Олёнка. Часть первая

Антон Никитин

История любви в эпоху Тиндера и марлевых масок.Мужчина средних лет подозревает, что он смертельно болен или скоро станет инвалидом. Страх смерти пробуждает в нём страсть к жизни и наш герой начинает поиски то ли любви, то ли чего-то, на нее похожего. Но сначала ему предстоит разобраться со своим браком, с импотенцией и кучей физических и психологических проблем, как реальных, так и мнимых. В этой книге много эротики, психологических переживаний и юмора, местами переходящего в сарказм.

Олёнка

Часть первая. «Серьезные отношения»

В понедельник с утра я подрочил, а где-то через час пришло сообщение от Алёны. Я в это время выполнял ежедневное задание в Beach Baggy Racing 2, мобильной игрушке, куда заходил, когда выдавалось пять свободных минут. Которые легко растягивались на десять. Ну, вы знаете, как это бывает. В «шторке» смартфона мелькнул бумажный самолётик, означавший, что пришло новое сообщение. Имя отправителя значилось как «Алёна репетитор». Это был шифр на случай, если бы жена увидела этот контакт в моей записной книжке. «Ах, Алёна, — сделал бы я покер фэйс, — это… администратор в секции ушу. Сам не помню, почему я записал ее так». Ничего более правдоподобного я выдумать не мог, но этого могло хватить. Лиза не очень интересовалась моей жизнью. Кстати, секция ушу была фикцией. Я выходил из дома с рюкзаком, где лежала спортивная форма, и оставлял его в машине. А сам ехал трахаться с Алёной. Или, ещё до Алёны, встречаться с кем-то из Тиндера. С Соней Переводы, Шейлой Логистика, Катериной Психологом и так далее. Вся моя жизнь, как видите, состояла изо лжи. А смартфон был проводником её.

Сообщение, которое я получил, было тоже насчёт лжи. Алёна прислала мне скриншот, в котором я узнал анкету из Тиндера. Мою анкету. Сопроводительный текст гласил: «Хочу поцелуи на пятом свидании. Только не в щёчку, а таких… настоящих. Хотя нет, пожалуй, на третьем. На пятом уже надо двигаться дальше». Помню, когда я писал этот текст, сидя вчера в кафе в торговом центре, он выглядел забавным. Игривым. Соблазнительным. Да, я сам себе казался таким прожжённым ловеласом. Эй, детка, как ты смотришь на то, чтобы провести вечер в компании очаровательного незнакомца?

Теперь, глядя на этот текст, я сгорал со стыда.

«Это некрасиво, я знаю», — написал я в ответ.

(Алёна Репетитор печатает)

Несколько томительных секунд я всматривался в экран, ожидая приговора.

«Ну тогда.. пока!»

«Извини, мне правда очень жаль. Я не хотел, чтобы так всё кончилось. Но я наверное заслуживаю этого».

Слёзы наворачивались у меня на глаза. Я не понимал, что происходит. Вчера вечером мы разговаривали с Алёной по телефону и она сказала, что у неё серьёзные проблемы на работе, из-за которых она не сможет встречаться со мной три недели. Я обрадовался. Нет, серьёзно. Я сомневался, что мне стоит продолжать отношения с ней. Не то, чтобы она мне не нравилась… но и не то чтобы нравилась. Она была первой женщиной в моей жизни за последние двенадцать лет. Я был благодарен ей за то, что поверил, что могу быть желанным, интересным, привлекательным. Мне нравилось заниматься с ней сексом. Некоторые вещи я делал с ней впервые в жизни. Например, минет без презерватива. И мне это нравилось. Она была безумно чувственной и у меня наступала эрекция, когда я просто думал о ней. Мы много экспериментировали. Исследовали новые грани. Крошки на моих брюках — предлог для того, чтобы она положила свою ручку мне между ног и тихонько сжала пенис. Прямо в кафе. Месячные — повод заняться анальным сексом, а потом, наплевав на ограничения, на исходе третьего часа постельного марафона, вернуться к старой доброй классике. И пусть весь мир подождёт (и месячные тоже). Когда мы расходились после секса, а потом, ближе к ночи, сходились в Телеграме, она писала много приятных слов о том, что после нашей близости чувствует себя как в нирване. Я ощущал себя полубогом, который может сделать женщину счастливой. А теперь всё кончилось — по моей глупости.

Я закрыл Телеграм и открыл Тиндер. Вчерашняя вылазка не принесла никаких результатов. У меня была единственная пара — Алёна. Только вот её-то теперь уже не было. Она удалила меня. Когда-то, в самом начале нашего знакомства я сам советовал ей сделать это. Не всерьёз, конечно, но в то время я бы не расстроился, если бы она ушла, потому что всё, что между нами было на тот момент, умещалось на двух экранах Redmi 8, а у этого телефона шестидюймовый дисплей, если вы не в курсе, и на один экран влезает примерно тридцать строчек текста переписки в Тиндере. Не так уж много между нами было.

«Наверху есть три точки, — писал я ей в декабре, на второй, кажется, день знакомства. — Можно нажать на них и выбрать «удалить из пар» в открывшемся меню».

«Продвинутый пользователь», — ответила она мне, сопроводив своё замечание смайликом.

Так, в нескольких строчках, мы решили вопрос с моим браком.

«Я не умею внедряться в чужую жизнь», — отреагировала она на моё сообщение о том, что я женат.

Тогда я и предложил ей выйти из игры, образно говоря. Но ей захотелось поиграть. И вот мы играли… В кафе. В машине. В отеле. В переписке.

в кафе

Мы занялись сексом уже на второй встрече. Начали ещё в кафе, когда она пересела со своего стула ко мне на диванчик. В дальнейшем наличие диванчика стало обязательным условием при выборе места встречи. Когда я искал место для встречи и просматривал страничку кофейни или ресторана в Яндекс-Картах, то первым делом искал фото диванчиков, и если таковые находил, то заносил заведение в избранные.

Я написал, что у нас был секс? С ортодоксальной точки зрения то, чем мы занимались, вряд ли можно было назвать сексом. А по мне так это он и был. Ничего сексуальнее у меня не случалось уже много лет.

Началось с того, что Алёна попросила меня дать ей руку.

Я отодвинул тарелки и положил руку на стол. Она принялась гладить ее, водить пальцами по ладони, словно чертя какие-то тайные знаки или нанося странный рисунок. То, что эта женщина вытворяла с моей рукой, было не хуже страстного соития. Очень скоро я закрыл глаза, чтобы полнее чувствовать наслаждение, разливавшееся по всем клеточкам тела. Кажется, я даже немного постанывал. Не могу точно ручаться, и не исключаю такой возможности, — мне было так хорошо, что на некоторое время я выпал из реальности. Очень скоро у меня началась мощная эрекция. Я периодически открывал глаза и озирался вокруг — мне казалось, что у меня настолько откровенно-непристойное выражение лица, что все должны пялиться на нас. Затем я снова опускал веки и отдавался блаженству, которое теплой волной уносило меня все дальше и дальше от берега. А потом Аля пересела ко мне на диванчик и мы оба нырнули, стараясь погрузиться как можно глубже. Не буду описывать, что конкретно мы делали. На диванчике. В крошечном садике у кафе, пока Аля не заметила камеру слежения. На скамейке сквера, куда мы перебрались позднее. В какой-то момент ее рука оказалась в моих трусах. Нас остановил ребенок, который бегал по скверу и громко кричал. А так же тот факт, что на улице все это время была минусовая температура.

в машине

Зима 2020 года в Москве выдалась необычно тёплой, но все-таки это была зима, поэтому я включил обогреватель в автомобиле. И предложил Але пересесть на заднее сиденье. Это было странно и волнующе. Всего несколько минут оставалось до того момента, когда я впервые просунул руки в ее трусики и начал исследовать ее дырочки. Все её дырочки. В первый раз.

На заднем сиденье стояло детское автокресло. Я вышел из машины и переставил его на водительское сиденье. Потом обошел автомобиль, открыл дверцу с той стороны, где сидела Алёна и помог ей перебраться на заднее сиденье. Вернулся и сел сзади.

Мы целовались долго и страстно. У нее была одна особенность, которую потом я все время замечал во время любовных игр — между поцелуями она с шумом набирала воздух в легкие, как будто готовилась к долгому погружению. Иногда тихонько постанывала. Иногда шептала «Боже, какой же ты нежный». Это подстегивало. Мои руки становились смелее. Вот эта твердая чашка на чем-то мягком, — что это? Что с этим делать? Сдвинуть вверх? А вот эта странная штука в трусиках? Прокладка? Куда ее? Как же там горячо и влажно! Она не будет против, если я засуну туда пальчик? Нет, кажется, совсем не против. Кажется, я могу засунуть туда и второй пальчик. Только неудобно, может с другой стороны? Одна рука сзади, другая спереди?

Член исступленно метался в джинсах. Я расстегнул молнию и приспустил штаны. Аля взяла его в руки и стала тихонько сжимать. Потом наклонилась к нему, закрыв своей головой мне обзор. «Что она собирается делать? — подумал я. — Неужели она возьмет его в рот?».

Нет, тогда она не решилась. Это случилось в другой день.

в отеле

Мы стали встречаться регулярно. Усаживались в кафе на диванчике, пили вино, а потом брали такси и ехали в почасовой отель.

В первый раз это случилось в нашу третью или четвертую встречу. Мы целовались сначала в кафе, потом гуляя в окрестностях Третьяковки. Прошли мимо дома Ахматовой. Я удивился, какими обшарпанными выглядят старые двух и трехэтажные дома, если смотреть не с улицы, а со двора. Потрескавшиеся деревянные рамы с облупившейся краской, некогда белой, толстые спутанные лианы проводов вдоль стен, ржавые двери подъездов. А в двух шагах — нарядная рождественская иллюминация. Европейский город.

— Черт, я же выбираю самые укромные подворотни, — пробормотала Аля, когда в очередной раз нас спугнули и заставили отпрянуть друг от друга прохожие.

Я опять затянул шарманку про то, что неплохо бы оказаться наедине. И для этого есть прекрасное решение — почасовой отель. Аля слушала с интересом, но похоже, я ее не убедил.

— Я хочу, чтобы в первый раз у нас это было необычно, — произнесла она задумчиво.

Тут во мне проснулся дьяволенок. «Она почти твоя, — шепнул он мне. — ну давай, уболтай ее».

Я старался.

Я болтал без устали.

Я был само красноречие.

Думаю, она сломалась на том, что нам (как я говорил) необязательно доходить до самого конца. Я и сам тогда в это верил. Но получилось не так, как мы планировали. А может, именно так, как мы планировали, только не хотели признаваться самим себе.

«Только вытащи его перед тем, как кончишь», — прошептала она мне, когда я вошел в нее. Нежно и аккуратно, как делал это всегда впоследствии. Потому что хотел сделать ей приятно.

в переписке

По пути домой я зашел на рынок около метро купить сыра. Я знал одну палатку, где продавали сыры из санкционных стран: Италии и Голландии. Слева на прилавке были российские поделки, справа — медовый из Голландии, Грюйер из Швейцарии, овечий из Италии. Моя жена любила Грюйер. Стоя в очереди, я вытащил телефон и набрал в Телеграме:

— Сейчас я напишу кое-что неприличное.

Я был на подъеме, но не знал, как она отреагирует на письменные непристойности.

— Давай, — пришел ответ.

— У тебя очень вкусная киска, — напечатал я и обратился к продавщице:

— Полкило грюйера, пожалуйста, и столько же пещерного с медом.

И опустил глаза к экрану.

Под словом «киска» появилось сердечко. А потом еще два.

Ей понравилось.

С тех пор переписка после траха вошла у нас в привычку. Я сказал «траха»? Хорошо, путь будет «после интимной близости» (хотя на самом-то деле мы трахались как кролики).

— Как ты? — писал я, устроившись на кровати в своей комнате.

Из соседней комнаты доносилось клацанье клавиатуры. Это моя жена разбиралась с заказами в интернет-магазине.

— Прихожу в себя, — писала Алёна, и мне становилось хорошо.

— Это… просто… космос…, — продолжала моя обладательница двух высших образований. Моя милая развратная девочка.

Что я мог на это сказать? Три смайлика-поцелуя показались мне подходящим ответом.

Аля не раз говорила, что после секса со мной она чувствует себя как будто в нирване. Это будоражило, наполняло гордостью, ласкало мое эго. Сам я большого подъема не чувствовал. Во время секса — чувствовал, а после — нет. Мне было…

— Спокойно, — сказал я, когда мы шли от отеля до ее дома. — Как будто все… правильно, все так, как должно быть.

Шум машин заглушал наши голоса. Алёна что-то говорила, но я не слышал, да и не прислушивался. Мне было достаточно чувствовать ее рядом, а что она там болтает — дело десятое. Возможно, я пропустил что-то важное.

— Знаешь, когда ты со мной, мне кажется, что пазл сошелся. Интересно, почему так — спросила моя женщина.

Я пожал плечами:

— Я тебе говорил, что у меня двенадцать лет не было секса. Может быть, причина в этом?

— Но у меня-то в чём причина? — пробормотала Алёна. Потом прижалась ко мне и сказала:

— Рядом с тобой я чувствую, что можно жить дальше. А не просто ждать… конца.

Мне было пора домой, чтобы не вызвать подозрений своим поздним приходом. «Не забыть вытащить рюкзак из машины», — подумал я. В рюкзаке лежала спортивная форма для занятий ушу. Для того, чем я на самом деле занимался, одежда была не нужна, поэтому я выходил из дома и оставлял рюкзак в багажнике.

В метро думал о том, что скажу завтра Свете, своему психоаналитику.

***

— Вас можно поздравить? — симпатичная блондинка напротив меня осторожно формулировала слова. На тот случай, если вдруг выяснится, что поздравлять меня не с чем.

Я несколько секунд переводил вежливо-обходительный на понятный русский. Потом сообразил.

— Да, у меня всё получилось. — Я махнул рукой так, как будто речь шла о сущей ерунде. Как будто у меня просто не могло не получиться. Как будто мы с психоаналитиком не потратили несколько месяцев на то, чтобы вернуть мне потенцию. Которая в итоге вернулась когда я стал принимать сиалис. Неудачу психоаналитика я списал на «ну, бывает» и продолжил заниматься с ней дальше. Теперь мы работали над моим простатитом, периодически переключаясь на другие вещи. «Нам говорили, что причина простатита в сидячем образе жизни плюс ненависти к женщинам», — поделилась со мной психотерапевтической мудростью Света. С сидячим образом жизни я был согласен. Против правды не попрёшь. А вот с ненавистью к женщинам было сложнее. До консультаций со Светой я не подозревал, что среди моих чувств к женщинам (довольно сложных, на самом деле) есть и такое, которое можно назвать ненавистью.

— У меня сейчас столько секса, сколько не было, по-моему, никогда в моей жизни. И мне нравится заниматься с ней этим. Но знаете, в постели она одна, а в жизни другая. Та, что в постели, мне очень нравится. А другая…

Я вспомнил, как недавно ждал её перед одной кофейней, спрятавшись под козырёк подъезда от моросящего дождя. Странная выдалась зима в 2020 году. Аля должна была скоро подойти и я посматривал по сторонам. Место было довольно людное. Мимо ходили женщины, а я, из-за своей близорукости мог узнать кого-то либо по одежде, либо тогда, когда человек подходил ко мне на расстояние вытянутой руки. Но в чём должна была появиться Алёна, я не знал. Я ещё не настолько хорошо изучил её гардероб. Позже я выяснил, что на зиму у неё было две вещи: светлая куртка (которая совсем не полнила Алёну) и чёрная шубка, в которую я иногда зарывался лицом, перед тем как повесить на вешалку в кафе, потому что очень любил шелковистое прикосновение меха к коже.

Аля появилась в шубке, но издалека я её не узнал. Только подумал, что идёт какая-то пожилая женщина. Не знаю, почему мне так показалось. Может потому что она мелко семенила, боясь поскользнуться на тонком льду. Или потому что её лицо, когда она уже подошла ко мне, улыбаясь, при близком рассмотрении показалось мне опутанным сетью морщинок… Впрочем, это ощущение прошло, но не насовсем, а просто скользнуло куда-то вглубь и зарылось в илистое дно моего разума. «Вот пришла моя старушка», — подумал я тогда с горечью и удивлением, но постарался отогнать от себя эту мысль. Она вернулась чуть позже, когда мы сидели в кафе на Пятницкой, пили Киндзмараули и я украдкой смотрел на девочек-официанток в белых передничках, сновавших туда-сюда. Одна из них, рыженькая, мне так понравилась, что я пожалел, что рядом со мной Алёна. Не будь её, я бы… не знаю что. Написал на салфетке свой номер телефона? Но она, скорее всего, отвергла бы меня, потому что в её глазах я был старым извращенцем. Гумбертом Гумбертом. Ей, наверное, ещё и двадцати не было, а мне через пару лет стукнет полтинник. К тому же я не мог похвастаться внешностью красиво стареющего киноактёра. А сколько лет было Алёне, я не знал. В профиле Тиндера было написано 41 год, но как-то она обмолвилась, что ей больше. Женщины часто врали в Тиндере насчёт возраста.

— Да и денег мне жалко, — продолжил я. — Каждое свидание обходится в четыре — пять тысяч рублей, кафе плюс отель. Такими темпами я скоро начну брать из «резервного фонда», чего мне совсем не хочется. Кроме того я испытываю чувство вины, когда трачу на любовницу деньги из семейного бюджета.

— Да, — вздохнула Света. — И денег не хватает, и Аля, получается, тоже не вариант. А знаете, я недавно разговаривала с коллегой, психоаналитиком. И мы сошлись во мнении, что с точки зрения психотерапии это даже хорошо, если партнёр не очень нравится. Нет страха «провалить экзамен», всё получается само собой. Так что рассматривайте свою связь с Алей как часть терапии. Как вре́менное явление. А хорошая терапия не бывает дешёвой. А потом, — тут она хитро посмотрела на меня, — вы можете заняться сексом с кем-нибудь ещё. С женой, например. Или завести себе ещё одну любовницу.

Я заулыбался. Идея иметь целый гарем показалось мне в целом привлекательной, хотя и неосуществимой. Прежде всего, с технической точки зрения. Я сказал Свете, что у меня не хватит денег, времени, да и мужской силы, чтобы окучивать сразу несколько женщин. А затем мы вернулись к моему простатиту. И к моей ненависти к женщинам.

***

В прошлый раз Света попросила меня визуализировать мой больной орган. У меня долго не получалось, а потом я увидел жевательную резинку, прилепленную к низу столешницы. Так делают школьники, которым надоела жвачка. Прилепляют её внизу парты. И она там постепенно высыхает, мумифицируется и превращается в белёсое нечто. Я рассказал Свете о том, что увидел. Она попросила меня сконцентрироваться на этом образе и сказать ему: «Я вижу тебя. Я знаю, что ты есть. Я больше не буду убегать от тебя. Покажи мне, что ты из себя представляешь».

Я почувствовал на моей голове белый полиэтиленовый пакет. От него исходило ощущение угрозы. Мне стало неуютно.

Света спросила у пакета, если у него что-то, принадлежащее Антону, то есть мне. И я увидел сердце. Не анатомический орган, а стилизованное изображение, какое обычно рисуют в мультиках, в школьных тетрадках и на заборах. Оно было кроваво-красным и пульсировало тревожным красным цветом. Этот цвет стал разрастаться и вскоре заполнил всё вокруг. Я оказался в красном тумане. Кровь была повсюду.

Как в фильме «Стена», где Пинк лежит в бассейне с кровью.

Как в сериале «Декстер», в эпизоде, где маленький Декстер сидит в луже крови, которая вытекла из его убитой мамы.

Я не видел связи между этими образами, мне казалось, я просто рассказываю первое, что приходит в голову. А Света связь увидела. Она стала спрашивать у кровавого тумана, что он прячет, и я почувствовал сильное внутреннее сопротивление. Света попросила меня представить это сопротивление. Я увидел чёрную тонированную машину. Тогда Света изложила свою гипотезу. Она полагала, что моё глубоко запрятанное чувство — стремление убить свою мать. За то, что она делала мне больно. Физически и морально.

— Дети, — говорила Света, — очень часто реагирует на боль и обиду желанием убить обидчика, расправится с ним самым жестоким способом. Но если обидчик — мама, то это чувство вызывает сильный внутренний протест — как можно убить собственную мать?! Тогда оно прячется глубоко и становится причиной душевного разлада.

Когда она говорила, у меня на глазах наворачивались слёзы. Я вспомнил (или представил себя), забившегося в угол, или под стол, ревущего от боли и злости, испытывающего мощнейшие эмоции, которые я не мог контролировать, не мог понять. Я чувствовал боль, унижение, бессилие, ярость, желание отомстить и страх за это своё желание. Как родная мама, которую я люблю больше всего на свете, может делать мне так больно?!

Неужели связка «любовь-ненависть» с тех пор стала лейтмотивом моей жизни?

***

После консультации я выключил скайп. У меня совершенно не было сил и желания чем-либо заниматься. Иногда, после тяжёлых консультаций, как сегодня, я чувствовал себя совершенно вымотанным, эмоционально выжатым. Некоторое время я лежал совсем без мыслей. Смотрел в окно. Я лёг на кровать в комнате сына, как поступал довольно часто. В его комнате мне легче дышалось. В ней было как-то… спокойнее, что ли. Я вспомнил, как на втором курсе привёл домой свою девушку. Её тоже звали Алёна. Мы с мамой жили в однокомнатной квартире в спальном районе Москвы. Подробности того визита практически выветрились из памяти, запомнилось только, что моя подружка определила обстановку в квартире как «с ума сводящую». Правда ли, что наши дома несут на себе отпечаток не только наших привычек и финансового состояния, но и душевных переживаний? Как считаете, мистер Кинг?

Комната моего десятилетнего сына мало что говорила о нём самом, но много — о его родителях и взаимоотношениях в семье. Напротив кровати стоял гардероб из ИКЕА — страшный, но вместительный. Его торец был обклеен постерами с машинками из журнала Hot Wheels. Изображения кинозвёзд и рок-групп, видимо, будут позже. Если сейчас подростки ещё интересуются ими.

Верхняя полка надстройки над письменным столом была заставлена старыми игрушками. Глобус с подсветкой, который я подарил ему на какой-то день рождения. Он им не пользовался. Вездеход Лего, — мы его один раз собрали, да и забыли. Вообще, Дима любил собирать модели из конструктора, но никогда не играл с ними. Пиратский корабль, вместивший на своих палубах несколько пушек и фигурок пиратов. Разборная деревянная машинка, которую я заказал на Амазоне. Артефакты детства, которое с каждым днём уходило всё дальше. Как-то я написал в своём дневнике, что хотел бы зубами вцепиться в детство Димы и не отпускать его.

А ниже верхней полки начинался ад. Знаете, есть такие видеоигры «найди Х объектов»? Перед вами — стеллаж, заставленный десятками, если не сотнями разнообразных предметов, причём некоторые частично заслоняют другие, или стоят на них, или лежат, — в общем, создатели игры очень стараются, чтобы у вас ушло как можно больше времени на опознание какой-то вещи. Так вот, открытые полки над столом моего сына представляли собой именно такую головоломку, составленную из всевозможных канцелярских принадлежностей, разбавленных книгами, тетрадками и подставками под канцтовары. Проблема была не в наличии собственно карандашей, ручек, пеналов, красок, прозрачных файлов, тетрадок, папок и т. д., а в их количестве. Всё это моя жена закупала оптом, оправдываясь тем, что так дешевле. Вот, скажите, зачем школьнику сто ручек? СТО! Или десять одинаковых коробок с цветными карандашами?! Да он за год и одной не использует! Были там и вещи, которые уже отслужили своё и вряд ли когда-нибудь могли бы пригодиться (даже будущему поколению нашей семьи), но выбрасывать их было нельзя. На этот счёт у меня было несколько крупных разговоров с женой, потом я сдался. Как и в других случаях.

А теперь я просто лежал и вспоминал, как мы познакомились со Светой. Как я влюбился в своего психоаналитика, а потом она меня отучала от этого чувства. Безуспешно. Пока за дело не взялся я сам.

***

Света была моим вторым психоаналитиком. От первого я сбежал, прозанимавшись с ним семь месяцев. С ней. Её звали Алёна. Кажется, четвёртая по счёту Алёна в моей жизни. Поводом для моего обращения к психоаналитику (к первой, а не ко второй) стала влюблённость. На старости лет меня угораздило влюбиться, причём сразу в двух молоденьких девушек.

Дело было так. С некоторых пор по ночам меня стали донимать боли в области таза. Днём всё было нормально, а вот ночью, после долгого лежания на одном боку, я испытывал довольно неприятные ощущения, — настолько неприятные, что просыпался, и потом долго не мог заснуть. Промучившись несколько месяцев, я пошёл в поликлинику. Там мне сделали компьютерную томографию и нашли остеохондроз и протрузию в поясничном отделе позвоночника.

— Хорошо, что корешки не задеты, — сказал мне врач, рассматривая заключение рентгенолога. Кто такие корешки, почему мне надо было радоваться, что они не задеты, — этого она мне не объяснила. Зато рассказала, что сама недавно перенесла операцию на позвоночнике. «Хирург мне сказал, что ходить я смогу, но боль останется со мной до конца жизни», — поделилась со мной своим счастьем эта добрая женщина.

Таблетки и мази, которая она мне прописала, не помогли.

Тогда я стал изучать интернеты. Узнал, что множество людей долго и безуспешно пытаются вылечиться от проблем со спиной. Увидел рекламу чудодейственного бальзама Фигуля, сделанного из секретных трав, выращенных в строго охраняемой сибирской лаборатории. И решил, что не пойду к Фигулю. Прочитал о методах лечения другого известного некроманта, доктора Чудновского. Методах, так же мало совместимых с жизнью пациентов, как и сама болезнь. Впрочем, те, кто выдерживали лечение до конца, всё-таки выздоравливали. Правда, таких было мало.

В интернетах было много боли. Одна женщина писала, что несколько месяцев колола себе на ночь обезболивающее и только этим спасалась. Но потом обезболивающее перестало действовать. Форумы изобиловали специфической информацией, люди выкладывали чёрно-белые рентгеновские снимки, как родители демонстрируют фото детей, жонглировали номерами позвонков и писали размеры межпозвонковых грыж чуть ли не с гордостью. Были и истории чудесных исцелений, куда ж без них. Особенно запомнилась мне одна. Одного мужика, у которого отказали ноги, каждый день привозили в бассейн и кидали в воду. Через четыре месяца он встал и пошёл.

Примерно на третий день погружения в мрачную вселенную остеохондроза, я созрел. Я был готов отдать немаленькие деньги, лишь бы только у меня не было так, как у тех, кто раздирал душу (свою и чужие) на форумах. И я точно знал, кто мне поможет. Мануальный терапевт! По правильному надо было говорить «мануальщик», но это право надо было заслужить. Как минимум — личным знакомством. А по-хорошему, историей с хеппи-эндом, знаете из тех, что рассказывают, доверительно наклонив голову и взяв особую задушевную интонацию: «Знаешь, я тоже думал — у меня всё плохо, но нашёлся один дядька… он поставил меня на ноги. Могу телефон поискать». И у тебя в голове звучит набатом «мануальщик, мануальщик, где ж ты ходишь, мой спаситель» и всплывают запавшие в душу с детства истории о филиппинских мануальных терапевтах, которые проводят хирургические операции голыми руками. Нейрохирургические операции. Без анестезии. Без инструментов. (Хочется добавить: без пациентов).

На сайтах многих медцентров большое место в программе лечения занимала лечебная физкультура, массаж и мануальная терапия. Я подумал, что физрой могу заниматься самостоятельно, а не платить десятки тысяч рублей за то, чтобы какой-то вчерашний выпускник института физкультуры показывал мне элементарные упражнения, которые можно посмотреть в YouTube.

Мануальщика я нашёл через интернет, у него был очень хороший рейтинг и куча положительных отзывов. Это потом я уже понял, что отзывы составляются со слов клиента на основании их первого посещения. Одна дама писала: «Мы вместе посмотрели мои снимки, доктор был очень вежлив». Учитывая, что мануальщик брал больше четырёх тысяч рублей за приём, он ДОЛЖЕН был быть вежлив. И за эти деньги посмотреть не только ваши снимки, но и снимки вашей морской свинки, если бы вы принесли их с собой.

Снимков у меня с собой не было, так что я обрисовал ситуацию на словах. Мануальщик выглядел так, как и должен был, по моему глубокому убеждению, выглядеть всякий порядочный мануальщик: крупный, с сильными руками, под пятьдесят. Он слушал внимательно, говорил с паузами и внушал доверие.

Он попросил меня нагнуться и достать руками до пола, и, кажется, был впечатлён тем, как легко я выполнил это упражнение.

Я сказал, что прописанные НПВС мне не помогают. Дядечка закивал головой, словно слышал подтверждение своему давно сформированному внутреннему мнению:

— Есть два способа справиться с вашей проблемой, — произнёс он и сделал паузу, поскольку четыре с лишним тысячи за визит из любого сделают драматического актёра. — Либо глотать горстями нестероидные противовоспалительные препараты, либо… — тут он ещё раз драматично остановился, — лечиться с помощью проверенных методов мануальной терапии.

Ещё до визита к нему я был настроен на то, чтобы пройти у него курс лечения, так что долго уговаривать меня ему не пришлось. Но всё-таки я спросил, уверен ли он, что ему удастся справиться с моим недугом ("Да, без всякого сомнения", ответил он) и сколько потребуется сеансов (восемь).

Мне сразу сделали скидку в двадцать процентов.

Я разделся и лёг на массажный стол. Он был покрыт сиреневой одноразовой простыней. Вначале помощница моего мануальщика массировала мне спину минут двадцать. Это было довольно приятно. Потом пришёл он сам и стал по-всякому крутить мои руки и ноги. Я испугался, когда он обхватил моё туловище и резко крутанул его так, что слышно было, как захрустели позвонки. Впрочем, ничего страшного не произошло. Потом он взял мою голову в ладони и стал слегка покачивать её, словно перекладывал мячик из одной руки в другую. Я лежал на спине, а он стоял так, что я не видел его, а только чувствовал его руки, которые поддерживали на весу мою голову. Плавные движения расслабили меня, я почувствовал себя в полной безопасности, и вдруг он крепко обхватил мою голову двумя руками и резко повернул её таким движением, каким в кино мастера единоборств и просто крутые парни сворачивают шею противнику. Опять раздался хруст позвонков и я снова испугался. Но в этот раз пронесло. Потом эти действия стали обязательным элементом каждого сеанса, но всё равно каждый раз я боялся, что он мне что-то свернёт, что какой-нибудь позвонок не встанет на своё место и я навсегда останусь калекой.

Сеансы завершались всегда тем, что мануальщик давил на какую-то точку в области тазобедренного сустава. Сначала он использовал большой палец, а потом какую-то штуковину из эбонита, похожую на искусственный фаллос. Давление всё нарастало, я чувствовал боль в ноге, но потом оно достигало апогея и меня отпускало.

Когда мануальщик занимался со мной, мы разговаривали. Так я узнал, что ещё в советские времена он работал в санатории, где все клиенты проходили курс мануальной терапии из восьми сеансов. Так выяснилось, откуда взялась цифра восемь.

Сеансы шли один за другим, а я всё не чувствовал облегчения. На седьмом визите у меня спросили, не хочу ли я сделать «блокаду», укол обезболивающего. «Боль пройдёт или не будет не такой сильной», — объяснил доктор. Я подумал, что вряд ли имело смысл отдавать около тридцати тысяч рублей, если все мои проблемы можно решить уколом. На восьмом сеансе мануальщик спросил, не хочу ли я прийти на девятый. Но выглядел при этом не очень убедительно, словно бы и не хотел, чтобы я лишний раз мозолил ему глаза.

Я отказался. Мой путь лежал к двум молоденьким девочкам в клинике «Шанс», хотя ни я, ни они об этом ещё не знали. Их звали Вера и Бьянка.

***

Лист бумаги был весь в пометках красного маркера, будто в кровоточащих стигмах. Это было заключение рентгенолога, результат МРТ поясничного и шейного отделов. Невролог, сидевшая за столом напротив меня, смотрела на заключение так, как будто не знала, с чего начать. Я решил помочь ей.

— Что, всё плохо? — произнёс я с полуулыбкой, которая совершенно не соответствовала моему внутреннему настроению.

— Даа, — протянула женщина. — Ваша шея… это нечто.

У неё на столе стоял муляж — пластмассовый фрагмент позвоночника. Чётко были видны позвонки и межпозвонковые диски. Невролог взяла муляж и стала показывать то, что я в принципе и так знал: когда позвонки давят на межпозвонковый диск, он выпячивается, либо внутрь, либо наружу. При этом хрящ может задеть нервы и тогда человек чувствует боль. А может и вовсе пережать их, что ведёт в потере подвижности или к инвалидности.

— Наше лечение, — говорила мне доктор (за сорок, кудрявые волосы, ямочки на щеках) — основано на том, что мы раздвигаем позвонки за счёт вытягивания позвоночника на специальном тренажёре, а потом питаем мышцы и хрящи, усиливая кровоснабжение в нужных местах за счёт массажа.

Инвалидом мне быть не хотелось. Поэтому я согласился на трёхмесячный курс лечения, стоимостью около ста пятидесяти тысяч рублей. Почти пять тысяч долларов по тогдашнему курсу. Со скидкой, разумеется. Перед этим я читал отзывы о клинике в интернете — все хорошие. Так я стал лечить шею, которая у меня не болела, и поясницу, которая то ли была источником болей, то ли не была, — в этом у неврологов центра не было полной уверенности.

Вера приходила по выходным. А Бьянка была администратором и я видел её каждый день. Кроме того, Бьянка иногда делала баночный массаж. Также там работали ещё две медсестры, Ира и Анфиса. Всем им было от двадцати до двадцати трёх лет. Как мне сказала позже Вера, внешняя привлекательность была необходимым условием для приёма на работу. Руководство клиники полагало, что клиентам будет приятнее иметь дело с симпатичными девочками.

Бьянка была чувственной азиаткой, Вера — среднерусской красоткой. Как-то она подошла ко мне совсем близко, когда помогла сдвинуть планку ростомера (мне измеряли рост до и после процедур). Руководство запрещало девушкам ходить с распущенными волосами, но в то утро начальства не было и Вера выпустила свою гриву на волю. Её волосы слегка коснулись моей щеки. Я видел, как серебряная серёжка покачивается в нескольких сантиметрах от моего лица. Лёгкий аромат её шампуня щекотал мне ноздри.

— Сто восемьдесят пять и один, — сказала Вера так, как будто это было её личным достижением.

— Мы с вами идём на рекорд, — отозвался я, посмотрел в её серые глаза, и что-то шевельнулось во мне.

С Бьянкой было немного иначе.

Она была первой, кого я встретил в центре. Я увидел, что она симпатичная, и сразу стал искать её внимания. Думаю, это была реакция на уровне рефлексов. Девушка. Молодая. Красивая. Гав, гав!

Она дала мне заполнить какие-то бумажки, а когда пришла забирать их, спросила: «Получилось?» Наверное, она имела в виду, хватило ли мне времени ответить на все вопросы анкеты или что-то в этом роде. «Я справился», — заявил я и приготовился завилять хвостом. Она улыбнулась: «Отлично!» «Хороший мальчик», — перевёл я про себя.

Бьянка чем-то напоминала гейшу. Хотя я никогда не имел дела с гейшами, но её демонстративная учтивость плюс явная примесь восточной крови вызывали ассоциации с податливой глиной, которая примет любую форму, угодную господину. Если мы шли навстречу друг другу в узком коридоре, она всегда отступала в сторону, давая мне пройти, причём делала это очень напоказ: быстрый взгляд прикрытых глаз, шаг в сторону, почтительный наклон головы. Иногда я ломал шаблон и пропускал её. Она благодарила кивком.

Бьянка отлично делала баночный массаж. Лучше всех остальных девочек. Она использовала собственную технику и свою банку. Я чувствовал бодрость после её массажа, но это было далеко не всё. Мне нравилось, что красивая девушка трогает моё тело. Смотрит на меня, полуголого. Привычным движением стягивает трусы пониже, так что видит верхнюю часть моих ягодиц. Это возбуждало. В последнее время я стал внимательнее относиться к своему нижнему белью и вообще следить за одеждой. Купил несколько новых «боксёров» и ловил взгляды девушек — заметят ли они прикольный рисунок на них? Скажут ли что-то? Конечно, они молчали. Но, кажется, кое-что замечали.

Я подарил Рузе шоколадку. Сказал, что это за классный баночный массаж. Через пару дней, когда массаж делала мне Вера, она спросила (кажется, впервые), о моих ощущениях. «Я ведь стараюсь», — сказала она чуть ли не обиженно. В следующий раз я оставил ей на массажном столе шоколадку, когда уходил. Я выбирал хороший дорогой шоколад, а не какой-то ширпотреб. Вера при встрече не поблагодарила меня и мне стало обидно.

Я пытался шутить с ними, иногда ненароком касался, но в реальности это было всё, на что я осмеливался. Зато моя голова уже работала вовсю. Понимают ли они, что происходит? Думают ли обо мне? Чувствуют ли что-то? Такими вопросами я задавался довольно продолжительное время, но не понимал, что делать дальше. Эти две девушки занимали все мои мысли. Поначалу думать о них было приятно, но время шло, ничего не двигалось, и я стал страдать от неразделенной любви. То есть, не от любви, конечно, но от каких-то переживаний, которых сам я не мог назвать или объяснить. Тогда-то я и обратился за помощью.

***

Алёна, психотерапевт, сказала, что я похоронил себя заживо.

Я часто плакал. Иногда после разговора с Алёной, иногда просто так. В начале мая запенилась черёмуха, сирень, яблони. В ту весну я особенно сильно воспринимал пробуждение природы. Казалось, я сам оттаиваю, как пакет с овощами, который бросили в самый нижний ящик морозилки, да там и забыли надолго. Когда я оттаивал, у меня текли слёзы. Практически каждый день.

Я всё ещё боялся умереть или стать инвалидом, но при этом каждый день выполнял заведённые обязанности: писал письма, редактировал тексты, ходил в магазины, возил ребёнка в секцию плавания, занимался мастурбацией. Я плохо спал. Неврологи клиники советовали мне всякие лекарства от безобидного глицина до актовегина с мексидолом, но они мало помогали. Как-то вечером я вёз ребёнка из бассейна и почувствовал, что отключаюсь прямо за рулём.

Несколько раз принимался писать завещание, а потом бросил эту затею, так как понял, что завещать мне нечего. То немногое, чем я владею, и так отойдёт моей жене по закону. Близких родственников у меня не было.

Я думал о смерти. В ней была какая-то запредельная загадка, которая и манила, и страшила. Как это — меня нет? Вот же я, меня не может не быть. Я по-новому стал смотреть на некоторые вещи. Когда я видел людей на старых фото — давно умерших людей — я вглядывался в их лица и думал — вот сейчас ты поедешь домой готовить обед или забирать ребёнка из садика, но тебя давно нет, хотя ты об этом не знаешь. Мне казалось, я на мгновение проникал в сознание этих людей, крошечную часть секунды жил их жизнью, в то же время понимая, что сейчас их кости лежат в земле или сожжены и запечатаны в урне. «Ты была довольна своей жизнью?» — спрашивал у миловидной девушки, запечатлённой на улице Горького безымянным фотографом в шестидесятые годы. «У тебя был муж? он любил тебя? сколько у тебя было детей?» Я смотрел на фото мамы и папы и пытался уместить в своём сознании факт, что они были — а теперь их нет. Я гуляю по той же улице, по которой ходила на работу моя мама. Вот эти липы и тополя — они видели, как она за руку водила меня в первый класс. А когда я умру, что останется от меня? Я не знал, и мне было страшно.

Запись из дневника.

4 мая 2018 года

«Муторно. Не могу найти в себе опору, что-то, дающее смысл существованию и радость каждому прожитому мгновению. Рутина и стрессы. Моя женщина, которая давно меня разлюбила (если вообще когда-то любила). Ребёнок, который всё ещё нуждается во мне, но с каждым днём всё меньше и меньше. Нереализованные мечты. Унылое угасание впереди. Пустая оболочка скорлупы — моё внешнее существование, а внутри ничего нет. Не могу найти выхода.

Скоро поедем с Димой на плавание. Потом ужин. Завтра с утра в клинику. Потом Диму на тренировку по танцам. Потом мастер приедет снимать размеры под антимоскитную сетку. Потом поедем в магазин. Потом будем ходить по магазину. Потом разгружать сумки. Потом поиграю в фоллаут, пока Лиза будет готовить ужин. Потом монополия с Димой и ляжем спать. Пустая скорлупа».

В те дни и недели я чутко прислушивался к своему организму. Мысль, что я могу стать инвалидом, не давала мне покоя. Я представлял, как лежу, беспомощный, не в состоянии поправить трусы или почесать кончик носа, и вот открывается дверь, и я скашиваю глаза, пытаясь разобрать, кто пришёл, пока, наконец, не вижу женщину, которой когда-то обещал заботу и любовь; она принесла питьё и грусть в глазах.

***

То ли я себя так накрутил, то ли ещё что, но моя ипохондрия была небезосновательной. Я ловил тревожные сигналы отовсюду, из разных уголков своего тела, и пытался интерпретировать их, как новичок, оказавшийся впервые за штурвалом самолёта и устрашённый количеством и разнообразием датчиком, лампочек, переключателей и дисплеев.

В правом ухе появился шум. Несильный, почти неразличимый, но всё же. УЗИ показало, что нарушен венозный отток. На втором приёме доктор в городской поликлинике спросил у меня, помогает ли прописанное им лекарство от головокружения. Я ответил, что никогда не жаловался на головокружение. Он посмотрел на меня с интересом.

Правая рука вроде бы слушалась хуже, чем левая. «Вы не замечали раньше, что правая рука у вас как будто немного подтормаживает?», — спросила у меня врач в клинике. Я раньше не замечал. Теперь вот стал.

Боль в области таза — основная причина, по которой я обратился за медицинской помощью — после пары недель процедур разтроилась. Часть осталась на месте, другая переместилась в поясницу, чётко по центру спины, а кроме того, заболела шея, которая никогда раньше не беспокоила. Я сказал об этом Рузе. Она ответила, что это в порядке вещей, когда боль меняет своё местоположение. Я возразил, что она скорее, не перемещается, а разделяется на несколько составляющих.

У меня стали неметь кончики пальцев рук и ног. Я думал, это нормальный эффект от вытягивания позвоночника и не жаловался. Каждый раз, вставая с кровати-тренажёра, я оказывался на сантиметр, а то и на полтора выше, чем полчаса назад. За рулём я боялся, что онемевшая нога может отказать, когда мне потребуется надавить на педаль. Как-то мне нужно было провести встретиться с очень важным человеком, президентом компании — нашего заказчика. Дело было мартовским вечером. Поскольку офис клиента находился в центре, я поехал на метро, чтобы не застрять в пробке и не искать место для парковки. Я шёл от станции метро к нужному зданию, и молил бога, чтобы мне вдруг не свело судорогой ногу или она не перестала слушаться меня. Я не хотел потерять работу, но больше всего боялся потерять лицо. Я не желал, чтобы на меня смотрели, как на больного. О нет, они бы не сказали «инвалид». Они бы сказали — лицо с ограниченными физическими возможностями. Наверное, даже попытались бы найти работу мне по силам. Клеить марки на конверты, например. Социально ответственный бизнес.

Когда я сказал неврологам о своих симптомах, они попеняли мне, что я слишком сильно растягиваю тренажёр. «Так ведь и навредить себе можно», — сказали они. Почему-то через три недели после начала курса лечения. Я стал осторожнее. Симптомы прошли.

Ну и, конечно, простатит, мой давний друг. Я вставал ночью пописать минимум два раза. Это продолжалось несколько лет. Я ходил к урологам, которые назначали анализы и прописывали разные лекарства, с одним и тем же результатом. Нулевым. Подниматься среди ночи было не так утомительно, как лежать потом без сна и вставать разбитым утром. Когда я слышал, как Лиза спросонок идёт в туалет, а потом из-за закрытой двери доносится звук мощной струи, я завидовал. У меня текла тоненькая струйка, да и её приходилось выдавливать из себя.

Дважды я ходил на консультации к нейрохирургам. Один раз в свою поликлинику, другой — в институт Бурденко, на платной основе. Оба нейрохирурга сказали, что мой позвоночник никак не связан с болью в тазу. «Вам надо не к нейрохирургу, а к психиатру», — заявил бесплатный доктор. Увидев моё ошарашенное лицо, добавил на ломаном русском: «Но я вам лучше напишу», Через десять минут он вышел из кабинета с листом бумаги, где была куча всякой медицинской дребедени, из которой я вынес, что приступы боли мне следовало купировать НПВП, а также обратиться за помощью к психотерапевту. Второй, из Бурденко, был более человечен за три тысячи рублей. Он, по крайне мере, постарался успокоить меня и сказал, что ничего страшного в моих снимках не видит.

Я заметил закономерность в том, как они вели приём. Их в первую очередь интересовало, что у меня болит в данный конкретный момент. И когда я отвечал, что в данный конкретный момент у меня ничего не болит (и это была чистая правда) оба врача делали вывод, что я — не их пациент. Они ведь были хирургами, а хирурги что делают? Режут. А зачем резать человека, у которого ничего не болит? Разве что из научного интереса. Но я бы не дался.

Различие заключалось в том, как эти нейрохирурги оценивали пользу от процедур, которые мне делали в клинике. Бесплатный доктор был категорически против: «Пиявки не достанут до ваших грыж, а растягивание позвоночника действует только те полчаса, что вы лежите на кровати». Доктор из Бурденко с интересом выслушал описание процедур и закивал головой: «Вот-вот, это правильно, надо навалиться со всех сторон».

Мне стало морально легче после этих консультаций, хотя в голову пришла мысль: «А, собственно, от чего меня лечат в клинике?».

***

В клинике меня научили гимнастике по специальной методике. Сначала показали ряд упражнений, а потом я уже сам из любопытства стал искать информацию про автора гимнастики. Выяснил, что был такой болезненный юноша, которому врачи поставили приговор, но он не сдался, изучил целительные техники Европы и Азии и создал свою. Вылечился сам, стал лечить других людей. Типичный восточный гуру. С типичным подходом гуру: «Если вы делаете упражнения и не выздоравливаете, то значит, вы не очень-то и хотите быть здоровым». Как же меня бесят такие высказывания! Так и представляю себе хирурга, которые говорит пациенту перед операцией: «Опухоль я вам, конечно, вырежу, но если вы не хотите вылечиться, то скоро умрёте».

Гуру написал несколько книг, которые я, как и полагается неофиту, прочитал. Кое-что в этих текстах было очень созвучно моему настроению:

«Посмотрите на себя самого и на окружающий мир взглядом стороннего наблюдателя — насколько вам удастся войти в это состояние. Посмотрите взглядом странника, впервые пришедшего в этот мир и впервые увидевшего его. И на своё тело посмотрите взглядом странника — представьте, что вам дали его для удобства путешествия в этом мире, а ваша истинная суть, ваша душа лишь примеряет этот костюм, чтобы потом снова сбросить его¹».

А где-то вдали появился огонёк, он звал меня к себе, как огонь на маяке зовёт заплутавшее в шторм судно. Я смутно понимал, что ещё не всё потеряно, что я ещё жив. Я хотел жить — не только формально, но по-настоящему. Хотел любить и быть любимым. Хотел ласкать любимую женщину и заниматься с ней сексом.

***

Вместе с желанием любить в мою жизнь вошла музыка. Хотя «вошла» — не совсем точно. Скорее, вернулась. В подростковом возрасте я, как, думаю, большинство молодых людей, жил с музыкой. Началось всё с грампластинок, которые я проигрывал на советском «Аккорде», в маминой коллекции были Джо Дассен, Дайана Росс, ну и какие-то наши песняры. Потом я пополнил её пластинками Модерн Токинг, Браво (с Агузаровой), Челентано. До сих пор испытываю стыд, вспоминая, как в отделе грампластинок нашего универмага попросил дать мне Альбину и Романо Пауэр. Феличита тогда звучала из многих окон. Потом на излёте восьмидесятых я услышал «Кино», «Алису», «Арию» и «Наутилус». А студентом слушал REM, Guns-n-Roses, старый-старый рок и то, что звучало тогда на радио. Особое место в моей музыкальной вселенной занимала группа Pink Floyd.

На третьем курсе я устроился на постоянную работу в рекламном агентстве. С первой получки я купил стиральную машинку, со второй — японский музыкальный центр: FM-радио, двухкассетник и CD-проигрыватель. Через пару дней пригласил своих друзей и мы танцевали до глубокой ночи, пока в дверь не позвонили соседи.

Музыка была со мной, и когда мне было хорошо, и когда плохо. Весь год от смерти мамы до встречи с будущей женой, я возвращался с работы, покупал у метро бутылку «Киндзмараули», включал Гари Мура и после второго бокала, точнее, стакана, потому что тогда я не заморачивался с поисками подходящей посуды (а иногда и вообще пил из горла) часто катался по полу, рыдая и не понимая, почему я один, и долго ли так будет продолжаться. Через год, солнечным сентябрьским днём я слушал радио «Максимум» (London Beat, No Mercy, Everything but the girl) сдирая в комнате старые обои и клея новые. Я менял свою жизнь и надеялся, что к лучшему.

А ещё через десять лет, когда мы переезжали с Лизой на новую квартиру, я оставил этот центр на лестничной клетке — забирай кто хочет. Если я и включал иногда радио в машине, то это были сборники музыки из восьмидесятых и девяностых. Ничего другого я не хотел.

Но той весной я стал слушать новую музыку (новая часто означало не современная, а незнакомая). Это произошло спонтанно: я установил приложение в телефон, выбрал в нём жанр — рок, — и решил, что всю дорогу до клиники буду слушать, независимо от того, понравится мне или нет. Неожиданно для самого себя мне понравилось. Я открыл новые имена, хотя иногда они подозрительно напоминали старые: Welshly Arms, Pretty Reckless, The BossHoss, Bonfire, Mono Inc, City of the Sun и другие. Я радовался, что музыка всё ещё способна удивлять и волновать меня.

Часто я слушал саундтрек из компьютерной игры Fallout 4 — постапокалиптической истории, в которой музыка играла большую роль. Её горько-сладкий привкус был очень созвучен моему тогдашнему настроению, смеси отчаяния и надежды. Ностальгическое шипение старых записей, Бинга Кросби, Эллы Фитцжеральд, The Ink Spots переносили меня в другое время и даже в другое измерение, где всё было и прошло: и жизнь, и слёзы, и любовь. И опять вернулось ко мне, чтобы напомнить, как это здорово — любить, страдать и мечтать.

Some folks can lose the blues in their hearts,

But when I think of you another shower starts².

***

Алёна посоветовала мне поговорить с девушками о своих чувствах. Я долго набирался смелости. Я совершенно не представлял себе, что буду делать, если кто-то из них вдруг ответит мне взаимностью. Для меня такой разговор сам по себе был актом невиданной мужественности, который имел ценность сам по себе, а после хоть трава не расти.

Бьянка ушла в небольшой отпуск, так что я решил начать с Веры. С технической точки зрения, ситуация осложнялась тем, что внутреннее помещение клиники представляло собой несколько кабинок для процедур, разделённых занавесками. Радио (там всегда играло «Монте-Карло») немного заглушало голоса, но всё, что говорилось в одной кабинке, было слышно в соседних. Я думал целых три дня, а потом нашёл решение.

На ближайшей консультации я рассказал о своей проблеме Алёне, надеясь поразить её догадливостью, но она лишь пожала плечами и практически без промедления выдала:

— Записка.

Я был растерян. Почему мне, чтобы додуматься, потребовалось три дня, а ей — несколько секунд?!

— Я женщина, — произнесла Алёна с улыбкой. — У меня изворотливый ум.

Я знал, что у меня неразборчивый почерк, поэтому напечатал на компьютере:

«Вера!

Мне надо вам сказать кое-что важное, но не здесь. Не могли бы вы выйти со мной на улицу на несколько минут? Пожалуйста!»

Я сомневался, стоит ли ставить восклицательный знак в конце. С ним концовка смотрелась так, как будто я умолял девушку. Но, с другой стороны, этот знак выглядел тем, чем и являлся — побудителем к действию. Патроном в оружейном стволе. Молотком в миллиметре от шляпки гвоздя. Я оставил его.

Я засунул записку в дальний отсек бумажника, и стал ждать выходных. Вера неожиданно объявилась в четверг. Заменяла кого-то. Я прошёл в кабинку, разделся до трусов и лёг на кровать специальной конструкции для вытягивания позвоночника. Я понял, что разговор произойдёт сегодня. И меня начала бить крупная дрожь.

— Что с вами? — спросила Вера довольно резко, как мне показалось.

— Всё в порядке, — пробормотал я.

Она ушла, а я остался один и меня колбасило, как сосиску в кипящей воде. Я понимал, что это нервное, но не мог успокоиться. Вера подходила дважды, чтобы подрегулировать длину кровати и с каждым разом я понимал, что ответственный момент всё ближе. Я вдруг вспомнил, как в третьем, кажется, классе, влюбился в одну девочку. Она была невысокая, бойкая и улыбчивая. Когда она смеялась (довольно часто) на щеках появлялись ямочки. Как-то я написал на бумажке — I love you — и после уроков, в раздевалке подкинул записку ей в портфель. Она выбросила её на пол, и ушла, как будто ничего и не было. Наверное, подумала, что я положил ей какой-то мусор.

К тому времени я уже ходил в клинику два с лишним месяца, совершенно точно уяснил порядок проведения процедур и знал, сколько раз Вера зайдёт в мою кабинку. Шёл девятый час тёплого майского вечера, кроме меня, в клинике оставалась всего пара пациентов. Я принял решение и успокоился. Когда Вера закончила массаж, я сел на массажном столе, стараясь втянуть поглубже пару лишних кило на животе.

— Вера, — произнёс я негромко, — подождите, пожалуйста.

Она замерла. Я слез со стола, вытащил из кармана брюк бумажник, достал оттуда записку и передал ей.

Она прочитала, удивлённо посмотрела на меня и кивнула.

«Ну вот, — подумал я. — Первая часть марлезонского балета позади. Главное, не забыть, что я собирался ей сказать. Не сбиться».

Я опять — уже в сотый, наверное, раз — стал повторять свою нобелевскую речь.

Когда мы с Леной оказались на улице, я говорил гладко, без запинки. Волнение ушло. Остались только мы: я и красивая девушка, которой — мне это показалось удивительным! — было приятно слушать о моём отношении к ней, несмотря на неожиданность ситуации, несмотря на то, что я был вдвое старше её.

Её реакция показалась мне странной. Я думал, она обольёт меня презрением, или посмеётся надо мной или станет говорить о разнице в возрасте…

— Но как же так, — промолвила доктор моего тела. — Ведь я же помолвлена! Мы это особо не афишировали, правда, но после моей ординатуры, когда он вернётся из армии, мы собирались пожениться.

Она говорила так, как будто всем вокруг, включая меня, были хорошо известны мельчайшие подробности её помолвки: когда, с кем, и как. Я ничего не понимал, кроме самого главного: у меня есть более удачливый соперник. Эта ситуация была мне хорошо знакома.

Я сказал, что не знал о её помолвке. Она выразила надежду, что мы останемся друзьями. Я подумал, что мы никогда не были друзьями, но понял, что она имела в виду — ведь я был клиентом заведения, где она работала. Она просто хотела, чтобы этот случай остался между нами и не повлиял на моё отношение к клинике.

После нашего разговора я испытал облегчение. Я справился со страхом, исчезла причина моих переживаний последних дней. И я понял кое-что про себя — мне понравилось. Мне нравилось разговаривать о своих чувствах с красивой девушкой. Пусть даже это длилось всего несколько минут и ни к чему не привело. Я всё равно запомнил свой эмоциональный подъём и захотел испытать его ещё раз. Мелькнула догадка, что если бы Вера мне не отказала, я бы испытал положительные эмоции невероятной силы. И мне очень захотелось этого. До Алёны оставалось полтора года.

***

В следующий раз с Верой мы увиделись через день, когда она пришла в субботу по своему обычному графику. Вероятность, что я попаду именно к ней, была 50 на 50. Медсёстры разбирали пациентов по порядку, то есть первого пришедшего клиента брала, предположим, Вера, второго, Ира, третьего опять Вера, четвёртого Ира и так далее.

Я сидел на диванчике в приёмной и ждал. Если Вера не хотела общаться со мной, то она могла поменяться очередью с другой медсестрой. Правда, тогда ей пришлось бы объясняться, и я не мог представить, какие доводы она бы привела.

— Антон Николаевич!

Я поднял голову и увидел её — стройную девушку, которая смотрела на меня почти как обычно… но немного иначе.

— Пойдём? — пригласила Вера и провела меня в ближайшую свободную кабинку. Она сразу отошла в самый дальний угол и склонилась над моей анкетой. У каждого пациента была «медкарта», где отмечалось, какие процедуры были сделаны и т. д.

— Как вы себя чувствуете? — этот традиционный вопрос я начал воспринимать совершенно иначе после того, как стал ходить в «Шанс». Обычно люди задают его из вежливости, предполагая услышать что-то вроде «Нормально» или «Хорошо». Здесь следовало отвечать цифрой. Она означала самочувствие пациента по десятибалльной шкале, где 0 соответствовал полному отсутствию боли, а «десять»… я даже боюсь представить.

Обычно я отвечал примерно так: «шея один, бёдра два». Но не в этот раз.

— Я очень рад вас видеть, — осторожно начал я, наблюдая за реакцией Веры. Она улыбнулась и кивнула:

— Я тоже.

— Ваше присутствие действует на меня благотворно, — я немного осмелел, — сегодня у меня ничего не болит.

Это было неправдой. Моё самочувствие ничем не отличалось от вчерашнего. Но мне хотелось удивить её, добиться её внимания.

Вера подняла брови, но записала в анкете так, как я сказал. Я разделся (сегодня на мне были забавные боксеры с рыбьими костями на тёмно-синем фоне). Дальше сеанс пошёл по привычному сценарию… до определённого момента. Произошёл один случай, который не повлиял ни на мои отношения с Верой, но заставил задуматься (самую малость) что, возможно, Алёна, мой психоаналитик, была не так уж и неправа, когда считала, что совпадений не бывает, за каждым из них стоит воля Вселенной, каким бы удивительным или неправдоподобным оно не казалось. И ещё о том, что каждое действие имеет последствия.

В конце сеанса Вера поставила мне сзади на шею пиявки. Это было уже не в первый раз, так что сами пиявки меня не волновали, в отличие от того, что рядом со мной, полуголым, находилась привлекательная девушка, которой я всего пару дней назад говорил о своих чувствах. Процедура выглядела следующим образом: Вера капала мне водой на кожу и ставила на это место пиявку, а потом ждала, когда она присосётся. Первый укус был довольно болезненным, но скоро я просто переставал обращать внимание. Ещё минут через пять значительно разбухших от крови пиявок снимали с тела и клали в одноразовый пластмассовый стаканчик. Я как-то поинтересовался, что происходит с ними потом. «Мы их спускаем в унитаз», — ответила мне одна из медсестёр. Мне стало немного жаль этих маленьких кровопийц. Я понадеялся, что может, не все из них погибают в мрачных тоннелях, но некоторым удаётся добраться до реки, куда их, наверное, в конце концов выносит поток. Но стоило мне подумать о фильтрах, очистных сооружениях, дезинфицирующих средствах, как я понимал, что шансов у пиявок практически нет.

Обычно пиявки, присосавшись к телу, не двигались с места. За ними не нужно было присматривать. Вы просто знали, что с ними (и с вами) ничего не случится. Вашей задачей было спокойно лежать и ждать. Вроде бы вместе с укусом в организм попадали вещества, которые разжижали кровь и улучшали её состав, — по крайней мере, так мне объясняли. Мы с Верой как-то разговорились на эту тему. Она сказала, что многие снимают пиявок сразу же после укуса, — мол, вспрыснули в кровь то, что нужно, и хватит, нечего миндальничать. Сама она придерживалась другого мнения. Мне было интересно слушать её. Не только потому, что она мне нравилась, но и потому, что я вдруг увидел её с другой стороны. То, как увлечено она говорила, как ругала родителей, которые лучше врачей знают, чем нужно лечить их детей, как разбивала в пух и прах аргументы антипрививочников, — напомнило мне о времени, когда я сам вёл такие эмоционально-интеллектуальные дискуссии с однокурсницами. И пусть темы у нас были совершенно другие (например, разбор «Декамерона» Боккаччо или «Чумы» Камю), это не имело значения. Вера стала ближе мне, интересней, а сам я как будто вернулся в прошлое. Где трава, как известно, всегда зеленей.

Одна из пиявок вдруг взбунтовалась. Она переползла через ключицу и двинулась прямиком к левой части моей груди. Перемещалась она неторопливо (видимо, иначе просто не умела) поэтому я не сразу обратил внимание. А когда заметил, то некоторое время не мог сообразить, что делать. Я был один в кабинке, но знал, что скоро придёт Вера. Надо ли звать её сейчас? Настолько ли это важная ситуация или можно подождать? Могу ли я сам справится?

Я решил позвать Веру. Мне пришлось несколько раз произнести её имя прежде, чем она услышала. Она вошла, увидела в чём дело, засуетилась, и принялась упрекать меня:

— Что же вы мне сразу не сказали!

Я оторопел. Мне показалось, что она несправедлива ко мне. Вера была как будто немного напугана и несколько раз спросила, хорошо ли я себя чувствую. Когда пришло время заклеивать пластырем укусы пиявок, девушка обработала те, что сзади, а когда дошла до ранки на груди, сказала: «Я даже не знаю, что тут делать». И ушла, оставив мне ватный диск и кусок пластыря.

На следующий день я снова попал к ней и мы посмеялись над вчерашним инцидентом. А когда ко мне зашёл массажист — весёлый парень, она ворвалась вслед за ним, дала ему коленом под зад и заявила, что он заслужил этот поджопник. Вот прямо так и сказала.

Когда я сообщил об этом Алёне, то заметил, что не понимаю, почему я раньше никогда не слышал от неё таких слов. Да и вообще, так вести себя и так выражаться при клиенте, на мой взгляд, было недопустимо.

Психоаналитик хитро посмотрела на меня.

— Вы грубо нарушили её личные границы, — произнесла она. — Можно сказать, вторглись без разрешения. А теперь она нарушает ваши. Скорее всего, неосознанно.

Некоторое время я молчал, пытаясь осмыслить сказанное, потом улыбка стала растягивать мой рот:

— Но это значит… что я ей не совсем безразличен?

Алёна кинула на меня странный взгляд, но ничего не ответила.

Потом Вера простудилась и я её больше не видел. Она ушла из моей жизни. Прощай, Вера, надеюсь, у тебя всё хорошо.

Я переключился на Бьянку, которая вернулась из отпуска. Я немного посомневался, стоит ли мне переживать из-за того, что я практически без передышки начинаю подбивать клинья к другой девушке, и решил, что не стоит. В конце концов, у меня с Верой не получилось, я ей ничего не должен.

Несколько дней я дожидался удобного момента, а затем попросил девушку выйти со мной на улицу, как и Веру. Рядом сидела ещё одна медсестра, Ира. Она видела, как я выходил на улицу с Верой, а сейчас я уводил туда же Бьянку.

Я немного модифицировал свою речь по сравнению с прошлым выступлением. Проапгрейдил её. Я сказал, что мне показалось, что она ко мне относится иначе, чем к остальным пациентам. Поинтересовался, не вызвано ли это тем, что она испытает ко мне какие-то чувства? На самом деле, именно своими вопросами я надеялся вызвать интерес к себе. Я добавил, что считаю Бьянку «очень секси» — Вере я такого не говорил. Наш диалог вышел ещё короче, чем в прошлый раз. Бьянка ответила, что она замужем, у неё ребёнок, и она не испытывает ко мне ничего такого, что бы выходило за рамки обычного отношения к клиенту клиники. Тем не менее она добавила, что ей приятно слышать комплименты.

В оставшиеся дни Бьянка избегала меня. Через несколько дней я закончил свой курс. В медицинском смысле мало что изменилось. Разве что за три месяца в всё-таки успокоился — ведь время шло, а хуже мне не становилось, даже вроде бы наметилось некоторое улучшение, хоть и незначительное. Я понял, что прямо завтра не умру и стал строить планы.

***

Лето 2018 года оставило в моей памяти три следа: разговоры с Алёной, плавание в бассейне и импотенция. Тут надо кое-что прояснить. У меня давно не было физической близости с женой, но это не значит, что у меня не было секса вообще. Я ходил к проституткам. Где-то раз месяц, иногда чаще, иногда реже. Первые года два-три после того, как мы перестали заниматься любовью с женой, я держался. Потом кто-то при мне обронил слово «проститутка». Этого было достаточно, чтобы мой мозг заработал. Тогда я не имел ни малейшего понятия о том, как получить услуги платной любви, куда за этим надо обращаться, какие справки собирать и так далее. Оказалось, что это проще простого. Заходишь на один из многочисленных сайтов, где публикуются анкеты девушек лёгкого поведения и выбираешь проститутку, как скажем, мобильный телефон по характеристикам: цена, вес, рост, функции, то есть услуги, и всё такое. Поначалу мне было не по себе, страшно и стыдно, и для первого раза я выбрал массажистку. Насколько я понял из объявления, она не занималась классическим сексом, но делала эротический массаж, то есть раздевалась догола и в таком виде массировала мужчину и доводила его до оргазма. Мне понравилось. В какой-то момент я перестал воспринимать ее как специалистку, которая оказывала платные услуги, и увидел красивую молодую девушку, которая ласкает меня и позволяет мне ласкать ее. Мне казалось, что это должно быть взаимно — просто не может быть не взаимно. Я довольно часто путал хорошее отношение к себе, как к клиенту, с личной симпатией.

Потом я стал ходить к настоящим проституткам, потому что массаж это, конечно, хорошо, но мне нужно было больше. Нужен был нормальный качественный секс. Иногда я его получал, иногда нет, — зависело от девушки, от настроения, окружающей обстановки. В первое время я часто плакал, выходя от проституток. Мне было стыдно. Я чувствовал, что предаю жену. Сына. Самого себя. Я давал клятву никогда больше не делать этого, как будучи подростком, испуганным своей сексуальностью, зарекался мастурбировать, потому что считал, что это очень плохо. И каждый раз нарушал свое слово — тогда и сейчас. Потом я стал воспринимать очередной поход к проститутке просто как гигиеническую процедуру. Я платил за час, но редко задерживался больше, чем на полчаса, включая душ. Я никогда не был половым гигантом, и говорить с проститутками мне было не о чем.

Потом с обычными проститутками мне стало скучно и я попробовал bdsm. Я был в роли «нижнего», как говорят те, кто в теме. Впрочем, настоящим «тематиком» я так и не стал — удовольствия от боли я не получал, да и подчиняться не любил. Мне нравился легкий стыд, элемент эксгибиционизма, когда госпожа — она непременно должна была быть молодой и красивой — смотрит на меня, раздетого, насмешливо и слегка презрительно.

Двенадцатое июня я отпраздновал так: сначала пошёл к проститутке и влюбился в неё, а затем отправился в бассейн — впервые лет за пятнадцать.

***

Вита была не первой проституткой, к которой я испытывал симпатию. На десять — двадцать резиновых кукол попадалась одна настоящая: с раскрытыми глазами и милой улыбкой. Такие девушки целовались в губы и крали сердце, не забывая взять и положенное по прейскуранту вознаграждение. До Виты была Настя, которая тихонько отстранила меня, когда я небритым подбородком ткнулся в чувствительное местечко. К Анжеле, массажистке, я ходил несколько недель, пока она не уехала домой в Крым, заняв у меня напоследок пару тысяч рублей. Потом была ещё одна массажистка, не помню, как её звали, ей нравилось просовывать пальчик мне в анус. Но чаще всего попадались женщины, которые относились ко мне как к обычному покупателю: пришёл, заплатил, ушёл. Я собственно и был обычным покупателем и всегда следовал по привычному маршруту: душ, минет, быстрый секс в миссионерской позиции, снова душ, иногда — чай, поцелуй в щёчку у двери, равнодушное пожелание приходить ещё, неискренний кивок головой уже в тамбуре. Я редко возвращался.

Вита начала ломать шаблон, едва я переступил порог. Увидев меня, она оживилась, словно встретила старого знакомого. Схватила за руку и несколько раз пожала её. Никогда проститутка не здоровалась со мной за руку. Я немного оторопел, но девушка мне понравилась: рыжеволосая, непосредственная и как будто слегка сбитая с толку — кто я такой? что со мной делать? о чем разговаривать? Впрочем, профессиональное мастерство подсказало ей нужные ходы: она подтолкнула меня в сторону ванной, а потом, когда я вышел оттуда, с полотенцем вокруг бёдер, посадила на диван.

Она взяла ТВ-пульт и увеличила громкость. Мне это не понравилось. Телевизор вообще отвлекал меня, а тут ещё передавали русскую попсу, а я её терпеть не мог.

Девушка села рядом. У неё на предплечье было тату: цветочный орнамент, сочетание красного и зелёного.

— Ты целуешься? — спросила она, и, не дожидаясь ответа, поцеловала меня.

Это было неожиданно. Проститутки обычно не лезли ко мне целоваться. Я с удовольствием ответил на её поцелуй и следующие несколько минут мы провели на диване. Полотенце сползло с меня, а Вита освободилась от того немногого, что было на ней надето. Вскоре мы оба перешли на кровать.

Мне захотелось поиграть с ней. Продлить удовольствие. Дать ей больше, чем я привык, и самому получить больше обычного. Я знал, что на второй заход меня, скорее всего, не хватит.

— Хочешь, я сделаю тебе эротический массаж? — предложил я.

— Как это?

Мне показалось странным, что проститутка не знает, что такое эротический массаж. Всё-таки не страпон какой-нибудь. И не золотой дождь.

Я объяснил, как мог. А потом показал. Через некоторое время я перевернул её с живота на спину и приготовился войти, но не смог — член сделался вялым.

— Что случилось? — спросила Вита.

Я помотал головой. Мне неловко было признаваться, что у меня член не стоит. Звук телевизора, который всё время фонил на заднем плане, вдруг приблизился, стал очень осязаемым, вязким, раздражающим. Я чувствовал злость. Обиду. Стыд. И бессилие. Это было самое плохое. Маленькая, но очень важная часть моего тела отказывалась мне повиноваться, и я ничего не мог с этим поделать! Я не понимал, почему несколько минут назад он был бодр и весел, а сейчас, в самый ответственный момент, отказался выполнять свои прямые обязанности!

Я пожал плечами на вопрос Виты и пробормотал: «Что-то не получается».

«Ничего страшного», — попыталась успокоить меня девушка и стала отрабатывать свои три тысячи в час. Она уложила меня на спину и взяла член в рот. Постепенно я почувствовал возбуждение и понял, что мой пенис снова стал твёрдым. Я вылез из-под неё.

— Как ты хочешь? — спросила Вита, и опять, не дожидаясь ответа, облокотилась на руки и повернулась ко мне попой. Мне не очень нравилась эта поза, так что я попросил:

— Нет, давай, по обычному. Ложись на спину.

Она легла, и я трахнул её.

Потом мы лежали.

И разговаривали.

И целовались.

Мы оба поняли, что нам нравится заниматься этим друг с другом. А я почувствовал, что меня влечёт к ней. Мой внутренний локатор говорил мне, что и девушка испытывает ко мне интерес.

— Как думаешь, могли бы мы встречаться, как… — тут я замялся, пытался подобрать правильное определение.

— Как пара? — уточнила Вита, накрыв свой ладонью мою руку, лежавшую у неё на груди.

— Да, — сказал я и посмотрел на неё.

— Мне нравятся мужчины в возрасте, — ответила Вита.

Когда я оделся и пошёл к двери, то повернулся и спросил:

— Что это было? Между нами?

— Не знаю, — ответила Вита. — Может… просто встретились две родственные души?

Мы договорились, что увидимся через неделю, и я в приподнятом настроении отправился плавать.

То посещение бассейна запомнилось мне. Не только потому, что оно было первым за много лет, хотя новизна впечатлений, конечно, обострила чувства. Но ещё больше обострила их встреча с Витой.

***

Полупустая парковка перед массивным зданием из желтоватого кирпича. Большие синие буквы над входом: «Бассейн». Это немного тревожное ощущение выходного дня в Москве — ты вроде бы в городе, но чувствуешь себя странно из-за отсутствия людей и машин. Куда все подевались? Пусто, и только издалека доносятся возгласы, в которых угадывается футбольный азарт. Недавно шёл дождь, асфальт ещё мокрый, капли свисают с голубых елей, несущих вахту вокруг здания бассейна. Воздух серый и сырой, кажется, его можно выжать, как губку. Пустой и тихий холл. Такая же безлюдная раздевалка на втором этаже. Зелёные шкафчики напомнили мне о спортивном прошлом. Каждый раз, когда я видел их, я знал, что мне предстоит…что? Работа над собой? Радость от движения? Приятное прикосновение формы к телу? Предвкушение победы? Возбуждение, которое испытываешь на стартовой позиции, когда уже произнесено «На старт!», «Внимание!», но ещё не было команды «Марш»? Приятное ощущение от того, что я делаю что-то полезное, что-то правильное, а не просто бесцельно копчу небо?

Синий волнующий принял меня в себя, как это сделала Вита несколько раньше. Вода ласкала моё тело, и я скользил сквозь неё, ощущая нежные прикосновения плечами, животом, бёдрами. У меня не было очков для плавания, так что я закрывал глаза, когда погружался, и мои органы чувств отключались — все, кроме осязания.

Мне сказочно повезло, хотя тогда я ещё не понимал этого. По случаю какого-то праздника, 12 июня посетителей было мало. Иногда я даже оставался один на дорожке. Никто не тормозил и не подгонял, не нужно было подстраиваться под других людей. Я плавал в своё удовольствие. Через полчаса я стал уставать и останавливаться у бортиков, чтобы немного отдохнуть.

В душе я оперся руками об стену и стоял так под горячей струёй, чувствуя, как вода ударяет в мои закаменевшие плечевые мышцы, наслаждаясь этим массажем, ощущая, как все мои страхи стекают вместе с водой в сливное отверстие в полу. Я выжил, я занимался любовью, я мог двигаться дальше.

В раздевалке выяснилось, что за то время, пока я плавал, выглянуло солнце и нарисовало на полу несколько ярких прямоугольников. За окном виднелись кроны деревьев, в самой раздевалке никого не было, кроме меня. На секунду меня охватило ощущение, что и зелёные шкафчики, и деревянные скамьи, и занавески на окнах, и зеркало на стене, — всё принадлежит мне. Не как предметы, обладающие материальной ценностью, а как нити в ткани окружающего мира, который был готов и укутать меня, если потребуется, и свернуться платочком, чтобы залезть мне в карман, если таково будет моё желание.

Запах хлорки долго оставался на моих пальцах и я вдыхал его когда, уже приехав домой, садился за компьютер и подпирал рукой щеку.

Летом 2018-го я ездил в бассейн как минимум два раза в неделю. Иногда один, иногда с сыном. Чаще с сыном. Мы купили очки для плавания мне и шапочку ему. В холле стояли автоматы по продаже кофе, воды и кислородных коктейлей. Постепенно мы попробовали их все. Как-то после занятий мы погуляли по Филёвскому парку, съели мороженое и постреляли в тире. У нас было двадцать выстрелов на двоих и ни один из нас не попал по мишени.

Я уже перестал читать на ночь своему сыну, но иногда сидел рядом с ним перед сном. Уже полусонный, он часто брал мою руку, клал себе под щеку и засыпал так.

***

Через неделю я снова поехал к Вите, полный радостного предвкушения. Все эти дни я вспоминал её. Вера и Бьянка постепенно отступали всё дальше, их место заняла девушка из плоти, которая целовалась со мной, и делала это с удовольствием. Я пытался представить, есть ли у нас будущее. Я и проститутка? Возможно ли это в принципе? Смирюсь ли я с её «работой»? Или стану требовать, чтобы она занялась чем-то другим? Смогу ли я в таком случае обеспечить её деньгами, чтобы ей было на что жить? Захочу ли я это делать? На эти вопросы у меня не было ответа. Я надеялся, что они придут со временем.

Она опоздала на полчаса. Я ждал её перед подъездом. Она появилась в лёгком сарафане, помахала рукой и вытащила наушники из ушей. В лифте я почувствовал неловкость. Мы стояли близко друг к другу, а я не понимал, могу ли поцеловать её сейчас или это будет неуместно? Пока я раздумывал, мы уже приехали.

Она прошла из прихожей в единственную комнату, но когда я двинулся за ней, остановила меня и сказала, что в уличной обуви сюда нельзя.

В тот день я совсем не смог. Как мы оба ни старались, мой член оставался вялым, и через некоторое время я сдался. Я расплатился, уехал в подавленном настроении и больше не возвращался к Вите.

***

В последующие месяцы я предпринял ещё несколько попыток с разными проститутками, но безуспешно. Я подумывал о том, чтобы сходить к врачу, но меня останавливало воспоминание, как я только что потратил на лечение три месяца и полторы сотни тысяч рублей без ощутимого эффекта. Я представлял, что лечение от импотенции — долгий и дорогостоящий процесс с сомнительным результатом. К тому же мне просто не с кем было заниматься сексом. Пожалуй, это сыграло главную роль. Я решил пока ничего не делать. В очередной раз последовал совету Скарлет О’Хара: «Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Завтра наступило только через полтора года. А пока я переключился на массажисток и госпожей — проституток, оказывающих услуги в области bdsm. С ними мне не надо было переживать за свою эрекцию.

Я не был готов разговаривать о своих «девиациях» с Алёной. Полненькая, моя ровесница, с умным взглядом и довольными щеками, она выглядела… как троюродная сестра. Я не смог бы обсуждать страпон-секс с сестрой. Тем более после того, как она практически отмахнулась от моих проблем с потенцией. «Ну, у вас же при мастурбации всё получается», — полусказала, полуспросила она, когда я набрался смелости и заговорил о своих сексуальных неудачах. Я не очень уверенно кивнул. Мастурбация ведь такая штука, когда мужчине, по сути, всё равно. Достаточно ли пенис крепкий, хватило ли времени партнёрше, — тебе всё это до лампочки. Кончил — и прекрасно. А кончить ведь можно и при не очень твёрдом члене. Всего этого я не сказал Алёне, в том числе и потому, что мне показалась, что она не хочет развивать эту тему. И речь шла про обычный секс!

Но, вообще-то, мне нравилось с ней говорить. Постепенно я рассказал ей всю жизнь, периодически вспоминая такое, о чём давно забыл. Иногда я плакал, потому что воспоминания были тяжёлые. Например, о том, как мама била меня ремнём. Или как она умирала от рака. Или вот ещё был случай в раннем детстве, подарок психоаналитику. Мне тогда было лет пять, хотя я не помню точно. Меня отправили в детский лагерь в Битцу, в небольшой санаторий в лесу на окраине города. После обеда у нас был тихий час. Мальчики и девочки отдыхали в одной комнате. Рядом со мной лежала девочка. Мы с ней играли в доктора во время тихого часа. Надо было спустить трусики под одеялом и лежать тихо, притворившись, что ты спишь. Второй участник игры — доктор — подходил, отдёргивал одеяло и изучал то, что видел. Как-то за этим занятием меня поймала вожатая. Она отвела меня в пустую комнату, стянула с меня трусы и стала трогать мой член. Она сказала, что это наказание за мой поступок. Мне было очень стыдно. И в то же время приятно. Мне никто никогда так не делал, и до моей первой самостоятельной мастурбации оставалось ещё несколько лет. В конце концов девушка довела начатое до конца. Не знаю, как это называется у пятилетних мальчиков, но какая-то белёсая жидкость стала выделяться из моего члена. За дверью послышался шум и девушка поспешно натянула на меня штаны. Я никому не рассказал об этом, но потом, когда вернулся домой, очень часто воображал, как убиваю Галю (так её звали) самыми мучительными способами.

Годом позже я рассказал про этот случай Свете, моему следующему психоаналитику. И почему-то только тогда к двум моим чувствам — жалости к себе и ненависти к Гале прибавилось третье — презрение к себе. Какого чёрта я позволял всё это делать с собой? Почему не убежал? Не оттолкнул её? Не позвал на помощь? «Есть три основных вида реакции на такие ситуации, — рассказала Света. — Драться, бежать или стоять столбом. Ваш способ третий. Мой, кстати, тоже».

Но тогда, с Алёной, я не задавался этими вопросами. Я просто рассказывал. Про свой первый секс в девятнадцать лет. Самого акта я уже не помню, а помню только то, как стоял на платформе станции метро, ждал поезда домой и думал: «И это всё? И из-за этого столько шума?» Мою первую девушку звали Аля. Вторую, кстати, тоже — я влюбился в неё на втором курсе. Нас обоих вызвали на комиссию по отчислению. Меня по ошибке, а ей дали время пересдать предмет. После комиссии мы оба отправились в кафе. Той осенью я пил кофе чаще, чем когда-либо раньше. За осенью последовала зима, весна, а я всё не находил сил, чтобы расстаться с девушкой, с которой у меня, собственно, ничего не было. Теперь, спустя почти четверть века, я думал: «Какого чёрта? Бросил бы её и быстренько переключился на другую. В чём проблема-то? Я был молод, и каждый день видел десяток клёвых девчонок в коридорах факультета».

Постепенно я дошёл до своего нынешнего брака. После немногочисленных неудачных романов мне наконец-то улыбнулась удача. Ну то есть тогда я так считал. Я работал в рекламном агентстве, и у нас нарисовался клиент из Франции, с которым нужно было составить контракты на французском языке. И однажды в нашу комнату вошла симпатичная темноволосая девушка. Она хорошо знала французский и имела опыт деловой переписки, который получила в маркетинговой конторе. Мы вместе ходили обедать — она, ещё один парень из нашего агентства и я. Потом всё чаще — только мы вдвоём. А потом мы стали ходить вместе не только в ближайшие кафе, но и в другие места. Например, в туалет, откуда выходили через некоторое время поодиночке, поправляя на ходу одежду. В отличие от моих предыдущих девушек, Лиза не скрывала, что я ей нравлюсь, не заставляла мучительно думать, с кем она сейчас, если не со мной, отвечала мне взаимностью. Это было что-то новое для меня. Что-то такое, что заставило меня отдать ей моё сердце и поверить, что в её руках оно будет в безопасности, как пел Клаус Майне в Lorelain. Мы с Клаусом оба ошибались.

***

В то лето я узнал много нового о себе от Алёны. Она говорила, что я выбираю девушек, которые мне откажут. Заставят страдать. Мол, я испытываю потребность в страданиях. Когда я услышал это, то посмотрел на Алёну с недоверием. А же не мазохист какой-то. Хотя постойте. Может, как раз мазохист? Я никогда не предполагал, что мои вылазки на запретную территорию отражают мой характер. Я воспринимал их больше как эксперименты, как средство разнообразить сексуальную жизнь, которая в то время у меня, мягко говоря, ключом не била. Классический секс с проститутками не вызывал почти никаких эмоций и быстро заканчивался. Мне было жаль платить три, четыре, пять тысяч за пять минут экшена, две помывки в душе и стакан чая, иногда не очень хорошего.

Я стал по-другому смотреть на отца, который ушёл от нас с мамой, когда мне было три. Подростком мне часто не хватало его. Он уехал с новой женой в Краснодар (я не мог понять, что он нашёл в этой толстой женщине с совсем непримечательной внешностью и южнорусским говором). Мы переписывались, потом поток писем стал реже, поскольку я привык обходиться сам. У меня исчезла внутренняя потребность в близости с ним и появились новые интересы, друзья, увлечения. А у него как раз эта потребность выросла, потому что через несколько лет нового брака, третьего по счёту, он развёлся и остался один в полутора тысячах километров от единственного родного человека, который ещё не отказывался общаться с ним. Он слал мне письма (компьютеров тогда ещё не было, не говоря уже о сотовых телефонах, так что бумажные письма были нашим единственным способом связи), спрашивая, почему я редко отвечаю ему, упрекая в том, что я не ценю родственные узы (вот уж чья бы корова мычала) и в конце концов поставил ультиматум — если я не отвечу на его письмо в течение месяца, то он будет считать, что у него нет сына. Я подождал месяц, потом ещё пару недель и написал. Спокойно, как будто и не было его письма. Он мне не ответил, а через год умер, о чём я узнал от его соседки.

Раньше я считал, что отец бросил меня, чтобы устроить свою личную жизнь. Мне было обидно. Я полагал, что за ним должок. Но Алёна поставила вопрос иначе. Она сказала, что я похоронил себя заживо. Наш брак стал для меня гробом. На моё возражение, что я нужен своему ребёнку, она сказала, что нет, несчастливый отец сделает и ребёнка несчастным. Так передо мной впервые встал выбор — уйти или остаться. Я не мог решиться. Кроме прочего, мне просто некуда было уходить. Я завидую героям романов, которые оставляли всё своим женам и начинали новую жизнь с нуля, но я просто не представлял, где мне переночевать в ближайшую ночь. И в следующую. И в ту, которая наступит потом.

И тогда я спросил себя — должен ли был мой отец пожертвовать собой ради меня? Сделало бы это меня счастливее, увереннее в себе? Сомневаюсь. Моя мама попыталась и это только навредило. После развода она стала встречаться с одним мужчиной. Я его называл дядя Вася. Он мне нравился. Он был похож на крупного кота, с усами и мягкими повадками. Он никогда не кричал на меня, но и не занимался со мной, ему это было просто неинтересно. Так вот, иногда он оставался у нас на ночь и они с мамой спали вместе на тахте. А я лежал на кровати в двух метрах от них. У нас была однокомнатная квартира. Кажется, мама надеялась, что дядя Вася в конце концов навсегда останется у нас, но у него была семья, сын, и он уходил, а потом снова возвращался. Когда мне исполнилось лет семь или восемь, мама порвала с ним. Она уже потом объяснила, что сделала это ради меня. Мол, не хотела, чтобы я слышал, как они занимаются сексом рядом со мной. После этого она изменилась, стала бить меня ремнём за разные провинности (я уже не помню, за какие) или окатывать ледяным презрением, когда я что-то делал не так. Больше в её жизни мужчин не было и она умерла в возрасте 59 лет от рака. Мне тогда было 22.

Алёна считала, что мои девушки проверяли меня на прочность. Она говорила, что, глядя на меня, любая женщина испытывает желание нагнуть меня. Я подумал, что ослышался. Она извинилась за грубость и я так и не понял, что же она сказала, какое слово употребила. «Вас хочется раскачать, — продолжала она. — Разозлить. Вывести из себя и посмотреть, на что вы способны как мужчина. Будете ли драться за своё. Проявите ли решительность, умение спокойно разбираться с проблемами, поставить женщину на место в случае необходимости».

***

Многое, из того, что мне говорила Алёна, звучало для меня как откровение. Я не со всем соглашался, но определённо посмотрел на свою жизнь под новым углом. Стал лучше понимать причины моих чувств и поступков, а также мотивы окружающих людей. Но в практическом плане мне это мало что дало. Голое знание само по себе неспособно было изменить мою жизнь. Постепенно во мне уходила внутренняя потребность общаться с Алёной, чему она в какой-то мере сама способствовала. Как-то она предложила мне строить отношения с ней. Вроде как потренироваться. Я не понял и испугался. Она мне совсем не нравилась как женщина. В другой раз, заговорщицки улыбаясь, она спросила, люблю ли я авантюры. Я осмотрительно промямлил нечто неопределённое, а потом она в скайпе прислала мне ссылку на какой-то тренинг, которые она сама организовывала. Пикантность ситуации заключалась в том, что тренинг предназначался для женщин, и в программе было купание голышом в озере. Я попытался представить, как всё это будет. Как я сижу на поляне среди берёз и разведёнок, а они искоса посматривают на меня и хихикают. Потом женщины пойдут купаться, а я? Что мне делать? Искать себе другой пляж? Или к тому моменту мы уже дойдём до такой степени взаимопонимания, что наше совместное времяпрепровождение превратится в небольшую, но славную оргию? И, кстати, как быть с моим простатитом? Я привык вставать минимум два раза ночью в туалет, а там, судя по описанию, мы будем спать в одной общей комнате. «Девочки, извините, что потревожил, но мне надо отлить. И не засыпайте, я через полчаса снова пойду». Я с тревогой ждал, что на следующей консультации Алёна вспомнит своё приглашение, но слава богу, этого не произошло. Может, она сама поняла неуместность этой идеи.

В другой раз она предложила мне пофантазировать — чем бы я хотел заняться, если бы исчезли все социально-материальные ограничения? Я ненадолго задумался. В голове возникла картина: узкая улочка приморского городка, мы идём по ней, держась за руки: я и моя спутница, прекрасная молодая женщина с распущенными волосами, ещё мокрыми после недавнего купания. Вечернее солнце светит нам в спину, и мы видим свои длинные тени впереди. Мы смеёмся. Нас ждёт ужин, а потом посиделки на ночном пляже с бутылкой вина, а затем — долгий страстный секс. Когда я нарисовал эту картину Алёне, она неодобрительно хмыкнула: «Мечты у вас какие-то детские». Я обиделся.

В конце концов произошёл случай, который наглядно показал мне, что все мои занятия с психоаналитиком не привели к желаемому результату. Я как был мямлей, так и остался. Я испугался сразиться за собственного сына.

***

Тут, наверное, нужно немного истории.

Лет до пяти-шести Дима был худеньким мальчиком. Не кожа да кости, а таким нормальным малышом — не толстым. А вот потом, глядя, как он сидит в надувном бассейне летом на участке или как раздевается перед вечерним душем я всё чаще стал замечать у него складки жира на груди и на животе. Когда я поделился своими наблюдениями с Лизой, она отмахнулась. Более того, сделала это так, чтобы у меня не возникло желания снова поднимать этот вопрос. Вообще, с Лизой у меня тогда были сложные отношения. Мы старались всячески обходить острые темы, но они часто прорывались наружу, как шило в мешке. И тогда мы скандалили. Мне казалось диким, что она даёт ему каждый день на завтрак бисквит «Барни» или «Киндер сюрприз», который в рекламе называют «молочным ломтиком» хотя на самом деле это шоколадный батончик. Мне казалось диким, что при каждом посещении магазина надо было обязательно заходить в кондитерский отдел и покупать «что-нибудь к чаю». Но больше всего меня бесила тёща, которая всегда норовила подсунуть моему сыну что-то жирное и сладкое. Помню, как-то раз она гонялась за ним по кухне и буквально впихивала ему в рот третий кусок пирога, а когда тесть сделал ей замечание, выкрикнула: «Вы разве не видите, что мальчик плохо питается?!». В другой раз, когда дедушка опять высказался на этот счёт, Нина Григорьевна ответила: «Кому не нравится моя еда, тот пусть готовит себе сам». Всё, вопрос закрыт.

Конец ознакомительного фрагмента.