Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993

Коллектив авторов

Статьи, включенные в «Антологию суицидологии», охватывают период с 1910-х по 1990-е годы и широкий спектр тем, посвященных изучению суицида; антология содержит работы наиболее известных ученых и специалистов-практиков из разных стран; на авторитетном уровне продемонстрирован мультидисциплинарный характер исследований самоубийства. Включены статьи, ставшие труднодоступными, опубликованные ранее в малотиражных изданиях, но представляющие несомненный интерес для современного специалиста. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

2. Психоаналитические аспекты суицида

Карл А. Меннингер

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Карл Меннингер (1893–1990) оказал огромное влияние на развитие американской психиатрии. Он обучался в медицинской школе Гарварда и психиатрической больнице Бостона. Затем вернулся в Топику, штат Канзас, и вместе с другими членами своей семьи принял участие в основании психиатрической клиники Меннингер, а затем продолжил обучение психоанализу в Чикаго. Данная статья была опубликована в 1933 году после окончания личного анализа автора у Франца Александера, который от имени Меннингера прочел ее как доклад на XII Международном психоаналитическом конгрессе в Висбадене в 1932 году.

КОММЕНТАРИЙ

В этой статье впервые упоминается описанная Меннингером^[22]суицидальная триада — «желание убить, желание быть убитым и желание умереть». По его мнению, ни одно самоубийство не возникает без участия всех элементов триады. В драматические мгновения жизни многие люди хотят умереть во сне; другие могут испытывать желание уничтожить кого-нибудь; существуют и такие, которые хотят быть убитыми, однако, если все три компонента не совпадут у одного человека, то самоубийство, скорее всего, не произойдет. Беседы с лицами, предпринимавшими серьезные суицидальные попытки и едва спасенными от смерти, подтверждают сказанное.

Menninger Karl A. (1933): Psychoanalytic Aspects of Suicide // International Journal of Psychoanalysis. V. 14. Р. 376–390.

Меннингер пишет о значении примитивных оральных фантазий в суицидальной ситуации и о символике поедания. Он непосредственно не касается желания быть съеденным и лишь косвенно намекает на присутствие в этой ситуации гипоманиакальных фантазий. Суицидальная триада предвосхищает описанную Бертрамом Левином и хорошо известную теперь «оральную триаду», являющуюся психологической основой мании, в которую входят: желание есть, желание быть съеденным и желание умереть.

Однако, как ни странно, Левин не ссылается на статью Меннингера в своей монографии «Психоанализ чувства ликования» (Lewin, 1950), содержащей важный для понимания проблемы самоубийства клинический материал. В ней лишь сообщается, что Фрейд уже обсуждал в своей работе доставляющую наслаждение фантазию быть съеденным (Freud, 1926). Возможно, за рассмотренным Меннин-гером желанием убить Левин мог разглядеть желание съесть другого, за желанием быть убитым — желание быть съеденным, а за желанием умереть — желание уснуть. Следует отметить, что в качестве эквивалента гипоманиакального состояния суицид так и остался неисследованным, хотя К. В. Валь (Wahl, 1957) и допускал подобную возможность. Символическое значение самоубийства обсуждается далее в других разделах настоящего издания, в частности, при описании терапии смерти через сон, приводимом Кэйт Фридлендер (глава 6 этого издания), в статье Джона Молтсбергера и Дэна Бью-младшего «Умысел самоубийства» (глава 20 этого издания). Дополнительную информацию по этой теме читатель может также получить, обратившись к статьям Джейкоба Арлоу (Arlow, 1955; Arlow, 1978) и Беттины Варбург (Warburg, 1938), в которых обсуждаются суицидальные фантазии при беременности.

ЛИТЕРАТУРА

Arlow J. A. (1955). Notes on Oral Symbolism // Psychoanalytic Quarterly. V. 24. Р. 63–74.

Arlow J. A. (1978). Pyromania and the Primal Scene: A Psychoanalytic Comment on the Work of Yukio Mishima // Psychoanalytic Quarterly. V. 47. Р. 24–51.

Freud S. (1926). Inhibitions, Symptoms and Anxiety // Standard Edition. V. 20. Р. 75–175.

Lewin B. (1950). The Psychoanalysis of Elation. N. Y.: Psychoanalytic Quarterly.

Wahl C. W. (1957). Suicide as a Magical Act // Bulletin of the Menninger Clinic. V. 21. Р. 91–98.

Warburg В. (1938). Suicide, Pregnancy and Rebirth // Psychoanalytic Quarterly. V. 7. Р. 490–506.

* * *

Можно предположить, что более глубокое понимание способов и причин самоуничтожения человека принесет немалую практическую пользу. Те объяснения самоубийства, которые ежедневно предлагают нам в пьесах и газетах, кажутся вполне достаточными, что не может не вызывать определенных сомнений. Ведь в реальной жизни не существует ни абсолютной справедливости, ни непреодолимого рока, ни непременного воздаяния за совершенные злодейства. Научное исследование самоубийства обычно сводится к голому статистическому анализу; общемедицинская литература не желает признавать его в качестве одной из причин смерти.

У нас имеются достаточно веские основания ожидать, что причины этого феномена могут быть лучше поняты через его бессознательные мотивы, то есть с помощью психоанализа. Но до июня 1910 года суицид не относился к темам, широко обсуждаемым психоаналитиками, о нем редко шла речь на их собраниях.

На первый взгляд, самоубийство представляет собой простейшую форму выражения инстинкта, направленного на саморазрушение, который, как мы теперь знаем, противоположен инстинкту жизни. Однако этот вывод не объясняет столь странного положения вещей, что присущий всем людям инстинкт саморазрушения в полной мере реализуется лишь в сравнительно небольшом числе случаев. Кроме того, такой подход не дает ответа на вопрос, до какой степени самоубийство определяется внешними силами и событиями, то есть на вопрос, на который обыденное сознание дает (и признает приемлемыми) абсолютно наивные ответы. Если судить по объяснениям, постоянно приводимым в газетных репортажах, докладах агентств страхования жизни, свидетельствах о смерти и статистических отчетах, то самоубийство является логическим следствием определенных ситуаций, в частности, болезни, упадка духа, финансовых трудностей, унижения, фрустрации и неразделенной любви.

Для психоаналитика наиболее существенно здесь не то, что эти упрощенные объяснения идут вразрез с современной наукой и повседневным опытом, которые вновь и вновь подтверждают ненадежность очевидного, а то, с какой терпеливостью и безропотностью они принимаются. Напротив, люди проявляют стойкий и повышенный интерес к мотивам убийства. Различие между убийством и самоубийством выявится особенно четко, если вспомнить, что в загадочных или детективных историях, издающихся тысячными тиражами, в подавляющем большинстве случаев расследуется именно причина убийства. Профессиональное безразличие к теме самоубийства также достойно внимания. Совершенно очевидно, что ни один таинственный феномен человеческого поведения не был предметом столь малого числа научных исследований.

Концепция саморазрушения как способа бегства от реальности, тяжелой болезни, унижения, бедности и других аналогичных обстоятельств является весьма соблазнительной именно благодаря своей простоте. Однако основная ошибка этой концепции кроется в ее неполноте; она основана на предположении, что вызывающие регрессию силы исходят исключительно извне. С точки зрения аналитической психологии Эго побуждается более интенсивными силами, чем внешняя реальность. Преобладающими факторами, которые определяют поведение, являются внутренние импульсы, мотивы, зарождающиеся в самом индивиде и выражающие его попытку приспособиться к реальности. В истории и в науке можно отыскать неисчислимое множество примеров, свидетельствующих о том, что некоторые люди способны выживать в самых невыносимых обстоятельствах.

Поскольку индивид всегда до некоторой степени сам образует свое окружение, соответственно и человек с суицидальными тенденциями создает себе такие обстоятельства, от которых затем будет убегать, совершая самоубийство. Таким образом, психодинамическое объяснение самоубийства учитывает неосознанное желание человека поставить себя в весьма трудное положение, от которого нельзя избавиться иначе, как совершив самоубийство. Иными словами, если у человека существуют бессознательные побуждения к подобному акту, он приводит приемлемое оправдание само-разрушительного поведения, находя его причину во внешней реальности. Следовательно, бессознательные причины и цели являются более существенными для понимания самоубийства, чем простые и неизбежные внешние реалии.

Эти соображения позволяют нам избежать наивных суждений о самоубийстве как «мужественном» поступке (если оно кажется «оправданным» внешними обстоятельствами) или «иррациональном» и «непонятном» действии (если внешние обстоятельства его не объясняют), а также от признания упрощенных бытовых причин и объяснений этого явления, которые появляются в статистических отчетах и других подобных документах. В психологическом смысле самоубийство представляет собой весьма сложный акт, а вовсе не простое (случайное, изолированное, импульсивное, логичное или, напротив, необъяснимое) явление.

ТРИ СОСТАВЛЯЮЩИЕ СУИЦИДАЛЬНОГО ЖЕЛАНИЯ

Нетрудно обнаружить, что суицидальное действие состоит из трех составляющих. Соответствующее слово в немецком языке (Selbst-mord) означает «убийство себя», но одновременно и «совершенное мною убийство». Это вид смерти, при котором убийца и убитый сочетаются в одном лице. Известно, что мотивы убийства бывают самыми разными, однако не меньше вариантов и для желания быть убитым, хотя действия эти, конечно, совершенно разные. А поскольку при самоубийстве имеется «Я», согласное, чтобы его убили, и, по-видимому, желающее само привести в исполнение это желание, нам следует заняться поиском мотивов этого согласия.

Во многих самоубийствах хорошо заметно, что одно из этих желаний преобладает над другим. Есть люди, которые хотят умереть, но не способны решиться на активные действия, направленные против себя; они ложатся на пути перед приближающимся поездом или, подобно царю Саулу или Бруту, уговаривают своих оруженосцев прикончить себя. С другой стороны, может показаться парадоксальным, но многие суицидальные личности, с яростью наносящие себе самоповреждения, по всей видимости, не испытывают серьезного желания умереть.

Таким образом, самоубийство следует считать особым видом смерти, включающим три составляющие: компонент умирания, компонент убийства и компонент подверженности убийству. Каждый из них требует отдельного анализа. И каждый является действием, для которого имеются бессознательные и сознательные мотивы. Последние обычно достаточно понятны; поэтому основным предметом нашего исследования станут бессознательные мотивы.

1. Желание убить

Во Вселенной, частью которой мы являемся, существует, по всей видимости, постоянный конфликт и противостояние между силами созидания и разрушения. В чем состоит универсальность этого принципа — в имманентных свойствах материи, в тонких нюансах нашего языка или в психолого-философских понятиях, проникших в самые отдаленные уголки человеческого рассудка, — мы пока не способны определить, да и не ставим перед собой подобной цели.

Можно указать только на существование сходных процессов, выявленных глубинной психологией и касающихся целей человеческого бессознательного. Создание и уничтожение, построение и разрушение, анаболизм и катаболизм присущи психике в неменьшей степени, чем клеткам и корпускулам, это два крайних результата, к которым может привести столкновение одних и тех же видов энергии.

И если сексуальное соитие в силу согласованного действия физических, химических и психических сил мы признаем высочайшим актом созидания, то убийство можно рассматривать как его непосредственную антитезу, как высший акт разрушения. Психоаналитические исследования установили, что деструктивные желания убийства существуют уже в младенчестве (Кляйн) и что они периодически то разгораются, то угасают на протяжении последующих фаз детства. В соответствии с теорией инстинкта смерти эти деструктивные тенденции поворачиваются затем вовне и перестают нейтра-лизовываться внутри личности. Возникая из Эго, они направляются на внешний объект в ответ на стимулы, представляющие препятствие или угрозу осуществлению желаний и вызывающие зависть или страх, а в связи с этим — ненависть.

Однако нам известна также удивительная способность эротической составляющей, сексуального компонента инстинкта жизни — извлекать лучшее из любой неблагоприятной ситуации и частично наделять любые объектные отношения своими спасительными жизнеутверждающими качествами. Поэтому при любом нападении на врага, каким бы сильным ни было желание убить, мы, скорее всего, почувствуем и примесь эротического удовлетворения. Однако это чувство оказывает двойственное и противоречивое действие; эро-тизация жестоких, садистских элементов подкрепляет мотив убийства, но одновременно наделяет объект нападения сочувствием, жалостью, вырабатывает пассивную зависимость от сильного противника, что в конечном итоге снижает интенсивность агрессии. Окончательные результаты действия эротического компонента различаются в зависимости от обстоятельств, то есть от того, до какой степени объект способен возбудить в агрессоре сублимированную или реальную сексуальность.

Интроекция

Этот компонент деструктивной агрессии на данном этапе обсуждения может показаться весьма далеким от темы самоубийства. Каким образом влечения, направленные на самосохранение, могут внезапно обратиться против себя? Ответ на этот вопрос можно найти в феномене интроекции со смещением, то есть интроективной идентификации. В психоанализе почти аксиомой стало представление о том, что объект любви или ненависти, утраченный или оказавшийся за пределами досягаемости Эго, может быть вновь обретен и удержан в процессе интроекции со смещением эмоций, предназначенных оригинальному объекту, на интроецированный, внутренний объект. Таким образом, бессознательно ненавидимого человека можно уничтожить путем идентификации себя с ним, точнее, отождествив его с собой, а затем уничтожив себя самого.

Теперь следует подумать о том, что происходит, когда поток деструктивных импульсов в направлении внешнего объекта наталкивается на препятствия и, соответственно, появляется необходимость в интроекции со смещением. Такие помехи могут возникнуть в разных обстоятельствах: 1) реальность начинает оказывать слишком сильное сопротивление; 2), казавшийся непреодолимым объект на самом деле оказывается иллюзорным; 3) наступление на внешний объект может подавляться различными внутренними процессами, в основном чувством страха или вины; 4) неудача может быть обусловлена несвоевременным уменьшением наступательной силы из-за примеси побочных эротических элементов. Нечто подобное регулярно происходит с некоторыми невротиками, которые не способны отличить друга от врага. В результате враждебность этих пациентов не может сублимироваться в эротизме. Их Эго вынуждено занимать по отношению к другим людям переменчивую или амбивалентную позицию, при которой любовь и ненависть получают противоположное выражение или, как было описано в пункте 1, происходит, смещение ненависти; 5) Ситуация, прямо противоположная предыдущей, возникает в том случае, когда эротические элементы объектных отношений внезапно исчезают, например, ввиду смерти объекта. Происходит разъединение (defusion) инстинктов, эротические компоненты растворяются, и враждебность оборачивается против себя, поскольку иначе она будет направлена против всего мира.

Этот механизм разъединения инстинктов чаще всего наблюдается при меланхолии — состоянии, которое более всего чревато самоубийством. Механизмы меланхолии были достаточно хорошо изучены Фрейдом, Абрахамом и другими психоаналитиками. Схематически их можно представить следующим образом: потеряв при тех или иных обстоятельствах объект любви, пациент остается наедине с ни на что не направленной враждебностью, глубоко прикрытой и замаскированной любовью. В соответствии с предположением Фрейда в этой ситуации деструктивные или враждебные элементы, действуя подобно системе наведения, разворачиваются в сторону Эго, куда в данный момент переместился объект любви. Горькие упреки и нападки, ранее бессознательно относившиеся к реальному объекту любви, теперь сознательно направляются на тот же объект, инкорпорированный и скрытый внутри Эго. Эротические элементы, ранее направленные на объект любви, теперь следуют за враждебными тенденциями. Значительно возрастает свойственный меланхолии нарциссизм, который парадоксально сочетается с чрезмерным самообвинением. Как следствие, пациент утрачивает всякий интерес к окружающему миру, и до тех пор, пока не погаснут пылающие в душе огни любви и ненависти к самому себе, перенос или любые другие формы объектной любви становятся невозможными. Если бы не защита нарциссизма, то каждый человек в состоянии меланхолии мог бы решиться на самоубийство.

Психоаналитическая литература пестрит иллюстрациями феномена оральной инкорпорации, интроекции и смещения при меланхолии, однако следующий случай является настолько показательным, что его можно считать образцовым примером изложенных взглядов на мотивацию самоубийства.

Женщина тридцати пяти лет от роду, наделенная необычайными способностями, демонстрировала такую манеру поведения, которая указывала на наличие у нее сильных орально-эротических влечений. Лучше всего это выразила ее сестра, переписывавшаяся с ней в то время, когда та проходила психоанализ. В одном из своих писем она написала: «Милая сестричка, ты должна понять, что отпугиваешь избранников своей неистовой любовью. Ты их просто поглощаешь в любви, буквально поедаешь. Знаешь, любовника нельзя есть, как пирожное. Но если ты так поступаешь, то, по крайней мере, не надейся, что этим ты его удержишь!».

Как нередко случается с такими людьми, эта бедная женщина отличалась способностью выбирать себе таких партнеров, удержать которых она в принципе не могла в силу целого ряда обстоятельств. В период прохождения психоанализа она была страстно влюблена в мужчину по фамилии Эллендорф (или как-то в этом роде), которого в беседе обычно называла «Эл». Вскоре после расставания с ним (по его инициативе) пациентка совершила суицидальную попытку, приняв большую дозу препарата под названием «эллонал». Позже она рассказала мне, что непосредственно перед этим ей приснился сон, в котором она ехала на автомобиле в компании мужчин, среди которых были ее психоаналитик, любовник Эллендорф, отец, брат, которого она всегда ко всем ревновала, и предыдущие любовники. Автомобиль потерпел аварию, и в живых осталась лишь она одна.

«Да, — сказала она, довольно небрежно. — Они все погибли, Эл и все остальные». Если эту фразу быстро произнести на английском языке — «Al and all», то она прозвучит как название препарата «эллонал» (allonal). Сразу стало понятно, что и в попытке отравления эллоналом она осуществляла поглощение любовника и других разочаровавших ее мужчин. Стремление к поеданию столь наглядно вытекало из всех ее действий, что это заметила даже ее наивная сестра. Таким образом, несмотря на бегство Эла, ей удалось овладеть им путем оральной инкорпорации и одновременно уничтожить его тем же методом, причем, пытаясь уничтожить его, она совершила деструктивную атаку на саму себя: внутри нее был (и оставался) инкорпорирован Эл.

Удовлетворение враждебного агрессивного желания с помощью интроекции облегчается еще и благодаря тому, что для Эго нападение на объект фантазии кажется менее опасным, чем атака на объект реальности. Однако, когда объект фантазии идентифицируется с собой, то есть любимый-ненавидимый человек отождествляется с Эго, агрессия служит двум целям, первичной (агрессии) и вторичной — искуплению, о чем пойдет речь ниже. Таким образом, отражение собственных деструктивных импульсов обратно на себя осуществляется с увеличенной силой, которую инстинкты жизни никак не могут удержать в узде, разве что за счет реактивных образований (симптомов). Если это способ защиты терпит фиаско, возникает реальное саморазрушение.

Косвенная агрессия Враждебность, или деструктивная агрессия против ненавидимого-любимого человека, помимо прямого нападения, может осуществляться, как известно, и иными способами. Остановимся кратко на этих косвенных методах агрессии.

Нападение на ненавидимый-любимый объект иногда предпринимается путем разрушения чего-нибудь дорогого для человека, являющегося истинным объектом атаки. Для матери, например, величайшей пыткой было бы наблюдение мучений или убийства ее ребенка. При самоубийстве агрессия против родителей может осуществляться весьма простым способом — посредством нападения на самого себя с целью отнятия у родителей жизни их ребенка. Это является наиболее изощренной местью суицидента, обиженного каким-либо упреком или отказом. Он отбирает у родителей самое дорогое, что у них есть, зная, что никакая другая рана не может быть столь же болезненной.

В косвенной форме акт самоубийства является агрессией против лиц, каким-то образом связанных с жизнью человека, совершающего это действие. Оно может восприниматься как упрек определенным людям или обществу в целом, и на самом деле во многих случаях способно вызвать стыд или унижение. Каждый опытный аналитик в суицидальных угрозах своих пациентов не раз ощущал намерение смутить его или дискредитировать анализ. Помимо психоаналитической ситуации, аналогичный мотив, несомненно, проявляется и в других случаях.

Таков, вкратце, анализ агрессивного компонента суицидального импульса; он исходит из Эго и, отражаясь, возвращается к нему.

2. Желание быть убитым

Теперь мы подходим ко второй составляющей самоубийства — оборотной стороне мотива убийства, а именно к желанию быть убитым. Действительно, почему у человека может возникнуть желание быть убитым, а не просто умереть или убить другого человека?

Очевидно, желание быть убитым выражает крайнюю степень покорности, подчинения, подобно тому, как убийство является крайней степенью агрессии. Получение удовольствия от покорности, боли, поражения и, в конечном счете, смерти составляет сущность мазохизма. Однако останавливаться на этом в наших рассуждениях было бы ошибочным упрощением. Следует разобраться, почему удовлетворения можно достичь путем наказания, исследовать этот необычный, но весьма распространенный феномен, наблюдаемый у многих людей, начиная с пациентов, получающих удовольствие от болезни, и кончая теми, кто преднамеренно ставит себя в затруднительные положения, от которых затем сам же и страдает.

В результате потворства своим агрессивным действиям (продиктованным, как было показано, ненавистью, вызванной страхом, завистью и жаждой мести) у человека возникает чувство вины с естественным ощущением потребности в наказании.

Нет особой необходимости (разве что для полной завершенности рассуждений) указывать, что чувство вины может появляться и по причинам, не связанным с реальной агрессией; ведь на уровне бессознательного желание уничтожить полностью равноценно реальному уничтожению. Человек, лишь лелеющий желание убить, ощущает потребность в наказании за этот грех, похожий на убийство. Последнее иллюстрирует правоту Фрейда, утверждавшего, что многие самоубийства представляют собой замаскированные убийства, совершенные не только в результате обсуждавшейся выше интроекции, но и по причине того, что за убийство, осуществленное в бессознательном, выносится смертный приговор. В таких случаях самоубийство представляет собой вынесенную самому себе и самостоятельно приведенную в исполнение высшую меру наказания.

В ходе психоанализа пациентов, страдающих, в частности, компульсивным неврозом, отчетливо обнаруживается тираническая примитивная суровость Супер-Эго. Любой психоаналитик мог бы пополнить галерею иллюстраций этого феномена. Однако не следует забывать, что компульсивные невротики маскируют смысл своих действий и мыслей применением формулы «reductio ad absurdum»^[23]. Например, один из моих пациентов развлекался тем, что сначала мучал мелких животных, а затем, не проводя никаких сознательных параллелей, наносил самоповреждения, занимался самоуничижением или самообвинением. Иногда его поступки по отношению к животным и самому себе были совершенно одинаковыми, например, он обжигал кошку горящей спичкой и в тот же день подпаливал себе волосы свечой. Конечно, при этом он не причинял себе боли, которую ощущало животное и к тому же рационализировал свои действия, объясняя, что таким образом хотел улучшить рост волос. Вместе с тем он опалил себе волосы настолько неравномерно, что стал выглядеть весьма странно, прекрасно понимая, что его внешний вид вызовет недоумение и насмешки со стороны товарищей и сослуживцев. Эти факты приобретают совершенно иное значение при сопоставлении с его сновидениями и ассоциациями, которые безошибочно указывали, что убитые им животные были символическими представителями психоаналитика, а также, конечно, его отца. Выстригая волосы наголо, он придавал себе вид арестанта, как бы отыгрывая свои фантазии наказания за направленное на себя желание убийства.

Можно добавить еще одну иллюстрацию — случай тридцатипятилетнего сына коммивояжера. В раннем детстве родители часто брали его с собой в поездки по железной дороге и позволяли спать вместе с кем-то из них на одной полке в купе. Езда в поезде всегда обладала для него чрезвычайной привлекательностью и, несомненно, пробуждала некоторые фантазии инцеста, а также доставляла удовлетворение в силу идентификации с отцом, проводившим свою жизнь в деловых поездках.

Как-то, когда его анализ продвигался вполне благополучно, во время поездки в пригородном поезде у него внезапно появилось чувство, что все является бессмысленным, ненужным, напрасным и возникло сильное желание покончить с собой. «Раз мое бессознательное вытворяет такие фокусы, — подумал он, — я ему покажу, черт возьми! Вот возьму и выброшусь из поезда!» Аналитический материал нескольких следующих дней превратился в сплошные сожаления и самоупреки, относившиеся к переживанию, что он «постоянно — и, конечно, непреднамеренно — вводил психоаналитика в заблуждение, пытался обмануть, одурачить, и все это, конечно, во вред себе».

В побуждении выброситься из поезда в первую очередь можно увидеть агрессивную угрозу в отношении аналитика, а также в отношении отца, которого репрезентировал аналитик. Прыжок из движущегося поезда означал бы конец анализа, причем не только символический, но и реальный. Кроме того, из поезда одновременно как бы выбрасывался отец, что означало явное символическое отцеубийство.

Приведенные пациентом причины задуманного им самоубийства являются одинаково важными. Он сознательно считал, что бессознательное дурачило его, «вытворяло с ним фокусы» и желал отомстить ему. Совершенно очевидно, что «бессознательное» для него являлось психоаналитиком, он оправдывал свое нападение на него, обвиняя его в том, что тот «вытворял фокусы». Однако на самом деле подобное утверждение не имело под собой никаких реальных оснований и являлось инвертированным обвинением, обвинением самого себя, которое он спроецировал на аналитика. Пациент сам «вытворял фокусы» в отношении терапевта, прекрасно понимая это и чувствуя свою вину. Он хотел продемонстрировать, что «фокусы» приносят ему вред, и потребность в наказании также удовлетворялась прыжком из поезда. «Наказание бессознательного» выражалось в наказании самого себя. Однако из сказанного можно сделать и другие выводы (нашедшие подтверждение в материале, полученном при дальнейшем анализе пациента): он действительно желал, чтобы аналитик «вытворял» с ним упомянутые «фокусы». Под этим он, конечно, бессознательно подразумевал эротические действия, то есть желание подвергнуться гомосексуальному нападению. Однако против этого желания в качестве защиты (продиктованной Супер-Эго) и против унизительности подобного нападения (направляемого Эго) поднялись направленные наружу и склонные к деструкции проекции. Следовательно, «это не я „вытворяю фокусы“ в отношении аналитика, а он пытается одурачить меня. Он нападает на меня. Потому я ненавижу его и хочу убить. Я действительно убиваю его. Однако за убийство чувствую вину и должен разделить его судьбу» (cм.: Freud. The Schreber Case…).

Иными словами, этот человек испытывал вину по следующим поводам: (1) за имевшееся у него желание отцеубийства; (2) за враждебные мысли в отношении психоаналитика; (3) за обман или попытку ввести того в заблуждение и (4) за свои гомосексуальные желания. Вина, переживаемая по всем этим поводам, требует определенного рода наказания, а именно нападения, направленного на самого себя. Отсюда и суицидальное побуждение.

Проблема наследственности при самоубийстве Вопрос о семейных формах самоубийства практически не подвергался компетентному научному исследованию. Газетные статьи подтверждают распространенное мнение, что суицидальные тенденции являются наследственными. В своих исследованиях мне доводилось сталкиваться с рядом семей, казалось бы, наглядно подтверждавших эту точку зрения. Например, одна пациентка в возрасте шестидесяти одного года обратилась по поводу сильных суицидальных желаний, которые несколько раз пыталась исполнить. Три ее сестры покончили с собой. Мать и бабушка по материнской линии совершили самоубийство, пользуясь одним и тем же методом. Более того, у матери пациентки был брат-близнец, завершивший свою жизнь самоубийством!

Или другой пример — в одной весьма уважаемой семье было пятеро сыновей и две дочери. Старший сын покончил с собой в возрасте тридцати пяти лет, у самого младшего развилась депрессия, и он совершил несколько суицидальных попыток, однако умер в возрасте тридцати лет по другой причине. Третий брат совершил самоубийство тем же способом, что и старший, а еще один брат застрелился. Старшая сестра умерла, приняв яд во время вечеринки. Из всей семьи в живых осталось лишь двое детей.

Зарегистрировано также много случаев, когда самоубийство совершали сестры и братья. Есть случай, когда одновременно покончили с собой три сестры.

Хотя эти иллюстрации и производят сильное впечатление, они никак не могут служить научным доказательством того, что суицидальный импульс является наследственным. Более того, данные психоанализа показывают, что случаи множественных самоубийств в одной семье вполне поддаются психологическому объяснению. Сразу можно указать на элемент внушения, однако если копнуть глубже, то привлекает внимание тот хорошо известный факт, что бессознательные пожелания смерти чаще всего адресуются членам семьи. И вдруг эти глубинные желания исполняются, когда кто-то из них умирает или кончает жизнь самоубийством. Такое событие вызывает волну острого и чрезвычайно сильного чувства вины, замещающего удовлетворенное пожелание смерти. Нахлынувшие чувства могут оказаться столь сильными и всепоглощающими, что оправдывают необходимость вынесения «преступнику» смертного приговора. Иногда, как известно каждому психоаналитику, этот приговор приводится в исполнение посредством сновидений, в которых человек подвергается казни, повешению, его убивают каким-либо иным способом или приговаривают к пожизненному заключению. В других жизненных обстоятельствах может быть внушен способ самостоятельного приведения в исполнение смертного приговора.

Способы самоубийства

Психоаналитическое исследование самоубийства останется неполным, если не уделить некоторого внимания бессознательной значимости того особого способа, который выбирается для его совершения. Есть веские основания полагать, что выбранный способ почти полностью определяется бессознательными переживаниями жертвы. В этом убеждают прямые аналогии с поступками других пациентов, оставшихся в живых, то есть «общепринятая» значимость некоторых действий, а также убедительные данные, полученные от пациентов, так и не осуществивших планируемую суицидальную попытку.

Доказательство этих положений потребовало бы детального рассмотрения множества индивидуальных случаев, чему мешают как ограниченность объема этой статьи, так и мой небольшой личный опыт в этом вопросе. Один пример был приведен выше, другие можно найти в литературе, посвященной более общим темам.

К довольно общим выводам можно прийти даже на основе анализа сведений, публикуемых в ежедневной прессе. Например, статистически достоверно установлено, что при совершении самоубийства мужчины предпочитают стреляться, а женщины — топиться, принимать яд или травиться бытовым газом. Эти очевидные различия связаны с особенностями мужской и женской роли в сексуальной жизни.

Чрезвычайно показательными являются, например, очень редкие, но реально имевшие место случаи самоубийства путем заталкивания в горло раскаленной кочерги (то есть дефлорации, насильственно отыгранной и наказанной с соответствующим насилием). Или случаи, когда самоубийца ложится на дорогу перед едущим грузовиком или паровым катком (пассивное эротическое подчинение). Или бросается в печь с расплавленным стеклом, в цистерну с жидким моющим средством, в кратер вулкана или в емкость с кровью (на бойне) и т. п. (значение фантазий утопления является одним из первых открытий в области психоанализа). Совершение самораспятия представляет собой мессианскую идентификацию. Один из наших пациентов с целью самоубийства спокойно выпил концентрированную соляную кислоту, после чего, естественно, началась рвота. Тогда он вновь попытался воспользоваться тем же средством, разбавив его ржаным элем. После длительного периода хирургического лечения по поводу сужения пищевода, вызванного рубцами от ожогов (от психоанализа он отказался), ему удалось вернуться к семье и делам. Однако спустя год он все же совершил самоубийство, проглотив несколько горящих петард.

Нам, конечно, не удастся узнать всех подробностей того, что конкретно означали эти способы самоубийства для лиц, которые к ним прибегли. Однако их сходство с невротическими фантазиями и сновидениями, с которыми мы хорошо знакомы по анализу, оставляет мало сомнений относительно их общей значимости и подтверждает сказанное о мотивах самоубийства, а именно, что оно одновременно представляет собой убийство и возмездие, каждое из которых является эротизированным. Эротизацию выдает сам метод совершения этого действия.

3. Желание умереть

На любого, кто сидел у постели пациента, умирающего от собственноручно нанесенной себе раны, и слышал его мольбы о спасении жизни, которую он всего лишь несколько минут назад пытался оборвать, сильное впечатление производит парадокс, состоящий в том, что человек, пожелавший себя убить, не желает умирать. Согласно обиходному мнению, пациент повинуется минутной слабости, а затем просто передумывает. Однако остается невыясненным, почему все-таки суицидальная попытка приводит к столь резкой смене жизненных установок. Ведь обычно боль не бывает слишком сильной, а вероятность наступления смерти может быть даже ниже, чем непосредственно перед попыткой самоубийства, поскольку «надежда умирает последней». Возникает впечатление, что для этих людей суицидальный акт представляет собой нечто вроде неискренней игры, что они очень плохо справляются с реальностью и поступают так, как если бы существовала возможность убить себя, но при этом не умереть. Есть основания полагать, что дети представляют себе смерть следующим образом: она кажется им чем-то вроде ухода, который все-таки подразумевает возможность возвращения. Более того, распространенные представления о загробной жизни также, по-видимому, основаны на отождествлении смерти и ухода.

Кроме того, следует различать сознательные и неосознанные желания умереть или остаться в живых; последние, как мы видели, являются результатом взаимодействия многих факторов. Бессознательное желание остаться в живых можно усмотреть в достаточно частых суицидальных попытках, не завершающихся смертью из-за неэффективности выбранного способа. Многие поэты и философы, включая всех пессимистов, начиная с Шопенгауэра, рассуждали о желанности смерти; тем не менее при отсутствии действия двух других мотивов человек не сможет что-нибудь противопоставить необходимости жить.

Эти рассуждения касаются, прежде всего, умных пациентов. Больные с недюжинным интеллектом, страдающие легкой или умеренной формой меланхолии, нередко выдвигают неоспоримые аргументы в пользу желательности смерти. Со страстным красноречием и безупречной логикой они утверждают, что жизнь трудна, горька, тщетна и безнадежна; что она приносит больше боли, чем удовольствия; что от жизни никакого прока, она бесцельна, и ее продолжение бессмысленно. О таком пациенте Фрейд говорил:

«Ему удалось лучше разглядеть истину… Когда в приступе самобичевания он назвал себя человеком мелочным, эгоистичным, нечестным, несамостоятельным, единственной целью которого было утаивание слабостей своей натуры, то, возможно, именно в этот момент он ближе всего подошел к самопознанию; и можно лишь удивляться, почему человеку обязательно нужно заболеть, чтобы открыть подобного рода истину» (Фрейд, 2001). Вопрос, над которым сейчас следует поразмыслить, состоит в том, до какой степени можно связать сознательное желание смерти с концепцией инстинкта смерти. Фрейд особо подчеркивает, что инстинкт саморазрушения никогда не проявляется в открытой, незавуалированной форме. Тем не менее, отмечает Александер, «именно работа этого инстинкта наилучшим образом объясняет удовольствие, которое получают люди, без особой необходимости подвергающие свою жизнь серьезной опасности, например, альпинисты, автогонщики, рабочие-верхолазы. Показательным является и всеобщий интерес к выходкам таких актеров, как Гарри Ллойд, взбирающихся по стенам или на крыши небоскребов и т. д. Возможно, в этих случаях определенную роль играет нарциссическое удовлетворение, получаемое от своих способностей к достижению успеха, однако каждый в подобных поступках может усмотреть и совершенно иное, независимое побуждение… — поиграть со смертью, подвергнуть свою жизнь серьезному риску… нечто вроде предвкушения (окончательного удовлетворения) инстинкта смерти» (Alexander, 1929).

Лично я считаю, что работу инстинкта смерти можно попытаться увидеть, в частности, в происходящих в организме физиологических процессах, — по-видимому, ряд этих процессов действуют в основном на пользу личности, а другие направлены против нее. Феномен, названный Фрейдом соматической податливостью^[24], можно трактовать как своего рода биологическое принятие или отвержение модифицированных психикой побуждений Ид. Психоаналитики нередко сталкиваются со случаями, которые позволяют говорить о справедливости такого предположения. Примером может служить пациентка Катрин Бэкон из Чикаго. Ее осознанные самоповреждения не заходили дальше нанесения себе царапин с намерением вызвать заражение кожи, которое, согласно ее предположениям, должно было привести к смерти. Однако какими факторами определяется фатальность возникающих воспалительных процессов? Можно ли согласиться с мнением бактериологов, что она целиком зависит от отношений вирулентности и сопротивляемости, или, иными словами, от воли случая? Клинический опыт приводит нас к заключению, что подобное заражение протекает в тяжелой форме, сопровождаясь другими активными тенденциями саморазрушения. Вполне возможно, что относительное доминирование инстинкта смерти обусловливает биологическое принятие представившихся внешних возможностей для саморазрушения.

Есть и еще одно немаловажное обстоятельство, о котором хотелось бы упомянуть. Существует предположение, что желание смерти является всего лишь одним из скрытых выражений широко распространенного феномена, обычно интерпретируемого как фантазии о родах, или, точнее, как желание возвращения в материнское лоно. Принято считать, что суицид посредством утопления дает наиболее ясное символическое выражение этой тенденции. Однако нельзя также отрицать возможности прямой инверсии этой интерпретации, так что фантазии рождения и различные проявления желания возврата к покою в материнской утробе на самом деле могут лишь красочно отображать бессознательное желание смерти.

Мы видели, что агрессивные элементы суицида берут свое начало в Эго, а субмиссивные элементы — в Супер-Эго; взглядам Фрейда соответствует мысль о том, что бессознательное желание умереть, которое подразумевает инстинкт смерти, исходит из Ид.

Однако, как уже было сказано выше, для подтверждения этой гипотезы мы можем привести лишь негативные данные. Можно показать, что многим лицам, у которых весьма сильны агрессивные и субмиссивные элементы саморазрушения, так и не удается завершить самоубийство из-за вполне определенного нежелания умереть. Есть и много других объяснений фактам подобных «неудач», однако они поддерживают и точку зрения, что у этих людей инстинкты жизни преобладают над инстинктами смерти. В личном общении Александер отмечал, что, по его мнению, вряд ли возможно продемонстрировать отчетливое психологическое выражение инстинкта смерти. Я согласен с тем, что оно еще не было продемонстрировано, однако не вижу, почему следует a priori полагать, что эта демонстрация совершенно невозможна. Думаю, стоит признать, что теория инстинкта смерти и, следовательно, вклад «желания умереть» при самоубийстве до настоящего времени остаются лишь гипотезами в отличие от доказанных фактов существования двух других составляющих суицида.

РЕЗЮМЕ

Мы высказали точку зрения, что самоубийство представляет собой акт удовлетворения саморазрушительных тенденций, анализ которых показывает, что они состоят, по меньшей мере, из двух составляющих — агрессивного (желания убить) и субмиссивного (желания быть убитым). Дополнительно постулируется, что в этом акте в той или иной мере присутствует желание умереть, однако последнее положение не подтверждено достоверными психологическими данными.

Эти три компонента исходят, соответственно, из Эго, Супер-Эго и Ид. Изученные клинические феномены показывают, что относительная интенсивность этих трех компонентов у разных людей значительно колеблется, так что в одних случаях самые сильные мотивы исходят от Эго, в других — от Супер-Эго, а в третьих (возможно) — от Ид.

ЧАСТИЧНОЕ САМОУБИЙСТВО

Все вышесказанное прямо подводит нас к проблеме неполных форм суицида, которые в соответствии с нашими рассуждениями и анализом имеют непосредственное отношение к более успешным действиям по саморазрушению, которые мы обычно называем самоубийством. Иногда саморазрушение осуществляется прямым, а в ряде случаев косвенным путем, причем оно может быть полным или неполным. С равным правом можно говорить об острых и хронических самоубийствах; без особой натяжки можно предположить, что многие заболевания, которые мы называем органическими и функциональными, вероятно являются различными формами саморазрушения, то есть хронического косвенного самоубийства.

Подобно невротическим симптомам, которые бывают локализованными, например при конверсионной истерии, или генерализованными, как при общем истерическом неврозе, саморазрушительные действия также могут быть локализованными или генерализованными. Кроме того, невротические синдромы и другие проявления невротического характера бывают фокальными и общими. Не исключено, что когда-нибудь удастся доказать, что конверсионная истерия и некоторые формы органических заболеваний представляют собой хронические фокальные саморазрушающие действия, а аскетизм и мученичество являются генерализованным хроническим саморазрушением. В этом контексте обычное самоубийство представляет собой форму острого, генерализованного и полного саморазрушения.

ЛИТЕРАТУРА

Alexander Franz (1929). The Need for Punishment and the Death Instinct // Int. J. of Psychoanalysis. V. X. Р. 256.

Freud S. The Schreber Case // Collected Papers. V. III. Р. 388.

Freud S. Mourning and Melancholia // Collected Papers. V. IV. Р. 156.

Примечания

22

Статья Карла Меннингера «Психоаналитические аспекты суицида» позднее была расширена и дополнена и вошла в виде главы «Три компонента, составляющих самоубийство» в его программную монографию «Man Against Himself», 1938 (рус. пер. — Меннингер К. Война с самим собой. Пер. с англ. М.: Эксмо, 2000. С. 31–89), которую один из корифеев современной суицидологии профессор Эдвин Шнейдман назвал «самой лучшей книгой о психологии самоубийства». При желании у читателя есть возможность проследить развитие творческой мысли Меннингера относительно суицидальной мотивации человека.

23

Сведения к абсурду, доведение до абсурда ошибочной в своей основе мысли таким ее развитием, при котором заключенная в ней ошибка становится очевидной (лат.).

24

Соматическая податливость — понятие, отражающее готовность и способность отдельных частей тела или систем органов вовлекаться в невротические процессы, обеспечивая им регрессивные соматические пути для разрядки конфликта между влечениями и защитой.