Блеск дождя

Аня Ома (2021)

Рядом, но не вместе… Студентка факультета искусств Алиса совмещает учебу с работой в тату-салоне. Она мечтает о карьере художницы, и для этого у нее есть все данные: талант, страсть и, что немаловажно, яркая внешность. Она — лучшая в своем деле. Но веру в себя разрушает чувство вины за трагедию, случившуюся с ее семьей… Студент спортивного вуза Симон едва успевает отбиваться от девчонок: высокий, мускулистый, надежный… И одна ярая поклонница — его сумасшедшая бывшая, разбившая ему сердце, — не намерена так просто отпустить парня. Он верил, что у них будет ребенок, но ее ложь разрушила его мир… Симон и Алиса сталкиваются в тату-салоне: он хочет избавиться от татуировки, связанной с болезненными воспоминаниями. Так могла бы начаться история любви. Но будет ли у нее счастливый конец? Любовь или семья? Страсть или долг? Выбор может оказаться не так очевиден…

2

Алиса

Я удивилась тому, как прозвучал мой голос. По правде говоря, я чуть не упала с лестницы. Когда он скользнул по мне взглядом вниз-вверх, я сразу подумала: Ну неет, только не это. Только не очередной клиент, который считает, что на меня можно пялиться вот так бесцеремонно. Как будто опция «таращить глаза» включена в прайс, а мой открытый живот дает право раздеть меня глазами догола. Но тут он посмотрел прямо на меня, и на его лице я не прочла ни сальности, ни снисхождения, ни заносчивости. Там, скорее, был… трепет. Было непривычно. И странно. И я чуть не споткнулась. Надеюсь, я сумела не подать виду. По крайней мере, вроде бы никто ничего не заметил.

Стою, не спеша разглядываю этого парня. Он действительно хорош. Высокий. Выше меня на целую голову. Ну окей, я при своих 165 см совсем не великанша. А еще он точно занимается спортом. Это видно по рельефу его бицепсов; вокруг правого вытатуирован трайбл. Как я смогла это рассмотреть? Да просто чувак пришел в одной футболке! Кем надо быть, чтобы в сентябре  — а мы говорим о сентябре в Гамбурге, то есть 14 градусах и ветре  — прийти в одной футболке? Шатен, волосы вьются и ниспадают на лоб. Лицо слегка нахмурено, как будто он не понял моего вопроса. И снова украдкой окинул меня взглядом с ног до головы. Когда наши глаза в очередной раз встретились, на его лице читались неуверенность и скепсис.

— Хм… вообще-то,  — протянул он,  — я собирался записаться на январь.

Я с удивлением посмотрела на Басти, но тот уже отвернулся. Прижав телефон к уху, шеф исчез за стенкой со шкафчиками, в нашем офисе. Видимо, решил, что здесь все в порядке. Однако судя по тому, как нервно посетитель посмотрел вслед Басти, я не была в этом так уверена.

— Если я правильно поняла моего коллегу, ты бы хотел пораньше. Или нет?  — уточнила я.

Теперь он буквально запаниковал, и я вслед за ним.

— М-м-м… Нет. Это не так срочно. Запиши меня на январь. К твоему коллеге, если можно.

К твоему коллеге. То есть все дело во мне. Мне бы раньше догадаться. Вообще-то отказ я обычно чувствую за сотню метров. У меня полжизни состоит из отказов. Взять хотя бы папу с Бекки. Да и человека, который считает, что набивать татуировки  — чисто мужское занятие, я встречаю не впервые. Такого добра у меня было предостаточно. Но этот парень  — уж не знаю почему  — застал меня врасплох. Хоть я его знать не знаю, но ожидала от него другого.

Сжав губы, я подошла к компьютеру за стойкой. Календарь с записями висел на экране. Мне бы очень хотелось сообщить, что Басти ошибся и будет свободен только весной и летом. Но на самом деле в январе у него тоже не было окон.

— Если ты хочешь набить кавер-ап у моего коллеги, тебе придется ждать до февраля,  — сообщила я, стараясь изобразить голосом безразличие.

Парень недовольно выдохнул, что доставило мне некоторое удовлетворение.

— Но он же говорил про январь?

— Он имел в виду кого-то из коллег. Но если ты хочешь именно к нему…  — Я вопросительно подняла бровь, будто внутри у меня был полный штиль.

— Э-э-э… ну… я могу и к кому-то другому,  — стал он заикаться.

— Конечно, если только это не женщина,  — резко бросила я. Ладно, наверное, я и не хотела сдерживаться. Отпугивать клиентов вообще-то нельзя, даже идиотов, но вот от таких отсталых придурков меня тошнило.

— Что?  — произнес он.

— Если только не я буду делать тебе тату, тогда это может быть кто угодно,  — ответила я, глядя на него в упор.

Он мгновенно покраснел и замотал головой:

— Я против тебя ничего не имею. Я тебя даже не знаю!

— Вот именно. Ты ни фига обо мне не знаешь. Понятия не имеешь о том, какой я мастер. Чисто для информации: я мастер, у которого наш босс  — один из лучших татуировщиков страны  — набил себе две тату.  — Тот факт, что нам тогда пришлось прервать первый сеанс, потому что у меня от волнения тряслись руки, я, конечно, утаила.  — Не видев ни одной из моих работ, ты решаешь, что я плохо работаю. Потому что я женщина.  — Я облокотилась на стойку и подалась вперед.  — Так вот у меня для тебя интересные новости: иголка, которой я вбиваю под кожу чернила, находится у меня в руках, а не между ног.

Парень сверкнул глазами. Теперь он развеселился, и это взбесило меня еще больше.

— Спасибо за такие образы. Ты же понимаешь, что эту картинку мне теперь не развидеть?  — сказал он, посмеиваясь и потирая себе лоб.

Я остолбенела. Такой реакции я не ожидала. Я-то думала, он не принимает меня всерьез, но вместо этого… Он, кажется, к себе самому серьезно не относился. В довершение расплывшаяся на его лице виноватая улыбка была чертовски сексуальна. Так тебе и надо, Алиса.

Он покаянно опустил голову. Стоял, засунув руки в карманы джинсов и переступая с ноги на ногу. И даже эти неловкие телодвижения смотрелись секси. Когда он снова заглянул мне в глаза, мое сердце учащенно забилось, потому что он опять смотрел так же, как когда я спускалась по лестнице. Серьезно и пристально.

— Прости. Знаю, это так кажется, но на самом деле я не придурок.

— А почему ведешь себя так?  — подняла я бровь.

— Если расскажу, растеряю всю свою крутизну.

Я скрестила на груди руки.

— Нельзя растерять крутизну, если ее у тебя никогда не было.

На его полных губах вновь заиграла ухмылка. Кажется, это его секретное оружие. Улыбнулся  — хоп!  — и больше на него не злишься. И, черт возьми, это работало! Потому что мне пришлось приложить усилие, чтобы сдержать улыбку.

— А вот и я,  — донесся до меня голос Басти. Он вышел из задней комнатки, окутанный ароматом свежезаваренного кофе.  — Это тебе.  — Он поставил две горячие чашки рядом с ковриком для мыши.  — Я пошел готовиться к сеансу. Пошлешь Ким в третий кабинет, у нее запись ко мне на пол-одиннадцатого.

— Сделаю. И спасибо за кофе.  — Я с улыбкой подняла чашку.

— Без проблем, Лиса. До скорого. Кстати…  — тут он обратился к кудрявому, показав на меня,  — с ней ты и твоя экстравагантная тату в хороших руках. И если у тебя проблемы с моими людьми, подыщи себе другой салон.  — С этими словами он развернулся и пошел наверх.

Люблю моего шефа.

Требовательно подняв бровь, я повернулась к мистеру я-не-доверю-женщине-набивать-татуировку.

Он закрыл глаза и покачал головой, после чего расправил плечи.

— Если ты все еще не против, я с удовольствием приду к тебе на сеанс.

Я поставила чашку на стол и скептически его оглядела.

— Потому что моему шефу ты, в отличие от меня, доверяешь? Или с чего вдруг такая перемена?

— Потому что я, во-первых, не говорил, что ты плохо набиваешь тату, и во-вторых, вероятно, после того как ты нарисовала мне эту жуткую картину,  — он обозначил кавычки в воздухе,  — с «иголками в промежности», я больше не смогу довериться в этом деле мужчине.

На этот раз мне ничего не оставалась, как действительно расхохотаться. Окей, оправдан по всем статьям. Мы назначали день для консультации, после чего он помахал на прощание и ушел. Свою суперкринжовую татуировку Симон  — так его звали  — покажет мне только при следующей встрече.

Хм-м. Я определенно заинтригована.

Через два часа, отпустив двух клиенток, я сделала мой первый и, видимо, единственный на сегодня перерыв. До следующего сеанса оставалось полчаса. Не знаю, какое из ощущений хуже. Голод, который вот-вот прогрызет у меня в желудке дырку, или мочевой пузырь, готовый лопнуть в любой момент. Все-таки последнее. Разобравшись с этим, я пошла в комнату отдыха, из которой мне навстречу выходил Квон. Мы едва не налетели друг на друга в дверях и остановились на минутку.

— «Летящая перемена»,  — прокомментировал он то, как мы практически передали из рук в руки дверную ручку.  — Так это называется?

— Почти.  — Я неуверенно улыбнулась.  — Это называется менка. Летящая менка^[1].

— Менка… Окей. Понял.  — И постучал указательным пальцем себе по виску, как если бы у него внутри находился невидимый переключатель, при помощи которого он сохранял файлы на своем жестком диске. По крайней мере, это объяснило бы, каким образом Квону удалось выучить немецкий в столь короткие сроки. Он пришел в INKnovation два года назад, когда, женившись на немке, окончательно уехал из Кореи, где держал собственный тату-салон. Тогда он едва говорил по-немецки, но решил, что пока будет общаться с нами по-английски, и параллельно стал учить немецкий. Я тогда весь салон заклеила стикерами с названиями предметов. Лысина Басти  — и та была под впечатлением.

— В холодильнике еще остались вегетарианские роллы. Возьми, если хочешь,  — предложил Квон, практически вызвав у меня тем самым визг восторга. Суши  — мой абсолютный гастрономический фаворит. Причем без рыбы. Рыбу я люблю вареной или жареной, ни в коем случае не сырой. Квон это знает с тех пор, как пригласил меня в суши-бар своей жены в благодарность за мою креативную помощь с немецким.

— Я тебя люблю, Квон! Другим оставить?

Он ответил улыбкой, от которой от уголков его темных глаз разбежались морщинки.

— Я буду молчать,  — он секунду подумал,  — как могила, если кто-нибудь спросит, где оставшиеся суши.

Я бросила «спасибо» и «пока» и быстренько побежала к холодильнику, предвкушая, как достану коробку с роллами. Но прежде чем приняться за еду, я открыла окно: там начался дождь, а я люблю шум воды. Как и запах свежести, который он приносит с собой. Или блеск, остающийся на гладких поверхностях. Раньше мы с Бекки, бывало, прямо на коленках стояли перед лужами, как будто перед дверью в другой мир. Мы придумывали истории о том, что отражалось в воде. Может, оттого я так люблю дождь. Он напоминает мне о времени, когда моя младшая сестра смотрела на меня, как будто я могу творить чудеса.

Я вздохнула и вернулась в «здесь» и «сейчас», к моим вкусным суши. Одно из четырех продавленных кожаных кресел я придвинула ближе к столу, сколоченному из деревянных паллет. И уже собиралась откусить от первого ролла, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Вытянув его, я посмотрела на экран. Номер был неизвестный.

— Алло?  — ответила я, специально не называя своего имени.

— Алиса? Это ты?

Женский голос показался мне знакомым, но точно вспомнить его я не смогла.

— Э-э-э… да. Кто говорит?

— Это Герда, как здорово, что я до тебя дозвонилась, Алиса! Этот номер мне дал твой отец. Надеюсь, ты не против? Все-таки с тех пор, как мы общались в последний раз, прошло немало времени.

Герда. Герда Арендс. Последний раз мы разговаривали года два назад, она помогала мне с моим портфолио для Университета изобразительных искусств. Она художница, галеристка и… мамина подруга. Была ею, поправила я себя, и сердце тут же налилось свинцовой тяжестью. Как будто у меня в груди тяжело и страшно колотится и просится наружу инородное тело. Я схватила ртом воздух и глубоко втянула его в себя сжавшимся горлом.

— Да… да, конечно, все в порядке. Рада тебя слышать.

— Как у тебя дела, Алиса?

— У меня все хорошо. А… у тебя как?

Когда я съезжала из родительского дома, была твердо намерена оставаться на связи. Я планировала регулярно звонить и иногда к ней забегать. Но чувство вины и угрызения совести не позволили мне это сделать. Мама с Гердой были очень близки. Они вместе рисовали, что называется, творили искусство, которое Герда продавала здесь, в Гамбурге. Когда мамы не стало, жизнь ее подруги тоже вмиг изменилась. У меня перед глазами встали мамины похороны. Я вспомнила зареванное лицо Герды, услышала ее дрожащий голос при известии о смерти. Я вспомнила скорбь в ее покрасневших глазах. Скорбь, за которую в ответе я, и я спрашиваю себя, что бы сказала Герда, если бы узнала. Если бы она узнала, что мама могла бы жить. Герда все равно помогла бы мне получить место в Университете изобразительных искусств?

— Тоже хорошо, спасибо, Алиса. Я тут кое-что планирую с твоим участием. Не волнуйся,  — тут же успокоила она.  — У тебя найдется пять минут? Я коротенько расскажу, о чем речь.

Конечно. Для нее у меня время всегда есть. Даже если это и не так.

— Я на работе, но у меня перерыв.

— Прекрасно.  — Она откашлялась.  — Ты знаешь, я очень рада, что у тебя с университетом все получилось. Хоть я и ни минуты не сомневалась, что тебя возьмут. Ты уникальный художник. Это видно по твоим работам на вашей ежегодной выставке.

— Ты там была?  — удивленно спросила я.

— Я каждый год там бываю. Твои черно-белые портреты мне особенно запомнились. То, как ты рисуешь в дот-технике… это нечто особенное.

У меня округлились глаза.

— Ох, спасибо,  — неуверенно произнесла я. В рамках той выставки были показаны совершенно изумительные вещи. Три дня студенты всех отделений презентовали свои работы; было почти все: от фильмов и фото до перформанса, скульптуры и живописи, пространственных и акустических инсталляций. Выделиться на этом фоне практически невозможно.

— Я говорю правду, Алиса. Ты унаследовала талант матери. Она бы невероятно тобой гордилась.

У меня ком встал в горле.

— Для меня было бы честью выставить какие-то из твоих картин вместе с не выставлявшимися ранее работами твоей мамы.

Я положила руку на грудь. Словно прижала сердце, пытаясь таким образом унять его бешеный ритм.

— Есть… мамины картины, которых… я не видела?

— Да, она рисовала их в моем ателье и… не завершила из-за…  — дальше она говорить не стала. Я еще сильнее прижала руку к сердцу.

— Ты никогда не говорила об этом.  — В моем голосе против воли прозвучал легкий укор.

— Знаю, Алиса. И… мне жаль. Я просто после того все убрала,  — объяснила она, и я приняла это с пониманием. Потому что у меня было то же самое. Мне понадобилось шесть лет, чтобы без рыданий научиться смотреть на мамины фотографии.  — А потом я просто забыла. Прости,  — повторила она.

— Я не сержусь, Герда. Я… просто удивилась в первый момент.  — Удивилась  — вообще-то не самое подходящее слово, но других я не нашла.

— Мне важно тебе сказать, что я никогда не собиралась присвоить эти картины. Они ваши. Твои, Бекки и вашего отца. Но поскольку Элен всегда стремилась дотянуться искусством до людей, я бы хотела их прежде выставить. Вместе с твоими, если ты согласна.

Я энергично кивнула и улыбнулась, в то время как в глазах стояли слезы. Я не могла вообразить себе что-то более прекрасное, чем собственные рисунки рядом с мамиными картинами.

— Но если не хочешь, то никаких проблем,  — добавила Герда, видимо, неправильно истолковав мое молчание.

— Нет, я хочу!  — промолвила я охрипшим голосом.  — Это была бы для меня огромная честь.

— Не представляешь, какое облегчение это слышать, Алиса.  — И как будто в качестве доказательства она длинно выдохнула.  — Я бы предложила тебе зайти как можно скорее, чтобы мы все обсудили. Выставка открывается двадцать первого ноября. Поскольку один художник неожиданно отказался, я поменяла дату.

Остается два месяца, впору запаниковать. Тем более что кроме работы мне предстояло сдать два экзамена. Однако истинная причина неясного давящего беспокойства в животе совсем другая, а именно  — папина реакция на эти новости. Порадуется ли он за меня? Придет ли на выставку? Будет гордиться? Или ему безразлично  — как и все, что касается меня?

— Ты уже рассказала моему отцу?  — спросила я как можно более равнодушно.

— Нет, я оставляю это тебе. Они с твоей сестрой наверняка будут на седьмом небе от радости.

Я не была настолько уверена. Я даже не знаю, хочу ли я видеть на выставке Бекки, как бы жестоко это ни было. У нее дар выставлять в дурном свете все, что нравится мне. Но папа… Я бы все отдала, чтобы только он пришел.

По-прежнему испытывая напряжение, четыре часа спустя, по дороге к автобусной остановке я набирала ему эсэмэску, сочинив четыре разных варианта. В результате я стерла написанное и решила просто позвонить. Когда он услышит, насколько важна для меня эта выставка, он, верно, тоже порадуется. Как порадовались за меня мои подруги Калла и Лео в нашем WhatsApp-чате.

Калла ответила первой:

Урааа, ты это заслужила! Господи, как же я за тебя рада, Лиса!

Яспер сидит рядом и слегка запаниковал, потому что у меня слезы в глазах.

Пожалуйста, зарезервируй мне билет прямо сейчас.

Если у меня получится приехать в выходные в Гамбург,

мы должны это дело отпраздновать! ♥ ♥ ♥

Я растроганно улыбнулась и прочитала сообщение от Лео:

Я знала! Я знала, что ты однажды выстрелишь. Эта выставка  — только начало.

Блин, я так горжусь тобой и тоже хочу билет, разумеется.

Я вообще-то уже лежу в трениках у нас на диване, хотела пойти пораньше спать,

но нам надо срочно за это выпить ♥

Да, выпейте за меня, девчонки!

— написала Калла, которая, в отличие от меня и Лео, учится в Любеке. Из нас троих в съемной квартире остались только двое  — Лео и я. Втроем мы встречаемся, к сожалению, редко. Поскольку у кого-то вечная экзаменационная нервотрепка или  — как у меня  — помимо учебы еще работа. Зато в каникулы видимся чаще. Особенно в Любеке, где можно проводить время на пляже, если погода позволяет.

Приехав на Альзенплац, я пересела на двадцать пятый автобус и все десять минут, пока ехала на нем, переписывалась с подружками, чтобы через них унять нарастающее волнение. Обсуждая с девочками выставку, я представила ее очень живо, и два месяца стали казаться одним. Еще я подумала, что будет кто-то из журналистов и критиков. Последние пугали особенно, но все же не настолько, как предстоящий разговор с папой.

Через четыре остановки я вышла на вокзале Альтона и пошла пешком к Оттензер Хауптштрассе. Здесь мы с Лео снимаем квартиру. Шестьдесят квадратных метров в так называемом «Париже на Эльбе». Эта квартира оказалась настоящей находкой, и как ни странно, по карману даже для двух студенток. Открыв входную дверь, я тут же угодила в крепкие объятия Лео, которая встречала меня с бутылкой шампанского Asti.

— Где ты ее взяла?  — улыбаясь, спросила я. Насколько я помню, последнюю мы распили около двух месяцев назад на двадцатилетии Лео.

— Сбегала быстро в киоск.

Только я успела стянуть с ног ботинки, как Лео уже потащила меня в нашу кухоньку. Подруга не только поставила на стол бокалы, но и  — мои губы невольно растянулись в улыбке  — разложила по цветам в стеклянные вазочки конфетки «Смартис». Голубые мне, зеленые  — Лео, желтые для Каллы. Такова была наша традиция на случай общих торжеств или проблем на любовном фронте, а иногда и просто так. История со «Смартис» началась с того, что однажды, несмотря на мой бойкот сладостям, Лео тайком принесла в мою комнату горсть драже, когда мы втроем собрались поиграть. Угощаясь контрабандой, мы выяснили, что каждая предпочитает свой цвет. И мы до сих пор твердо уверены, что они и по вкусу совершенно разные. Кто не согласен, ничего не понимает.

— Калла только что написала в группу, что чокается с нами виртуально. Она сейчас позвонит по FaceTime!  — широко улыбаясь, объявила Лео.

— Здорово!

Лео, в пижаме почти такого же оттенка красного, как и ее волосы, села за кухонный стол.

Пока Калла не позвонила, я тоже решила надеть что-нибудь домашнее.

— Дай мне пять минут переодеться, хорошо?

— Даю три,  — пошутила она, и я убежала в свою комнату.

Я стащила с себя джинсы, и тут зазвонил телефон. Это был папа.

Я несколько секунд просто таращилась на экран, меня выбил из колеи уже тот факт, что отец позвонил сам. Я подошла к кровати, с колотящимся сердцем села и нажала на зеленую трубку.

— Привет, папа.  — Надо было прежде откашляться. Мой голос прозвучал сипло.

— Привет. Герда тебе звонила?  — сразу перешел он к делу. Как у меня дела, он не интересовался тех пор, как я съехала. Словно хотел таким образом наказать или что-то в этом роде  — моему пониманию это было недоступно. Потому что, думаю,  — нет, я уверена,  — он и сам втайне рад, что ему не приходится видеть меня каждый день.  — Она спрашивала твой номер. Было что-то важное, но она не сказала, о чем речь.

— Да, мы поговорили,  — ответила я с дрожью в голосе.

— Все в порядке?  — спросил он озабоченно, и как бы редко это ни случалось, мне было приятно. Это вселяло надежду, что ему не все равно.

— Да, Герда звонила, чтобы… поговорить о скорой выставке.  — Прежде чем продолжить, я вдохнула полные легкие воздуха.  — Выставка маминых работ. Работы из ателье, которые Герда тогда сохранила и которые никто не видел, вместе с… моими рисунками.  — «С моими рисунками» я произнесла не сразу и осторожно.

На другом конце повисла тишина.

— Ты здесь?  — тихо спросила я.

Он пробурчал что-то похожее на «Да».

— Я согласилась, выставка через два месяца, и… и я была бы рада твоему приходу.  — Я задержала дыхание, а отец по-прежнему молчал.  — Папа? Скажи что-нибудь.

Скажи, что придешь. Скажи, что гордишься мной.

— Это… замечательные новости, Алиса.  — Не нужно было напрягаться, чтобы уловить, что эти слова он буквально выдавил из себя. Вопрос, ответ на который я действительно ждала, он проигнорировал, то есть, по сути, отказался. Я не стала переспрашивать. Не было сил разбираться. Кроме того, я знала, как мучительно ему говорить о маме или даже думать о ней. Вот почему он не хочет быть рядом со мной, почему избегает, когда я наведываюсь домой. Я просто надеялась, что ради выставки он сделает исключение. Неужели он не хочет сблизиться? Преодолеть ту пропасть, которая, кажется, при всяком телефонном разговоре, при любой встрече лишь увеличивается?

— Спасибо, папа.  — Я проглотила разочарование, но не смогла не добавить:  — Кстати, выставка двадцать первого ноября.  — В надежде, что он освободит этот день и, может, все-таки придет.

Но тишина, которая повисла между нами, подсказала, что этого не случится. Я закрыла глаза. Сжала губы, борясь со слезами. Наоборот  — я со всей силой уговаривала себя, что он мной гордится и просто не хочет этого показывать. Возможно, это для него слишком неожиданно. Возможно, он должен привыкнуть к мысли. Возможно…

Мои мысли прервало покашливание, донесшееся до моего уха.

— У меня тут еще есть дела, Алиса,  — сказал папа, как будто я его задерживала. А мы ведь говорили каких-то пять минут. Три, если вычесть молчание.

— Окей. Спасибо за… звонок.  — Я сказала это как-то формально.

— Ну, до следующего раза.  — Было слышно, что он произнес это с облегчением.

Да и у меня, если честно, были похожие ощущения. Потому что я не знаю, что хуже: что мы так редко говорим или что нам нечего друг другу сказать.

— Да, до следующего раза, папа.

Я нажала отбой, но телефон остался у меня в руке. И я, как обычно, написала эсэмэску:

Люблю тебя.

И как обычно, сидела, уставившись на экран, пока не получила ответ.

Я тебя тоже.

Мы могли бы произнести это вслух. Однажды я так и сделала  — сказала в трубку Я тебя люблю. Он промолчал, а через несколько минут написал ответ. Так зародился и прижился этот… назовем его ритуал.

— Лиса, что ты там копаешься?  — позвала Лео.  — Шампанское нагрелось. Калла уже звонит и от нетерпения барабанит пальцами!

Я закатила глаза. Калла  — самый нетерпеливый человек на этой планете. При том, что в отличие от меня она всегда опаздывает. Однако в ее защиту нужно сказать, что я со своей неврастенической манерой приходить загодя, плохой пример для сравнения. Обычно я появляюсь минут на пятнадцать раньше назначенного. Всегда. Лучше подождать пять часов, чем опоздать на пять минут.

— Иду!  — крикнула я.

Вечер в кругу подружек, с шампанским и «Смартис»  — то что нужно после телефонного разговора с папой.

Примечания

1

Смена ведущей ноги лошади за один темп галопа.