Глушь

Арне Даль, 2017

«И все равно я знаю, что что-то происходит, происходит все время. Кто-то наблюдает за мной. Я во Тьме». Его зовут Бергер. Сэм Бергер. Больше он ничего не помнит. Кроме того, что должен выбраться отсюда. Сбежать. Сэм Бергер открывает глаза – и не понимает, где находится. Вокруг только белый снег и Молли Блум. Но может ли Сэм доверять ей? Кажется, Молли от него что-то скрывает. В силу обстоятельств им, детективам, приходится скрываться от правосудия. Они прячутся в Заполярье – туда непросто добраться даже на машине. Настоящая глушь – и в ней они проводят расследование, начало которого уходит далеко в прошлое… Убийца уже давно осужден и заключен в тюрьму, но действительно ли он виновен? Кто-то, похоже, хочет любой ценой помешать раскрыть тайну. Эта книга – душераздирающее путешествие в ледяное сердце тьмы.

II

10

Четверг, 19 ноября, 10:02

Царит покой. Ни единого движения ни на одном из двух мониторов в промерзшей комнате. Затих даже ледяной ветер. Ближний дом так же безмолвен, как дальний.

Ожидание — это всё. Это мгновения, когда вокруг громоздятся другие картины. Внутренние картины. Вожделенные картины.

Аромат пиний и лучи утреннего солнца, которые танцуют на огромной террасе, рассеивая легкий предрассветный туман. Сквозь морскую дымку вдали проступает высокая скала; размытый силуэт, кажется, плывет по спокойной глади моря.

Дом. Тот самый дом. Еще немножко посидеть на террасе, согретой утренним солнцем, и посмотреть вокруг. Действительно, посмотреть. Суметь увидеть. Все движения, все усилия направлены на это. Во времени есть граница. Дедлайн.

У этой истории есть конец. Счастливый конец.

Не одиночество; они встречаются взглядами, видят, что они смотрят друг на друга, и на короткое мгновение граница между двумя людьми перестает быть абсолютной.

Этого никогда не случалось в реальности. Только в мечтах. В вожделенных картинах. В минуты, которые убегают совершенно незаметно.

Есть цель. Есть момент, когда все станет ясно. Когда напряжение последних месяцев вдруг отпустит. И больше не будет одиночества, это давно решено.

В это мгновение на верхнем экране возникает мужчина, уже шагах в десяти от дальнего дома. Вожделенные картины тают, возвращается суровая реальность, на руки натягиваются тонкие кожаные перчатки. Увеличивается зумом изображение.

На мужчине белая куртка, он плотнее запахивает ее, пробираясь через снег. Нового снега не выпало, ветра нет, на экране только странный белый силуэт мужчины. Словно снежный ангел.

Теперь мужчина появляется на нижнем экране, поворачивает голову в сторону, останавливается, стоит неподвижно, ничего не видя и не слыша. И появляется она.

На верхнем экране женщина идет ближе, ее изображение увеличивается зумом. За несколько недель лыжных прогулок она отточила свою технику почти до совершенства. Мускулы играют под обтягивающим лыжным костюмом, на секунду зум приближает их и увеличивает.

Это она. Та, что должна отменить границу между двумя людьми.

Рука в тонкой кожаной перчатке нажимает кнопку на джойстике, сменяя изображение на мониторе. Теперь обе фигуры видны на нижнем экране. В промерзшей комнате раздается вздох. Клавиатура, профанация.

Вторая рука пишет: «10:24: ♂ и ♀ одновременно подходят к дому ♀. Не замечено никакой важной активности. Вероятно, начинается совместная работа».

Рука прекращает писать. И кладет на стол пистолет Sig Sauer P226.

11

Четверг, 19 ноября, 10:02

Бергер проснулся. Фрагменты сна кружились у него в голове, как снегопад. Но он не мог выделить ни одной снежинки, не видел ни одного неповторимого узора. Единственным ощущением, которое он определенно испытывал, была ноющая, изнуряющая головная боль.

Он сел в постели и впервые обратил внимание на то, каким маленьким был дом. Спальный мешок, обернутый вокруг его тела, казался не намного меньше. Стены давили. На какое-то мгновение ему показалось, что он протягивает руку к незнакомой двери, которая находится на месте двери в туалет, но прежде чем он успевает ее открыть, дверь распахивается и бьет его прямо в лоб. Все начинает вертеться. В тот же момент раздается вой: и снаружи, от внезапно появившегося отопительного котла, и изнутри, из мозга, который как будто переворачивают и выкручивают. Лежа на холодном полу, Бергер видит, как полено ударяет Блум в висок. Поднимается, но мозг не следует за ним, тело не следует за ним. Он только получает еще один удар и чувствует, как сознание покидает его. Он направляет остатки сознания вверх, пытается — на случай, если наперекор всему удастся выжить, — сфокусировать почти отказавшее ему зрение на лице фигуры, но его нет, оно слишком темное. Бергер видит только полено в руке ускользающей черной фигуры, оно еще раз приближается. Потом остается только темнота.

Совершенно не готовы, сказала Ди. Он помнил ее фразу дословно: «Итак, вы пошли в темный подвал уединенного дома, хозяйка которого утверждала, что ее преследуют, и были совершенно не готовы?»

Хотя они пришли туда не потому, что она заявила, что ее преследуют. У их визита была другая цель, и она вытеснила мысли об угрозе, не в последнюю очередь из-за того, что в центре внимания оказался сложно определимый характер Йессики Юнссон. Исходным пунктом было то, что она сутяжница, что преследователь существовал только в ее параноидальном сознании, но потом стало очевидно, что ее показания не соответствовали действительности совсем в другом.

И это он, Сэм Бергер, прервал допрос вместо того, чтобы сразу же установить видеокамеру и продолжить допрашивать Юнссон, не отвлекаясь на второстепенное. Это он, идиот, предложил осмотреть дом до того, как зашла речь о том рисунке ручкой.

И вот теперь появился еще один.

И он, судя по всему, был сделан на отрезанном бедре Йессики Юнссон.

Бергера захлестнула боль, не имевшая никакого отношения к пульсирующей головной боли. Он скорчился, осознал, что он никуда не годится, что их тандем с Молли — жалкий и бездарный. Оба были нокаутированы сумасшедшим, оказавшись неспособными на самую примитивную самооборону. К тому же они в бегах от правосудия, переставшего быть справедливым.

Дом вернулся и снова стал прежним. Пустым. Совершенно пустым. Хотя в нем и находился Бергер.

Он на ощупь поискал что-нибудь, что могло бы его успокоить. Ни лекарств, ни спиртного, ничего в таком духе. Ему нужно что-то, что приведет в порядок его опустошенный внутренний мир. Он взял шкатулку с часами, посмотрел на шесть невозмутимо тикающих хронометров и попробовал свести неумолимость времени к мягкому, почти синхронному тиканью. Несмотря на усталость от безумного путешествия в зимнюю ночь, на головокружение после удара по голове и на ощущение собственной ничтожности из-за захлестнувшего их моря насилия, Бергер завел все часы, одни за другими, установил правильную дату, проверил, что все показывают правильное время. Это заняло его надолго и успокоило. Маленькие шестеренки снова резво закрутились, как будто только и ждали возможности догнать время, ждали, что обманчиво мягким тиканьем заставят Бергера сделать еще несколько шагов навстречу смерти.

Он приник ухом к шкатулке, выделил каждое тиканье из общего хора: два IWC, два Rolex, один Jaeger-LeCoultre, один Patek Philippe. Они как будто отмеряли более дружелюбное время, чем то, к которому мы привычны.

И все же они не смогли успокоить Бергера. Не до конца. Для этого требовались более сильные средства.

Он взял мобильный телефон. Открыл папку с фотографиями. Долистал до начала. Нашел то, что искал. Нашел близнецов в овражке, поросшем мать-и-мачехой. Им тогда было по восемь лет, их одели слишком тепло для того дня. Оскар улыбался, Маркус смеялся. Последняя фотография, отправная точка. В то время их фамилия еще не была Бабино. Они еще не жили в Париже, только медленно, но верно отдалялись от своего настоящего отца, которого безвозвратно предали забвению. Но для Сэма Бергера они остались Полярной звездой, неподвижной точкой вращающегося мира.

Они были для него раем, куда ему никогда не попасть.

Полюс недоступности, подумал он. Вот где он находится. На максимально возможном расстоянии от людей. Низший предел. Достигнутое дно. Нулевая отметка.

Болевая точка.

Вот где он находится.

Он выглянул в окно, увидел бесконечную белизну. Пустота, мир без знаков. Именно таков Сэм Бергер в роли отца. У Маркуса и Оскара теперь другой отец, француз. Видимо, Сэма Бергера оказалось на редкость легко заменить.

Отцовская роль, она очень сильно отличается от роли полицейского, единственной, которую он никогда не играл. Полицейский Сэм Бергер был более приемлемым отцом, чем человек Сэм Бергер.

Он должен снова стать полицейским, это его единственный шанс стать человеком. Он скучал по своим сыновьям до боли, куда более сильной, чем сотрясение мозга, чем чувство профессионального краха. Он скучал по их телам, улыбкам, болтовне, по их живой, настоящей жизни. Он больше не был частью ничьей жизни. Он стал отшельником, отшельником-неудачником.

Которого спасла Молли Блум. Ей удалось скрыться с ним от СЭПО, от всего непонятного, что завело их сюда. И он полагался на нее, безгранично полагался. Несмотря на то что всё казалось крайне неопределенным, начиная с момента, когда он увидел взгляд мертвой Силь. Он находился более или менее без сознания больше двух недель. Было ли это в принципе возможно? И все же он должен полагаться на нее. Она его последняя соломинка. Он встал, натянул на себя одежду, надел Patek Philippe, влез в незнакомые ботинки и увидел себя в заляпанном зеркале в туалете. Бог с ней, с безумной бородой, но вроде и в прическе что-то изменилось? Она выглядела такой ассиметричной, что Бергер отвел глаза. Должно быть, во сне из него вышли реки пота. Он распахнул дверь в зимнюю равнину. Как же пусто здесь, в глуши. Мир без знаков.

Бергер плотнее укутался в странную белую куртку и пошел по протоптанной в снегу тропинке. По крайней мере, несколько часов с того момента, когда он полумертвый доковылял до дома, не было снегопада. Вскоре в снежной белизне показался домик Блум. Он казался совершенно необитаемым. Пока Бергер не увидел вдалеке белый силуэт, быстро двигающийся по снегу. На секунду его сбила с толку нескладная походка, но тут он понял, что силуэт просто-напросто передвигается на лыжах.

С разных сторон, но приблизительно одновременно они добрались до дома. Пар от дыхания клубился вокруг Блум, пока она снимала лыжи.

— Ничего себе, — сказал Бергер.

— Надо же было чем-то заниматься, пока я ждала тебя, — выдохнула Блум. — Спутник не способен различить лыжню.

— И я ее вчера не видел.

— Ты видишь не все, что имеет отношение ко мне.

— Я очень хорошо это знаю, — сказал Бергер и попытался не вложить в эту фразу никакого подтекста.

Блум открыла маленькую дверцу рядом с главным входом. За ней оказалась маленькая комнатка, которая, судя по всему, предназначалась только для лыж.

— У тебя есть такая же, — сказала Блум, закрыла дверцу и открыла дверь в дом.

— С лыжами или без? — спросил Бергер.

— С лыжами, — ответила Блум, улыбнувшись, и вошла в свою лачугу.

Компьютер оказался включен, на мониторе крутились причудливые узоры в качестве заставки. Бергер отметил, что компьютер подключен к спутниковому телефону Ди.

— Ты катаешься на лыжах, — констатировал Бергер. — Стало быть, с головой все в порядке?

Блум погладила себя по белой спортивной шапке.

— Я немного боялась перелома черепа. Трещин в кости.

— И в ответ на этот страх ты отправилась в пустыню на лыжах? А если бы ты потеряла сознание? Ты бы замерзла до смерти. В половине одиннадцатого спутник передал бы изображение твоего лежащего в снегу тела, если бы раньше не случилось ничего другого.

— Мне надо было подвигаться, — ответила Блум синими губами.

Бергер покачал головой, указал на компьютер и сказал, прощупывая почву:

— Ди велела нам держаться подальше от этого дела.

Блум не ответила, сняла толстую лыжную перчатку и провела потным пальцем по тачпаду. Вместо кружащихся узоров на экране появился человек. Это была Йессика Юнссон.

Было такое чувство, что они оказались лицом к лицу с мертвецом.

Однако с момента, когда они действительно сидели с ней лицом к лицу, прошло меньше суток. Только тогда она была живее некуда. И выражение лица было точь-в-точь такое. Неожиданно острый, но бегающий взгляд, намек на улыбку в уголках губ. И вместе с тем упрямство и нежелание отступить хотя бы на шаг.

— Я вижу огромные пропуски в биографии Йессики Юнссон, — сказала Блум, скинула с себя белую куртку и села перед монитором.

Бергер взял оставшийся стул и уселся рядом. Перед глазами мелькали какие-то данные.

— Родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом, — сказал Блум, показав на экран. — Детство в Рогсведе внешне выглядит вполне нормальным. Вообще никакой информации в полицейском архиве. Гимназия с медицинским уклоном, учеба на медсестру. Летняя работа в больницах во время учебы. Что-то вроде ночной сиделки в психлечебницах и домах престарелых.

— То есть до двадцати пяти лет никаких пропусков?

— Год в США, когда ей было восемнадцать-девятнадцать. Непонятно где и что. Но это был обычный год на раздумья, по возвращении она начала учиться на медсестру. Потом проработала несколько лет в больнице святого Георгия, в каком-то бассейне или типа того. Кроме того, у нас есть информация об одном случае, которую я нарыла, пока ты изображал Спящую красавицу.

— Сомневаюсь, что даже моя мама так бы меня назвала, — пробурчал Бергер. — Что за случай?

— Его не было в материалах, которыми нас снабдила Росенквист. Мне пришлось пойти другим путем. В двадцать пять лет Йессика Юнссон встречает, что называется, «не того парня». Его зовут Эдди Карлссон и он, кажется, самый настоящий, просто-таки стопроцентный наркоман и стопроцентный психопат. Это все происходит десять лет назад. Она заявляет в полицию, что он ее избивает. Ему запрещают к ней приближаться. Зафиксировано еще несколько инцидентов. Поступает заявление об изнасиловании, и полиция Сёдерурта выезжает, чтобы задержать Эдди Карлссона. И потом тишина.

— Тишина?

— На Эдди Карлссона в полиции есть дело, в котором его жизнь отслеживается до района Муры, но в данном случае десять лет назад он не сел. Он просто исчез. Последнее, что о нем говорится: вероятно, он бежал за границу с поддельными документами.

— Предположу, что именно тогда появляются пробелы в биографии Йессики Юнссон.

— Да, — подтвердила Блум. — Классический пример программы по защите свидетелей.

— Но впоследствии она вернулась к своему настоящему имени? Это должно означать, что Эдди Карлссон умер и она, наконец, решилась вернуться к своей прежней жизни. Значит, Эдди Карлссон не может быть человеком с поленом. Она не могла бояться его, сбежав в Порьюс и поселившись изолированно в одиноко стоящем доме в Лапландии.

Блум посмотрела на него какое-то время, нахмурив брови. Потом произнесла:

— Отрадно видеть, что ты снова в строю.

— Никто из нас не в строю, — гаркнул Бергер. — После этого чертова подвала. Как мы могли не преду-смотреть этого? Как мы могли пойти туда совершенно неподготовленными?

— Тебе не приходило в голову, что это твоя Дезире Росенквист виновата в том, что мы были не готовы? Что она нас настроила на неготовность?

На сей раз Бергер не нашелся, что ответить. Он уставился на Блум.

— Что ты имеешь в виду? — выдавил он из себя в конце концов.

— За нами охотится СЭПО, — ответила Блум. — Мы вполне можем предположить, что с их стороны будут использованы какие-нибудь не совсем банальные стратегии. Если бы наше задание сформулировали нейтрально, не внушая нам, что Йессика просто ненормальная, мы бы, вероятно, больше насторожились, идя в подвал?

— Но если бы Ди работала на СЭПО, мы бы никогда не получили этого задания. Нас бы просто забрали в Квикйокке. Ди бы даже туда не приехала, прислали бы только чертова Кента и чертова Роя.

— Вернемся к Эдди Карлссону, — сказала Блум, проведя пальцем по тачпаду. — Ты угадал, Эдди Карлссон мертв. Он умер от передозировки четыре года назад, никто даже не знал, что он вернулся в Швецию. Судя по всему, из Таиланда.

— И сразу после этого снова появляется Йессика Юнссон?

— Да, и ее прежний личный идентификационный номер. Однако же, никаких доходов. Она уже нигде не работала, когда мы с ней встретились, и я не вполне понимаю, как она могла себя обеспечивать. Не вижу никаких пособий, ни социального пособия, ни по безработице. Кажется, первый раз она засветилась под своим старым личным номером на покупке дома. За наличные.

— В Порьюсе? — воскликнул Бергер.

— Да.

— В тот момент, когда опасность исчезает, она замыкается в изоляции? Нет ли в этом внутреннего парадокса?

— Может быть, она говорила правду, — предположила Блум. — Возможно, она действительно хотела спрятаться от «людей в целом».

— Но во время допроса она не произвела такого впечатления, правда?

— Правда. Она снова кого-то встретила. Вероятно, это произошло в период, когда она жила под чужим именем, и это сложнее отыскать.

— Но не невозможно?

— Если только мы рискнем положиться вот на это, — ответила Блум, показав на спутниковый телефон.

— Ты намекаешь на то, что Ди могла нас подставить? — мрачно поинтересовался Бергер. — Но как бы я ни крутил и ни вертел эту мысль, я не вижу для Ди никаких причин так поступить. Это настолько сложно, что выходит за пределы разумного. СЭПО, охотясь на нас, умудряется перевербовать Ди, подкупает ее, возможно, повышением и новой должностью в НОО, а потом заставляет ее дать нам это странное задание и следит за тем, чтобы мы были не готовы и пали жертвой убийцы в чертовом Порьюсе. Нет, надо все же знать меру.

Блум пожала плечами и сказала:

— Просто интуиция подсказывает мне, что все кажется не тем, чем является на самом деле.

Бергер прикусил язык, покачал головой. Блум продолжила:

— Если мы можем довериться телефону, у меня сохранились пути в архивы. Еще с тех времен, когда я как агент выполняла задания СЭПО. Эти пути абсолютно надежны. Мы поставим твой компьютер на другой стороне этого стола и подключим и его тоже. И докопаемся до самой сути. Договорились?

Бергер собрался с силами, насколько сумел. Потом кивнул.

12

Четверг, 19 ноября, 13:47

Изображение подрагивает, на экране мелькает гостиная, в которой не сказать что царит порядок. Камера фокусируется на ребенке, на маленьком мальчике в нескольких метрах от снимающего. На нем маленькие джинсы и желтая футболка с бананом. Когда он встает, опираясь на стопку книг, его движения очень осторожны. Но он остается стоять, покачиваясь. В руке малыш держит книжку с картинками. Его требовательный взгляд падает на нее, он улыбается, как будто хранит какую-то тайну. Женский голос произносит: «Ты хочешь почитать про зверей, Расмус?» Мальчуган делает шаг, потом еще один, книга по-прежнему у него в руке. Он пошатывается, но удерживается на ногах. Сделав пять шагов, он бросается вперед, к дивану, который только сейчас попал в кадр. Его ловят женские руки, ликующий женский голос восклицает: «Это твои самые первые шаги, Расмус. Какой ты умница!» Малыш устраивается на коленях у женщины, открывает книгу и говорит: «Читать звери». Тут только на экране появляется лицо матери, она улыбается и утирает слезу в уголке глаза. У нее средней длины, довольно темные волосы и румяные щеки. Она открывает книжку. Мальчик смотрит на нее в предвкушении, повторяет: «Читать звери». Но глаза женщины не могут оторваться от его глаз. Она наклоняется, нежно обнимает ребенка, его ручка отпускает книгу и ложится на волосы мамы. Она радостно смеется, от всего сердца, и это заставляет малыша тоже рассмеяться. Их смех сливается. Женщина с любовью целует сына в щеку, и все останавливается.

— Ты готова к продолжению? — спросил Бергер.

— Вообще-то, нет, — ответила Блум.

Изображение матери, целующей круглую щечку сына, внезапно сменяется на совсем другую картину. Поросший зеленью овраг, темный и влажный, женское тело и перевернутая коляска, за ручку которой продолжает держаться рука женщины. Маленькая футболка, на которой едва заметен банан, уже не желтого цвета.

— О господи, — простонала Блум и перевела взгляд на Бергера.

Он приблизил изображение и не стал вытирать медленно скатившуюся по левой щеке слезу.

— Это было наше первое с Ди общее дело, — глухо пояснил он. — И мы участвовали в нем только как помощники. Аллан Гудмундссон был в числе троих ответственных за расследование, подчинялся государственному обвинителю Рагнару Лингу. Но именно этот контраст мне и запомнился больше всего, переход от первых шагов четырнадцатимесячного Расмуса Градена и безграничного восторга мамы Хелены, от их нескрываемой любви — к их истерзанным телам в овраге. Думаю, я так и не оправился от этого шока.

— Орудие убийства установили? — спросила Блум и сама принялась менять масштаб.

Конец ознакомительного фрагмента.