Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Аркадий Красильщиков, 2011

Почти каждый из рассказов тянет на сюжет полнометражного фильма. Так появились на свет первые сборники моих опытов в прозе. Теперь перед тобой, читатель, другие истории: новые и старые, по каким-то причинам не вошедшие в другие книжки. Чем написаны эти истории? Скорее всего, инстинктом самосохранения. Как во времена доброй старой прозы, автор пытался создать мир, в котором можно выжить, и заселил его людьми, с которыми не страшно жить.

Собака — тоже человек

Зимой, в шесть утра, на улице все еще темно, и за витриной парикмахерской всегда горит тусклый свет, а в допотопном кресле, перед зеркалом, сидит, развернувшись лицом к двери, маленький, седой старичок — хозяин парикмахерской — Дани Крафт.

Так на афише значится: «ДАНИ КРАФТ. СТРИЖЕТ И БРЕЕТ».

Из рекламы можно отметить еще одну, пожелтевшую от времени, бумажку. На ней сообщается, что хозяин понимает русский язык.

Иногда, в теплое и погожее утро, Дани Крафт стоит на улице, у двери своей парикмахерской и приветствует каждого проходящего мимо.

Мне он сказал однажды вот что:

— Зачем надел петлю на животное? Собака — тоже человек.

Он сказал это, а я сразу полюбил Дани Крафта за сказанное. Так полюбил, что однажды сел в кресло перед мутным, по краям, зеркалом его парикмахерской.

— Стричься, бриться? — спросил Дани, включая «праздничную» люстру под потолком.

— Стричься, — сказал я. — Уже побрит.

— Это тебе только кажется, — приглядываясь к моей поредевшей шевелюре, определил Дани Крафт. — Наша щетина не хочет покидать хозяина. Бог нас не любит с голым лицом. У еврея щетина, как правило, резиновая.

— Не понял, — удивился я.

— Она боится бритвы и прячется, — объяснил Крафт. — Не хочет бриться. Ты снял щетину аккуратно, а через пять минут снова небрит. Я всегда бреюсь дважды, с паузой.

— Хорошо, — кивнул я, тронув ладонью щеку. — Пауза есть — бреемся.

Через месяц снова опустился в кресло салона Дани Крафта.

Пустую завязку той, нашей беседы исключим. В конце процедуры, после стрижки, разговорились о мастерстве.

— У меня простой девиз работы, — сказал Крафт. — Молодой должен уйти отсюда красивым, а старый — молодым.

— Сделай меня сразу молодым и красивым, — попросил я.

— Это невозможно, — покачал головой Крафт. — Ты в парикмахерской, а не в цирке.

Возраст — ему было трудно работать. Руки начинали дрожать в самый неподходящий момент. Но Дани Крафт — мастер настоящий — трудился в минуты невольной слабости «на автомате».

Во время третьей стрижки узнал, что репатриант он давний — с 1974 года, а до переезда «ударно трудился» в лучшей парикмахерской города Гомеля.

— Нас отпустили сразу, — сказал Дани. — Той лохматой стране не нужны были парикмахеры. Я даже обиделся, как быстро меня отпустили. И сказал жене Берте, что обиделся. А жена Берта сказала так: «Кому ты нужен, Даниил, кроме жены и детей». А теперь дети совсем взрослые, а Берта умерла… Выходит, я никому не нужен? — Он даже перестал щелкать ножницами, и внимательно посмотрел на меня в зеркале.

— Ерунда, — бодро возразил я, возомнив себя великим утешителем. — Ты нужен любому, кто заходит в твою парикмахерскую.

— С каждым днем все меньше таких, — вновь приступил к работе Дани. — Старые клиенты уходят туда, откуда не возвращаются, а новые ко мне не торопятся. Ты видел, какие сейчас роскошные салоны строят?

— А кто тебе мешает свою парикмахерскую отреставрировать? — спросил я. — Посмотри: стены обшарпанные, кресло музейное, в зеркало твое только по центру смотреть можно.

— Ты прав, — не обидевшись совершенно, кивнул Крафт. — Знаешь, и деньги на ремонт есть, и человек я не жадный, а боюсь чего-то, сам не знаю чего… Вот думаю: изменю я здесь все, а зайти в новое помещение не смогу. Чужое оно будет. Понимаешь?

— Нет, — сказал я. — Ты, Дани, мастер настоящий, но как алмаз без шлифовки. Можешь стать брильянтом, а не хочешь.

Он не сразу ответил на мою банальную образность, да и заговорил как-то нехотя:

— Мы с мамой из эвакуации вернулись в сорок шестом году. Мне как раз пятнадцать лет исполнилось. Пришли к своему старому дому, а там уже наши соседи — Оноприенки — живут. Хорошие люди, старые знакомые. Они нам обрадовались и сказали, что помещение сразу освободят, потому что всегда уважали моих дедушку и бабушку, погибших от фашиста, и в память моего отца, павшего смертью храбрых в боях за Советскую родину… Нас с мамой оставили ночевать, а утром мама сказала: «Посмотри, Данька, стены вроде наши, а внутри даже запах не наш. Нет, не буду я здесь жить, не смогу. Да и зачем нам двоим такой большой дом».

— Призраков она боялась, горькой памяти, — сказал я.

Дани Крафт усмехнулся.

— А здесь, ты думаешь, в этих стенах, их нет, призраков-то?

— Может, и есть, — сказал я. — Только они не стригутся и не бреются. Кассу с ними не сделаешь.

Он не ответил. Задумался. Лишь освободив мою шею от простыни, сказал так:

— Мастер, да, — ты правильно сказал. А теперь растолкуй, почему людям этого мало? Почему им еще побелка свежая нужна? Да я в своем плохом зеркале лучше клиента вижу, чем мои соседи на целой выставке новых зеркал. Разве не так?

— Дани, — поднимаясь, сказал я. — Это старый и пустой спор. Человеку приятно сидеть в уютном, чистом и красивом помещении. И с этим ничего не поделаешь.

— И что твоему человеку важнее? — сердито продолжил Крафт. — Красота эта для вида или качество обслуживания?

— И чистота и качество, — сказал я.

— Так не бывает, — вздохнул Крафт. — Помнишь, ты хотел уйти от меня молодым и красивым? Что я тебе сказал?

— Ты сказал, что это невозможно именно в моем случае, — сказал я. — Но у скольких людей есть еще на это шанс.

— Может быть, — неопределенно пожал плечами Дани Крафт. — Может быть.

Так получилось, что месяца два не заходил к старому парикмахеру. А когда появился на том углу, увидел, что в салоне Крафта начат капитальный ремонт.

Я тогда подумал: сяду скоро в новое кресло перед чистым и новым зеркалом и скажу хозяину, что теперь начинается у него вторая жизнь и от клиентов отбоя не будет.

Сделали ремонт быстро, и недели через две парикмахерская открылась во всем своем великолепии. Теперь там стояли два кресла, а не одно, но за креслами этими не было старого мастера.

Вошел, спросил у молодого парня, скучающего в углу за низким столиком с журналами, куда подевался Дани Крафт.

Он сказал, что понятия не имеет. Дело они с женой купили. Где живет прежний владелец, не помнит. Адрес и телефон есть в договоре, но все документы у него дома.

Тут появился обросший клиент, и парень приступил к работе. Мне тогда показалось, что мастер он никудышный, а может быть, только показалось это.

Адрес Крафта дали мне в соседней овощной лавке.

— Привет! — сказал старик, широко распахнув дверь. — Видел, я тебя послушался. Теперь там не парикмахерская, а музей красоты.

— А ты здесь, — сказал я.

— Как видишь, — не стал спорить Дани. — Что мне делать в музее?.. Да ты проходи.

В салоне небольшой квартиры было полно призраков старых вещей.

— Нет, — сказал Дани. — Сначала и не думал продавать… А потом… День там поработал — не мое. Все не мое! Понимаю, что дурь старческая, глупость, а не мое… Вот продал молодым… По дешевке отдал, хорошие ребята… Из Винницы… Не получился из меня брильянт в оправе.

И тут я увидел, что уголок свой из старой парикмахерской Дани Крафт не выбросил, а перенес полностью к себе домой. Вот кресло допотопное, вот тумба и зеркало, тусклое по краям.

— Ладно, — сказал я. — Некогда мне, извини. Я к тебе постричься пришел.

— Это ты правильно сделал, — обрадовавшись, засуетился Дани. — Это ты молодец. Ты смотри, я сюда свет хороший провел… У меня тут все в полном порядке для старого клиента. Мы еще поживем!

— А куда торопиться? — сказал я, усаживаясь в продавленное, неудобное кресло с вытертым бархатом подлокотников.

— Как собака твоя? — спросил Крафт, вытащив из тумбы чистую простыню, расправил ее, взмахнув, как белоснежным, но победным знаменем. — Снял удавку с шеи?

— А как же, — ответил я. — Собака — она тоже человек.

1998 г.