Навязывание

Ариана Кох, 2021

Молодая женщина проживает в небольшом городке рядом с живописной горой, отбрасывающей тень на ее дом. Она то и дело хочет уехать из городка в большой мир, но никак не может решиться оставить привычную жизнь. Пока в городок не приезжает гость, чье появление заставляет ее взглянуть по-новому на многие вещи. Ироничный интеллектуальный роман швейцарской писательницы Арианы Кох об эмиграции и гостеприимстве, получивший немецкую литературную премию «aspekte 2021» за лучший дебют.

Уже не помню, спала ли я в первые дни после того, как он у меня поселился. Помню, я дала ему полотенце, которое он неохотно взял своими когтями. Помню, он принес что-то из бесформенных пожиток, якобы нечто съестное, и отдал мне в руки взамен. Помню, я вздрогнула, когда меня коснулись его пальцы-кисточки, потому что подумала о том, как несколько лет назад упала в обморок, когда один юноша пытался взять меня за руку во время концерта. Помню, было приятно лежать среди множества человеческих ног.

Всю жизнь люди упрекали меня, что я слишком редко до них дотрагиваюсь. Хоть я и притягиваю людей, мне трудно от них избавиться. Пока все вокруг катапультируют толпы людей, легко поводя бедрами, я трясусь изо всех сил, но ни от кого не могу избавиться. Чаще люди смеются, когда я начинаю тряску. Или: именно тряска придает им смелости, чтобы больше не отходить от меня. Наверно, о моей тряске уже знает весь городок. В любом случае, тряску лучше совсем не забрасывать и продолжать трястись в профилактических целях, когда вокруг нет ни души.

Помню, в первое утро гостю не спалось, он сбежал на улицу, сделал несколько кругов, обошел дом и принюхался к нему. Я приготовила ему свое особое домашнее яство. Он сидел на балконе несмотря на стужу и поедал блюдо из яиц. Его глаза странно блестели, когда он благодарил меня.

Помню, он разговорился, сказал, что мой дом напоминает ему отцовский, который он со временем унаследует и перед которым тоже стоят две маленькие статуи львов. Помню, я ответила, что у меня львы не маленькие. Гость продолжил многословное описание отцовского дома. Голос его звучал громко и нежно, веки то открывались, то смыкались, голова покачивалась из стороны в сторону. Он описал мне подъездную дорогу, садовые домики, показывающиеся, когда сворачиваешь с проселка. За деревом виднеется главное здание, терпеливый дом, стоящий у обрыва и ждущий наступления лета и солнечного тепла. Дальше гость рассказал, что иногда он думает о том, каково было бы там жить, однако не сможет туда вернуться. Его отец потерял смысл жизни, и все его окружение тоже. Он сказал, что никогда не думал, будто потерянность настолько заразна, и ему очень жаль, но сейчас он больше не в состоянии говорить об отцовской потерянности.

Я сказала, возможно, все отцы — потерянные люди. Мой, например, никогда не искал чужого общества. В отличие от отца гостя вырос он не в доме с садом и статуями львов, а с тремя братьями и сестрами в небольшой городской квартире. У него никогда не было собственной комнаты, да и собственной кровати, ночевал он в гостиной на раскладывавшемся диване, опасаясь, что когда-нибудь диван внезапно сложится вместе с ним. В детстве ему не приходилось быть наедине с самим собой, и, возможно, по этой причине, сказала я, всю оставшуюся жизнь он искал и приветствовал уединенность, недолюбливая диваны.

Порой я не уверена, действительно ли говорила об этом. Ведь гость не понимает моего языка. Возможно, мы прочли наши истории в глазах друг друга.

Возможно, я рассмотрела потерянность в блеске его глаз. Земля на улице глубоко промерзла, как и время, все замерло, кроме гостя, поедающего блюдо из яиц.

В девяти комнатах, где не живет гость, порой скапливаются сундуки с моей фамилией. Некоторые я сложила, готовясь к отъезду. Теперь я забыла, что там внутри, и когда мне становится скучно, я начинаю фантазировать об их содержимом: гигантские торшеры, небольшой дрессированный медведь, пластмассовое ружье. Иногда мне кажется, что это вовсе не мои сундуки, что кто-то просто написал на них мою фамилию, чтобы не везти их с собой. Быть может их содержимое — словно по волшебству — превратится в нечто другое, стоит только как следует захотеть.

Гость предпочел бы немного подвинуть сундуки, чтобы в комнату пробивался свет. Ему нельзя менять обстановку, за исключением матраса, и лучше не дотрагиваться до моих вещей. Он должен платить за комнату, но ему нельзя приклеивать свою фамилию на почтовый ящик. Я не придаю значения интерьеру, но сохраняю его в точности таким, каким его оставили родители, даже если они давным-давно уехали. Дом они покинули едва ли не с легкостью, и теперь я живу, словно на болоте, среди оставленных ими вещей. Без особых проблем им удалось снять с себя ответственность за эти вещи, за меня. Вероятно, они просто очистили и утилизировали бы дом, если б я не настояла, что все должно остаться на своих местах. Мое существование никогда сильно не обременяло родителей, но и особо не обогащало. Возможно, порой им трудно было скрыть свое разочарование по этому поводу.

Если б дом загорелся, я не стала бы ничего выносить, но не покинула бы его.

Похоже, мой авторитет повысился, с тех пор как у меня поселился гость. Например, соседские дети, на которых я раньше не обращала никакого внимания, теперь — якобы по неосторожности — постоянно забрасывают мне в сад футбольный мяч, чтобы затем открыть входную дверь и поглазеть на гостя.

Гость сразу вскакивает и начинает предлагать им сладости, и я его не удерживаю. Какое мне дело, пусть травит соседских детей. Дети эти вполне нормальные, потому что маленькие, хотя не такие уж и маленькие — если как следует присмотреться, у них толстые ляжки.

Соседские дети глазеют, посасывая иностранные сладости, и не уходят с порога. Я подумываю прибегнуть к помощи метлы или жутковатых пылесосных хоботов. Но гость, опередив меня, со смехом старается взять детей на руки, отчего те разбегаются врассыпную.

Мой авторитет настолько возрос, что руководитель туризма написал мне письмо, сердечно поблагодарив меня за мой вклад. Он пишет, что отнюдь не все готовы заботиться о других, есть и некоторые жестокосердые одиночки, проживающие в огромных разваливающихся домах в ожидании смерти, которая часто приходит не сразу, отчего помещения в домах покрываются пылью, причем стены каждого помещения покрашены в свой неповторимый цвет — внимание, есть так называемые аферисты, которые ходят по городам, звонят в двери домов и предлагают бедным жителям чудовищные цветовые решения, — так вот в этих ярких и неиспользуемых помещениях скапливаются целые клубы пыли, а жестокосердые покупают один пылесос за другим, которые однако ломаются из-за огромного количества пыли, отчего у людей появляются коллекции сломанных, стоящих без толку пылесосов. Предполагается, что эти армии пылесосов все увеличиваются, и добром это не кончится. В любом случае, он чрезвычайно рад, что я вношу значительный вклад в борьбу с неподконтрольной популяцией пылесосов, давая приют бездомным, и люди с аллергией на пыль тоже будут мне благодарны.

Когда порой меня затягивает во тьму общемировых бездн, я звоню тому или другому знакомому и рассказываю ему, как живется с представителем дискриминированных маргинальных слоев, и когда у меня получаются особо яркие описания, я глубоко удивляюсь своей социальной и человеческой ангажированности, скрываемой мной за якобы скромным лицемерным покашливанием. Очень важно, чтобы гостю было хорошо, говорю я. Чтобы ему казалось, будто его несут на руках, будто он парит. Поэтому ни в коем случае нельзя жаловаться на привычки гостя или недоумевать по поводу его особенностей, а настоятельно приветствовать их и включать в распорядок дня, поучаю я по телефону.

А про себя думаю: пусть гость видится с другими людьми как можно реже. Он должен стать моим научным экспериментом, только моим. Нужно только как следует его кормить и дать понять, что я в доме хозяйка. И пусть не замечает, что платок у него выбился из-под куртки и тащится по полу наподобие хвоста.

Гостю со мной очень одиноко, успеваю подумать я, прежде чем лечь спать.