Unikum ordinarium: СУПЕРМЕН ПОНЕВОЛЕ

Аркадий Неминов, 2014

Студент-медик Артем Силин оказался запертым в подвале особняка своего случайного работодателя, нанявшего его синтезировать некое вещество с уникальными свойствами. У Артема есть только два выхода: остаться в чужом доме, чтобы стать безропотным орудием в руках жаждущего наживы бизнесмена, либо, не смирившись, погибнуть. Но, как выяснилось, существует и третий вариант…

Глава 1

Я брел по облаку. Идти было, как ни странно, трудно. Я всегда думал, что облака — легкие, почти невесомые, как пух, но на деле все оказалось иначе: они были наподобие густого, молочно-белого киселя, вязкого и плотного, как болотная жижа. Я шел уже довольно долго, едва переставляя ноги, и мне казалось, что это никогда не кончится.

Вокруг меня простиралась бескрайняя белая пелена, местами прорываемая обрывками ветра, неизвестно откуда взявшегося, и тогда в эти прорехи проглядывало бирюзовое небо. Я шел долго. На мне были мои любимые синие потертые до белесости джинсы, свободная голубая хэбэшная рубаха в крупную клетку с короткими рукавами и старые «адидасовские» кроссовки. За спиной — небольшой, но достаточно весомый, походный рюкзак — подарок отца на день рождения.

Голова моя была пуста и гулка, как пивной котел. Почему-то именно это сравнение с неведомой мне емкостью показалось наиболее подходящим в данном случае. Я ничего не знал про себя, кроме своих предпочтений в одежде, не знал, куда и зачем иду, и почему оказался на небе. Я не знал даже, что находится в моем собственном рюкзаке! Но зато абсолютно точно знал одно: во что бы то ни стало я ДОЛЖЕН идти, пусть и вопреки логике, идти сквозь этот густой туман по вязкому облачному болоту, идти, пока хватит сил…

Проснулся я с больной головой. Немного полежал с закрытыми глазами, приходя в себя. Опять этот сон! Что же это может означать? Почему я так отчетливо помню каждое мгновение своего бесконечного воображаемого путешествия в никуда? Ведь раньше я редко запоминал сновидения.

Я откинул одеяло и сел на кровати, затем пошарил часы под подушкой: ого — до лекций оставалось каких-нибудь десять минут! Придется опять пропускать пару! Васька опять начнет бухтеть, что подаст в деканат сведения о пропуске занятий, и меня лишат стипендии за прогулы и опоздания. Какой же он зануда — этот наш многоуважаемый староста Василий Иванович! Ну и черт с ним, пускай лишают!

Я тряхнул головой и с облегчением почувствовал, что тиски, сжимавшие мой мозг, чуть ослабли, а боль ленивым ужом стала потихоньку выползать из черепной коробки. Сознание постепенно прояснялось.

Одеваясь, и на ходу жуя бутерброд, одним глазом я косил на часы, нервно тикающие на стенке, а другим — на учебник по Физиологии человека под редакцией Покровского и Коротько, раскрытый еще со вчерашнего вечера на странице с темой о «нейронных комплексах и их роли в деятельности центральной нервной системы».

Мне, студенту четвертого курса мединститута, эта тема была, как никогда, близка. Еще с самого детства, сколько я себя помнил, меня интересовали глубинные возможности человека. Ведь именно тогда, в возрасте двенадцати лет я увидел ту передачу по телевизору, которая перевернула во мне все имеющиеся представления о человеческом организме.

Сюжет, показанный в рамках некогда популярной передачи «Очевидное — невероятное», был о женщине, которая под воздействием сильнейшего стресса смогла остановить голыми руками катящийся на ее ребенка огромный грузовик, оставленный без присмотра беспечным шофером. Известный профессор-ведущий выдал тогда фразу, застрявшую в моей голове навсегда: «человеческий мозг, управляющий нашим телом и заставляющий творить настоящие чудеса, изучен современной наукой не больше, чем на пять процентов, поэтому мы пока не в состоянии понять загадочную природу возникновения сверхъестественных способностей человека».

В ходе передачи также была высказана мысль о том, что толчком к возникновению таких способностей всегда играла неординарная ситуация, в которую попадал индивидуум. Это мог быть и сильнейший стресс по разным причинам, и какая-либо травма головы, и поражение электрическим током, и, что чаще бывало, пробуждение после клинической смерти или глубокой комы.

В таких случаях, по всей видимости, запускались некие механизмы, заставлявшие наш мозг работать в другом ритме, в другом диапазоне, что и приводило в конечном итоге к ошеломляющим результатам.

Став постарше, я прочитал уйму литературы по этому поводу, но вопросов меньше все равно не стало. Окончив школу, я твердо знал, чему посвящу свою жизнь. Другого, более интересного занятия, я себе уже не представлял. Поэтому свой выбор я остановил на местном мединституте, справедливо полагая, что, если уж и есть наука, способная ответить на мои вопросы, то это, безусловно, медицина.

Но пока до этого было далековато, да и Коротько с Покровским не объясняли главного. К тому же, начав изучать в институте мою любимую химию более углубленно, я по-настоящему прикипел к этой науке.

Один только вид лабораторной посуды и оборудования — все эти мензурки, реторты, колбы, плитки — вызывали у меня благоговейный восторг, граничащий с радостью первооткрывателя. Я бредил химией. Прозвище Химик, закрепившееся за мной после одной истории, ничуть меня не смущало. Совсем наоборот — я носил это имя с гордостью, хотя изначально оно имело весьма негативный оттенок.

Так меня однажды издевательски назвал наш профессор Андрей Борисович Калмыков, преподавший курс общей химии, когда на одном из практических занятий по фармакологии вместо одного соединения я, дурачась, случайно получил совершенно другое.

— Ну, вы и химик! — процедил тогда профессор, посмотрев на меня поверх очков уничтожающим взглядом.

Но самым удивительным было то, что выведенный мною неизвестный состав, неосторожно пролитый мной потом на лабораторный стол, буквально на глазах обесцветил полустертое неприличное слово, нацарапанное на нем шариковой ручкой каким-то нерадивым студентом еще в незапамятные времена.

Этот факт меня настолько окрылил, что я тут же рядом нацарапал слово «открытие» и уже намеренно продемонстрировал удивительные свойства своего «зелья» Андрею Борисовичу.

— Ну, вы и химик! — вновь произнес он, но уже совсем другим тоном и посмотрел на меня несколько заинтересованно. — Дерзайте, молодой человек, в том же духе. Если не прославитесь на поприще фармакологии, то хотя бы в сфере бытовых услуг ваша фамилия может стать известной! Только уж, голубчик, потрудитесь предоставить мне формулу вашего чудодейственного пятновыводителя. Но, если вы не вспомните, что с чем смешивали, я со спокойной душой вкачу вам «неуд» за сорванное задание по своему предмету. Да-с!

Три недели по вечерам я засиживался после занятий в лаборатории, колдуя над проклятой формулой своего пятновыводителя, и когда, наконец, мои усилия увенчались успехом, и вновь синтезированный состав обесцветил очередную надпись на многострадальном лабораторном столе, я был безмерно счастлив.

Дрожащей рукой я написал формулу пятновыводителя на наклейке, а под ней крупными буквами подписал: «СИЛАР». Это название, составленное от моего имени — СИЛин АРтем, я придумал уже давно. Но только теперь я имел полное право поместить его на колбу с моим составом, и торжественно вручить ее Калмыкову.

Он пожал мне руку и произнес с чувством:

— Вот теперь, уважаемый Химик, я действительно могу вас так называть. Но лабораторную работу, все же, прошу переделать. Теперь, думаю, вам это не составит никакого труда. А СИЛАР ваш рекомендую применить с пользой — у нас в институте, и кроме лаборатории, еще много испачканной мебели! — он добродушно усмехнулся. — Кстати, вы не хотели бы летом поработать вместо лечебной практики моим ассистентом в нашей химлаборатории? С вашим деканом я договорюсь!

— Сочту за честь! — только и вымолвил я тогда, ведь к тому времени я всерьез подумывал о том, чтобы перейти с лечебного факультета на фармакологический.

— Химик, ты опять прогулял первую пару?! — услышал я за спиной резкий и визгливый голос нашего старосты. — Учти, «стипуху» с тебя снимут! Мне надоело выгораживать тебя перед деканом, ты портишь мне всю отчетность! Или ты хочешь, чтобы тебя на практику заперли в какую-нибудь психушку?

— Меня это не коснется, Вася! — спокойно проговорил я. — Калмыков берет меня на лето к себе ассистентом!

Васька озадаченно посмотрел на меня, но ничего не сказал, лишь безнадежно махнул рукой. Затем мстительно процедил:

— А диплом тебе тоже Калмыков будет выдавать? Зачем ты вообще тогда пошел на врача учиться, если тебя кроме химии ничего не интересует? А, делай, что хочешь! Потом не жалуйся! — он развернулся и зашагал прочь.

— Фармацевты нужны не меньше лечебников! — крикнул я ему вдогонку, но староста меня уже не слышал.