Скетчбук. Часть 2

Анти Анон (2022)

В одном из азиатских хостелов я встретила парня. Кажется, француза. Он сидел на ступеньках у входа и что-то самозабвенно выводил чёрной гелевой ручкой в маленьком узком блокноте. Я закурила и, спустившись ниже, смогла разглядеть, что он с такой страстью черкал на кремовой бумаге. Это был буддийский храм, точнее его часть. Вздёрнутый кверху угол крыши с лежащим у колонны каменным львом — скетч, аккуратно выполненный поставленной рукой. Узкий формат был неудобным для рисования, но зато прямоугольник в кожаном переплёте отлично помещался в кармане. Когда он случайно его уронил, несколько страниц запорхало, высвободив содержимое. Изображения зданий, улиц, пейзажей, людей напоминали обрывки какого-то кинофильма. «Так красиво… Как жаль, что я совсем не рисую».

Часть 2. Дальневосточная

Глава 1. Байкал

День пятнадцатый. Паром на Ольхон

Возвращаться — плохая примета. Все знают об этом. Если что-то забыл и приходиться возвращаться, не забудь перед выходом показать язык отражению в зеркале. Иначе что-то случится. Что именно — неизвестно, но вряд ли что-то хорошее.

Стоит ли возвращаться к людям, местам или событиям? Говорят, что к людям — не стоит, потому что они, якобы не меняются. Или, наоборот, потому что меняются слишком сильно. Вам придётся знакомиться заново — вы будете друг для друга совершенно другими людьми. И чем больше времени вы проведёте в разлуке, тем заметнее будут ваши обоюдные изменения — меньше шансов, что хоть что-то теперь вас будет объединять.

Любые идеалы, даже самые светлые и правильные, рано или поздно проверяются на прочность внешними обстоятельствами. Несчастья преображают, деформируют личность человека, очерствляют его душу, или же учат состраданию, доброте — такие качества приобретаются только в процессе преодоления трудностей.

Никогда нельзя знать заведомо, в каком именно жизненном периоде тебе встретился тот или иной человек. Кто-то может, как раз, находиться в процессе перехода — своей трансформации. Чтобы понять это, убедиться, вам придётся пройти вместе какой-то участок пути. Нужно ли давать шанс, тратить силы на то, что уже видел когда-то? Очень непросто отказаться от старых суждений, ведь мало кто внутри скрывает буддийского монаха-отшельника. Но не попробовав этого всё равно не узнать.

Если лелеешь себя мыслью, что получится воссоздать что-то хорошее, приятное, светлое — это почти наверняка невозможно. Всё прекрасное в этом мире, как правило, мимолётно. Опасаешься снова испытать нечто болезненное — с большой вероятностью, это снова произойдёт. Лучше подходить к этому с прохладной головой, лишенной каких-либо предубеждений и ожиданий — взаправду, как в первый раз, и тогда возвращение может удивить и даже научить чему-то — открыть новые стороны, грани, которых до этого не замечал.

«Не смей возвращаться — избавься уже от этой дурной привычки!» — словам верить нельзя, в особенности своим. Вот кого бы я вычеркнула в первую очередь, если бы имела возможность. Никто не предавал меня чаще. Мой внутренний голос — политикан, лицемер, подстрекатель, к тому же рецидивист. И, тем не менее, я почему-то до сих пор продолжаю иметь с собой дело. Даю себе очередные шансы, верю, надеюсь, люблю — самые деструктивные отношения в моей жизни. Надо бы себя бросить. И давно бы сделала это, если не была бы настолько обаятельным человеком, и всегда умела находить единственно верный подход — уговаривать, сводить на нет любую проблему, вытеснять, искажать, забывать.

Голоса сменяют друг друга, какие-то умолкают навсегда, на их месте появляются новые — более уверенные или едва различимые, жестокие или сдержанные, тревожные или безразличные. Как множественные субличности Кибергения из третьей части «Детей шпионов». Вот бы иметь такую же кнопку — рубильник внутри головы, чтобы взять и однажды выпустить их всех наружу. Главное, случайно не перепутать, и не спровоцировать преждевременный «конец игры».

12.08.2019 г.

6:22 по местному времени. Сал только познакомился с Дином, и уже поедал бесчисленное количество яблочных пирогов на пути к Реми Бонкёру, когда мой поезд прибыл на изумрудно-кремовый вокзал в Иркутске.

Города — те же люди. У каждого из них свой характер, своя личность. Кто-то тебе старый друг, к которому ты не против заглянуть в гости при случае, а кого-то бы больше не видел вовек. В первый мой приезд Иркутск показался мне унылым местом, не стоящим особого внимания, поэтому я решила в нём, по возможности, лишний раз не задерживаться, и заранее купила билеты до Хужира почти за 1000 рублей в одну сторону.

Маршрутка на Ольхон отправлялась с автостанции на улице Октябрьской Революции в 8:30. Трамвай №1 как раз бы доехал за 30 минут, но в суматохе на остановке, боясь упустить драгоценное время, я заскочила в первый попавшийся микроавтобус с названием нужной мне улицы на боковом окне.

Через двадцать минут я уже стояла и курила возле заполняющегося автолайна. Ещё при покупке я специально выбрала себе место возле окна, забыв учесть, что машины на таких рейсовых направлениях забиваются под завязку. Водители заставляют вещами проходы, подхалтуривая доставкой мелких грузов. Всегда находятся несколько самонадеянных с рюкзаками в человеческий рост, не считающими нужным выкупать под них отдельное место. И обязательно будет несколько пойманных по дороге ребят на дополнительных откидных сидушках.

Рядом со мной сидела молодая парочка европейцев, которые, видимо, как и я, самостоятельно, без чьей-либо помощи, хотели увидеть красоты Байкала. Сколько бы я не исследовала Россию, до сих пор как-то странно видеть здесь путешествующих иностранцев. Радует, но всё ещё непривычно. Без знания языка, менталитета, культурного и исторического наследия, по «Необъятной» действительно колесить довольно проблематично, если вообще возможно. С другой стороны, чем, в сущности, Россия должна отличаться в этом отношении от других стран? Есть не мало мест на планете, где большая часть населения не знает ни английского, ни любого другого условно интернационального языка — и там нет-нет да встретишь какого-нибудь безумца с рюкзаком, в какой-нибудь деревне, затерянной среди гор.

Поисковый и исследовательский инстинкт в людях неискореним. Но почему-то именно в России это как-то странно представить. Мы сами боимся изучать собственную страну, от чего стесняемся её, и испытываем некоторую неловкость, при одной мысли, что какая-то делегация босоногих бэкпэкеров внезапно приедет с проверкой. «Зачем заглядывать на те антресоли? Чёрт его знает, что там вообще может быть — лишний раз лучше не залезать. Вы в столицы езжайте. Питер там, Петергоф — дворцы, фонтаны всякие. На ВДНХ в Москву. Вглубь не надо, мы сами там никогда не были». Что там, над Транссибом? Кроме тех, кто там рождается, живёт и умирает — знает лишь Господь Бог.

Ещё перед первой поездкой, где-то вычитала, что над Байкалом есть одно чудо света — Чарские пески, пустыня среди заснеженных гор и дремучих лесов. Но чтобы до них добраться нужно пройти пешком почти шесть километров от села Чара, в которое придётся добираться из Читы на самолёте или несколько дней на поезде. Но что там выше? Огромные безлюдные территории Якутии и Красноярского края.

На карте отмечены редкие населённые пункты, но их так мало, и между ними такие гигантские расстояния. Хотелось бы когда-нибудь побывать в настоящей «центральной» России — в пространстве абсолютного ничего. Затеряться там, в окрестностях Путоранского заповедника, и наткнуться на динозавров или исследовательскую базу инопланетян. Но сколько придётся идти, и откуда начать? Понятно, что из Норильска — вопрос риторический.

Надо радоваться тому, что имеешь — тем возможностям, которыми располагаешь, у тебя могло бы их и не быть. Но мечтать очень важно, просто необходимо. Это даёт перспективу, ты начинаешь видеть мир дальше узенького пространства своего восприятия — страны, людей, условностей. Некоторые вещи не осуществляются лишь потому, что кто-то не может себе их вообразить, ведь эту «мышцу» мечтательную тоже нужно время от времени тренировать. Вряд ли в голове возникнет целая вселенная, если ты даже соседнюю страну представить не в состоянии, чего уж говорить про свою.

Здесь проблем с перспективой явно не наблюдалось — нескончаемые оливковые холмы предгорья Приморского хребта, покрытые выгоревшей травой беззащитной перед открытым небом и солнцем. Ни деревца — смотри так далеко, как только позволяют глаза, и прыгай взглядом по волнам, проносящимся прерывистыми линиями в окне. Ради таких пейзажей не жалко даже потратить заряд телефона на музыку.

Через два часа была первая остановка возле кафе. Не знаю, планировалась ли она изначально или это было личное желание нашего водителя, но никто не возражал. Большая лакированная, как янтарь, изба из сруба. Лавки вдоль вытянутых столов с белыми скатертями. Водители, жадно наворачивающие обед на завтрак. В меню было всё, как подобает — бухлёр, позы, огромное количество готовых пирожков, чебуреков, беляшей, сосисок в тесте, кофе три в одном и пакетированный чай. Что ещё надо для счастья? Мало что вдали от дома согревает душу также, как обжигающе горячий сладкий чай в пластиковом стаканчике, который ты пытаешься поднести ко рту трясущимися от утренней прохлады руками, пока ветер развивает ниточку с ярлычком, царапая щёку и пытаясь попасть им тебе прямо в глаз.

Первый раз я была здесь в конце апреля. По России весеннее тепло распространяется долго — пока до тайги дойдёт уже лето наступает обычно, а в определенных областях и оно успевает к этому моменту закончиться. Решила сделать себе такой подарок на двадцатипятилетие — увидеть Байкал, хоть одним глазком. Вернее, мне внезапно очень захотелось оказаться на другом конце света, и поэтому взяла билет прямо во Владивосток. Просто так, на выходные — сумасшествие, но с другой стороны, я в ресторанах и барах оставляла раньше не меньше, проставляясь перед друзьями.

Для меня нет большей радости, чем билет на самолёт. Тем более, в несезон он обошёлся совсем не дорого — тысяч пятнадцать туда и обратно, да ещё с дневной пересадкой в Иркутске на девять часов. Прекрасный подарок, не правда ли? У некоторых кроссовки стоят дороже, а я обменяла эти бумажки на несколько дней свободы, чтобы перемахнуть через тысячи километров — почувствовать ветер, дующий в лицо с просторов Байкала и Японского моря. Да, наверное, со мной, и правда, что-то не так.

За один день на Ольхон не съездить. Сколько бы вариантов я не перебирала, готовясь перед отъездом, способа, кроме взятия машины в аренду, найти так и не смогла. Автобусы и маршрутки едут минимум пять часов в одну сторону, и они же потом, с утра на следующий день, отвозят обратно. Приехать, погулять и уехать в тот же день никак не получится. Поэтому я выбрала ближайшее, отчего и самое посещаемое, место, где воочию можно было увидеть знаменитое озеро. От аэропорта до станции — на троллейбусе, а там почти каждый час курсируют маршрутки за 150 рублей.

Досуг в посёлке Листвянка на день-два можно организовать предостаточный. Если закладывать несколько дней, стоит отправиться в небольшой пеший поход по Большой Байкальской тропе в сторону «Котов» или сгонять туда же летом на теплоходе. А сев на электричку в сторону Култука, можно за копейки прокатиться по Кругобайкальской железной дороге через туннели, прорезанные в горах, с видом из окон на мерцающую, как битое стекло, воду. Вполне себе, для того чтобы приехать на несколько дней и совсем не разочароваться. Мне же, в мой девятичасовой транзит, было бы достаточно просто съесть что-нибудь вкусное, любуясь красивым видом.

Не смотря на середину весны, ветра дули суровые. Байкал ещё был во льдах, но под ними всё равно ощущался живой организм. Людей практически не было, поэтому я бродила одна по берегу, разглядывая белое полотно в изломах и трещинах. Нерпинарий работал, но идти туда совсем не хотелось — жаль было выловленных на потеху людям глазастых пузырей. Я купила в ближайшем магазине «Байкал» и подошла к кромке льда. «Жить стоит ради того, чтобы пролететь пять часов на самолёте, проехать полтора часа на маршрутке, и выпить «Байкал» на Байкале» — подписала я фотографию бутылки с лимонадом на фоне замёрзшего озера, и моментально посыпались лайки и комментарии о том, как это «по-настоящему» круто.

«Шума от вас» — я погасила экран телефона и убрала его обратно в карман. Изо рта шёл пар. Я стояла прямо на льду, надеясь, что он подо мной не провалится. «Тишина, пустота. Как здорово, что бывают нетуристические сезоны и можно вот так, практически один на один, мысленно пошептаться с природой о сокровенном».

В абсолютно пустом кафе я заказала на пробу несколько поз и уху из омуля. Мама когда-то говорила, что это самая вкусная рыба, которую она ела. Такие воспоминания у неё сохранились после того, как в детстве кто-то из родственников или друзей родителей привёз копчёного омуля в качестве гостинца из командировки. Она до сих пор не может забыть этот вкус. По мне, рыба, как рыба — нежная, маленькая и костлявая, не лучше и не хуже карельского хариуса. Позы в такую промозглую погоду пришлись мне по вкусу гораздо больше. «Хинкали, манты, баоцзы — всё одно, вкусно. Правильно сделали, что их придумали».

Достигнув первоначальной цели, я заглянула на сувенирный рынок, где стоически работали несколько палаток с копченой рыбой и безделушками, после чего, никуда не торопясь, поплелась к канатной дороге на смотровую. В некотором роде, я и сама нерпа — если бы ни жир на боках, я бы, наверное, околела. Вода под коркой двигалась, льдины скрипели, задевая друг друга. «Знали бы вы, как он шуршит — просыпается» — я шла в обратную сторону по набережной, которая начиналась сразу через дорогу от конечной, к повороту у остановки «Байкальский музей».

«Не так уж и близко» — у меня вообще какие-то трудности с восприятием расстояний на карте и переносом их на реальную местность. Иногда даже смотришь, прокладывая маршрут в Google, и кажется, что этот путь пройдёшь запросто, а когда приезжаешь, понимаешь, что всё обстоит несколько иначе, чем ты себе представлял — либо рельеф не позволяет двигаться быстро, либо инфраструктура. И то, на что ты закладывал от силы час-полтора, превращается в целую экспедицию, заканчиваясь очередным превозмоганием собственных сил. Поэтому, дойдя до горнолыжного центра «Истлэнд», я не стала ставить над собой эксперименты, окончательно решив, что в этот раз я отдыхаю, предаваясь праздности, и потратилась на подъёмник к камню Черского — месить грязь, перемешанную с подтаявшим снегом, потея в дублёнке, совсем не хотелось.

«Йети в кедрах» — подписала я селфи на фоне склона. «Что они только находят во всём этом — катиться вниз с горы на пластмассках? Не люблю зиму и снег. Холод, сковывающий до одеревенения пальцев. Их бы привело в восторг это зрелище, а я так ни разу и не попробовала прокатиться, хотя столько горнолыжных трасс видела».

На вершине, помимо меня, была шумная компания пермяков — парней и девушек, происхождение которых не сложно было определить по характерному уральскому говору. «Смешные, весёлые» — если справиться с первобытным страхом, что у тебя могут отжать телефон, невольно заражаешься их непосредственностью и такой естественной простотой. Реальные пацаны по очереди забирались на камень, поскальзывались на полированной поверхности, выдавая непроизвольные матерные звуки, пока их спутницы, глядя на это, перегибались от смеха. Меня тоже заодно сфотографировали, и только, когда они пошли обратно к канатке, я осталась одна наедине с Байкалом.

Я подошла к парящим перилам, обвязанным множеством разноцветных лент — крылышки колыхались на ветру, относя людские молитвы, надежды и просьбы к богам. Кажется, отсюда, и правда, до небес ближе. Протяни руку, и растворишься. Вслед за Ангарой, бегущей прочь от Иркута в объятия к возлюбленному Енисею — туда, где сияют голубые песцы.

Реки — артерии, ветвятся на теле земли, наполняют её, питают. На Руси всё одна река, и начинается она здесь — все они тут сходятся. Вода в них — кровь, перемешивается вместе с памятью, которую они хоронят о прогремевших веках. И запихивай ты шапку в рукав — не запихивай, выдержали бы плечи эту свинцовую шубу. А лежать ли по итогу в сосновом, али кедровом — не так уж и важно, главное, чтоб не в осиновом.

К часу дня мы доехали до Сахюрты и встали в очередь на паром. Пока автобусы, «Соболи» и «Газели» компактно расположились рядом с легковушками на обочине, все пассажиры вышли размять ноги и осмотреться. «Дорожник» только-только отплыл с порцией автотранспорта на противоположный берег. Вода была невероятного цвета — голубо-зелёного, будто кто-то взял множество изумрудов с сапфирами и расплавил до жидкого состояния.

Через двадцать минут к кремневому берегу подплыли «Ольхонские ворота» и раскрыли свой зев. Сначала заехали грузовики, автобусы и маршрутки — удивительно, что все они поместились на такой маленький паром. И как только дали отмашку, люди, толкаясь, поторопились на борт, чтобы занять места с наилучшим обзором.

«Переправа, переправа! Берег левый, берег правый» — как же правильно я сделала, что приехала летом. Нас моментально облепило кричащее облако чаек. Настоящее приключение, лучше любой экскурсии. Я теснилась по левую сторону среди китайцев, чьи дети никак не унимались и елозили в своих жёлтых дождевиках, протискиваясь в узких пространствах между машинами, корабельными канатами и винтами.

Когда корма причалила к противоположному берегу, отпружинив от развешанных на причале покрышек, все неспешно переместились на остров и расселись обратно по своим транспортным средствам. И затем длинной колонной потянулись следом друг за другом по единственной дороге, ведущей в Хужир.

Менее, чем через час я была на остановке возле автокассы, где также продавали экскурсии по острову. То была самая, что ни на есть «Байкальская». Хотя и самая лучшая улица на Земле из моего детства, залитая золотым светом майского солнца, была ничем не хуже. Но все же эта была настоящая! Она была шире, просторнее, и небо здесь казалось больше — оно нависало прямо над головой, и ему совсем не мешали коридоры многоэтажек. Одно-двухэтажные деревенские домики, гастроном, частные магазинчики и кафе голубому куполу ничем не препятствовали.

Мне не терпелось увидеть то самое, ради чего сюда приезжает столько людей, но в начале, как было завещано со времен выдворения божьих тварей из райских кущ, следовало заселиться. «Всё равно в одну сторону» — там, можно сказать, что всё в одну сторону. И я пошла вниз по улице Пушкина мимо сувенирных палаток, ломящихся от брелоков и магнитиков.

В торце одного из домов, оборудовали витрину, которая выходила прямо на улицу, и на моих глазах на неё выложили поднос со свежеиспеченными пирожками. Мгновенно выстроилась очередь. Я тоже не стала отклоняться от старой русской традиции, и встала за подбежавшими из неоткуда детьми. Пирожки с картошкой и капустой, размером с крепкую мужскую ладонь стоили по 35 рублей. Ещё были с яблоком — пустая трата денег, начинка в них всегда превращается в прелый коричневый жмых. Выпечка с яблоками — это целое искусство, которым русские почему-то так и не овладели, но к картошке и капусте с яйцом у меня никогда не было никаких нареканий. «Прекрасная сделка — одна из лучших за всю мою жизнь». Горячие пирожки были печёные, ещё горячие — при укусе тесто отщеплялось невесомыми кусочками, как от облака. В целом, положи они в них песок, его всё равно можно было бы съесть.

Я дошла почти до самого конца улицы и завернула на Кирпичную — названия все условные, просёлочные улицы сложно как-то отделять друг от друга. Дорога, протоптанная, поворачивала себе, петляла куда ей вздумается. Выбранную мной усадьбу «Набаймар» нельзя назвать самым дешёвым вариантом ночлега. Можно было найти местечко и в частном доме на окраине села чуть ли не в половину дешевле, но гулять до «того самого» места по сорок минут каждый раз мне не хотелось — а тут, два шага и вот он Байкал. Условия, честно признать, так себе — дачные. За тысячу койка на деревянной мансарде в четырехместной комнате, которую пришлось делить с итальянками, экипированными так, словно они собирались в экспедицию на Северный полюс. Мне в джинсах и обычной футболке с небольшим рюкзаком перед ними было как-то даже неловко.

Санузлы были общими — до них нужно было спускаться на первый этаж по узенькой лестнице и проходить через весь внутренний двор. То, что мне кажется дорого — для иностранцев, по-видимому, почти за бесплатно. В отдельные номера заселились китайцы — молодые парни, только и делали, что тщетно пытались поймать WiFi на улице рядом с главным домом.

Основным и, пожалуй, единственным плюсом этого гест-хауса было расположение. За воротами, в десяти — пятнадцати шагах, уже начиналась тропинка вдоль обрыва, которая вела прямо к Шаманке. Виды на Бурхан сказочные, открыточные — наверное, каждый представляет именно их в голове, когда говорит о Байкале. В реальности гораздо лучше — 4D-кинотеатр. Запах, вкус ветра, дующего с того побережья, осязание края пропасти и ощущение себя маленьким камушком по сравнению с этими территориями прилагаются.

Шаманка, как окаменевший дракон, тянулась в сторону материка. Может Ольхон, на самом деле, древнее существо, которое застыло и обратилось камнем в попытке доплыть до противоположного берега. «А это его мраморно-гранатовая голова» — там роились дети, туристы спускались по узкой шее в пещеру. Пока стоят тринадцать пёстрых коновязей — сэргэ, соединяющих между собой все три мира, всё хорошо. Любой, будь то небесный нойон, простая человеческая душа или сущность из нижних сфер — может привязать к ним своих лошадей. Главное, не тревожить эжина — духа-хозяина Хан Хутэ-Баабая. Отдашь свой хадак — исполнит любую просьбу, коли чисты помыслы. А покуда нет нужды попрошайничать и заискивать перед духами — повяжи белый или синий платок с молитвой, пусть ветер разносит её и нашептывает небожителям, раскачивая деревья.

Со спуском и прогулкой по Сарайскому пляжу я решила повременить. «На сегодня достаточно». Поднимающиеся потоки воздуха так приятно перебирали распущенные волосы, пока предзакатное солнце расплавленным золотом тонуло в воде. Нужно было найти, где поесть. «Гулять, изучать окрестности можно и завтра — я специально заложила для этого несколько дней».

— Excuse me. May I ask you? — я обернулась и увидела девушку, примерно моего возраста, может чуть старше, которая протягивала мне телефон.

— Of course, if you help me, — улыбнувшись, сказала я, и принялась выставлять кадр. — Stand here. Wait a minute. Ok.

Я отщёлкала её с разных ракурсов, пока она стояла, не двигаясь и пытаясь не менять выражение лица.

— It’s nice, — довольная последним снимком, я вернула ей телефон, и протянула свой.

Уже понимая приблизительно, что должно получиться на фото, я решила спустить немного ниже по тропинке на выступающую скалу. Девушка со всей ответственностью приступила к съёмке. Женщины всегда в этих вопросах понимают друг друга — им не нужно объяснять как должна выглядеть картинка, чего на ней быть не должно, каких результатов нужно добиться. Самое важное, чтобы ты был максимально не похожий на себя настоящего — красивый и стройный.

— Ой, — я пошатнулась, едва не упав.

— Wait. This is good. Stay there, — она снова несколько раз нажала на сенсорный экран.

— I'm sorry, but I don't wanna die here, — рассмеялась я, ловя баланс руками, как канатоходец, и перепрыгивая по камням обратно на твёрдую почву.

Она протянула мне руку, чтобы я могла перешагнуть последний просвет.

— Thank you, — поблагодарила я её, глядя вниз на осыпающийся край. — What is your name?

— Patricia! — улыбаясь, ответила она, и вернула мне телефон.

«Удивительно, второй раз за жизнь встречаю человека с таким именем. Неужели это настолько популярное имя в Германии?»

— I'm from Berlin, — помогла она мне прервать возникшую паузу. — And you?

— Oh, I'm Pavla from Moscow…

— Great! — кажется, она искренне этому обрадовалась.

Я проверила точно ли в моей вечно переполненной «галерее» сохранились снимки, и мы вместе направились в сторону посёлка.

— How long have you been here?

— I just arrived.

Доброжелательная девушка, Патриция, действительно хотела узнать обо мне побольше. Было заметно, что ей любопытно познакомиться с «иным», во многих смыслах, для неё человеком.

— Me too, — мы опять непроизвольно рассмеялись.

— What are you doing in Berlin? What is your profession?

— I'm a sociologist… But now I have a vacation, until about the end of September.

— Really? Me too! But I'm a psychologist. Existentialist, if I may say so, — я заметила, как она сдержанно улыбнулась, то ли сочувствуя, то ли из вежливости. — And why did you choose Baikal? Do you like being here?

— Yes, it's amazing, very beautiful. I would like to know more about the culture of shamans, — по её лицу проскользнула едва уловимая тень. — Actually, I'm going to Mongolia… — добавила Патриция.

— I see… Why to Mongolia? Are you trying to run away from something or find?

«Вы, ребята, едете, чтобы куда-то добраться, или просто едете?» — в самом деле, чертовски хороший вопрос. Все путешествующие люди не от мира сего. Кого-то вынуждает отправиться в дорогу неудержимое желание что-то найти, кого-то — забыть.

— Oh, don’t look at me so. You must to know, that we always ask something like this.

— You remind me one of my friends. She is a psychologist too. And also, an existentialist.

«Как много оказывается людей, похожих на меня ходит по миру. Только и слышу, что я кому-то кого-то напоминаю, а мне так хочется быть единственной в своём роде. Вот бы встретить хоть раз одного из этих своих двойников — убедиться в действительности их существования».

— I like empty spaces. I really want to see the Gobi Desert, — мечтательно произнесла она, глядя во что-то зримое лишь ей одной.

Я и сама не отказалась бы отправиться туда же, если бы не приходилось постоянно выбирать и отказывать себе в чём-то из-за нехватки денег. Успокаивая, мол, в другой раз, который так никогда и не наступает. Иногда случается, но само собой — как будто находишь в кармане зимней куртки забытую мечту… «Ах да, точно, вот же ты! Я когда-то тебя мечтал — придумал, лелеял и дорожил. Ты давала мне силы на свершения, толкала меня вперёд, помогала вновь и вновь подниматься, пока не истлела совсем без остатка. Как здорово, сама собой осуществилась, только вот теперь ты мне не нужна, и если уже не безразлична, то точно не так важна».

Начинало темнеть, и я поторопилась расстаться с Патрицией, чтобы успеть найти какое-нибудь пригодное для ужина кафе до наступления ночи. И не зря, в гостевой дом я возвращалась почти наощупь — фонарей на улицах не было, и приходилось идти, ориентируясь по огням в окнах, зная лишь направление — в поисках больших деревянных ворот, чтобы как можно скорее провалиться во мрак без сновидений.

Август 2014 г.

Во второй раз я приехала в аэропорт вовремя, точнее часа за три до вылета. Рейс предстоял с пересадкой. Вся извелась, будто до конца не верила, что на самом деле сижу в самолёте. Приземлился он в Мадриде с явной задержкой. Я впервые самостоятельно пересаживалась не на родной территории, отчего было особенно страшно, что не смогу разобраться куда идти. Часы показывали 15 минут до вылета следующего самолёта, а пассажиры только начали подниматься с кресел и собираться в узком проходе по направлению к трапу. Паника начала усиливаться, когда я поняла, что далеко не весь самолёт собирается на следующий рейс. Большая его часть уже прилетела туда, куда им было нужно и не спешила заходить в здание терминала для прибывающих. Они лениво двигались в сторону выдачи багажа, чтобы вновь воссоединиться и стать единым целым со своим добром.

Гул турбин и работающей техники с мигающими лампочками дезориентировал. По встревоженным лицам я смогла определить в толпе ещё человек восемь опаздывающих. Мы постепенно начали кучковаться, пока не увидели заветную жёлтую табличку с надписью «Transit», за которой начиналась бесконечная цепочка коридоров с указателями. Наша «великолепная» восьмёрка ускорила шаг и потянулась к представителю авиакомпании, указывающему куда двигаться дальше. За поворотом был следующий, который, увидя нас, чуть не запрыгал от радости. Зарядившись его настроем, с ещё большей скоростью и азартом мы устремились к новой «отметке», которая уже вращала руками в сторону следующего перехода и кричала: «Go, transit! Go». Мы побежали. Забег по пустым лабиринтам аэропорта напоминал заезд по биатлонной трассе. Не хватало только беснующейся толпы, подбадривающей нас на поворотах.

Я пересекла финишную черту одной из первых, перепрыгнув через место стыка борта самолёта и рукава, где меня встречали улыбающиеся стюардессы. Все места были заняты, пустовали лишь наши оставшиеся восемь. Я проскользнула к своему креслу в середине салона, и заметила, что весь хвост был забит галдящими испанскими школьниками в одинаковой форме.

Девочка пинала спинку моего сидения весь полёт, обсуждая с подружкой своих одноклассников. Я не выдержала и обернулась, грозно посмотрев на кудрявую черноволосую испанку. Совсем подросток, но уже маленькая женщина. «Стервозина» — это читалось в её глазах, в которых поблескивали огоньки. Я пригрозила ей жестом, и даже без слов мы прекрасно друг друга поняли.

В Лиссабоне я оказалась поздно ночью, и не желая разбираться в устройстве не прекращающего свою хаотичную круговерть аэропорта, взяла такси до отеля. За пределами окна был какой-то совершенно другой мир. Золотистые девушки с аспидными волосами в красных банданах, с крупными поблескивающими кольцами в ушах, в коротких мини-юбках и топах, открывающими животы. Они активно жестикулировали, спорили со своими мужчинами, мирились, целовались. Вокруг было столько телесности, они шли, держась за руки, соприкасаясь едва уловимо друг с другом бёдрами и кистями рук. Я чувствовала в их походках расслабленность, которая смешивалась с жарким, влажным, морским воздухом. «Хочу стать похожей на них — заполучить эту знойность. Будет ли достаточно повязать ободком такой же платок и надеть серьги? Наверное, это всё же должно идти откуда-то изнутри — так просто одной из них не станешь».

Я не особо задумывалась над благоустройством отеля, который повторно в спешке бронировала в «Бургер Кинге» — меня волновало только расположение близкое к центру. Стройному зданию не давали сползти с уходящей вниз Rua Nogueira e Sousa лишь соседние обшарпанные дома. Большинство европейских улиц похожи на туннели, стены которых образуют фасады, вплотную прилегающие друг к другу — сплошные лица пастельных домов с потрескавшейся и осыпающейся штукатуркой, где мой яркий жёлтый домик с массивной зелёной дверью очень выделялся на общем фоне.

До администратора пришлось дозваниваться. Была уже глубокая ночь, иногда мимо проезжали машины скорой помощи в Santa Marta Hospital. На мощёном узком тротуаре было беспокойно, потерянно. Хотелось побыстрее куда-нибудь спрятаться — забиться в нору.

Через полчаса мне открыла заспанная девушка. Хоть это и был хостел, мне выделили отдельную комнату с двуспальной кроватью. Полноценный номер, с той лишь разницей, что эта кровать занимала практически всё пространство от окна до входной двери. И находилась она на втором ярусе, под которым каким-то образом умудрились разместить небольшой столик и комод. Наверх приходилось забираться по узенькой металлической лесенке. Это было совершенно не важно. «Главное, что я здесь — прилетела на край материка» — думала я, засыпая, глядя в маленькое окно на внутренний двор, образованный вывернутой наизнанку улицей.

Странно, что для этого придумали отдельное слово, как для вида деятельности. Можно ли каждый приезд в незнакомое место, в котором ты никогда раньше не был считать за путешествие? Мне нравится ощущение движения, об этом я уже говорила, но момент прибытия в пункт назначения, достижение — вот истинный апогей, всё последующее не так выразительно. Именно в этой точке ты становишься немножко другим. Город тебя не знает, и ты его тоже — вы на первом свидании, а получится у вас или нет, заблаговременно знать не возможно. Вам рассказывали про него, вы много про него слышали, но вживую пока не виделись. Можно выбрать кем быть. Скучным и обычным человечишкой, коим каждый прикидывается у себя дома в режиме обывателя, курсирующего в петле Мёбиуса от дома до работы или учёбы с заходами в привычные магазины, отделения банков, эпизодическими встречами с друзьями, семьей, всякими активностями романтического или общесоциального толка, которые с возрастом становятся всё реже и реже — мир, который знает тебя… Думает, что знает, потому что там ты в своей привычной обывательской маске, костюме нормального человека — притворяешься привычным всем людям, с которыми вынужден общаться длительное время. Мы все не те, за кого себя выдаем, все до единого. И какая из этого многообразия масок настоящая подчас не разобрать.

В другом городе или стране можно позволить себе быть собой хотя бы временно. Конечно, речь не о скрывающихся внутри Мистерах Хайдах, скорее об отсутствии необходимости прикидываться избыточно доброжелательным невмешателем — пригодным обществу и системе человеком, вынужденным обзавестись разнообразными личинами, чтобы выжить, приспособиться к внешним порядкам. Мы так привыкаем быть удобными и правильными, чтобы не дай бог не выпасть из общего строя. Ведомые страхом стать утерянной деталью, без которой «машина» точно не остановит свою работу, и вряд ли вообще обратит внимание на её отсутствие.

Быть изгнанным из сообщества, лишиться стабильного и привычного — кажется, что такого нужного и значимого. Будто мы без него не выживем — не сможем адаптироваться, поэтому приминаем себя, свои интересы и истинные желания, уничтожая себя понемногу. Здесь не бывает ни одного бесплатного дня. Всегда приходится обменивать своё время на право оставаться частью общности. И пребывать в непрекращающемся напряжении от того, что не успеешь или не сможешь вовремя оплатить счета, выставленные задолго до твоего появления.

Конечно, всегда приходится чем-то жертвовать — это компромисс, где неизбежно теряет каждая из сторон, но порой ты упускаешь счёт этим уступкам и перестаёшь замечать, как начинаешь отдавать несоизмеримо больше, становясь собственностью этих условий. Так однажды ты можешь забыть себя истинного — всё вокруг становится приглушенным, как будто так всегда и должно было быть, и это на самом деле ты — сам себя начинаешь убеждать в этом. «Да, это я, — говоришь ты себе, глядя в зеркало, собираясь на очередную работу. — Потратить ещё один день… Мне его совершенно не жалко — отдаю просто так, почти даром, на поддержание этого серого бессмысленного существования, потому что так принято, я почему-то должен так жить». И внутри, тем временем, раздаётся едва различимое эхо, будто из высохшего колодца — кто-то кричит изнутри.

На следующий день я вышла из отеля, и пошла вниз по узким мощёным улочкам. Днём винтажность зданий бросалась в глаза ещё больше, но во всём этом была какая-то ностальгическая притягательность. Светило яркое солнце, а оно может сгладить всё что угодно — даже придать очарование бедности. Многие фасады были украшены пёстрыми изразцами — азулежу. Редкие освежённые дома, сменялись старинными особняками с лепниной морских мотивов, чугунными балкончиками и изрезанными вензелями дверьми. Некоторые арочные проходы во внутренние дворы больше напоминали произведения искусства, коими они и являлись. Не все дома были глазированными, кому-то явно хватило средств лишь на панно с адресом и каким-нибудь католическим святым или изображением сельских пейзажей, но даже эта, казалось бы, незначительная деталь выделяла их среди остальных.

Я завернула за угол Cafe Cervejaria Restaurante Solmar с неоновой ретро-вывеской, и наконец вышла, как мне показалось, в центр на площадь Restauradores, посреди которой стоял помпезный обелиск в честь войны за независимость от испанской короны в 17 веке. «Каждой стране нужна своя война за независимость и площадь, названная в её честь». Хорошо, что почти все столицы устроены одинаково. Ниже шла горловина из самых дорогих отелей города, выходящая к вокзалу Rossio с волшебными полукруглыми окнами, сразу после которой начиналась площадь Дона Педру IV. Фонтаны, памятник первому Императору Бразилии, Национальный театр Марии II в голове — всё по классике: историческое наследие, память времён и остатки былой роскоши. Самым интересным в этой площади была калсада — чёрно-белая мозаика с волнообразными узорами, от которой рябило в глазах, и даже без воздействия жары под ногами всё начинало плыть и двигаться, как извивающиеся угри, просочившиеся из воображения Линча.

Зря я переживала, что придётся искать специальное кафе для того, чтобы поесть паштел-де-ната — чашечки из слоёного теста с заварным кремом продавались почти на каждом шагу, и я объелась ими по дороге, пока, наконец, торжественно не вошла в Триумфальную арку с Rua Augusta.

Площадь Коммерции больше напоминала Дворцовую — воистину королевский масштаб. Так и представлялись многочисленные корабли, пристающие к Cais das Colunas, и как из них по мраморной лестнице поднимались делегации из далеких экзотических стран. Я села на ступеньки, обращенные к Тежу, и увидела ярко-розовую надпись «Fuck the police», оставленную аэрозольной краской на постаменте статуи Дона Жозе I каким-то мятежным сердцем.

«Диктатура делает революцию долгом каждого» — или что-то вроде того. Что, в сущности, может маленький человек? Пусть и не обделенный хоть сколькими-то талантами, умом, и что там ещё требуется для определения его, как во всех отношениях положительного. На что он способен один? Если ему удастся сохранить здравый рассудок посреди творящегося бесчинства, всегда остается надежда на то, что сможет и кто-то другой. Сберечь внутри себя правду, не поддаться натиску тех, кто пытается утверждать, что фонари горят, когда газ в них давно закончился. Ты не сумасшедший, сколько бы тебя не пытались убедить в обратном. То, что происходит — неправильно, и никто не заставит думать тебя иначе. О, как это тяжело! Маленький подвиг, возможно, так никогда никем и не оцененный, бывает практически невозможно совершить, но как важно… Сохранить в себе истину такую очевидную и простую, но, оказывается, в определённых неблагоприятных условиях хрупкую, способную обратиться в стеклянную пыль под давлением масс.

Обратно я возвращалась по Золотой улице, перебегая через трамвайные рельсы, и пытаясь поймать в объектив камеры своего телефона ползающих по ним вверх и вниз жёлтых «гусениц», мимо Лифта Санта Хуста, минуя площади и вокзал, где заодно посмотрела расписание пригородных поездов, прямиком на прохладную Avenida da Liberdade, скрытую от почти экваториального солнца ветвями деревьев, словно берсо. И свернув за бутиком Майкла Корса к фуникулёру, побрела в свой отель готовиться к долгожданной встрече.

Утром я уверенными шагами вновь направилась на вокзал Росиу, чтобы сесть на пригородную электричку до Синтры. Ходила она каждые полчаса, и, выезжая из подземного туннеля где-то уже за пределами города, мчала мимо кварталов разрисованных граффити к большой воде. Через час я была уже в маленьком уютном одноэтажном курортном городке на краю света. По инерции я пошла за толпой, вышедшей на станции, и села вместе с ней в специальный автобус.

Шатл, доверху забитый такими же туристами, разевающими рты и вертящими головами по сторонам, почему-то поехал не вниз, как я рассчитывала, а наверх — по серпантинам на какую-то гору. Только прибыв на место, стало понятно, что привезли всех к замку Пены. Более чем очевидная достопримечательность, но мне нужно было совсем не туда. «Кому сдались эти замки? Видели бы они особняк Морозова на Воздвиженке» — я даже не собиралась к нему приезжать, а всё равно заставили. Я не стала дожидаться пока все нагуляются и соберутся ехать обратно, и сама пошла вниз со скалы по петляющей дороге, заросшей мхом, через парк к остановке.

Со второго раза всё-таки получилось сесть в правильный зелёный автобус, который, судя по бегущей строке, обещал привезти меня на Cabo da Roca. И он не подвёл, ещё полчаса — и вот она самая западная точка Евразийского континента. Один лишь маяк напоминал о том, что её всё-таки покорил человек. Удивительное место — бирюзовые волны Атлантического океана, разбивались о чёрные скалы, так далеко и так близко. Под крестом была надпись: «Место, где земля кончается и начинается море». Мне вспомнилось, как рассказывали про мыс Рока на уроках географии — я и подумать не могла, что когда-нибудь смогу оказаться здесь. Сложно представить, что чувствовали люди в 15 и 16 веках, стоя на краю и видя эту мощь, имея искажённые представления об устройстве планеты. «Есть ли там что-то вдали или нет?» — без интернета, спутниковой навигации, в полной неизвестности. Сколько нужно внутреннего мужества, чтобы, как Фернан Магеллан и Васко да Гама отправиться за горизонт. Хватило бы у меня духа на подобную дерзость?

Конец ознакомительного фрагмента.