Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Аркадий Красильщиков, 2011

Почти каждый из рассказов тянет на сюжет полнометражного фильма. Так появились на свет первые сборники моих опытов в прозе. Теперь перед тобой, читатель, другие истории: новые и старые, по каким-то причинам не вошедшие в другие книжки. Чем написаны эти истории? Скорее всего, инстинктом самосохранения. Как во времена доброй старой прозы, автор пытался создать мир, в котором можно выжить, и заселил его людьми, с которыми не страшно жить.

Мальчик и женщина

Славянск. Соленое озеро. В нем не утонешь, даже при желании распрощаться с жизнью. Женщине — 30 лет, а мальчику — 15. Отдых на природе, летние каникулы 1960 года.

Тогда мальчик узнал, что в стране евреев есть такое же озеро. Женщина сказала:

— Это озеро называется Мертвым. Там ничего не растет, и рыб нет, но я бы назвала это озеро Добрым. В этом озере живое утонуть не может. Человек утонуть не может. Вот как здесь.

Женщина сказала это мальчику в воде, во время купания. На берегу никого не было. И они обнимались во время этого разговора. Ей нравился тощий и горячий мальчишка, а ему в тот год очень хотелось избавиться от своей невинности. Так хотелось, что «преклонный» возраст случайной подруги не мог стать препятствием для объятий.

В воду женщина заходила, не снимая блузку с длинными рукавами, пуговицы на запястьях она не расстегивала никогда, но мальчика эта странность не волновала, так как пуговицы на груди женщины были в его власти.

Она, казалось, была на все готова. Вся — обещание счастья, от пяток до макушки. Женщина как будто знала толк в плотской любви, но сама казалась девочкой, из-за роста, наверно, и маленькой, острой груди.

— Когда? — спрашивал мальчик, неловко кусая ее губы. — Когда?

— Завтра, милый, — говорила женщина. — Ты потерпи. Все будет, обещаю тебе. Только не нужно торопиться.

«Не нужно торопиться», — говорила она, а сама дразнила мальчика всем, чем могла дразнить: телом своим и словом.

Они часто гуляли в дубовой роще, целовались без удержу, а когда уставали целоваться, держались за руки и говорили о разном, но бестолково, почти в бреду.

Однажды женщина сказала с неожиданной ясностью и даже холодом. Сказанное так запомнилось:

— У свободы человеческой много значений. Толковать ее можно по-разному. Я думаю, что главное рабство — это физическая невинность. Мучительное, страшное рабство. Моисей спас евреев не от тяжкого, подневольного труда. Он сделал наш народ взрослым, вывел его к своей земле, к своему государству, к своей истории. Раб — невинен в бесправии и душевном невежестве. Беда не в том, что ноги невольника в колодках. Мозг раба в цепях, а плоть бесплодна. Раб рождает раба… Я хочу быть твоим Моисеем. Я выведу тебя из рабства невинности. И сорок лет мне для этого не понадобится. Я сделаю это сейчас. Хочешь? Хочешь?

— Хочу, — сдавленно отвечал мальчик, мало что поняв в рассуждениях женщины. Он и не старался понять.

— Подожди, подожди немного, — вновь останавливала его жадные руки женщина. — Предчувствие свободы иногда лучше самой свободы. Ты и это поймешь когда-нибудь.

Так она играла с ним. Так она мучила мальчика. Он не мог спать. Он вставал по ночам и отправлялся к окнам дома женщины. Их разделяло тонкое стекло окна — и только. Женщина была близко. Она ровно дышала во сне за этим стеклом. Он знал точно: на ней невесомая пижама. И больше ничего не было под этой пижамой. Мальчик звал ее, вышептывая имя, но женщина ничего не слышала даже тогда, когда он стучал ногтем по стеклу.

Женщина спала спокойно. Женщина давно потеряла невинность. Она казалась себе свободным человеком, и зов плоти не мучил ее так, как бедного мальчика.

Однажды рано утром, совсем рано, еще до рассвета, ему удалось разбудить женщину.

Она распахнула окно, спросила негромко и сердито:

— Что тебе?

— Пойдем, — сказал мальчик. — Я не могу больше.

— Хорошо, — неожиданно и покорно согласилась женщина. — Я сейчас.

Они направились к дубовой роще. Мальчик вел женщину к стогу старого сена, и она знала, куда он ее ведет.

За стогом, на опушке, было поле под паром. Мальчик и женщина окунулись в тяжелый дух чернозема. Особенно сейчас, влажным ранним утром, дух этот заполнял все пространство, и поле дымилось под первыми лучами солнца.

— Знаешь, — сказала женщина. — Возьми меня на руки и перенеси вон туда, на ту сторону поля, и там я стану твоей вся. Я вешу немного, тебе не будет тяжело. Пусть это станет твоим переходом через пустыню рабства.

Она говорила еще что-то с привычным пафосом, но мальчик уже поднял женщину и шагнул с травы в черные волны пахоты.

Идти предстояло недалеко — метров пятьсот, не больше, но к концу пути мальчику показалось, что он преодолел марафонскую дистанцию. Его ноги вязли в пахоте. Он с трудом вытягивал их из черной рыхлой земли. Тело женщины на его дрожащих руках тощего подростка с каждым шагом становилось все тяжелее и тяжелее.

— Миленький, — шептала она. — Потерпи, родной… Там, там…

Но ему было уже все равно, что случится «там». В какой-то момент он даже возненавидел свою ношу, и мальчику захотелось бросить женщину на землю, освободиться от этой непосильной, изнуряющей, убивающей его тело тяжести.

Конец ознакомительного фрагмента.