Серпы. Подноготная правда главной психушки России

Антон Петрович Гусев, 2020

Институт имени Сербского (в простонародье «Серпы») – самое главное и, в то же время, самое закрытое экспертно-психиатрическое заведение нашей страны. В прошлом веке здесь было царство карательной психиатрии, ломающей судьбы диссидентов и инакомыслящих. Сейчас, конечно, времена изменились, но сотрудники Института по-прежнему не распространяются о порядках внутри их учреждения – хотя бы потому, что здесь, как и 100 лет назад, решаются судьбы людей, и доступ к такого рода информации априори должен быть ограничен. Автору книги удалось побывать в святая святых отечественной психиатрии, увидеть воочию тех, чья жизнь связана с «Серпами» (как ученых, так и больных), и понять, по каким именно принципам здесь решают – кому вернуться на волю, а кому отправиться гнить на веки вечные в тюрьму или психушку. Содержит нецензурную брань.

3. Пятница

Ночи здесь проходят быстро. То ли потому, что от безделья устаешь больше, чем от какого-либо занятия, то ли потому, что сама атмосфера здесь достаточно гнетущая, в течение дня организм выматывается, а потом вырубается словно из розетки. Так что, если не «повезет» с шумно храпящим соседом по палате (или если повезет с полным отсутствием восприимчивости к такого рода внешним раздражителям), то выспаться в принципе получится. Тем более, как было сказано ранее, к номинальным шести часам (к которым мы все привыкли в режимных учреждениях, а пребывание в них составляет львиную долю нашей жизни) вас будить никто не собирается. Подъем тут примерно к девяти, потом сразу завтрак, после которого, на уровне 10.00-10.30 час происходит обход.

Обходы здесь два раза в неделю — утром в понедельник и утром в пятницу. Как будто врачу важно «благословить» вас, скрепя сердце, прожить выходные, а потом своими глазами посмотреть, что из этого вышло. В действительности же процедура очень формальная. Выглядит так — толпа врачей (в большинстве своем — интерны) во главе с заведующей отделением, Натальей Ивановной Аносовой, женщиной крайне интересной и сложно-своеобразной (мы о ней еще отдельно поговорим), на бешеной скорости проносится по всей палате, задавая каждому дежурный вопрос «Как дела?», но не проявляя ни малейшего интереса к ответу. Смотрят больше на физиогномику — как ты проявляешь свои эмоции от только что состоявшегося помещения в «Серпы» или от длительного пребывания в них. Все, что касается вербальных контактов, это отдельная история, они еще успеют и вас порасспросить, и сами с вами наговориться. Обход — элемент наблюдения, ради которого в большинстве случаев и назначаются стационарные судебно-психиатрические экспертизы.

Вообще наблюдение ведут здесь и санитарки, и медсестры, и даже кастелянши. Со стороны может показаться, что они тут вообще ничем не занимаются и получают зарплату зазря, но это — кажущаяся видимость. Действительно, здесь не классическое медицинское учреждение, где те и другие заняты оказанием помощи больным, и функционала у медперсонала куда меньше. Но сосредоточен он в другом — в наблюдении за больными и фиксацией их поведения в специальный дневник. Надо сказать, что в других учреждениях судебно-психиатрической экспертизы, в которых мне приходилось бывать, такого тщательного наблюдения я не отмечал. Ну посмотрят пару дней, поспрашивают тебя в общих чертах о жалобах, и бросают. Потому, наверное, что учреждения это были в основном лечебные, больше внимания там уделялось не трем-пяти подэкспертным, а десяти-двадцати реально больным, которым на постоянной основе требовались уход и терапия. Здесь же учреждение профильное, и готовьтесь к тому, что санитарки и сестры глаз с вас спускать не будут. Каждый шаг, каждое движение, каждый контакт с другими подэкспертными и каждая тема для, казалось бы, минутного, ничего не значащего разговора — все будет фиксироваться в дневнике наблюдений. Проверять его будут врачи, которые дважды в неделю будут вас созерцать всем составом — так ли все на самом деле, как пишут их подчиненные относительно вас.

Конечно, как и в любой постсоветской организации, основные решения принимает руководство в лице все той же Васяниной и заведующей отделением Аносовой. Остальная толпа — интерны, собиратели материала. Но де-юре они тоже являются экспертами, и, возможно, в процессе обходов Аносова захочет продемонстрировать вам, насколько они самостоятельны, независимы, своенравны и вольны в принятии судьбоносных решений. Это делается наглядно и преследует своей целью заведомо расположить больного к взаимодействию именно с назначенным экспертом, который вскоре появится в поле вашего зрения. Показать, что заведующая здесь так, «принеси-подай», а 20-летние «эксперты» «сами с усами». Укрепившись в этой мысли, вы будете с интерном откровенны, а чего еще надо при производстве такого рода исследования?

Приведу такой пример. На первом же моем обходе заведующая отделением остановилась возле лежащего рядом депрессивного симулянтика и участливо спросила у него, не обострился ли депрессивный эпизод:

–Не загрустил?

–Загрустил, — ответил он. — Пропишите мне капельки какие-нибудь…

–Может, правда, пропишем? — «робко» спросила заведующая у совсем юной докторши, за которой симулянтик был закреплен. Та в ответ стала с напускной строгостью и решительным упрямством мотать головой:

–Делать нечего. Мы ему сейчас таблеток да капелек пропишем, а на чистоте эксперимента это как скажется? Вдруг симптомы затуманятся, не сможем правильно диагноз поставить? Нет.

Наталья Ивановна в ответ только развела руками — вот, мол, какие принципиальные интерны, даже она им не указ. Понятно, что ерунда — все в этой стране решает начальник, а подчиненные за него только техническую работу в определенной части делают, — а продемонстрировать надо было. Только для того, чтобы расположить пациента к доктору, зацементировать внутри него уверенность в силе и профессионализме юного врача.

Конечно, только лишь формальным осмотром соматического состояния больных обход не ограничивается — приличия ради вам, сразу после поступления, напишут колоссальный по объему план лечения, включающий сдачу всех возможных видов анализов крови, мочи, ультразвуковые обследования, консультации невролога, эндокринолога, уролога, стоматолога и еще десятка специалистов, даром поедающих свой хлеб в стенах этого учреждения. Здесь надо сразу оговориться — целью такие исследования имеют никак не уточнение вашего психиатрического диагноза (который чаще всего устанавливается только анамнестическим путем, то есть путем беседы с больным), а получение денег из Фонда социального страхования. Дело в том, что учреждение, в котором вы оказались, является частью системы здравоохранения. Значит, там должен быть ряд специалистов, оказывающих не только психиатрическую, но и общую терапевтическую помощь. И такие специалисты есть (причем, не только узкопрофильные, но и вспомогательные — медсестры, санитарки, есть даже собственная лаборатория по проведению анализов). На их содержание ФСС ежегодно выделяет учреждению немаленькие денежные суммы. И нехорошо получится, если в своих годовых отчетах эти специалисты будут указывать прочерки в строчках о выполненных объемах. Тогда финансирование центру по этим статьям урежут. Чтобы этого не допустить, коллеги из психиатрического цеха обильно снабжают товарищей работой.

С другой стороны, оптимисты даже на кладбище одни плюсы видят. Большое ли удовольствие сидеть в палате, когда, имея на руках назначения о прохождении обследований, вы будете прогуливаться по здешним корпусам, внося хоть какое-то разнообразие в просиживание пятой точки?

Как правило, профильные специалисты находятся в соседнем с лечебным корпусе — мраморном, 7-этажном. Таких корпусов два — первый занимает администрация центра, второй, чуть подальше вдоль Кропоткинского переулка оборудован под бесчисленных профессоров, научных сотрудников и смежников. Тут вам будут делать УЗИ, ЭЭГ (электроэнцефалография или, как здесь говорят, «шапочка»), РЭГ (радиоэлектрография — «вторая шапочка»; такое название этим исследованиям присвоили, исходя из метода их проведения, заключающегося в плотном закреплении на голове прорезиненной сетки с электродами), здесь же сидят психологи. Рядом — кабинеты научных сотрудников. Такие же благородные интерьеры, хоть и оскверняемые то там, то тут обилием людей в форме ФСИН, но все же производящие впечатление старого, «чинно-благородного» лечебного учреждения, напичканного учеными и кожаной мебелью. Тишина… Все это, в отличие от жутковатых интерьеров здешней палаты, навевает приятные впечатления и мысли о том, что все еще не так плохо — ну не могут в таких условиях обитать темные люди, не способны они на зло! (Хуже то, что с этой прогулки вы будете возвращаться в обстановку, в которой как раз-таки одно дерьмо и обитает, но не будем о плохом.)

Гулять вы будете не только, обходя соседний корпус в поисках разбросанных по нему в хаотичном порядке специалистов. Еще примерно по часу в день — после обеда — вы, по своему желанию, будете описывать неправильные окружности вдоль бетонного забора небольшого прогулочного дворика с обратной стороны приемного отделения, что, как вы помните, на первом этаже лечебного корпуса. Площадь дворика небольшая — метров 50 в квадрате. Есть скамейка — для тех, кто устал, — и пара огромных вековых дубов — для создания видимости лесопосадки, контакта с цивилизацией, которого местным обитателям так не хватает. Только вот дубы изуродованы прибитыми к ним жестяными пластинами вдоль всей окружности, которые служат удерживающим механизмом для мотков колючей проволоки, окружающей здешний периметр по верхнему краю. Без нее никуда, сами понимаете — Россия.

Один из подэкспертных поделился гениальным, с его точки зрения, открытием:

–Видишь эти маленькие отверстия в коре дубов? Это от пуль. Точно тебе говорю — здание старое, сталинской постройки, а при Сталине какое самое распространенное занятие было? Правильно, расстрелы. «Серпы» не стали исключением. Тоже шмаляли. Даже по диаметру отверстий скажу тебе — или маузер, или наган. Может, и Берию тут того… Никто же точно не знает, где именно приговор в его отношении привели в исполнение… И на жестянках этих, что егозу¹⁵ держат — рисунки какие-то типа наскальной живописи, стрелочки, буквы. Такие в тюрьмах обычно на стенах пишут. И тут, наверное, перед расстрелом приговоренные писали.

–Так жестянка-то по уровню забора идет. Как они туда подпрыгнули, чтобы там такое нацарапать?

–Дурень ты, — машет рукой искушенный в истории и биологии экскурсовод. — Они же сначала маленькие были, дубы-то эти. Когда маленькие были, на них эти жестянки и набили. Потом дубы выросли, с ними уровень жестянок поднялся.

Я не стал объяснять моему визави, что законы биологии начисто уничтожают его утверждение, так как растут дубы не только в высоту, но и в ширину, и, если бы жестяную табличку прибили вокруг дуба на определенном уровне, она бы по мере его роста вверх бы не поднялась, а была бы разорвана (или, по крайней мере, сильно растянута) прибавляющимися ежегодно «кольцами» дерева. Не стал я и говорить о том, что единственной целью ее нахождения здесь является фиксация колючей проволоки на определенной высоте — блажен, кто верует…

И о чем только не думается на прогулке! Кто-то, не насытившись бесконечным общением внутри палаты, несет сюда продолжение «интересных» тем, годящихся разве что для придирчивых и любознательных корреспондентов телеканала «Рен-ТВ», кто-то дает консультации (сам мало что понимая) по всем вопросам женщинам из соседней палаты, что также выходят гулять в то же самое время в сопровождении двух санитарок, кто — просто курит, сжигая кажущееся бесконечно тянущимся время, кто — обнимает дубы и питается их энергетикой, позволяющей окончательно не сойти с ума.

А сойти с ума тут запросто. Особенно санитаркам, которые, как бы странно это ни звучало, обязаны слушать все разговоры, которые ведут между собой не вполне нормальные обитатели «Серпов» и записывать их в той части, которую запомнили, все в тот же дневник наблюдений. Так что бдеть им тут приходится 24/7. Проверить их бдительность вы можете, если только шепотом во время прогулки, шутки ради заведете разговор о возможном побеге отсюда или начнете, все с той же провокационной целью, присматриваться к здешним высоким заборам. Сразу же увидите мгновенную и очень серьезную реакцию на вашу, казалось бы, невинную шутку и поймете, что здешние блюстительницы порядка натасканы на подобные разговоры и действия не хуже заправского работника безопасности, стоит при нем пошутить насчет терроризма. Облают — в лучшем случае. А то и отметку о нарушении режима в лечебном учреждении схлопочете, что никак не улучшит вашего правового положения. Ибо все-таки место здесь режимное.

Правда, режим не очень строгий — телефоны здесь, как и было сказано, дают ежедневно с 18 час 30 мин до 19 час 00 мин. Раньше дать могут — в зависимости от смены, добрая она или нет, положительно удалось ее настроить в своем отношении подэкспертным или напротив, — но изымают ровно минута в минуту. И тут галдеж в палате начинается такой, что санитарки затыкают уши и убегают подальше от коридора — и про дневник наблюдений забудешь, когда 30 обитателей двух палат и два телевизора орут, что есть мочи.

Понятно, что никакого серьезного разговора за такое время и в такой обстановке не проведешь — так, сообщить в двух словах или в нескольких строчках короткого сообщения в мессенджере о том, что «жив, здоров», и хватит. Никакой интимности, ничего личного — все напоказ выставлять вынуждает царящая здесь обстановка. Казалось бы, кому это надо? Мы, конечно, привыкли к тому, что закон в нашей стране не имеет практически никакого значения, и, соответственно, на положения Закона «О психиатрической помощи в РФ и гарантиях прав граждан при ее оказании» о том, что находящимся в психбольнице положен телефон круглосуточно, и только особая опасность больного (по соответствующему решению главврача) может ограничить это право, особенного внимания не обращаем. Понимаем, что везде и всюду эти права больных нарушаются, и телефоны изымаются. Но вопрос — зачем? Какую цель преследует ограничение больного на 23 с половиной часа в сутки в пользовании средством связи? Тоже, скажете, эксперимент? Средство исследования?

Как бы не так! Тут дело уже гораздо глубже. Не будем забывать, что основная масса здешних обитателей — подследственные или подсудимые. Так случилось, что они, как рассуждают врачи и санитарки, пока избегают строгого уголовного наказания, находясь «в больнице». Но ведь это же несправедливо, рассуждают все те же судьи в белых халатах (иногда — грязных и промасленных). Надо же их как-то наказать!

Ерунда, что кругом по периметру — колючка, что от обилия охраны рябит в глазах, что стены давят на тебя посильнее самого тяжелого атмосферного столба. Надо обязательно прибавить к этому запрет телефонов, чтобы полностью отрезать человека от мира и дать ему понять, что он уже и человек-то наполовину, и прав никаких не имеет, и единственное его пристанище это закрытое от посторонних глаз скопище таких же, как он: или преступников, или сумасшедших (зависит от исхода экспертизы). Конечно, здесь не СИЗО, порядки тут значительно отличаются, как и отличается и свет в конце туннеля (отсюда хотя бы выйти можно в обозримом будущем), но в целом — это такое же МЛС (место лишения свободы), и каждый, кто здесь находится, должен это понимать.

Те, кто под домашним арестом, чувствуют это особенно остро — им телефоны вообще не дают, никогда. С юридической точки зрения это — полный абсурд, так как, стоило тебе выбыть из-под домашнего ареста де-факто (когда ты удалился от дома, в котором осталось контролирующее твои передвижения устройство), мера пресечения кончилась. Нет ограничений по передвижению — нет и быть не может ограничений и других, наложенных судом. Нет контроля, так как уголовно-исполнительным инспекциям, осуществляющим надзор за исполнением домашнего ареста, сюда вход заказан (только их товарищи по ФСИН следят, чтобы ты отсюда не убежал, но это совсем другое). Значит, о каком запрете пользования телефоном может идти речь? Больницы не отнесены законом к органам, исполняющим постановления судов о мере пресечения! Но факт есть факт — все они считают здесь себя надзирателями, а что это за надзиратель, который не может запретить преступнику такую мелочь, как пользование сотовым?!

Чаще всего под домашним арестом здесь педофилы. Их здесь много. Это — особая, своеобразная категория местного населения, которая здесь, в отличие от тюрьмы, не считается «опущенной». Потому что не все из тех, кого следствие причислило «к лику святых», в действительности являются такими…

Марат Лаценов, 38 лет:

–Нет, ну у меня история, конечно, из разряда «закачаешься». Было у меня все — бизнес (провайдер стационарной телефонной связи и интернета, целый Ленинский район Московской области охватывали, больше 2000 абонентов), жена (правда, немного постарше меня, но баба эффектная, видная), дочка 10 лет. Машина, дом, собаки. Ну все, как полагается в нашем возрасте. Правда, кое-чего все же не было — любовницы. Ну как-то руки не доходили или желания особого не было, а тут вдруг — раз! — и пришло понимание, что по статусу давно бы уже вроде положено. Сказано — сделано. Да баба-то еще эффектная, ты бы видел! Сорок лет, самый сок, цыганка, ухоженная, красивая, ноги от ушей. Зовут Рада. Прямо как в кино, да. Ну она прежнего своего мужика хорошо «обжала», как теперь говорят — дом у него «откусила» за сто лямов, если не больше, машину «Порше Кайенн», не дешевую, долю в бизнесе. В общем, все при ней. И мне даже как-то приятно стало от того, что реалии поиска любовницы превзошли все ожидания — искал-то девчушку глупенькую, лет 25-30 (особо молодые меня никогда не привлекали), а нашел и умную, и красивую, и богатую. Значит, могу еще, значит, силен.

Ну первое время, как водится, отношения скрывали, а потом — баба, как говорил Джигарханян, она сердцем видит — Оксанка почувствовала, что у меня кто-то есть. Жили мы к тому моменту почти 15 лет, скрывать не было ни смысла, ни особого интереса. Я, бывало, раньше погуливал от нее, она знала, и даже пару раз закатывала скандалы. Правда, без особого рвения — возвращался же всегда, да и она не была святой. Был у нее уже тогда дружок по койке, бывший прокурор района, Женя Рассадкин, сын первого вице-губернатора Ярославской области. В общем, эти наши взаимные походы налево сильно никого никогда не занимали, не бесили — ну с кем не бывает? И потом, говорят: «Левак укрепляет брак». В общем, брак по швам не трещал, и поводов для беспокойства не было. А тут появились. Загулял я серьезно. Ну попсиховали мы с Оксанкой, подрались даже, посуду там побили. Ну а делать-то что? Да и что сделаешь в такой ситуации? Просто принять.

В общем, ушел я к Раде. Дочку оставил, но навещал регулярно. А Рада она… другая. Не как Оксанка. Участливая такая, серьезная во всем, что касается семейных отношений. Этим, во многом, и подкупила. Ну и секс конечно — он для меня всегда был на первом месте. В этом вопросе цыганки — просто огонь. А вот насчет семьи — для меня это стало откровением. Ничего мимо нее не проходит, во всем она стремится участвовать, всем интересуется, чем партнер живет. Обычно цыгане как? Матери — кукушки, а отцы — вообще на своей волне. Что для них семья? Пустой звук. Табор, кочевая жизнь, наплевать на оседлость и традиционные ценности. А эта — нет. Другая. Иногда эти ее качества трогали меня до слез. Вот, например, раз едем с ней из Москвы, я по телефону разговариваю, обсуждаю текущие проблемы. Надо срочно где-то взять 400 тысяч. Ну у одного товарища спросил, у другого. Гляжу — она рядом сидит, надулась. Я спрашиваю: «Что такое?» Она в ответ: «А у меня ты занять не можешь? Я тебе, что, чужой человек? Лучше у посторонних спрашивать, когда родные могут помочь? На то ведь они и родные!» И так и заставила у нее занять, представляешь?! Правда, потом заставила и вернуть тоже, но не суть.

–А как сюда-то попал?

–Ну слушай. Тут лето пришло. Рада с детьми от первого брака в Тунис собралась. Ну я ее проводил, все дела. И в этот же вечер — звонок от Оксанки. Мол, не чужие люди, давай с собаками с нашими, которые после нашего расставания у нее остались, вечером по набережной погуляем. Как знала! А, может, и правда знала… Ну согласился — чего в этом предосудительного-то? Бывают же пары, которые нормально расстаются, потом даже дружеские отношения сохраняют. Подумал, что и у нас так может быть… В далеком будущем… В общем, встретились. И так, это, ты знаешь, искра какая-то между нами пробежала, что в тот же вечер прямо в машине и переспали. И продолжали спать всю следующую неделю, пока Рада на отдыхе была.

Неделя, правда, быстро пролетела. В последний или предпоследний день моей «холостой жизни» мы с Оксанкой опять гуляли и вдруг я увидел на ее глазах слезы. Терпеть не могу женских слез. Спрашиваю. Она молчит. Я спрашиваю, но уже более настойчиво. И тут она говорит: «Мы когда расстались, я так расстроилась, что кинулась к твоим конкурентам за помощью. Ну, чтоб они тебя как-то приструнили или бизнес там «отжали», или какой-нибудь спор корпоративный «замутили». И, в общем, так получилось, что они меня за 10 миллионов уговорили на тебя заявление в милицию написать». Я в шоке: «Какое заявление? О чем?» Она отмалчивается: «В общем, ничего страшного, сказали, не будет, потаскают тебя малость, может, часть бизнеса им отдашь, и за это я в итоге десятку получу… Я понимаю, что совершила ужасное преступление по отношению к тебе, но готова и деньги отдать, и заявление забрать. Прости меня, пожалуйста». Ну, думаю, мало ли, что баба может в пылу эмоций натворить. Ну, написала что-нибудь модное ныне про бытовое насилие, так кого теперь за это сажают-то? Ладно, недолго обижался. Тут же и помирились — каким способом, надеюсь, ты понимаешь…

В общем, на следующий день вернулась Рада. Цыганка, она чует почище любой нашенской бабы. Тоже, гляжу, ворчит, дуется. Ну у меня способ поднимать им настроение старый, проверенный. Я ее на заднее сиденье, сам следом, полчаса криков и стонов на парковке, где сотни свидетелей средь бела дня — зато проблема плохого настроения решена раз и навсегда.

–Красавчик!

–Почти.

–То есть?

–Поехали домой и снова стали жить как семья, но внутри меня что-то, чувствую, гложет. Потом присмотрелся к себе, прислушался к своим чувствам — а это охотничий инстинкт, понимаешь? Если раз все «прокатило», никто ничего официально не узнал, а, если и узнал, никаких последствий не наступило, то почему бы не попробовать еще и еще раз?! Ну и понеслось. Та на работу — я к этой. Или сам, когда в офис еду, обязательно по пути заскакиваю. Такой кайф — трахать сразу двух эффектных телок, водя их обеих в известной степени за нос!.. Но, к сожалению, всему приходит конец.

Мой конец бы еще долго горя не знал, если бы не колодки на машине. Важная деталь — во время одного из сеансов «секс-терапии» Оксанка сказала мне, что хочет варикоз удалить на ногах операционным путем, но перед этой операцией надо пару недель поносить специальные обтягивающие колготки, медицинские. Попросила на них денег, 50 тысяч. Ну я дал и забыл. А тут в канун одного из свиданий с ней у меня на машине колодки тормозные полетели. Я к мастеру, к Роме. Он эти колодки в интернете поискал и пишет мне: «Привет, твои колодки у меня». Значит, можно ехать.

И надо же было Оксанке в этот момент схватить мой телефон! Понимаешь, Рада у меня в телефоне записана как «Рада Любимая», а Рома, мастер по машинам, как «Рома Лобанов». Она, увидев похожее сочетание букв в именах отправителей и слово «колодки» (которое перепутала со словом «колготки»), не разобравшись и не поняв собственной ошибки, вдруг решает, что мы с Радой обсуждаем ее и ее здоровье, и просто впадает в ярость. Показать ей телефон для детального рассмотрения я не успеваю — он летит в стену с ее легкой руки. Да, в общем-то, на этом разговор и закончился… Но началось самое интересное — выяснилось, что она написала в том злосчастном заявлении, о котором сказала мне месяц назад. Там было обвинение в растлении дочери. В том, что якобы я при ней дрочил!

Я даже не буду говорить, зачем мне понадобилось бы заниматься онанизмом при наличии двух баб одновременно и демонстрировать это родной дочери. Я не буду говорить о том, что никаких свидетелей и свидетельств этого не было и быть не могло. Не буду говорить о том, что Оксана накрутила до предела расстроенную расставанием родителей дочь. Скажу только о том, что при всей очевидной абсурдности такого обвинения я, человек, согласно заключению психолого-сексолого-психиатрической экспертизы, не имеющий никакой склонности к сексу с малолетками, оказался за решеткой на целый год! И с перспективой по части 3 статьи 132 от 12 до 20 лет!

–Слушай, и как, извини за вопрос, тебе жилось на тюрьме? Статья-то, мягко говоря, мало почетная…

–А ты знаешь, сколько там таких, как я? Простых коммерсов средних лет, которым в жизни не повезло поругаться с бабой, а потом стать фигурантами уголовных дел по этим, как ты говоришь, мало почетным статьям?! Десятки и сотни. В наше время статья эта — средство разборок. Бабы с мужиком, конкурента с конкурентом. В моем случае — и того, и другого. Конкурентам надо было, чтобы я исчез, а они мое оборудование в точках доступа поломали, а свои балалайки туда поставили, и тем самым переманили бы моих клиентов. И лучший способ это сделать — скомпрометировать меня через бабу и через ребенка…

–К сожалению, знаю. У меня приятель, следователь из СК. До такой степени «профессионально деформировался», что собственного ребенка двух лет от роду мыть боится и памперсы ему менять, жену или тещу зовет. Чтоб, значит, говорит, жена потом, после ссоры, не написала на него.

–Вот. О чем это говорит? Что любого за такое посадить можно. И на экспертизу на эту никто смотреть не будет — получишь 15 лет и поехал как миленький. А, коли так, не факт, что ты на зоне сразу в опущенные угождаешь. Не те времена. Надо просто объяснить все, как есть, рассказать, и все у тебя по жизни нормально будет.

–А суд? Как судье об этом рассказать, если он, как ты говоришь, даже на экспертизу, которая подтвердит отсутствие у тебя наклонностей педофила, при весьма и весьма косвенных (если не сказать — вообще отсутствующих) доказательствах вины уже готов тебя на нары упрятать на веки вечные?

–А что суд? Судья, видишь, хоть год меня продержала в СИЗО, потом все же выпустила. Значит, есть надежда на благоприятный исход.

–Сам же говоришь, что он только у двух процентов бывает…

–А как знать, может, я и попаду в эти два процента?

Марат настроен воинственно — не просто оправдаться, но и добиться социальной справедливости, если не выпотрошив в порядке реабилитации государственный карман, то, во всяком случае, организовав несчастные случаи с «разбитыми мордами» как своей бывшей жене, так и ее покровителю и любовнику из числа бывших прокурорских работников. Про конкурентов и речи нет. А вот с Радой он еще надеется выстроить будущее. Правда, после его ареста (хоть и с последующим освобождением под домашний арест) она связь с ним утратила, но он верит в человеческую порядочность. И в «высший суд» для «наперсников разврата». И в экспертизу института Сербского, которая априори признает его нетипичным педофилом…

Да, педофилов и всех, кто, так или иначе, с этой статьей связан, сюда отправляют в 50% случаев — местная экспертиза неохотно связывается с ними, а специалисты «Серпов» трудностей не знают. Потому так много здесь носителей «мало почетной» статьи. Почти все они — вменяемы, и вообще никакими психическими расстройствами не страдают. Потому что, если по-другому, то кому же тогда сидеть?

Андрей Иванов, 56 лет:

–Да у меня такая же точно история. Не знаю, правда, кому я понадобился. Я, простой шофер. Семья, жена, дети уж взрослые. Надо было найти какую-то соседскую девочку, которая летом с моими внуками играла и забежала в дом и якобы увидела, что я тоже… того… занимался самоудовлетворением. Ну и понеслось. Под стражу заключили. Ну под стражей-то мне уж приходилось бывать — в 90-е по подозрению в убийстве. Ну там разобрались, оправдали. Тогда это можно было. Потом еще в 2008 году по подозрению в бандитизме. Тоже оправдали. Тогда высокие люди за меня вступились, а сейчас время прошло — кому я нужен? Ну да ладно. В общем, к тюрьме мне особо не привыкать, вот только статья не очень почетная. Да и на экспертизы эти начали меня таскать. А на экспертизе на первой, на амбулаторной, которая еще в СИЗО проводилась, сидят три тетки перед обезьянником, в котором закрыты три человека. И одна мне говорит: «У вас отсюда есть два пути: или, если мы вас признаем вменяемым, в тюрьму лет на 15, с очень и очень неблагоприятными перспективами, или, в противном случае, в психушку. Вы что выбираете?»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

15

Тюремное название колючей проволоки нового образца. Здесь многое перекликается с тюрьмой, многое созвучно ей. Жаргон не стал исключением.