Неправдоподобное происшествие в деревне Пичугино

Антон Павлович Конышев, 2013

Россия, начало нулевых. В обычной, ничем не примечательной среднестатистической российской деревушке Пичугино однажды душной летней ночью произошло нечто невероятное – все жители неожиданно пробудились в двух экземплярах. То есть у каждого пичугинца откуда ни возьмись появился двойник. Кроме того, сама деревня в силу необъяснимых с позиций современной науки и доступного пичугинцам здравого смысла причин, оказалась отрезана от большой земли очнувшимся после десятилетий спячки болотом и совсем уж неправильно поведшей себя речушкой Пичугой. Как относиться к своей копии, которая думает, что это ты её копия? Как жить и где искать выход из создавшегося положения. А может быть, нужно было просто спросить об этом девочку Настю, которой очень хотелось, чтобы папа и мама всегда были рядом и не отвлекались на работу, домашние дела и прочие совершенно неважные и неинтересные вещи.

Глава

III

Деревню взорвало изнутри примерно через полчаса после визита Саньки Бобрика в туалет и стрельбы Ильича по самому себе.

На изнурённых многодневной жарой сонных пичугинцев разом обрушилось невозможное, невероятное, необъяснимое и самое, наверное, главное — умопомрачительное в своей дикости явление.

Явление цинично и хладнокровно выдёргивало людей из такой привычной, немного скучной, но родной нормальной обыденности, встряхивало за шиворот и ставило прямо пред лице свое.

Ставило нагло и бесцеремонно, отчего было ещё ужаснее.

Оба отца Сергия, сами временами шарахаясь друг от друга, запалив две керосиновые лампы, перебегали от дома к дому, стараясь, насколько возможно, сгладить первое потрясение.

Интересно, как это можно грамотно описать? Во фразе: «Отец Сергий взял на себя чётную, а отец Сергий нечётную сторону деревни» — не чувствуется никакого противоречия?

Было бы, наверное, проще, случись эта оказия средь бела дня, или пробудись все пичугинцы одновременно. Но так не было, а было именно так, как происходит в обычной жизни.

Кто-то, разбуженный стрельбой и истошными воплями, проснулся раньше, других разбудили всё нарастающие шум и крики. А некоторые так и вообще спокойно спали, пока не постучался к ним отец Сергий. Или отец Сергий.

Деревню Пичугино накрыл хаос.

В домах звякало, стукало, ухало, наконец, кто-нибудь начинал кричать или материться, периодически то там, то тут заливались лаем собаки. Хлопали двери, хлюпали лужи под босыми ногами выскакивающих на волю людей, трещали заборы и лбы.

Суета и неразбериха вкупе с паникой и страхом были такие, что оба священника, и без того измочаленные физически и морально, в очередной раз столкнувшись друг с другом, переглянулись, кивнули одинаково, как бесконечность в зеркалах, и пошлёпали прочь в сторону церкви.

Только часам к пяти утра стал понемногу рассеиваться мрак в мире и головах. Не то, чтобы это принесло облегчение, но деревня затихла и лишь продолжала почти неслышно гудеть и шевелиться, напоминая до смерти запуганное огромное животное.

На смену ужасу пришло отупение, правда, в дома почти никто возвращаться не торопился. Поёживаясь от послегрозовой утренней прохлады, пичугинцы небольшими кучками толпились возле калиток, стараясь держаться ближе к соседям, а не к своим двойникам, и пришибленно вполголоса перебрасывались короткими фразами.

Периодически у кого-нибудь сдавали нервы, и он начинал голосить, но на него тут же цыкали, и глас вопиющего тонул в сдержанном напряжении притихшей деревни.

Никогда ещё за всю историю существования Пичугина односельчане не встречали рассвет все вместе.

Встретили.

Первые лучи совершенно беззастенчиво и беспардонно радостно брызнули по мокрым верхушкам деревьев, заиграли, словно ощупывая подсыхающую землю, скользнули отсветом по землистым лицам людей и, наконец, вытянули светлое, чистое, такое долгожданное солнышко.

— Так это, — сказал кто-то немного хриплым голосом, — мужики, чего делать-то будем? Я в том смысле, что делать ведь чего-то надо.

Негромко, стараясь не нарушить хрупкое умиротворение, звякнул церковный колокол.

— Ну вот, — уже спокойнее сказал тот же голос только из соседнего двора, — я и говорю. Так пошли, что ли?

Всё ещё ёжась и опасливо косясь друг на друга, пичугинцы медленно стекались к церквушке, на недавно слаженной деревянной колокольне которой, виднелась фигура отца Сергия.

— А чего думать? Драпать надо отсюдова, — нервно дёргая ногой и суетливо затягиваясь, сказал Жора, — мало вам, что ли?

— Ишь ты, драпать он собрался, — неодобрительно протянул Ильич. — Это тебе, голоштанная команда, драпать можно, куда угодно, а у меня, — он кашлянул, бросив быстрый взгляд на сидящее чуть поодаль собственное отражение, но твёрдо повторил, — а у меня ответственность, между прочим.

— Да кому она, к лешему, нужна, твоя ответственность, — скривился Жора, прикуривая у самого себя. — Хотя мне–то что? Оставайся. А по мне, так драпать надо.

— Ильич прав, — спокойно проговорил Геннадий, — как мы отсюда уедем? И вообще, кто отсюда уедет? Я или вон тот я? Это мой дом, моя семья… и вообще. Прав я? — бросил он словно в пустоту, ни на кого конкретно не глядя.

— Само собой, — ответил за всех другой Геннадий.

Мужики молча покивали, соглашаясь с бригадиром.

Странная это была компания. Как конкурс двойников или фестиваль близнецов. Только вот особой радости и фееричности что-то не наблюдалось.

Но человек привык приспосабливаться к любым обстоятельствам, и жизнь постепенно брала своё.

Как-то само собой вышло, что все женщины в деревне, втихомолку охая и переговариваясь, разбрелись по домам и занялись тем, чем обычно и занимались ранним утром. И в этой рутинности ежедневных действий приходило к ним облегчение и упрощение того, что разум принимать отказывался категорически.

А мужики остались. Курили, кумекали, сидя вразнобой на сваленных штабелями у церкви досках.

— В леспромхозе смена началась, — глянув на часы, напомнил Алексей, — а наших никого. Ругаются, наверное.

Оба Михаила, как по команде хлопнули себя по лбу, смущённо переглянулись.

— Зараза, — сказал один из них, — я же вчера трактор под честное слово у бригадира выпросил, брёвна для бани перевезти хотел. Убьёт меня Потапенко, точно убьёт.

— Зря ты так, — попытался успокоить его Алексей, — убить не убьёт, а вот премии лишит точно, к гадалке не ходи. Вот у меня хуже. Сегодня линию новую запускать должны, а инженера нет. Инженер тут сидит, и в глазах у него двоится.

Мужики сдержано улыбнулись.

— Чего–то не понимаю я вас, — заговорил, как всегда торопливо и придыханием Матанцев, — чего вы тут картину маслом «Витязь на распутье» устроили? Как малые дети, ей-богу.

— Нет, Жора, конечно, кипишует, драпать никуда не надо, — продолжил он же, неловко спрыгивая с досок, отчего брюшко пару раз колыхнулось под ярко синей футболкой, — но и тут репу чесать тоже толку никакого. К людям надо пробираться, к цивилизации, так сказать. Объяснить, что да как, пусть разбираются.

— А сам чего не едешь? — исподлобья глянув на ближайшего чэпэшника, спросил Геннадий. — У тебя и уазик свой.

Матанцев шмыгнул носом, переглянулся.

— Да там такое дело, — сказал тот, что был поодаль, — с аккумулятором что-то. Или со стартёром. Подсобили бы, а?

— Так вас же двое, — картинно всплеснул руками Михаил, — вот и подсобите друг другу.

Мужики не сдержались, прыснули. Жоры загоготали.

Матанцевы обиженно и синхронно засопели.

Мелкого чэпэшника Семёна Матанцева в деревне откровенно недолюбливали, но терпели.

Пока он не открыл свою продуктовую лавку в купленном на бесценок и наспех подлатанном заброшенном доме, за продуктами и всем необходимым приходилось ездить в ближайший магазин в Бадяево. А это как–никак вёрст десять с гаком. Невелико расстояние для российских просторов, а всё равно неудобно.

Матанцев же нарисовался здесь года три назад, помахал бумагой из поссовета и торжественно, так что на следующий день полдеревни мучилось похмельем, открыл, по его заявлению, новую торговую точку. Щедрость чэпэшника ограничилась днём открытия лавки. Цены там были выше, чем в Бадяеве, а ассортимент наводил на определённые размышления.

Впрочем, для не избалованных благами цивилизации пичугинцев и это было манной небесной. Водка, пиво, иногда вино, всякая там бытовая химия, канцтовары, гвозди и прочие стройматериалы по мелочам. Ну, и продукты, разумеется. Чего ещё надо?

Правда, водка, особенно последнее время, всё чаще была палёная, а на большинстве продовольственных товаров очень уж нарочито не читался срок годности. Но эти пустяки мало кого всерьёз волновали.

Товары для лавки Матанцев всегда привозил сам. Его потрёпанный, но ходкий уазик появлялся в Пичугине раз, реже два в неделю. Сам себе хозяин, сам себе извозчик.

В его отсутствие лавкой заправляла Генриетта. Дородная молодая женщина, своим макияжем к делу и не к делу демонстрировавшая социально-классовую обособленность от деревенских.

Матанцев привёз её в деревню с год как, и жила она тут же, при лавке.

В деревне поговаривали, что привёз из города.

Сама Генриетта эту версию не то, чтоб подтверждала, но при каждом удобном случае пестовала. А ещё в деревне поговаривали, что у них с Матанцевым роман, и что, задерживаясь здесь, якобы, по делам на пару дней, Семён Ефимыч ночует точно не на коврике в прихожей. А ещё в деревне поговаривали, что у Матанцева таких Генриетт по одной на каждую его торговую точку. Да мало ли о чём поговаривали в деревне…

— Ладно, я вот что предлагаю, — Алексей вышел вперёд. — Логика в словах Матанцева есть. Не век же нам здесь куковать, надо в контору сообщить, да и до посёлка добраться.

— Ага, — ухмыляясь, перебил его Жора, — ясно вижу себе картину: здрасьте, у меня тут вдруг брат-близнец появился. Не знаете, отчего бы это? А вообще, у нас в деревне демократический взрыв произошёл, удвоение личности, блин!

— Демографический, — хором сказали оба отца Сергия, — взрыв демографический.

— Чего? — не понял Жора. — Да какая хрен разница?

С глухим шлепком Михаил несильно, но ощутимо треснул ближайшего Жору по затылку. Тот ойкнул, сверкнул глазами, но замолк.

Геннадий оглядел всех присутствующих, прикинул что-то в уме, решительно поднялся.

— Тогда так. Поделимся. Э… Ну, например, ты, ты и ты, — он поочерёдно ткнул кривоватым пальцем в одного Михаила, одного Алексея и одного Матанцева, — берите трактор и в контору.

— Секундочку, — запротестовал Матанцев, которого не выделил указующий перст, — на каком основании меня? Я здесь оставаться не намерен, если он, то и я, знаете ли.

Геннадий, молчавший до этого, подошёл к чэпэшнику вплотную, многозначительно заглянул в глаза и объяснил:

— А на том, что являться туда в двойном экземпляре не стоит. Пока.

Вышло убедительно.

— А мы в таком случае в Бадяево рванём, — подхватил Алексей, — тем же составом, я полагаю. Гена, мотоцикл одолжишь?

— Ну да, — язвительно вставил Жора, — драпать они, значит, не хотели, а сами в разные стороны! А Жора тут оставайся, Жора на себя и этот зоопарк любуйся? Не покатит, я с вами.

— Да не вопрос, — легко согласился Алексей, — а вы, отец Сергий?

Священник улыбнулся.

— Мы здесь останемся, — сказал он, — мало ли что.

— Ой, мужики! Ой, обоссусь щас! — заржал Жора, тыча пальцем в сторону пустой улицы. — Эти-то, эти-то! Гляньте-ка на них!

Улица была не пуста.

По улице, кажется даже сгибаясь под тяжестью собственных телес, грузно шагали близнецы Славик и Федя.

И было их четверо.