Дырявые часы

Ари Хёственн, 2022

Кошмары начинают мучить Пию каждую ночь. Все они связаны с днём, когда родилась её долгожданная дочка. Но чем глубже Пия пытается окунуться в прошлое, тем безумнее и страшнее видения. Она не сошла с ума: кто-то с умыслом стёр из её памяти тот день. Но как и зачем? Реальность окажется гораздо ужаснее, чем игры подсознания. Выдержит ли правду измученная Пия? Что означают являющиеся ей дырявые часы, и кто же прячется за ними с другой стороны? Один украденный день может украсть и всю жизнь. Не верите – так убедитесь.

Один день — малость, один день — капля.

Исчезни он, вроде ничего и не изменится.

Календарный вор на то и рассчитывает:

ну канут две плюшки да дырка от сушки.

А что если украденный день тот —

половина тебя?..

Набросок глаз твоих вчерашних

Дорисовать ты не отдашь,

Теперь размытый он и влажный,

И рядом сломан карандаш.

Глава 1. Липовые боги

Парк развлечений остался позади, и издалека грохот уже не казался таким оглушающим. Пия была не одинока в своём желании перевести дух и потешиться в сторонке какой-никакой тишиной: тут и там непринуждённо целовались молодые парочки; усмирённые дети пялились на вечно голодных уток в пруду, жадно поглощали чипсы и крепы^[1] с чёрным шоколадом, а самых маленьких не было даже видно за облачками сладкой ваты — с виду это она сама на ножках бегала с восторгом от одного аттракциона к другому, может желая забраться обратно на сахарные небеса. А вон там, в тени рожкового дерева, пожилая чета смаковала порцию риса с овощами и внешне была заинтересована всем вокруг, пребывая, видимо, в статусе жюри на конкурсе смотрелок.

Пия присмотрела себе свободное местечко на траве и расположилась лицом к мягкому весеннему солнцу. Тело так и гудело от переизбытка адреналина — на всякого рода аттракционах пришлось не меньше четырёх раз испытать себя на прочность, то падая вниз, то снова «цепляясь макушкой за облака» — как кажется каждому, кто боится высоты. Вытянув ватные ноги, девушка глубоко вдохнула свободного воздуха с нотками попкорна и прикрыла глаза. На губах сразу скользнула лёгкая улыбка, и Пия разнежилась, как пингвин, которому в печеньках с предсказаниями попался анчоус.

Мерное плескание рыжих уток напоминало звуки моря, и понемногу девушка начала расслабляться. Кожа приятно прогревалась, будто соприкасаясь с лёгким шёлковым шарфиком, и сразу освежалась бризом — едва уловимыми ментоловыми струями. Вот уже и ноги обмякли, и сердцебиение утонуло. Постепенно все звуки слились в монотонный гул и стали незаметными.

Расслабившись, девушка легла на спину. Но отдых был не долгим. Зароились мысли о надоедливой матери, о заносчивой сестре и её новом хахале. Эх, пришлось лишиться приятной невесомости и вернуться на землю: она приоткрыла глаза и стала бездумно провожать слева направо облака.

«Вот бы и мне так унестись однажды подальше, чтоб никто-никто не нашёл. Что происходит за горизонтом, что за пределами Испании?.. Неужто и там — всё одно не продохнуть. Надоело жить как в тюрьме. Даже моей тридцатилетней задаваке-сестре не слаще — и неизвестно, сможет ли новый ухажёр забрать её подальше от вечного материнского «я хочу тебе только счастья, а потому сяду на твою шею и буду высматривать самое пригодное…».

«Тьфу ты, чёрт! — уже вслух шепнула девушка и скривила губы. — Провались оно всё!»

Пия оглянулась по сторонам, словно боясь, что её услышали. Но не заметив никого из родных, она обхватила руками колени, уронила голову, и пышные тёмные локоны защекотали икры. Из прядей выпал запоздалый цветок миндаля. Девушка потянулась за розовым бутоном и боковым зрением заметила парня, наблюдавшего за ней.

Любопытство взяло верх. Чтобы застать «тайного поклонника» врасплох, она поначалу сделала вид, будто отворачивается — но тут же резко обернулась…

Парень даже не вздрогнул. Перед ним были какие-то альбомные листы — похоже, в них он и смотрел. Почувствовав себя дурочкой, девушка хотела было позабыть о недоразумении и вернуться к грёзам, как парень вдруг, не поднимая взгляда, хитро заулыбался. Пия опять не поняла: из-за неё ли. Смутить её редко кому удавалось — вот и на сей раз она повернулась всем телом к незнакомцу и стала разглядывать не отводя глаз.

Парень снова заулыбался, он явно подыгрывал ей. Она недовольно прищурилась и наклонила голову набок, прикусив губу. В ответ дружелюбный незнакомец еле заметно помахал ей рукой — в его пальцах блеснул карандаш, — а затем принял её недавнюю позу «философа» и жестом дал понять, чтобы она продолжала позировать, вернув на место ажурный цветок.

Девушке стало ещё интереснее — никто никогда не пытался запечатлеть на холсте её юную и гордую красоту — и, ощутив себя героиней кино, она самозабвенно прижалась щекой к ладони и «увлеклась облаками».

Забыв о карандаше, она уже вовсю представляла собственный портрет в ало-жёлтых тонах, чувственный и манящий, как кофе с черносливом и острым перцем! Представляла его дома на стене перед восхищающимися подружками и сестрой. Да-да! Теперь-то мы поглядим, кого больше похвалит мама. Ха! Как бы новый твой любовник не переметнулся к «настоящей женщине»!

Минуты бежали — всё красочней становились виде́ния, но тело затекало. Наконец девушка не выдержала и повернула голову.

На месте незнакомца никого не оказалось!

Это было настолько неожиданно, что она, как околпаченный птенец, широко разинула рот, напрочь растеряв черты «знойной сеньориты». Невозможно было поверить, что кто-то её надул. Вот так просто! Саму Пию! Быть не может! Ту Пию, которая сама кого хочешь и не хочешь надует и лопнет; которая с парнями управлялась хлеще, чем с кастаньетами во время фанданго^[2], которая… которая… Да кто он вообще такой, чего о себе возомнил!

Девушка вскипала. Шептала, сжав кулаки, что он наглец, потом — что он или трус, или безумный; даже «страшный» вырвалось ненароком, хотя это и было откровенным враньём. А потом…

А потом она снова обернулась: как ни в чём не бывало там сидел «художник», невозмутимо орудуя карандашом. «Дурацким карандашом!», «дурацкий художник!», и да — сидел…

Его симпатичная улыбка с искринкой и чувственный взгляд всё больше бесили Пию. Теперь было совсем непонятно: подойти и послать его (хотя если послать, то зачем подходить) или сделать вид, что ничего не произошло, и дальше позировать. Но как теперь позировать, если кровь закипела сильнее сливок на углях. Может, уйти? Да куда уйти! Чтоб я когда-нибудь сбегала! Ни за что! Если уж вставать — то только чтобы сбить эту улыбку с его довольной физиономии!.. Точнее, эту классную улыбку с его милой физионо… Так стоп!

Пия замотала головой. Ладно, разберёмся!..

«Художник» прервал её колебания: жестом он пригласил девушку приблизиться и посмотреть на то, что вышло.

От гордой красавицы энтузиазма не последовало. Поэтому парень сам ловко вскочил на ноги и направился к неприступнице, которая тут же, нарочно отвернувшись, сделала безразличный вид.

Незнакомец присел рядом и положил стопкой на траву альбомные листы, но говорить он, видимо, не торопился. Пия снова распалялась. Она продержалась с минуту, а потом всё же открыла рот, чтобы дать волю клокочущей тираде…

Но лексикон детишек, кормивших пернатых остатками блинчиков, не успел перейти в разряд взрослых, так как «художник» достал из кармана очки, привычным жестом разместил на аккуратном прямом носу и заговорил первым.

— Се-ньо-рита… — было начал он по слогам.

Но Пия тут же покатилась со смеху, откинувшись на спину и схватившись за живот. Девушку, колотившую руками по газону и даже по своему растерянному спутнику, трудно было не заметить — и окружающие уставились на странную пару. То ли акцент сеньориту развеселил, то ли что парень несуразно расставил руки в стороны, боясь нечаянно её коснуться, — но в любом случае остановиться она никак не могла и от хохота уже завалилась на юношу, красного, как помидор.

Наконец она выдавила:

— Вот… ха-ха! Вот… я дура! С большой буквы дура перегревшаяся!

— Почему так? — завис незнакомец. — Разве невинные очки умеют делать дам немножечко глупее?

— Ды… — сдерживала очередной порыв смеха Пия, — ды я не о том! Вот я дура: подумала, что не портрет мой выйдет, а прямо чудо природы. А тут — художник-то без очков меня малевал! Эт… ха! эт… что ж там кроме пьяного размытого пятна могло нарисоваться! Ей-богу, щас рожу! — снова закатилась та, а мамаши вокруг начали обеспокоенно галдеть, видя, как после этой фразы девушка ещё сильнее схватилась за живот.

Пия заливалась так заразительно, что и парень уже не сдерживал улыбку.

— Чего вы, сеньорита? Вон даже люди испугались.

— Я и говорю: даже люди — и те испугались! Ха-ха-ха! Без страха и не взглянуть! Слепой художник!.. Ха-ха! А я тогда — нелюдимая танцовщица для… ассамблеи пенсионеров!

Незнакомец тоже захохотал в голос — и вот они уже вдвоём, вцепившись в друг друга, «в конвульсиях» валялись на траве. Насилу придя в себя, юноша спросил:

— А всё-таки… причём тут портрет?

— А что? Портрета нету? — Пия посмотрела на него в упор широкими ореховыми глазами.

— Сами взгляните — я ж слепой.

— Не бери в голову, ты и так симпатичный, — отмахнулась Пия. — Ладно, сама проверю: достаточно ли круглое пятно там у тебя — или циркуль взять?

— Ну проверь… — рискнул «художник» перейти на ты, но молодая испанка этого даже не заметила.

С нетерпением она зашелестела листами. Все они оказались пустыми, кроме одного, смятого, который сеньорита начала разворачивать, но вдруг остановилась:

— Что это? — растерянно спросила она. — Этот стул — я?

— Нет, — по инерции ещё раз хихикнул «художник», — этот стул — стул. Чертёж по работе.

— Ничего не поняла! — Развела девушка руками.

— Да! тут точно не разобраться: целый стул-стул!

— Так! разом прекратим считать меня дурой! Слова свои я забираю обратно, и мы начинаем думать, что я с умным видом слушаю твои гениальные пояснения. Давай, хитрюга-художник!

— А ты разверни до конца — и всё станет ясно.

Вскоре девушка уже смотрела на два билета в своей руке, будто не понимая, что перед ней такое.

— Это приглашение? — Стреляла глазками она.

— Пока нет, сеньорита… м-м-м… Как же тебя зовут?.. Уж не Пия ли?

Она вздрогнула, а «художник» ожидал дальше услышать что-то вроде «ты — телепат!» или «мы знакомы?», но вышло чуть иначе:

— Ты что — моя мама?! — вскрикнула девушка и схватилась за голову, будто испугавшись, что потеряла память.

— Вроде нет, — парень опять страшно засмущался.

— Как же тебя зовут? — передразнивала она. — Адольф?

— Ещё чего!

Но девушку было не остановить:

— Кристоф? Бруно? Ральф? Ричард? Или… — Она с хитрым прищуром заглянула ему в глаза, как в паспорт, и отчеканила: — Бра-ни-слав! В десятку?

— Нет, почему же? — улыбался юноша.

— Откуда я знаю, как зовут всех немцев! — наиграно обиделась она и всплеснула руками.

— Немцев?

— А кто же ещё так издевается над «р» — будто где-то собака пивом подавилась?

— Нет, — засмеялся «художник». — Я фр-р-ранцуз. Из Фр-р-ранции.

— А я Пия. Пия я, — ответила она. — Вроде я спросила как тебя зовут, француз…

— Жиль. Меня зовут Жиль. Вообще не Бранислав! — Парень задумался вслух: — Бранислав! Что это?! Имя такое есть?

— Конечно. У нашего соседа из восточной Европы. Правда, он не слепой, как ты, а хромает. Но у вас же это одно и то же?

— У кого «у вас»?

— У художников — у кого ж ещё! Хотя… он — скульптор вроде. Но ведь у вас это одно и то же?..

Парень сообразил наконец, что просто не поспевает за юмором на другом языке и что отвечать не стоит. Он быстренько перевёл тему:

— О'кэй, шутница. Пойдёшь со мной кататься? Я с полчаса плёлся за тобой от аттракционов и не надеялся, что согласишься. Но после того, как ты начала мне позировать, понял, что шанс есть, — и сбегал за билетами.

— Пошли! Только чур ты в очках, Жиль-француз, — не хочу одна орать как ненормальная! — И потянула его за рукав.

Чтобы остудить горло после долгого крика, Жиль предложил Пие мороженое, которое было принято на ура. Кстати, парень оказался не художником, а резчиком по дереву, приехавшим с коллегами на выставку современного искусства, где были представлены их несколько работ. Теперь он без обиняков спрашивал, почему сеньорита оставила внушительную женщину и некую даму под руку с галантным кавалером? Почему решила позагорать в одиночестве?

— Ничего удивительного в этом нет, — отвечала девушка, с аппетитом уплетая апельсиново-шоколадный крем из рожка. — Когда день за днём слышишь одно и то же: «куда отправилась, в клуб? — там одни сатиры!», «не души незнакомых мирян», «хватит перефыркивать библиотекарей!» и тому подобное, то начинаешь просто жить вопреки — понимаешь?

Жиль улыбнулся и кивнул.

— Начинаешь цепляться за любую возможность, лишь бы «убежать» хоть на чуть-чуть, как сегодня. Сколько можно слушать мамины причитания о будущем моей сестры, которая на десять лет старше! Вот пусть сама и выпендривается своим хахалем — мне-то что за дело! Ни её, ни маму всё равно никто больше года не вытерпит, всё равно Эва — сестра моя — будет стараться выскочить замуж, всё равно останется снова одна, всё равно мама напомнит «я же говорила» — и всё по новой. Не могу больше!

— Это сколько ж раз Эва уже была замужем?

— Замужем-то — ни сколько, имя, наверное, только к сожительству обязывает. А вот предложений поступало уйма. Но мама же начнёт: «Не спешите, оглядитесь, присовокупитесь друг с другом» — не помню, как точно она там говорит. Вот они подождут, дурацкий норов сестры быстро вылезет, и всё — поминай как звали жениха.

— Так если она такая заносчивая, чего же не пошлёт всех куда подальше?

— Вопрос вопросович… Думаю, Эвита — как ласково зовёт её мама — хотя, как по мне, то нашей Эве до Эвиты, как половнику до первой леди. Хотя… и у половника шансов побольше будет. Как только такие мужчинам нравятся, жёсткие и топорные? Я с детства её дразнила: «Ох, и злой у тебя рот, баба ты наоборот!»

Парень, конечно, заметил, что девушка ловко увильнула от ответа, но виду не подал:

— А она?

— Что она? Нос задерёт и пошла маме предлагать, как меня наказывать.

— Совсем некому было заступиться?

— А кому? Первый муж мамы — «глупая любовь всей её жизни» — сам ушёл к другой, оставив после себя Эву; второго — которого терпеть не могла — прогнала из-за пьянки. Я ведь от второго — вот, видимо, поэтому она меня и ненавидит, а с Эвиты своей ненаглядной пылинки сдувает. Там их уже, верняк, кучи три набежало. Везде куда не глянь дома — там Эвита. Вот «подарочки Эвиты, что она мне в детстве на день рождения дарила», а вон там в углу «коврик, что моя красавица нам пожертвовала при переезде к жениху», «а какой вкусный запах у чая, что нам Эвиточка из отпуска привезла — м-м-м!». Сестра заполонила наш дом, хотя давно там не живёт. А меня вроде и нет совсем… Ой!..

Девушка встрепенулась и схватила Жиля за локоть, уставившись на собиравщуюся впереди толпу, но шаг не сбавила, а гордо задрала голову. Там маячила её семья, судя по всему, с пополнением — кавалер делал предложение сестре Пии, — и по откликам людей стал ясен ответ невесты. Довольный жених подхватил и начал кружить, а невеста, еле преодолевая центробежную силу, напрягла все мышцы шеи и тянула губы к его щеке, чтобы приложить поцелуй благодарности.

Под разразившийся гром аплодисментов Жиль почувствовал, как жгутом передавливаются вены. Он посмотрел сначала на свой локоть, на котором пальцы спутницы побелели от нажима, а затем на испанку, церемонно надевавщую кольцо и, как он отметил про себя, до крайности привлекательную, с пожирающим огнём в глазах. От Пии это тоже не ускользнуло. Она фыркнула и потянула француза прочь.

«Да… — подумал он, — сказать, что кто-то завидует — ничего не сказать».

Жиль-И́вон Фисьюре́ с другом сидел в парке, где собирался сегодня ночью сделать Пие предложение. Правильнее даже не сидел, а, наоборот, шнырял туда-сюда не находя себе места. На скамье напротив, довольно прикрыв глаза на солнышке, Этьен наслаждался пеньем птиц и бессвязным убаюкивающим таратореньем приятеля:

— Ну как так, а? Почему она не рассказала до сих пор? Нельзя же вечно молчать?

— Так и быть, объясню, как устроен мир. — Этьен, будто озарённый музой, взглянул в самые небеса. — Бытие состоит из огромных надписей на биосубъектах, точнее, на их лбах. Возьмём, к примеру, одного и придадим ему некоторое значение — допустим, Жиль. Затем обозначим «Жиль» как тряпка, слюнтяй… тюфяк ещё есть. Ну и мужик, конечно. Видишь: Жилей куча, но Пия, должно быть, ждёт предложения из этой кучи именно от «мужика». Она птица гордая — из слюнтяев даже смузи пить не станет.

— Будет, будет ей сегодня предложение. Боже, только три месяца прошло!

— Вот что бывает, если позволять детям играться в детей, — цыкал и качал головой Этьен, завидев вдалеке игру в дочки-матери: там мальчуган незаметно выкинул пупса из коляски, а теперь отчитывал свою подружку-жену за то, что по её недосмотру у них дитя украли собачки.

— Я тест уже незнамо когда нашёл, — отвлёк его Жиль.

— Прошла она тест-то? Не завалила?

— Да хватит уже издеваться. А-а-а, не могу, трясёт всего, — буркнул Ивон, потирая вспотевшие ладони.

— Да уж — нестерпимое ощущение, наверно, — не поднимая век, хихикнул Этьен. — Ну чего ты вспенился весь? Если организм так ломает, то, мож, и не стоит его вгонять под каблук, а? Чуйку не обманешь, ведь вон как орёт: «Беги, покуда палец дышит вольным воздухом! Спаси своё естество, юноша, нагуляйся в изгибах молодых красавиц!»

— Да ну тебя, — фыркнул Жиль. — Тебе бы всё подкалывать, а у меня действительно нервы!

— Ну и зачем тебе они? — сам посуди. Тебе жена так потом и заявит: незачем! — и выпьет всю твою кровь, вместе с нервами.

— Не пьют по столько литров, не пьют, — автоматически отвечал Ивон, пытаясь поймать хоть одну мысль. Но ум цеплялся за всё, кроме данного момента.

— А Пия за года два управится. Да ещё поделится с мамашей — ты же сказал, что жить они к тебе переезжают после свадьбы. Вот тогда-то мне и станет страшно!

— Тебе-то чего бояться?

— А ты когда-нить пил с женатым упырём? — Этьен наконец открыл глаза: они оказались до краёв наполненными «всепоглощающим ужасом». — Бескровным, вставшим из-под земли рутины, измученным, просящим раз в полгода развеять его по полной за весь шестимесячный простой; а затем, уже в первых сумерках, по первому звонку от новой родни он будет мчаться домой: просят же скорей-скорей купить шпинату! Листьев зелёных! Конечно, киш^[3] без шпината — это катастрофа для богов спокойствия, что ни на есть предел терпения. Нет, скажут они, ну без шпината уж совсем никуда! — и как щёлк по темечку тёщу. Та — дочку. Та — телефон хвать, тебя за нитку дёрг, и вот ты уже сидишь и нахваливаешь ужин, хотя ел его уже четыре раза за неделю. Ну а как? Семья — дело святое. Иначе расстрел и голодный паёк в кровати. — Подмигнув, Этьен протянул руку: — С вас, мсье, умирающий франк!

— За что это?

— Как! Я тебе всю судьбу расшифровал. Новое тысячелетие — старые проблемы. Выбор-то прост: средний палец или безымянный. Покажи один — и счастлив, покажи другой — и мученик.

— Я выбрал второй — и счастлив. Летаю, как во сне. Исключения бывают, Этьен. Я себя любовными грёзами не тешу. Ясно, что однажды страсть прогорит, но не страшно: в Пие я вижу не только сексуальный объект — она всецело мне близка. Она интересна и мыслью и…

— Всё-всё! Не могу! «Всецело» сердце вянет от твоей лирики. Через три года будешь помирать с тоски, а мне продолжишь втирать: женись, это круто. Сейчас у тебя весь мир, а потом — жена-тёща-работа, тёща-работа-жена и работа-жена-тёща — не помню сколько там вариантов. Ты утверждаешь — куча, по мне — всё одно.

— Донарываешься, Этьен. У меня помолвка, а ты…

— Ну… где радость, как говорится, там и горе; где горе, там и радость. — Немного подумав: — Где горя нет, там и радости нет; а где радости…

— Длинный язык, — перебил приятеля Жиль, — с умом не дружит.

Но тот только высунул его на дюйм изо рта и прошепелявил с акцентом неясного происхождения:

— Я так рада за вас, миленькие! Вот у всех в душе хрень, а у вас — любовь! — изображая фею со сложёнными на груди ручками, он будто заглянул в суть жизни. — Повезло двум ангелам моим, живите друг у дружки за пазухой и возноситесь выше и выше. Лезьте на тёщу, хватайтесь за облако — и в рай семейной жизни. В браке счастливы друзья, неженатым счастлив я! — в конце пропел он.

— Так выходит, вы с Лулу́ не собираетесь…

— «Мы»? «Мы» бы собирались, скорее всего, а «я» — ещё в здравом уме. Никого не убивал, чтоб в тюрьму лезть, да и не святой — чтоб под венец. Детей чужих воспитывать не жажду, а встреч случайных жажду по созвону да страсть я вожделею, но без клятв! Занавес!

— Ну как знаешь, — отмахнулся приятель.

Жиль обычно проигрывал споры с другом, о чём бы ни шёл разговор. Так уж сложилось с колледжской скамьи: Этьен, по его же выражению, во всех затеях был вроде хоккеиста с клюшкой, а Ивон, опять-таки по меткому замечанию приятеля, — каменным снарядом из кёрлинга. Туго вместе, но только судьбе известно, зачем иной раз сводит она непохожести. Хотя, если горе на двоих — полгоря, а радость на двоих — двойная радость, то и рассуждать нечего: такие — друзья по крови. «Камень» понимал, что не будь он камнем, то давно бы уж не стерпел бы хлёсткого языка Этьена. А так чего? — всё равно, как не красноречить, Фисьюре не сдвинуть со своего мнения; да и «клюшке» есть, где приложиться острым языком, не перерезая собеседнику душевных струн.

— Я не пойму только: ты помогать мне явился или отговаривать, — вздохнул Ивон.

— Толку тебя отговаривать — просто отвлекаю от мандража. Ох, и уморительное это занятие — позвать бы на помощь арманьяк^[4], или хотя бы пиво. Такой компанией мы точно бы тебя успокоили.

— Уверен?

— Главное, что они уверены, а я просто присоединяюсь к их самонадеянности. Да вон же они! Из того бара нам машут, видишь? Помаши в ответ, а то уж слишком знакомы, неприлично не здороваться.

— Уговорил, — улыбнулся Жиль, — но неудобно через всю улицу. Давай подойдём тогда.

— Давай! — вскочил Этьен и крикнул уже на бегу. — Кто последний заорёт «тревога, вали!» — тому второй берёт лишний бокал пива! Тревога, вали-и-и!!!

Довольно тусклое освещение создавало иллюзию прохлады в этот летний денёк. Уворачиваясь от низко свисавших ламп, друзья проследовали в самый центр галдежа — похоже, подсознательно Жиля тянуло к людям, и так он лучше отвлекался от волнения. Задумка на сегодняшний вечер была проста: пригласить Пию в парк, дождаться темноты — точнее месяца на небе — и дать ей самой отыскать нужное место. Она на раз должна была б его найти, ведь предварительно, в виде дорожки, Этьен в траве насыпал бы блёстки, светящиеся в лунном свете. А дальше дело оставалось за малым.

В принципе, всё уже было готово; они ожидали только безоблачную погоду, которая, по прогнозам, сегодня и настала. От этого-то Ивон и разволновался не на шутку (хотя, по впечатлению Этьена, приятель смотрелся очень даже комично: не хуже пчелы, севшей на бутафорский цветок).

Теперь оставалось только смс. Но при малейшей мысли об этом у Жиля кружилась голова и он куда-то проваливался.

— Сейчас мы быстренько проветрим твоё наплечное ведро, полное надежды, — хлопотал Этьен, листая меню, — …надежды на ответ «да! молю, услышь, возлюбленный навеки: бесспорно и безропотно согласна!» — декламировал Этьен, пока не наткнулся на нужное блюдо: — …Так, вот оно! Бармен! Копчёное виски-бир просим, три бокала.

— Не сла́бо ли для меня, дружище?

— Куда! А то завтра глядь: а ты с её мамашей обручился! Лучше иметь сегодня ясный глаз, то бишь солодовый. Усёк?

— Усёк, — отвлечённо вздохнул Ивон.

— Да ладно — это только для разгона! — раскрыл карты приятель. — Кстати о мамаше мамаш… Как хоть величают тёщу? А то ты совсем меня в курс дела не вводишь, а всё только дрожишь и невидимую пыль с рук собираешь. Или видимую — не знаю, не вижу.

Жиль не отозвался, а уставился в экран телевизора над стойкой. Так как там шли рекламные ролики, и Ивон не моргал, то Этьен поторопил бармена, прося оказать первую помощь своему другу-жениху: не дать осознать, что сегодня творится и поскорей залить горе холодненьким счастьем. Бармен понимающе кивнул, показав безымянный палец с кольцом, и ускорился.

Этьен пододвинулся к приятелю и что было мочи заорал ему в ухо: «Беги, сын мой!! Кюре дурного не посоветует!!!» — и Ивон тут же передёрнулся.

— А! Вот и спящий принц очнулся! А мы тебя уже женили, золотце!

— Как?.. — так растерялся приятель, что Этьен засмеялся.

— Да вот так! Только-только кюре помогли до выхода доползти: ты ему на счастье в морду дал. А вон и твоя супруженька, — он указал в тёмный угол, где какой-то толстый мужик в кожаной безрукавке ухватил за зад и целовал взасос белобрысую девицу. После чего их знакомые начали наперебой присвистывать и хлопать. — О как за вас все рады, слов нет! — веселился Этьен.

— Н-да, — протянул Ивон, — хороша жёнушка!

— А я тебе говорил, что брак — это ненадолго! Всё, побыл женатым — пора разводиться. Вишь, они какие, жёны эти, — И снова указал в угол.

На этот раз толстяк под несмолкавший свист поил спутницу из своих рук. Та не успевала глотать и вся насквозь пооблилась, не жалея ни шеи, ни груди.

— Да ну нахрен! — скорчился Жиль и отвернулся.

— Во! Вот это ответ! — возрадовался Этьен. — Наконец-то я тебя научил, что заявлять в церкви на вопрос «согласен ли ты, Фисьюре…» Мамашу там не стесняйся — да она и сама возликует, если до свадьбы тебя только датым будет видеть.

Ивон снова завис, но потом сам повернулся и спросил:

— А я тебе разве не рассказывал, как познакомился с тёщей?

— Да как-то вскользь, на отвали.

— Завертелся я с этой подготовкой, виноват. Ща нагоним.

— С тебя ещё один штрафной бокал — и прощён!

— Согласен. Бармен!

Спустя двадцать минут, уже облокотившись друг на друга, друзья дошли до главного момента повествования.

— Цветы, вино, все дела. Короче, трясущейся рукой стучу в дверь, — уже разжёвано рассказывал Ивон. Жесты его были расслаблены, а в выражении лица сквозили смешинки. — Мадам Ила́р отворила. Уф-ф-ф, — глубоко выдохнул он, как бы снова живо представив картину. А потом почему-то хохотнул и, прищурившись, продолжил: — «Доброго здравия», — это я, как могу, делаю голос бодрым и уверенным, стою по струнке и выпятив грудь колесом. Она почему-то таинственно улыбается и, ломая каждую букву, говорит на французском — она, кстати, как бы на нём ни словечка до этого не мяла. Ну так вот, значит. Приветствует: «Добрый день, мсье Фисьюре, рада очень видеть вас в наших скромных гостях!» А затем я засомневался в своём уме-разуме, ведь на полном серьёзе она добавила: «Прекрасно вы изображать словесную калеку! Я горжусь и скорблю вами! Лучше и не надо!» — Да как заржёт кокетливо, будто бы из такта, обмахивая себя ладошкой вместо веера.

Этьен хохотнул и поперхнулся пивом, но, кашляя, всё равно заинтриговано поглядывал на Жиля и ожидал продолжения.

— Я не знаю, что мне делать, — стою, короче, как идиот. Так можно, говорю, мне зайти, мадам Илар?

— Ну-ну?.. А она чего? — из последних сил выдавил откуда-то из-под стола Этьен, умирая от смеха. — Тронулась бабка, а ты со своими цветами праздновать их горе припёрся… Хотя для зятя — чем не салют, когда у новоиспечённой мамаши кукушка нехило споткнулась!

— Да, — очумело улыбнулся друг. — Про то и речь. Дальше вообще китайская ахинея пошла!..

— Да куда ж глубже! — всё не мог сдерживаться приятель, забыв о выпивке.

— Есть куда. Дальше, говорю, она такая: «Вы так отвратительно говорите на своём языке, что меня немножечко, совсем немножечко, подташнивает. Пожалуйста, уезжайте немедля далеко за угол — на фабрику юродивых». Так и сказала! Слово в слово передаю, прикинь! А сама жестом приглашает меня зайти!

На этом месте Этьен уже не мог стерпеть и заржал на весь бар, хлопая по стойке ладонью, — благо, музыка и телевизор орали наперебой, заглушив истерику. Ивон между тем продолжал:

— Я опять охренел и не пойму: то ли у чёрта на куличках та фабрика, то ли прямо под носом. У них тут шьют из конопли, или я ещё сплю после залповой бутылки.

— У них! Точно, у них! — поддержал приятель. — Аж завидую тебе: всю жизнь теперь подыхать с веселья. Хоть почаще тогда сообщай, чего новенького у семейки, поехавшей с горы. Ты там, хотя бы для вида, будь построже — на фиесте расширенных зрачков! Они тебе про дурдом, ты им — как день на работе прошёл. Они предложат тебе завести таракана, ты их быстро остепенишь: «Только по четвергам!». Они кофеварку наряжать, а ты хоть сериальчик зыркнешь…

— Ладно, хорош, Этьен-растряси-жульен! — в отместку Жиль вспомнил давнишнее прозвище приятеля.

— Всё-всё! Мы уже давно не в колледже, и я сбросил не меньше пуда жульенов. Отстал, — Сванье вскинул руки, будто сдаваясь. — Вернёмся к теме: куда потом всё потекло? Увлёк, ей богу, увлёк! Дальше, видать, пора уже было прояснять ситуацию…

— Пора. Поэтому я беру и перехожу на их испанский: «Разве я прям ужасно говорю на французском, мадам Илар?»

— Правильно. Ну? — сгорал от ожидания Этьен.

— Она такая спокойно, будто ничего и не было: «Нет конечно, что вы! Как носитель может собственного языка не знать!» И снова корявей некуда на нашем, вдогонку для моей треснувшей психики: «Qui m‘aime, aime mon chien^[5]!»

— Во даёт тёща! — трещали по швам щёки Этьена. — Наизусть ради тебя язык вызубрила! Даром что вышел срок годности головы! Я только не пойму: у них там ещё и пёсик какой-то блажной трётся?

— Н-нет! — уже также заикаясь от смеха гнал к концовке Жиль, — сказанула она про собаку — и в проём мне тычет на кого-то. Тогда до меня и дошло!

— Что дошло? Что бежать оттуда надо?!…Пока до конца чердак не угнали.

— Не, не то. Гляжу: там за Нильдой — за тёщей — моя жена будущая стоит и рот уж насилу двумя руками зажимает. Я, типа, взгляд на неё с укором сощурил — и она как закатится!

— Так это Пия, значит…

— А кто ж ещё мог так мать развести на дурь! Понасовала подставных фраз под видом приличных…

— Талант! Я б не смог. Хотя… если Ни́льда такая веселушка…

— Да ты что! Железо и лёд! То есть — и огонь!

— Ну ты сказанул! Совсем одно и тоже: лёд и огонь!

— Так и есть. Испанки — гремучая смесь! Как и у нас, кровь кипит! Огонь!

— А на лице — лёд!

— В точку! — радостно кивнул Жиль. — Ну, за нас!

— За дружбу! — подхватил Этьен.

Друзья, зазвенев стеклом, осушили кру́жки и заобнимались.

— Я имел ввиду за нас с Пией, — допив тост, признался Ивон. — Но и за дружбу можно!

— Нужно! — не смутился Этьен. — Хоть теперь ты, конечно, жених и семья шагает впереди всего.

— Да уж, жених… По ходу, не скоро привыкну.

— Так чем дело-то зашлось? Мой прогноз, что Илар тут же пригласила тебя внутрь, тут же дверью перед носом хлопнула и тут же с благодарностями прокляла?! Угадал?

— Почти. Как Пия засмеялась — так и я. Нильда спрашивает: «Что забавного случилось?» — Я: «Ничего. Просто ваша дочь позади мне рожу скорчила: вылитый Бранислав! — вот и весело». — «Это да — Бранислав у нас кривой!»

— Всё?.. — с надеждой на ещё какую-нибудь фишку поторапливал Этьен, собираясь добавить эту историю в разряд вечных и пересказывать при каждом удобном случае.

— Вроде. Она присовокупила, чтоб впредь не стеснялся и мигом спешил к столу, что теперь я стану членом их семьи — её сыном, так сказать. «Надеюсь навсегда, мадам», — ответил я. Она ласково мне подмигнула, обхватила за плечи и проскрипела в ухо, как курица клювом по перепонке:

— Loin des yeux, loin du coeur^[6], сынок!

Этьен захохотал в голос и по новой скатился под стол.

Осветившись янтарём, а затем и вовсе утонув в багрянце, парк погас и перешёл на стрекот сверчков. Солнце сверкнуло последней иглой и поспешило за кроны. Неспехом растворились и люди.

«А вот и ночь! Всем спать!!!» — заорала луна, но никто не услышал. Только в гранатовом кусте подавился семечком щегол, так и не привыкший к резкому наступлению летних ночей.

Фонари остались позади, у тропинок. Затрещали в тишине прутики под ногами — это двое крались в гущу, перешёптываясь то по-испански, то по-французски.

Заворожённая Пия следовала по маленьким капелькам лунного сияния, опасаясь их раздавить и то хохоча, то восторгаясь, а ведущий её Жиль всё обильнее нагнетал волшебство:

— Представь, что мы взбираемся на облака, к самим богам, по лунной дорожке, силой нашей любви…

— Да зачем нам небеса — ты на землю глянь: там и так всё светится! — дивилась девушка искрам серебра. — Да и сила любви без предложения сердца — что голубь с гантелью на шее.

— Ты моя богиня романтики! — Поцеловал её Ивон. — Земля так земля! Гантель так гантель! — напевал он. — Всё для тебя! Идём же!

— Чего ж не пойти, раз пришли, — заинтересованно кивнула Пия и сама дёрнула Жиля: — В атаку! Свергнем парк, мой Фень! (По её неуверенному заявлению, ярым импозантным фенеком она прозвала его за французский нос, а не за ушки, тоже, кстати сказать, весьма приметные; но Жиль, прознав, что фенеки в Париже не живут, не поверил. И не зря.)

Переливы петляли и вели их глубже и глубже в заросли. Интрига уже колотилась как могла и попискивала от нетерпения… И вот! Впереди показалось нечто! В воздухе. Что-то, чего не понять — не разобрать. Не придумать — не угадать. А именно: то ли груда чего-то, то ли загогули какие, то ли и вовсе — лодка!

Пия так и спросила в лоб:

— Это неопределённое кучмо́ или лодка с чем-то? Фень, скажи, что лодка. Хотя на кой мне лодка… в парке? Я как бы не городская выдра…

— Несомненно лодка, любимая! Прыгай, не думай.

Девушка повиновалась: радостно подпрыгнула, удачно вернулась в прежнее положение и непонимающе уставилась на кавалера.

— Ещё прыгай — только в лодку! Не ошибись на сей раз!

Пия прицелилась, взмыла. Достигнув придела полёта, утица приблизилась к цели, но смогла только наполовину перевалиться через борт. Лодка оказалась плохо закреплённой, и девушка неуклюже завалилась своим ве́рхом внутрь, забыв снаружи болтавшиеся в воздухе ноги.

— Кувырок! Ты не проделала кувырок страсти, моя Жваю́ Бланш^[7]. (Так, по неуверенным словам самого Ивона, он прозвал любимую за «живые карие глаза». Но Пия не поверила, догадавшись, что это в отместку за ненавистного ему могучего фенека.) Дерзай же!

— Дер… — Визжа провалилась в шуршащий ворох Пия. — Дерзаю. А-а-а-а! — вдруг завопила она.

— Всё в порядке?

— Да. А-а-а! А-а-а! — продолжала она вопить.

— Ты чего вопишь! — спросил Ивон, ведь его ненаглядная сильно вопила.

— Мне просто не нравится, когда ты говоришь на меня Жваю Бланш. Как ужасно, а-а-а!

— Всё, всё! Не называю. Мир?

— Мир! таинственный привратник Ширака. Где я? В чём я? Это… это цветы?

— Цветы, масса цветов, моя Бижу́!

— Ху-ху^[8]? — похвасталась английским Пия.

— Бижу — моя драгоценность. Eres mi estrella preferida, hermosa y unica en la oscuridad de la noche!^[9] — скороговоркой выдал заготовку Ивон и, торжественно закричав «mon amour, mon bonheur!^[10]», с разбега «нырнул» вслед за любимой.

Глаза у Пии привыкли, и лодка обернулась чудесным гамаком, засыпанным букетами. От волнения, что ли, молодые начали с жаром, со всей душой, как бы сказать помягче… миловаться, что ли. Но тут будто бы кто-то кашлянул — и они замерли.

— Ты слышал? — встрепенулась Пия-лань.

— Не-а, — а ты?

— Да вроде нет, — облегчённо вздохнула девушка.

Жиль спокойно просунул ей под шею руку, и они, обнявшись, загляделись на дремавший ламповый парк и глубокое небо. Головы кружились от разноцветных ароматов, звезды с луной падали вниз светом, на всём оседая тонким серебристым отливом. Не хватало только золота…

— Пия, любимая… — Тут парень поперхнулся пересохшим горлом.

— Чего, Жиль? И тебе винца захотелось?

— Ох, да! Твою мать!…то есть один момент! — Он закопошился в ногах. — Вуаля, коньяк!

— Спасибо тебе, Жиль, — серьезным тоном поблагодарила Пия, — ты спас нас от трезвого отупеоза. Я тоже вся на нервах — но пить не буду. У меня тут сок в клатче — подай.

Дальше шли какие-то тихие переговоры под звяканье стекла о зубы Жиля.

Через некоторое время парк охренел от возгласа: «Да, да!!! Я стану отцом!!!»

«Отца», судя по всему, закулисно поправили, и возглас переменился: «Ура! Я уже отец!!!»

Эхо разнеслось по округе, почему-то выбрав слово не «отец», а «уже».

— Вот это скорость! — послышалось издалека.

— Мужик! — поддержали из окна. — И ночь уже!

— Простите, событие всё-таки! — крикнул в пустоту Ивон.

В ответ ничего не последовало. Но из кустов, минуту поразмыслив, кто-то чуть слышно хмельно промычал: «Была вина, да прощена».

Снова всё стихло, и снова запахло отсутствием золота.

— Пия… любимая, — опять начал он, — пора завязывать…

— О! Я тоже хотела вам с Этьеном предложить поменьше тяпать, а то совсем уж…

–…пора завязывать с холостяцкой жизнью.

У Пии спёрло дыхание и вспыхнуло лицо. Он отсел назад, ловя равновесие, и, оттолкнувшись от дерева, качнул «лодку»:

— Давай отправимся с тобой на общем, семейном, — особенно выделил он, — судне…

— Лодке, — поправила она.

–…лодке, по всей жизни, рука об руку…

–…колено к сердцу, — поддержала она, ласково прислонив к нему мениск.

–…деля все радости и невзгоды до самой старости, чтобы ты в конце концов применила ко мне что-нибудь получше, чем фенек. А я уж заслужу.

— Хорошо, — сказала она, смотря на его нос, и, не меняя взгляда, погладила его по ушам. — Поплыли стареть! Я правильно поняла предложение?

— Точнее и допереть невозможно, великая IQ-шница Я счастлив!

«Мой! Ты мой!», «моя, ты моя!!» — кричали они наперебой.

— Мы, мы! Мы наши!.. — будто почудилось откуда-то голосом Этьена.

— Слышал? Опять, — навострилась Пия, улыбнувшись.

— Ясное дело, нет! — засмеялся Ивон.

На этот раз он поцеловал её иначе: как-то по-серьёзному, что ли. Трепетно и дорожа, вот. Не хуже, чем наседка с чмоком целует родные яички, когда никто не видит.

— Теперь протяни руки к узлу гамака, — подмигнул счастливый, но ещё не официальный жених.

— Быть по-твоему, супруг.

Пия вытянулась, как кошка, и горстью зафиксировала ладони над изголовьем.

— Боги, если вы согласны, — будто под звон фанфар приосанился осчастливленный парень, или уже мужчина — он пока не задумывался, — то пошлите знак свой на нашу земную твердь!

— Ну согласны, согласны, — пробубнили «боги». — Только, конечно, нам бы деньжат не помеша…

— Но-но! — осмелился перечить «богам» храбрый жених, обращаясь вверх — куда-то в раскидистые душистые соцветия липы. «Небожители», на удачу, оказались сговорчивыми:

— Ну нет, так нет! — даже почему-то обрадовались они. — Тогда счастья вам и не забывать друзей — а то мы на вас самолёт скинем. Думаю, договорись.

Над Пией что-то сверкнуло.

Она сжала ладони, поднесла их к свету и ахнула:

— Очертенеть, какое красивое! Жиль!

— Будь моей женой, ma chе́rie^[11], — дрожал голос смелого жениха.

— Кому сказали! — давили небесным авторитетом «боги».

— О прелестная Немезида, я принимаю твою волю. — Кинулась она в омут французских объятий. — Да!

— Да! Моя, моя, — целовал её везде парень.

— Ай да Пия, ай да конструктивная! Гордость нашего отдела по даканью! — хвалили «боги», опасаясь потрескивавшей ветки, с которой и «правили миром».

— Ай да Жиль-француз! — вторила девушка.

Радости не было бы конца, кабы «боги» не пожелали спуститься на землю, чтобы лично, так сказать, засвидетельствовать законность аферы. Под коньячок, конечно. Не без него. Повод как никак. А то Пия, не подумав, ляпнула про «завязать».

Раскрылившись над бренным миром, «боги» кряхтели и не знали, как слазить. Минуту спустя, повиснув на злополучной ветке, они прилично сократили расстояние, а затем и ветка, хрустнув в последний раз, поспешила вниз на праздник. И этот крик, этот знаменательный, искренний возглас «Ё-ё-ё-ё-ё!..» осенил пространство заключительным, милым аккордом.

«Гости с высоты» отбили о грешную твердь, по собственному выражению, «к чертям собачьим весь божественный зад», и некоторое время хранили святое молчание, опасаясь выдать массу слов не для торжества.

Пия вгляделась в поцарапанную физиономию «Судьбы», вдохнула её аромат и заявила:

— А боги-то липовые!

— Хрен там было — у нас и документы имеются! — скулили те.

— Ох уж эти липовые боги, — пошутил Жиль, — они всегда такие настоящие!

Этьен попробовал встать, но только снова ёкнул.

— Жизнь — боль! — резюмировали «боги».

Молодые понимающе кивали.

Примечания

1

Французские блинчики из бездрожжевого теста.

2

Испанский народный танец в сопровождении гитары и кастаньет.

3

Французский несладкий открытый пирог с начинкой на основе яиц и молока.

4

Крепкая разновидность бренди, производимая французами посредством дистилляции светлых сортов винограда.

5

Любишь меня, люби и собаку мою (фр.)

6

С глаз долой, из сердца вон (фр.)

7

Joyau blanche — белая жемчужина (фр.)

8

Кто-кто? (англ.)

9

Ты моя избранная звёздочка, прекрасная и неповторимая в темноте ночи (исп.)

10

Моя любовь, моё счастье.

11

Моя милая (фр.)