерадостна… Она строила планы. Ей казалось, что черные дни ушли навсегда. У нее было прекрасное чувство юмора: мы часто хохотали над ее наблюдениями и шуточками.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Вчера вечером. После ужина она предложила мне прогуляться до пляжа, но у меня болела голова. Мы поднялись в наш номер, потом она ушла, а я приняла аспирин и заснула. Спала долго, а утром очень удивилась, увидев, что ее постель не смята. Никаких следов ее присутствия. А потом… Ну… Что было потом — вы знаете.
— И больше вы ее не видели?
— Говорю же — нет.
Я прислушивался к разговору, не вмешиваясь. Не шевелясь, сидел чуть в стороне, положив ногу на ногу, а правую руку свесив с подлокотника. И слушал очень внимательно.
— А не знаете ли — кто-нибудь сопровождал ее на этой последней прогулке?
— Не знаю. Во всяком случае, она мне ничего не сказала.
— Может быть, она скрыла это от вас?
По тому, как резко Веспер выпрямилась, я понял, что мой вопрос явно ее задел:
— Разумеется, нет! Как вы можете спрашивать такое? У нас не было тайн друг от друга.
Я достал свою жестянку с маленькими сигарами, подался вперед и предложил ей одну. Она качнула головой.
— А если я закурю, вам не будет мешать дым?
— Нисколько.
Я сунул сигарку в рот, щелкнул зажигалкой и прикурил.
— Позвольте вам задать вопрос деликатного свойства… Вы позволите?
— Позволю.
Я медленно выпустил струйку дыма, выигрывая время.
— Не состояла ли ваша подруга в особых отношениях с кем-нибудь в этом отеле?
— Простите… — Она заморгала в растерянности. — Я не понимаю.
— Я имею в виду, не было ли у нее…
И не договорил. Она поняла смысл вопроса и, как мне показалось, покраснела.
— А-а… Господи, нет, конечно.
— Вы уверены? — не отставал я. — Вы ни разу за те три дня, что провели здесь, в отеле, не видели, чтобы она с кем-нибудь разговаривала?
Она ненадолго задумалась:
— Наверно, были какие-то разговоры… Обычные. Краткие и вежливые, само собой разумеется. Не более того. Поймите, мы — англичанки за границей.
— Понимаю.
— Общительность — не самая сильная наша сторона.
— Понятно… — Я взглянул на Карабина, а потом снова на нее. — Это все?
Она снова задумалась. И вдруг вскинула брови:
— Вот разве что этот греческий мальчик… Спирос…
— Официант? — удивился я.
— Да.
— И что же вы можете нам рассказать о нем?
— Да ничего особенного, пожалуй… Он красивый паренек, и Эдит как-то раз это отметила. Он улыбался нам, а она ему в ответ. Ну, вы знаете, как это бывает.
— И далеко ли зашло?
— Ну что вы… Все было в рамках приличия. Невинное кокетство. Я думаю, он привык улыбаться всем постояльцам в возрасте от семи до семидесяти лет.
— И ваша подруга отзывалась на эти улыбки?
— Немного. Но это было совсем не всерьез. Когда он обслуживал нас, она толкала меня под столом ногой. Мы посмеивались, шутили — но не более того.
— Как вы думаете, могла ли она встречаться с ним на пляже?
Она дернулась, как от удара:
— Нет! Это решительно исключено! Она никогда не позволяла себе подобных вольностей.
Я поставил локти на поручни кресла, уперся в сплетенные пальцы подбородком, над которым вился дымок моей сигары.
— Как вы сами считаете — ваша подруга покончила с собой?
— Простите… — Она взглянула на меня с удивлением. — Вы меня запутали. Она висела на балке, не так ли? По крайней мере, мне так сказали.
Я плавно кивнул:
— Так оно и было. Я спрашиваю — уверены ли вы, что она повесилась добровольно?
Она непонимающе повела головой и поглядела на нас с тоской:
— Как же могло быть иначе?
Мы с доктором быстро переглянулись:
— Успокойтесь, прошу вас. Разумеется, ничего иного быть не могло.
В первом часу пополудни все мы, постояльцы отеля, расселись в салоне — мебель в скандинавском стиле, виды острова Корфу по стенам, — и мадам Ауслендер подробно и бестрепетно информировала нас во всех подробностях о самоубийстве Эдит Мендер. Используя кинематографический термин, это действо можно было бы считать чем-то вроде establishing shot — общим планом, определяющим время и место действия: кроме меня, присутствовали Пьетро Малерба и Нахат Фарджалла, доктор Карабин, Пако Фокса и супруги Клеммер. Хозяйка сообщила нам, что еще раз связалась по радио с полицейским управлением Корфу и ее заверили, что, как только погода позволит, нам пришлют следственную группу, которая и займется покойной Эдит Мендер. Пока процедура откладывается, а наш островок отрезан, самое разумное для нас было бы вернуться к обычной жизни или хотя бы попытаться это сделать.
Первым взял слово доктор. Он только что оставил Веспер Дандас в ее номере, вверив попечению Эвангелии и дав большую дозу веронала, от которой англичанка должна будет проспать весь остаток дня. Карабин потеребил бороду, слегка откашлялся и начал:
— До приезда полиции и судьи вы, мадам Ауслендер, как владелица этого отеля, представляете здесь власть. — Он обвел нас взглядом, чтобы убедиться в нашем согласии. — Не так ли?
— Можем считать, что так, — ответила она после краткого колебания.
Карабин показал на Фокса, Малербу и меня:
— В таком случае наше расследование можно считать завершенным?
Рахиль Ауслендер взглянула на него с подозрением:
— Было бы преувеличением давать этому столь громкое имя. — Она снова замялась на миг. — Мы посетили павильон скорее как свидетели, нежели в какой-то иной роли.
— Естественно, — сказал доктор не очень уверенно. — Тем не менее я пребываю в сомнениях… И вероятно, не я один.
Мадам Ауслендер в замешательстве потеребила кольца на правой руке:
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
Доктор, казалось, подыскивал нужные слова.
— Есть кое-какие неясности в этом ужасном происшествии в павильоне, — вымолвил он наконец.
Малерба грубо захохотал. В руках у него был стакан с виски, а глаза ехидно щурились.
— Неужто опять заведем старую песню о том, что это может быть не самоубийство?
— Я сказал лишь то, что сказал.
— В павильоне вы обнаружили то же самое, что и все мы, — огрызнулся Малерба. — Всё было на виду.
— Всё, да не всё. — Доктор с озабоченным видом показал на меня. — Меня немного беспокоят кое-какие наблюдения, сделанные этим господином.
Я бесстрастно выдержал обращенные на меня взгляды. Внезапно все мы стали выглядеть подозрительно.
— Как бы то ни было, этим должна заниматься полиция, — сказал Ганс Клеммер.
У этого дородного, полнокровного немца глаза были такого же светло-голубого оттенка, как и у его жены. Поперек левой щеки тянулся шрам — безобманное свидетельство того, что в студенческие годы он отдал дань традициям германских университетов. Любопытно, подумал я не без яду, что поделывал он во время последней войны?
— Полиция, — повторил он с неизбывной германской верой в незыблемость государственных институций.
— Полиция появится лишь через несколько дней, — возразил Карабин. — Кроме того, несмотря на все наши старания это отсрочить, тело несчастной начнет разлагаться.
— О боже мой, я об этом не подумала, — побледнев, простонала Нахат Фарджалла.
Малерба ободряюще улыбнулся ей:
— Законы природы, моя дорогая. Прах к праху через весьма неприятную промежуточную фазу.
— И что же вы предлагаете, доктор? — вопросил Фокса.
Карабин взглянул на хозяйку:
— Я не судебно-медицинский эксперт, однако способен произвести самое тщательное исследование.
— Вскрытие? — спросила мадам Ауслендер.
— Полной аутопсии не потребуется: мы лишь установим кое-какие дополнительные подробности.
— Подробности самоубийства?
— Подробности происшествия.
Повисла напряженная тишина. Пако Фокса уперся взглядом в стену, словно ждал, что на ней проступят зловещие знаки; супруги Клеммер взялись за руки; Малерба вытащил сигару и вертел ее в пальцах, не решаясь закурить; а примадонна, сидевшая рядом с ним на диване, пугливо озиралась по сторонам.
— На чем вы основываетесь, доктор? — спросил Фокса.
— Ни на чем. Просто есть кое-какие детали…
Он хотел было остановиться, не договорив, но испанец допытывался:
— Какие-нибудь особенные признаки?
— Не знаю. Просто детали. Когда одно не вяжется с другим. — Он взглянул на хозяйку, словно взывая к ее здравому смыслу. — И потом, здесь не место и не время выдвигать версии.
— Вероятно, да, — осторожно согласилась она.
Но было уже поздно. Царившая в салоне растерянность сменилась явным страхом.
— Вы что — намекаете?.. — вздрогнул Клеммер.
— Ни на что я не намекаю! — мотнул головой доктор. — Я всего лишь предлагаю более основательно исследовать тело.
— А нам зачем это? — вопросил Малерба. — Какая нам разница?
— Я рекомендую…
— Как правило, рекомендуют одни, а расплачиваются другие.
Воцарилось неловкое молчание. Нарушил его Пако Фокса:
— Разница в том, по доброй ли воле ушла из жизни Эдит Мендер, или ей кто-то помог. Вы ведь это хотели сказать, доктор?
— Не так резко и прямо.
Испанец нагловато улыбнулся. Мне показалось, что с учетом обстоятельств он настроен слишком легкомысленно. Так, словно гибель женщины в пляжном павильоне была незначащим происшествием.
— Но смысл именно таков.
Доктор ничего не ответил, промолчали и все остальные. Фокса обвел всех нас взглядом и задержал его на хозяйке.
— В таком случае сидеть сложа руки, пока не стихнет шторм, — вариант негодный. — Тут он сделал более чем драматическую паузу. — В том, разумеется, случае, если за смерть Эдит Мендер ответствен кто-то из нас.
Раздался хор протестующих голосов. Браслеты на запястьях певицы зазвенели от негодования.
— Один из нас?! Боже сохрани! — Примадонна, будучи ливанской христианкой, перекрестилась. — Неужели это возможно?
— Звучит дико, — заметил Малерба.
— Ответствен? И он среди нас? — Клеммер побагровел. Начал приподниматься с дивана, но осел. — Чушь какая! Мы бы не могли спать спокойно.
— Именно о том и речь, — спокойно ответствовал Фокса. — О том, спать ли нам спокойно — или не спать.
— Мне представляется это абсурдом, — раскатывая «р», возразил немец, а его жена согласно кивнула.
— Может быть, это не такой уж и абсурд.
Эти слова произнесла мадам Ауслендер, и все мы уставились на нее.
— То есть вы не исключаете… — начал было Клеммер и осекся, словно испугавшись собственных мыслей.
— Нет, не исключаю.
Она произнесла эти слова убежденно и очень спокойно, как будто подведя итог долгим и глубоким размышлениям.
— Нам нужна полиция, — сказал кто-то. — Детектив!
— А у нас он есть, — сказал Фокса.
Он обернулся ко мне, и все проследили направление его взгляда. А я, неподвижно и молча сидя в кресле на отшибе, взглянул в ответ на них — сперва с удивлением, потом с раздражением, искренним или притворным. В глубине души я был польщен, но в эту глубь никого пускать не собирался.
— Что это вы все на меня уставились? — спросил я.
— Прекрасно знаете «что», — ответил Фокса.
— Но это же смешно… Вы с ума сошли?
— Когда известна череда поступков, всякий может предсказать результат. Иное дело — зная результат, восстановить цепь событий.
— И?..
— Вы — Шерлок Холмс.
Я открыл рот, должным образом показывая, что не верю своим ушам.
— Никто не был Шерлоком Холмсом, — сказал я миг спустя, расплетя ноги и слегка наклонившись вбок. — Клянусь Юпитером! Этого сыщика никогда не существовало. Это литературный образ.
— В который вы вдохнули жизнь.
— Это было в кино. — Я снова откинулся на спинку и пожал плечами. — И не имеет ни малейшего отношения к реальной жизни.
— Ты сыграл его в пятнадцати фильмах, — весело заметил Малерба.
— И что с того, Пьетро? Его играли и другие актеры — Джиллетт, Клайв Брук, Бэрримор… Даже Питер Кушинг[16], хотя невелик ростом и нервозен, только что снялся в этой роли. Дюжина актеров наберется самое малое.
— Но никто не сравнится с вами! — воскликнул Фокса. — Для всех у Шерлока Холмса — ваше лицо, ваш голос, ваши жесты.
Я помахал в воздухе рукой, словно отгоняя муху или мысль.
— Ничего особенного в этом нет. Меня выбрали потому, что в Голливуде никто не умел правильно говорить по-английски, кроме Рональда Колмана, Дэвида Нивена и меня. А главным образом потому, что я был похож на Шерлока с иллюстраций в «Стрэнд мэгэзин», где Конан Дойл печатал свои рассказы.
— Никто уже не помнит эти иллюстрации, — заметил Ганс Клеммер. — Современные издания выходят без них.
— У нас в библиотеке есть факсимильное издание, — сказала мадам Ауслендер. — На самой верхней полке, рядом с романами Ремарка и Колетт.
— Рассказы или фильмы, — стоял на своем Фокса, — но ведь у героя тех и других ваше лицо, Бэзил, и это очевидный факт.
Я вновь обрел свою невозмутимость.
— Очевидные факты — штука очень ненадежная[17].
С этими словами я нахмурил чело, словно удивляясь собственным словам. Потом заворочался в кресле, делая вид, что ищу удобную позу, и снова сел нога на ногу. К моим коричневым замшевым башмакам кое-где еще пристали песчинки.
— Видишь? Не отвертишься, — засмеялся Малерба. — Нравится тебе или нет, но все-таки ты сыщик «пар экселянс»[18].
Я покачал головой. И сказал с приличествующей случаю сухостью:
— Ошибаешься. Просто в течение известного времени я им притворялся.
— Почти двадцать лет.
— Пятнадцать, если быть точным, пятнадцать лет, протянувшихся от «Скандала в Богемии» до «Собаки Баскервилей»… Моя карьера и угасла-то именно потому, что мне надоело казаться им, или я надоел публике, или нам всем это надоело.
— Может, она и без того угасла бы, — с беспощадным равнодушием возразил Малерба. — Времена изменились.
— Может, может.
Я замолчал, обдумывая его слова. Невозможно выразить, что чувствует исполнитель, накрепко привязанный к шпаге и коню или, в моем случае, к трубке, лупе и «элементарно, Ватсон». И стремящийся напомнить миру, что он прежде всего хороший актер.
Присутствующие не сводили с меня глаз.
— Ошибаетесь вы насчет меня, — сказал я наконец.
Пако Фокса улыбнулся с учтивой насмешкой:
— Вы уверены?
— Целиком и полностью. На самом деле вы видите на экране не его, а актера, который делает то, что у него лучше всего получается, — то есть играет.
— Я наблюдал за вами там, в павильоне, — сказал испанец. — Видел, как вы осматривали тело, порванную веревку, следы на песке… А ведь там не было камеры. И вы не играли. Вы вели себя именно как Шерлок Холмс.
— Это так, — подтвердил Малерба, наслаждавшийся этим диалогом.
— Это смешно, — сказал я.
— Вовсе нет, — продолжал Фокса гнуть свое. — Вы смотрели «Окно во двор»?
— Хичкока?
— Да. Главный герой смотрит, видит, реагирует. Из наблюдений складываются размышления. И он становится сыщиком, сам того не желая.
— Ну и к чему вы клоните?
— Я не знаю, сколь глубоко проник в вас сыщик из ваших фильмов и как именно он повлиял на вашу личность… Но сейчас это не имеет значения. Несколько часов назад в павильоне на пляже стоял не актер Хопалонг Бэзил, а житель дома номер двести двадцать один «бэ» по Бейкер-стрит, человек, который никогда не существовал и никогда не умрет.
Я оглядел тех, кто сидел в салоне. Они смотрели на меня с восхищением, и несомненно было одно — я начал входить в ситуацию, как будто только что вспыхнули юпитеры и мягко зажужжала съемочная камера. От этого ощущения на лицо начала всплывать улыбка, но я успел вовремя ее убрать. Где же моя легендарная, моя пресловутая британская сдержанность? И чтобы продлить действие этого приятного стимула, я решил помалкивать, уткнув подбородок в сплетенные пальцы. Греха таить нечего, я не получал такого удовольствия со съемок «Собаки Баскервилей».
— Нам не на кого рассчитывать, — продолжал Фокса. — Еще несколько дней мы будем отрезаны от всего мира, а к приезду полиции необходимо собрать все данные. Кому же, как не вам?
— Звучит разумно, — сказал доктор Карабин.
— Надеюсь, что так и будет, — согласилась мадам Ауслендер.
Все, включая Клеммеров, изъявили свое согласие.
— Попытка не пытка, что мы теряем? — подвел итог ехидный Малерба.
Я сделал вид, что терпение мое лопнуло. В конце концов я знаю, как вести себя на съемочной площадке или на подмостках. И потому, довольно резко распрямив свой долговязый костяк, поднялся на ноги, застегнул верхнюю пуговицу пиджака и с угрюмым достоинством изобразил, что покидаю высокое собрание.
Малерба удержал меня:
— Ну перестань, Хоппи… Не дури.
— Не смей меня так называть.
— Ладно-ладно, сядь, успокойся.
Я нехотя — что называется, скрепя сердце — сел.
— Он отчасти прав, — обратился Малерба к остальным. — Всерьез говоря, мы затеваем какую-то глупость. Он ведь всего лишь актер. Замечательный актер, спору нет, но не более того.
— И отель наш был всего лишь отелем, пока тут не обнаружили мертвую женщину, — возразил Карабин.
— Это так, — согласился Ганс Клеммер.
— А теперь — остров, где обитают десять негритят, — вольно пошутил Фокса.
— В самом деле — что мы теряем?
Нахат Фарджалла нервно рассмеялась. Потом восхищенно помахала ресницами в мою сторону:
— Это же просто фантастика, Ормонд! Кажется, что мы стали персонажами фильма!
— Магия кино, моя дорогая, — сострил Малерба, не спускавший с меня глаз.
Я откинул голову на спинку кресла, сделав вид, что ко мне это все не имеет отношения.
— Я видел его, понимаете? — стоял на своем неколебимый Фокса. — Видел, как он смотрел, когда мы стояли в павильоне на пляже.
— Да, это так, — поддержал его доктор. — Я тоже обратил внимание, как он рассматривает оборванную веревку.
— И это было не кино.
Наступило долгое молчание. Все ждали слова хозяйки, а та испустила вздох, долженствовавший означать сомнения. Но потом кивнула — все зааплодировали так, словно на экране пошли титры, — а Малерба расхохотался:
— Попробуй, Шерлок.
Чтобы переварить это, мне срочно требовалось пропустить глоточек, а может, и не глоточек. И хотя время от времени я посматривал на бар, как на землю обетованную и недостижимую, однако соображал холодно и отчетливо, как никогда. В туманных сумерках, подсвеченных газовыми фонарями, припомнил я. Дайте мне задачу, дайте работу, самую головоломную тайнопись, самый запутанный случай — и я буду чувствовать себя как рыба в воде. Тогда и смогу обходиться без искусственных стимуляторов и без этой скрипки, которую на самом деле терпеть не могу. Но мне, Ватсон, невыносима скука рутинного существования[19].
— Это невозможно, — сказал я.
Заложив руки в карманы, я стоял перед ступенями террасы, ведшими в сад и к дорожке на пляж. И смотрел вверх, на развалины греческого храма, где в отдалении, раскачивая кроны кипарисов, завывал ветер. От его порывов оливы и бугенвиллеи оберегал холм, высившийся перед отелем, причем оберегал так надежно, что в саду не шевелился ни единый листик, не дрожал ни один лепесток.
— Что мы потеряем, если попробуем? — мягко возразил Фокса.
Я передернул плечами и зажал в пальцах еще не раскуренную сигарку.
— Я не детектив.
— Вы прирожденный детектив, сыщик от бога, — с выношенной убежденностью ответил мой собеседник. — Когда бо́льшая часть человечества думает об этом, она представляет себе вас. Ну или Хамфри Богарта. Но Богарта поблизости нет.
— Я настаиваю на том, что… Клянусь Юпитером! Это не моя работа. Не моя ответственность.
— Взгляните на ситуацию иначе. За неимением другого сыщика вы, со столькими фильмами на счету, обладаете опытом, какого нет ни у кого из нас. Кроме того, речь ведь идет не столько о полицейском расследовании как таковом, сколько об использовании вашего авторитета. Почти символическом. И всего на три-четыре дня, пока шторм не утихнет и ситуация не прояснится.
Я открыл свою жестяную коробочку, сунул сигару в рот, а другую предложил Пако. Он взял ее, наклонился, а я дал ему огня и от той же спички прикурил сам.
— Ирония, Холмс, — сказал он, выпустив дым. — Призовите на помощь иронию. По сути дела, вас нанимает труп.
Мне понравилась эта мысль. При всей своей абсурдности, она понравилась мне с самого начала. Вот публика — это дело другое.
— Полагаю, внешняя сторона определяет все на свете.
— Все, Бэзил, все. В наше время единственное поручительство дает внешность. Шерлок Холмс не появился бы на телевидении потому, что стал знаменит. Он стал бы знаменит после того, как появился на экране.
Я быстро оглянулся на двери салона. Фокса взглядом успокоил меня:
— Это было нетрудно, как вы не понимаете? В глубине души этого они и желали. И успокоились, как только вы дали согласие.
— Боюсь, что я их забавляю.
— Нет, — настойчиво сказал он. — Вы их успокаиваете. Они свято веруют, что ноготь на мизинце, пепел на кончике сигары, шнурок на башмаке способны раскрыть тайну… Забавно, что мы цепляемся за все что угодно, лишь бы не вглядываться в темную сторону вещей.
Я задал вопрос, который до этой минуты придерживал:
— А если это было не самоубийство?
Он спокойно взглянул на меня и ответил не сразу:
— О том и речь. О том, что это могло быть не самоубийство.
— Мне кажется, вы меня не поняли… Что, если среди нас есть убийца?
С необычной для него серьезностью он продолжал рассматривать меня:
— Вы в самом деле так полагаете?
Я не ответил. И через миг взглянул на огонек сигары, дымившейся у меня между пальцами, — взглянул так, словно меня чем-то не устраивал этот огонек, этот дым или сама сигара.
— Дверь была заперта, — снова сказал я, и Фокса кивнул — как тогда, в павильоне на пляже.
— Вы получаете от этого удовольствие, — сказал он вдруг. — Признайтесь.
— «Удовольствие» — не вполне уместное здесь слово, — попытался я уклониться от прямого ответа.
— А я уверен, что в вашем случае оно вполне пригодно.
— Ну разве что отчасти, — согласился я.
И сейчас же пожалел. И продолжал с сомнением разглядывать сигару.
— Вот что, — добавил я с неожиданной резкостью. — Умерла женщина. Умерла взаправду и, может быть, не своей смертью.
— Хорошо, что вы это сказали. То есть не исключаете возможность преступления.
— О, ради бога…
— Я видел, как вы осматривали павильон.
— И что же?
— Из себя не выскочишь. Вам присуще нечто такое… не определимое словами, что заставляет следить за актером, даже если он не произносит ни слова, — так действует харизма легендарной личности.
С дымящейся сигарой во рту я рассеянно созерцал сад. Мое внимание привлек треск цикад, которые как будто передавали некое шифрованное сообщение: «Ал-ко-голь… Ал-ко-голь…» Монотонный рокот доносился словно из прошлого, из той эпохи, которая по-настоящему началась для меня после того, как я сменил лондонские театры на Голливуд. В ту пору я еще не купил и даже не собирался покупать дом в Пасифик-Палисейдс: Эррол Флинн тогда разругался с Лили Дамитой, Дэйв Нивен пребывал в полнейшем восторге от своих успехов, и мы втроем сняли дом Розалинд Расселл на Норт-Линден-драйв, 601, и вели холостяцкую, разудало-запьянцовскую жизнь, шляясь из «Трокадеро» в «Чейзенс», «Браун Дерби», «Док Лоу» и прочие заведения, включая и все шалманы Бульвара. Тогда-то и погрузился я в разливанное море спиртного, и единственное, что оставалось сухим, было изумительное сухое мартини, которое готовили у себя дома Кларк Гейбл и Кэрол Ломбард.
Фокса сделал два шага, чтобы оказаться передо мной и тем самым заставить меня взглянуть ему в лицо:
— У вас есть все качества, которые считаются необходимыми для такой работы. Повторяю, я видел все ваши фильмы.
Я слушал его, перекатывая во рту сигару и щурясь от дыма.
— А какое отношение они имеют к этому островку? И ко всем нам, застрявшим здесь?
Он, как мне показалось, задумался. Потом, словно бы смиряясь с неизбежным, махнул рукой и спрятал ее в карман.
— Когда я еще сочинял романы-загадки, почти все они были вариантами решений, придуманных другими. Мы, авторы, не слишком щепетильны и списываем друг у друга.
— Необычное признание, — заметил я.
— Мне признаваться не в чем. Сам Конан Дойл заимствовал у Эдгара По и у Габорио, не говоря уж о многих других.
— Старые фокусы в новой обертке?
— Именно так. Вспомните Паскаля: «Пусть не корят меня за то, что я не сказал ничего нового: ново само расположение материала…»[20] Примите в расчет и то, что Агата Кристи придумала практически все мыслимые ситуации, а Эллери Квин довел их до предела возможного… Вы читали их?
— Разумеется.
— Под их влиянием до конца тридцатых годов были опубликованы тысячи романов с загадками. И это уничтожило сам жанр. Расследовать преступление за чашкой чая, словно играя в шахматы или решая кроссворд, стало неинтересно. Бледно! Пресно! Жанр, который мы называем «нуар», полностью вытеснил элегантные загадки.
— Это правда, — согласился я.
— Конечно правда. Как я уже говорил, читателя теперь трудно удивить: он требует сыщиков в плащах, злодеев и описания дна. Минуло то время, когда преступник неизменно проигрывал, а в финальной главе, после того как сыщик по порядку представит ему вереницу умозаключений более или менее логичных, хотя, как правило, не очень обоснованных, непременно признавался: «Да, это я убил…» Я имею в виду, что задача прежде переносилась в область математики и решалась ее методами.
— Я понял, что вы имеете в виду. Расследование теперь — лишь предлог, не так ли?
— Несомненно. Сэм Спейд и Марлоу выставили на посмешище Эркюля Пуаро или Фило Вэнса[21]. И после этого авторы эмигрировали в детективы мнимосоциальные — вот как Сименон со своим Мегрэ, от которого так и несет Бальзаком, — читают американскую муть вроде Хайсмит, чьи персонажи не могут разобраться с собственной сексуальной ориентацией, или берутся за простую и жесткую чернуху, где полицейские продажней преступников, за которыми они гоняются. А если подобное творится в книгах, страшно вообразить, что происходит в кино. Публика ныне предпочитает трепетать, а не думать.
— Публика всегда была такой. Вспомните цикл о Фантомасе и Рокамболе или фильмы Бориса Карлоффа и Белы Лугоши.
Фокса взглянул на меня с интересом:
— Вы знавали их? Чудовище Франкенштейна и Дракулу?
— Да, конечно. Был знаком с обоими.
— И они были так же ужасны, как на экране?
— О нет… Немного с приветом, как теперь говорят, но восхитительны.
Довольный моим ответом, он продолжал:
— Но теперь, Бэзил, публика ушла так далеко и шагает так проворно, что никакой Шерлок Холмс ее не догонит. И вы…
Он осекся, увидев мою улыбку. Я очень спокойно договорил за него:
— И я тому наглядный пример, вы ведь это хотели сказать?
— Ну да, что-то в этом роде, — с запинкой промямлил он.
— Похороны Шерлока Холмса, — заметил я печально. — Триллер уничтожил thrill[22] интеллектуальной радости.
Он не ответил. И избегал моего взгляда, словно сознавая, что зашел, пожалуй, слишком далеко. Я успокоил его любезным жестом. Вполне в стиле и духе Шерлока Холмса.
— Знаете, что я вам скажу, Бэзил? Наверно, я устал зарабатывать себе на жизнь продажными полицейскими, мутными сыщиками и опасными блондинками. И потому меня привлекла идея вернуться к интеллектуальному детективу. Восстановить его в правах, пораженных модой, которую навязали нам американскими боевиками и «нуаром».
— Но вы же пишете, следуя именно этому образцу.
— Одно дело — зарабатывать на хлеб насущный, а другое — делать то, к чему тянет.
— И теперь вас потянуло к Эдгару По и Конан Дойлу, а не к Хэммету и Чандлеру?
— Можно и так сказать… Притом что эти двое дьявольски хороши.
Меня это позабавило:
— Уильям Пауэлл или ваш покорный слуга против Богарта, Гарфилда или Кэгни?[23]
— Именно. Потому что во времена антигероев плаща и шпаги или шпионов за железным занавесом викторианец с Бейкер-стрит сохраняет свою ценность и вес. Вы одарили его достоинством, обаянием и значительностью. Наделили своей элегантной наружностью. Вы, так сказать, вселили в нас, зрителей, доверие к нему.
Я продолжал прислушиваться к стрекоту цикад.
— К социопату-наркоману.
— Вы преувеличиваете.
— Нимало. Он ведь не только играет на скрипке, пользуется лупой и курит крепкий трубочный табак. Но еще и впрыскивает себе семипроцентный раствор кокаина.
Фокса развел руками:
— И на солнце есть пятна. Но при всем том Холмс умиротворяет нас куда успешней, чем нынешние следователи, которые держат в ящике письменного стола бутылку виски и так похожи на нас самих. Не находите?
— Возможно.
— Более того, в схватке добра и зла романы Конан Дойла излучают какое-то умное простодушие. В них словно заключен договор между автором и читателем, что нисколько не мешает последним сохранять присущие взрослому человеку трезвомыслие и критический взгляд.
— Понимаю. Вы говорите о тех читателях, которые не расстались со своим детским восприятием мира.
— Или хотят восстановить его.
— Играя в сыщиков?
— Да.
— О господи… — Я удивленно взглянул на него. — Да вы романтик.
— Лишь в тех случаях, когда я в отпуску и меня бросила женщина.
Я улыбнулся этим словам:
— Думаю, вы, писатели, сильно переоцениваете значение женщины, придавая ей обворожительную таинственность. Если бы каждый развод обходился вам в миллион долларов, вы смотрели бы на них приземленнее.
— Должно быть, вы имеете в виду американок.
— О да. По многим показателям они обходят англичанок и француженок, но в конечном счете и обходятся дороже.
Я пыхнул сигарой, медленно выпустил облачко дыма и продолжал:
— Что же касается неразрывной связи персонажа и актера, то я в конце концов возненавидел Шерлока Холмса. Понимаете? И понял, почему его создатель решил уничтожить своего героя в Райхенбахском водопаде. Я не получал других ролей, а когда перестал играть его, прекратилась и моя артистическая карьера. Мне предлагали только эпизоды во второстепенных лентах.
Когда окурок сигары стал почти обжигать мне ногти, я огляделся по сторонам, аккуратно затушил его о цветочный горшок и бросил туда же. И добавил:
— Позвольте рассказать вам кое-что. Один-единственный раз за всю мою карьеру я отказался дать автограф каким-то юнцам. Я шел по улице, а они окликнули меня: «Мистер Холмс, можно автограф?» Я окинул их долгим взглядом и спросил: «Как меня зовут?» — «Шерлок Холмс», — ответили они. Я предложил им автограф от лица Хопалонга Бэзила, они отказались. Тогда я послал их подальше.
И после паузы, краткой и грустной, добавил:
— И мне до сих пор стыдно, понимаете?
— Да, конечно.
Я помолчал немного. В саду знай себе заливались цикады.
— Откуда в вас такой интерес ко всему этому?
— Прежде чем начать писать свои детективы, доходные и посредственные, я перечел немало хороших. А кроме того, я, как уже говорил, ненасытный зритель ваших фильмов.
Он замолчал надолго, словно прислушиваясь к звукам в саду, а потом договорил:
— И теперь вот стою здесь, без пары.
Я оглядел его красивое, южного типа лицо — лицо симпатичного негодяя — и подумал, что он, несомненно, должен пользоваться у женщин успехом.
— Вы, похоже, не привыкли быть в одиночестве.
По лицу его скользнула улыбка, медленная и циничная.
— Если я правильно понял, что вы имеете в виду, то да, мне это внове. И я уже начинаю скучать.
— Может быть, это вы и убили мисс Мендер, — сказал я холодно. — Для развлечения.
Он выдержал мой взгляд и улыбнулся еще шире:
— Может быть, и я. Мы тут с вами рассуждаем о преступлении как о чем-то трудноосуществимом, а на самом деле ничего нет проще. Пирог с телятиной сложней испечь.
Тут уж улыбнулся и я:
— Может быть.
— Столь же вероятно, что это был я, сколь и то, что это был кто-то другой. Идея убийства без побудительного мотива захватывает, не так ли?
Я внимательно оглядел его руки, его башмаки, его пиджак. Потом взглянул ему в глаза. Слишком уж у него они чисты, подумал я. Слишком невинны. И в них причудливо сочетаются восхищение и самоуверенность. Я вдруг пожалел, что не знаю испанского: любопытно было бы прочесть какой-нибудь его роман — из тех, что продаются в привокзальных киосках. «Я уже давно принял за аксиому, — говорил Шерлок Холмс, — что нет ничего важнее мелочей»[24]. И я пришел к выводу, что Пако Фокса куда значительней, чем хочет казаться. Впрочем, как и я.
— Вы игрок?
Он поглядел на меня внимательно и сейчас же отвернулся, вслушиваясь в треск цикад. И слегка зашевелил пальцами, словно нажимал невидимые клавиши или перебирал струны.
— Все на свете — игра, — ответил он. — А то, что нельзя превратить в игру, не стоит упоминания. Homo ludens[25], знаете ли… Это касается и кинематографа, и литературы. По моему мнению, чем ближе к вымыслу рассказы, напоминающие о негласном договоре автора с читателем, тем они ценнее. Чрезмерная реалистичность в конце концов подводит их.
— Возможно…
— И потому я не доверяю тому, что сейчас называют cinéma vérité[26]. А вы?
— Тут вы правы. Кино становится правдой, когда не тщится ею стать. Когда оно — ложь.
— Как и лучшие образцы литературы.
В отдалении на холме взвыл, усиливаясь, ветер, и мы невольно взглянули на верхушки кипарисов, качавшиеся в вышине. Заходящее солнце коснулось их копьевидных вершин. Под одним небосводом — два разных пейзажа: тот, что наверху, взбудоражен яростью стихии; тот, что внизу, безмятежно нежится в безветренном покое. Тихая пристань для олив, цветов, насекомых и тайн, требующих разгадки.
— Представим себе на миг, — сказал я, — что благодаря счастливому стечению обстоятельств я установил, что это было не самоубийство и среди нас находится преступник. И что дальше? Как применить мои выводы?
Он оглядел меня сверху донизу. С элегантной небрежностью держа руку в кармане пиджака, я угадывал мысли Фокса: Шерлок Холмс в отпуску, остров, отель, дело для Пуаро, Эллери Квина или Фило Вэнса. Может быть, он был не так уж не прав.
— Ну вот что, — сказал он. — Тут на какое-то время собралось небольшое общество. И у него, как и у всякого общества, есть свои нормы и возможность использовать меры принуждения. Впрочем, это не самое важное. — Он показал на салон у нас за спиной. — Еще недавно все понимали, что речь идет не о торжестве правосудия, а об удовлетворении любопытства. Так что забудьте о полицейском аспекте этого происшествия, сколь бы трагичным оно ни было, и рассматривайте его как развлечение, как некую настольную игру с доской и фишками.
— Нечто вроде «Cluedo»[27].
Он долго смотрел на меня, силясь понять меру моего сарказма. А потом улыбнулся, как слабоумному:
— Мы хотим знать, а вы можете помочь. Вот и все. Быть может, приняв этот подход, вы избавитесь от моральных тягот.
— Нет у меня моральных тягот, — качнул головой я.
— Вот и у Холмса их не было.
Я улыбнулся, припомнив:
— Не ищите здесь этики, Ватсон. Это всего лишь охота.
Фокса открыл рот в изумлении:
— О боже! Вы произносите эту реплику в «Союзе рыжих».
— Да. Но принадлежит она не Конану Дойлу, а автору сценария.
— Вот видите?.. Вы помните целые фразы.
— Ничего удивительного. Умение запоминать текст — профессиональное качество актеров.
Мы помолчали, глядя друг на друга. Потом я не без растерянности развел руками:
— Беда в том — даже с учетом абсурдности ситуации, — что я не знаю, с чего начать.
— Перестаньте, Бэзил, — попытался он воодушевить меня. — Я уверен, что знаете. Налицо у нас труп и некое количество подозреваемых. А кроме того — и это самое притягательное, — классическая детективная тайна. Чего же вам еще?
— Вернемся к запертой комнате.
— В буквальном смысле слова. Это и есть главная тайна.
— Следы вели только в одну сторону.
Я заметил, как он радостно встрепенулся.
— Я знал, что вы это заметите! И как объясните?
— Следы можно использовать как для установления истины, так и для того, чтобы ее сокрыть. — Я немного подумал. — Или Эдит Мендер была в павильоне одна, или кто-то был с ней, и этот «кто-то» потом затер свои следы.
— На песке?
— Ветер дул вдоль берега, но не на отрезке между павильоном и отелем.
— Верно.
— А убийцы летать не умеют.
— Не умеют. Если только они не вампиры.
Я засмеялся. Мне было приятно разговаривать с ним. Мы словно перемигивались.
— Ну, это уже другой жанр.
Он на миг задумался. Потом ткнул себя указательным пальцем в грудь, в область сердца, а потом в голову:
— Скажите откровенно, Бэзил: от всего этого у вас по телу бегут мурашки?
— Иными словами, заводит ли это меня?
Он насмешливо наблюдал за мной:
— Ну да.
— Нужно бы еще немного туману. Вам не кажется? Такое странное происшествие.
— Убийцы таятся в тумане, как тигры в джунглях, — задумчиво произнес он.
Я рассмеялся. Он слышал, как я произносил эту реплику в другом фильме.
— Но тумана у нас нет, — вдруг прибавил он.
Я кивнул с таинственным видом:
— Это даже странно.
Солнце уже скрылось за гребнем холма, небо вокруг него стало краснеть, и наши силуэты против света стали, наверно, похожи на старинную гравюру. Нет, в самом деле мы, должно быть, походили на иллюстрацию из «Стрэнда».
— Без тумана все как-то не то. — Я вытянул шею, со смутной улыбкой вглядываясь в дальний край сада. — Ничего, обойдемся без тумана.
— Следует ли это понимать так, что вы согласны?
Я стоически повел плечами и достал очередную сигару — восьмую за день. Фокса поднес мне зажженную спичку. С задумчивым видом я вдохнул дым и медленно выпустил его изо рта и из ноздрей. Подумал о десятках непочатых бутылок виски. О потерянном рае и о прочих проторях и ущербах. О тех временах, когда зарабатывал по восемь тысяч долларов в неделю и метрдотель нью-йоркского «Сторк-клуба», едва завидев, как я оставляю в гардеробе пальто и шляпу, предоставлял мне столик, хоть я его и не резервировал.
— Следы на песке…
Я произнес это так, словно дождался команды: «Внимание! Свет! Мотор!» Может быть, все это время я только и мечтал, чтобы меня уговорили. Или оправдывался за то, что дал себя уговорить.
— Вам понадобится Ватсон, — заметил Фокса.
Он улыбался как сообщник, будто все уже решено и он готов стать моим помощником. У меня не было лазейки, да, по правде говоря, я и не хотел юркнуть в нее. «По роли и от себя», говорим мы, британские актеры. Именно это и произошло сейчас. Я довольно долго был «внутри» — дольше, чем все думают. Персонажи приходят, вселяются в тебя и уходят, говорил мне Дуглас Фэрбенкс — младший, разумеется, — когда мы снимали «Ночи Монте-Карло» с Фредом Астером и Клодетт Кольберт. Но хороший актер остается.
— Как я понимаю, вы были в Афганистане, — сказал я.
— Был, — с полнейшей естественностью отозвался он. — И под Майвандом получил пулю из джезайла[28].
Наш хохот грянул одновременно. Фокса был просто счастлив.
— Уверен, что мы сумеем спроворить и профессора Мориарти, — добавил он.
— Вот увидите, мы это устроим, — ответил я. — Не в первый раз актер играет две роли в одном и том же фильме.
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Последнее дело Холмса» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
15
Гран-тур (фр.), поездка по Европе, обязательная составляющая образования английского джентльмена.
16
Американский театральный актер и антрепренер Уильям Хукер Джиллетт (1853–1937) сыграл Шерлока Холмса на сцене более 1300 раз за 30 с лишним лет, дважды озвучил его на радио, а также сыграл в немом фильме «Шерлок Холмс» («Sherlock Holmes», 1916), поставленном Артуром Бертелетом; роль стала для него знаковой. Клайв Брук (1887–1974), британская звезда немого, а затем и звукового голливудского кино, сыграл ту же роль в первом звуковом (и единственном, снятом при жизни Артура Конан Дойла) фильме о Холмсе «Возвращение Шерлока Холмса» («The Return of Sherlock Holmes», 1929) режиссера Бэзила Дина, в «Шерлоке Холмсе» («Sherlock Holmes», 1932) режиссера Уильяма К. Хауарда по пьесе Уильяма Джиллетта и в антологии «Парад Парамаунта» («Paramount on Parade», 1930). Американский актер Джон Бэрримор (Джон Сидни Блайт, 1882–1942), звезда немого и звукового кино, сыграл роль в немом фильме Альберта Паркера «Шерлок Холмс» («Sherlock Holmes», 1922); в Великобритании фильм вышел под названием «Мориарти», и профессора Мориарти сыграл упоминающийся ниже Уильям Пауэлл. Питер Уилтон Кушинг (1913–1994), английский актер кино, театра и телевидения, звезда готических хорроров кинокомпании Hammer Film Productions 1950–1970-х, сыграл великого сыщика в готическом детективе «Собака Баскервилей» («The Hound of the Baskervilles», 1959) Теренса Фишера, также спродюсированном Hammer Film.
19
Вольный парафраз монолога Холмса из первой главы «Знака четырех», здесь и далее перев. С. Сухарева. Нельзя не отметить, что у Конан Дойла Холмс от скрипки не отрекался.
21
Фило Вэнс — детектив-любитель, герой двенадцати романов С. С. Ван Дайна, упоминающегося ниже, то есть американского журналиста, искусствоведа, художественного критика и писателя Уилларда Хангтингтона Райта, одного из представителей золотого века детектива, автора «20 правил для пишущих детективы».
23
Американский актер Уильям Пауэлл (1892–1984) сыграл, как уже упоминалось выше, профессора Мориарти в немом фильме «Шерлок Холмс» с Джоном Бэрримором в заглавной роли, а также — вместе с Мирной Лой — в комедийном детективе «Тонкий человек» («The Thin Man», 1934) В. С. Ван Дайка по одноименному роману Дэшила Хэммета и его пяти сиквелах 1936–1947 годов. Крупнейшие голливудские звезды Хамфри Богарт (1899–1957), Джеймс Кэгни (1899–1986) и предтеча великих актеров, работающих по Методу, Джон Гарфилд (Джейкоб Джулиус Гарфинкл, 1913–1952) играли сумрачных персонажей в зачастую более нюансированных нуарах, где значим не только детективный сюжет, но и внутренняя жизнь героя, а также в гангстерских фильмах; Богарт, в частности, играл (вместе с Кэгни) в классической гангстерской драме «Ангелы с грязными лицами» («Angels with Dirty Faces», 1938) Майкла Кёртиза, а также роли Сэма Спейда и Филипа Марлоу в экранизациях Дэшила Хэммета и Рэймонда Чандлера.
26
Cinéma vérité (фр. правдивое кино) — экспериментальное направление, возникшее во Франции в 1950-х годах; направление названо по серии советских документальных фильмов «Киноправда» и многим обязано Дзиге Вертову.
27
«Cluedo» (от англ. clue — улика и лат. ludo — я играю) — популярная настольная игра, имитирующая расследование убийства; была придумана в 1944 году Энтони Э. Праттом, впервые издана в Великобритании в 1949 году и вскоре стала одной из самых известных настольных игр в Англии и США.
28
Под Майвандом 27 июля 1880 года произошло одно из крупнейших сражений Второй англо-афганской войны. Джезайл — длинноствольное ружье, заряжающееся с дула; особенно широкое распространение получило в Афганистане. Оба упомянутых обстоятельства сообщает о себе доктор Ватсон в «Этюде в багровых тонах».
