Камень в огород

Анна Яковлевна Яковлева, 2023

В одном провинциальном городке декоративный камень с датой основания города стал своего рода Чижиком-пыжиком города «N».Две сестры Анна и Наталья Голубевы заражаются общим настроением. Ночью они грузят в тележку лопаты и отправляются за камнем в центр города. Льет дождь, гремит гром и сверкает молния, но сестры настроены решительно. В самый ответственный момент сестры слышат звук двигателя. Камень, который они уже считают своим, умыкают у них из-под носа.Прокурор города обращается к гражданам за помощью. Сестры загораются желанием помочь правоохранительным органам найти похитителей памятного камня. Что из этого выйдет? Конечно, приключение!

…Мы с сестрой потягивали клюквенный морс в садовой беседке, отмечали начало лета. Птички перепархивали с ветки на ветку, гудели шмели, маргаритки радовали глаз…

— Хочу камень на горку, — мечтательно вздохнула Наташка, и я забеспокоилась, потому что надо знать Наташку…

Горка — это сильно сказано: так, намек. Кровельщики соседям крышу делали, увидели эту Наташкину горку, и спрашивают: девушка, а кто это у вас тут лежит под холмиком?

Ну, сестрица им ответила в том смысле, что закопали одного такого любопытного. Честно скажу: я до конца дня ждала участкового.

Вот на эту «могилку» теперь Наташке понадобился декоративный камень.

Причем, желание овладело сестрой стремительно, прямо у меня на глазах. Только что сестрица была довольна жизнью, ничего не желала, скачок секундной стрелки — и вот Наташка уже жить без камня не может, уже в подробностях представляет камень на своей горке, точно знает, что посадит вокруг, и отговаривать ее — себе дороже.

Теперь вы понимаете, почему «У меня мурашки от моей Наташки» — мой любимый шлягер?

— Хорошо, — говорю, — а где ты собираешься найти камень?

Вопрос сакраментальный…

Наш город знаменит тем, что в нем много монументов и памятников славным датам и людям.

А камни в нашей местности — большая редкость. Не поверите — стоящий экземпляр стоит кучу денег!

Народ, не долго думая, тырит декоративные камни, которые плохо лежат, так что городская власть едва успевает возобновлять ресурс.

Так вот один камень у нас имеет славу не хуже питерского чижика-пыжика.

На камне начертана дата основания города N: «г.1371». Горожанам он особенно приглянулся, и воруют его с завидным постоянством. Видимо, в этом есть особый шик: водрузить в огороде камень с датой.

— В одном месте, — наводит тумана Наташка и глазки прячет. Глаза у Наташки плутовские и выдают ее с головой. За этот взгляд я зову сестру Наташильда.

— Когда? — с покорностью овцы спрашиваю я.

— Я в шоке! Ночью, конечно! — Наташильда перманентно находится в состоянии шока.

— А как мы его припрем?

— Я уже все придумала, — с жаром уверяет она меня, отчего я чувствую себя крайне неуютно, — привезем камень на тележке.

План у Наташки, как всегда, безупречен: мы ждем безопасного для воровства времени суток, подгоняем тележку к камню, грузим и водворяем малую архитектурную форму в саду, на горке.

В два часа пополуночи Наташильда командует:

— Пора!

В ту же секунду хляби небесные разверзаются, начинается вселенский дождь, молнии сверкают одна за другой, грохочет так, что уши закладывает, видимость пропадает. Лично мне становится ясно: небеса против нашей вылазки, и я начинаю надеяться, что поход отменяется, но Наташка, как обычно, все понимает по-своему:

— Нам повезло, — ликует сестрица, — следы смоет.

— А громом нас не поразит? — спрашиваю.

— Я в шоке! Перестань трусить: грома бояться — в лес не ходить, — на ходу придумывает Наташка. Она вообще горазда на выдумку.

Натягиваем резиновые сапоги, дождевики, Наташка бросает лопаты в тележку, и мы выдвигаемся. Тележка, конечно, достается мне, Наташка тащит лом. Не спрашиваю, зачем он ей понадобился, берегу силы, потому что тележка то и дело застревает на колдобинах, а вокруг гремит и сверкает.

Я уже теряю счет времени, когда обнаруживаю, что мы находимся на центральной площади города.

Наташка подводит меня к клумбе (или рабатке) слева от фонтана, складывает от умиления руки на груди и, перекрикивая шум дождевых потоков, сообщает:

— Вот он, красавец.

Я смотрю и отказываюсь глазам верить.

Сквозь стену дождя проступают неясные контуры знакомого монумента.

— Татусик, — с беспокойством спрашиваю я, — а ты ничего не путаешь? По-моему, это памятник жертвам фашизма.

— Бестолочь, — шипит Татусик, — куда ты смотришь? Вон, внизу!

Под разлапистой елью, между стелющейся туей и какой-то неизвестной растительностью возлежит валун… При вспышке молнии замечаю на нем серебряные цифры «г.1371». Тут я начинаю соображать: городская власть перехитрила падких до наживы горожан и после очередного похищения заменила булыжник валуном с полтонны весом. Чтобы такой умыкнуть, нужен погрузчик «komatsu».

— Наташ, — теряюсь я, наблюдая, как о плоскую поверхность разбиваются мощные капли, — так это ж надгробный камень, это ж наша могильная плита. Чтоб его сдвинуть, кран подъемный нужен.

— Не дрейфь, — командует сестра, — заходи с тыла.

Извлекает из тележки лопаты, и мы начинаем подкапывать валун. Несколько минут мы его подкапываем, затем Наташка вгоняет лом под камень и наваливается всем весом на стержень. Наташка дважды повисает тушкой на ломе — рычажный механизм не поддается, камень остается в прежнем положении.

— Ничего-ничего, — обещает валуну Наташка, — мы тебя не мытьем, так катаньем.

В этот момент слышится шум мотора.

Я кидаюсь за памятник, обо что-то спотыкаюсь и падаю.

Путаясь в дождевике и чертыхаясь, гусиным шагом сдаю назад и вправо, и оказываюсь под прикрытием памятника, в компании с Наташкой.

— Мама дорогая, — не разжимая рта, шепчу я. — Сейчас нас заметут за порчу клумбы!

— Елки, тележка у фонтана осталась, — шепчет сестрица.

Я только головой покачала: нашла, о чем беспокоиться.

Гроза постепенно уходит, гром уже не такой громкий, молния уже не такая молниеносная, да и ливень уже льется не с таким азартом, без огонька. Воздух чист и свеж, и пахнет свежими огурцами.

Между тем к клумбе подъезжает машина с выключенными фарами.

— Похоже на «жигуленок», — почти ультразвуком отвечает сестрица. Шурша дождевиком, Наташка вытягивает шею и издает странный звук.

— Что? — спрашиваю одними губами.

— Ты накаркала, вот тебе и мини-погрузчик!

Дождь берет паузу, в ночной тишине слышно, как с деревьев стекают и с оглушительным звуком падают в мокрую землю дождевые капли. Вот открылась дверь машины, вот кто-то тяжело наступил на асфальт, шуршат под ногами камешки…

Вслед за Наташкой я вытягиваю шею, смотрю и вижу два мужских силуэта с саперными лопатами, которые двигаются в нашу сторону.

Первый остановился на расстоянии швырка камнем от нашей лежки. Щелкнула зажигалка, осветив увесистый кулак, бейсболку с низко надвинутым козырьком и капюшоном и тугую щеку. Кажется, я слышала, как трещит сигарета, как наполняются легкие парня никотином.

Секунды медленно переливались в минуты, мы с Наташкой боялись шелохнуться, ноги затекли, я чувствовала, что еще мгновение, и не выдержу — с визгом брошусь по улице.

— Вован, ты веревку взял? — приглушенным баритоном спросил второй.

— Ага, — хрипло отозвался тот, что с сигаретой.

Ноги потеряли чувствительность окончательно, я закрыла глаза и напряглась. Хоть на сантиметр, на полсантиметра, на четверть четверти распрямить конечности — единственное желание, овладевшее организмом!

Я шевельнулась, дождевик предательски зашуршал. Огонек сигареты замер. Наташка сунула мне под нос кулак, я зажмурилась от ужаса. По верхушкам деревьев пробежал спасительный ветерок, ель издала звук, отдаленно напоминающий шуршание дождевика, огонек сигареты продолжил движение, я выдохнула.

Ночные тати оказались нашими конкурентами.

— Да тут делов-то, — радуется Вован.

Мы с Наташкой видим склоненные спины, слышим сопение и скрежет лопат.

Наташка порывается остановить воров, но теперь я показываю ей кулак и для убедительности мимикой и жестами изображаю, как они скрутят нам шеи.

Забыв об остановке кровообращения в ногах, мы с Наташкой в бессильной ярости наблюдаем, как камень, который мы уже считали своим, на наших глазах достается чужакам! А мы же им еще и помогли — подкопали валун для удобства!

В считаные минуты ночные тати завершают начатое нами — обкапывают камень со всех сторон.

Баритон кидается к погрузчику, подгоняет его вплотную к клумбе и опускает ковш… Еще через минуту наш валун оказывается в ковше!

— И-и-и, — беззвучно втянула воздух Наташка.

В горле родился и самопроизвольно скончался крик.

Погрузчик в ретроградном движении, как говорят астрологи, подъехал к открытому багажнику «жигулей» и погрузил в него наш…, то есть городскую собственность, памятный камень!

В следующее мгновение погрузчик выехал на шоссе…

«Жигуленок» хрюкнул, выпустил зловонное облачко и покатил вслед за мини-погрузчиком, по-прежнему не включая фары.

Голова отказывалась воспринимать реальность, конечности отказывались распрямляться. Я выбралась из зарослей туи на полусогнутых:

— Что это было?

— Наш камень, — театрально всплеснула руками Наташка, — стырили, гады! Мерзкие вандалы, позор нашего древнего города…

— Не судьба, — пророчески произнесла я.

— Ты что? — возмутилась Наташка. — Не смей даже думать, что у них этот фокус пройдет со мной. Я им не городская власть! Мы их найдем! — торжественно, как клятву, произносит Наташка. У памятника жертвам фашизма это выглядело весьма убедительно.

Я Наташкино настроение не могла разделись в силу физиологических причин: с детства после нервного напряжения я валюсь и засыпаю.

Естественно, у Наташки, кроме плана «а», в заначке оказался еще план «б» и далее по алфавиту.

— Ладно, я знаю, где еще есть симпатичный булыжник, — в ужасе слышу я.

— Может, хватит? Давай домой, я спать хочу.

— Не пропадать же ночи зря! — резонно возразила сестрица.

В полном молчании мы сложили инструменты в тележку и пустились в мелкий чес по городу в поисках подходящего по весу булыжника.

Гроза к этому времени уходит куда-то на юг, наступает тьма египетская, в ночной тишине слышно, как чавкают сапоги, и наше с сестрицей сопение.

Наконец, нам повезло. Три камня весом примерно 10-15 кг обнаружились напротив опорного пункта полиции.

— Ты стоишь на стреме, — разделила обязанности Наташка.

Заподозрить в сестре лирика мог только извращенец. В сестрице пропадал военком или, на крайний случай, физрук, только не филологиня.

Наташильда вытащила веревку, наклонилась, связывая камень, как бандероль.

Я не успела глазом моргнуть, на крыльце появился мятый дежурный — тощий, длинный и нескладный.

Длинный потянулся, закурил и приветливо кивнул:

— И куда вы его?

Очевидно, он принял нас за дворничих или бригаду озеленителей.

Я толкнула Наташку в зад, она потеряла равновесие и уперлась в землю ладонями.

— К управлению, — не задумываясь, соврала Наташка, распрямляясь. Она всегда быстрее меня соображала.

— На фига им нужны куски бетонного блока?

Наташка по цвету слилась с серой полоской на горизонте, а я пробормотала:

— Начальству виднее.

Дежурный щелчком выбросил сигарету, сбежал со ступенек и любезно помог загрузить все три куска в нашу тележку.

Мы улыбались и кивали, как китайские болванчики:

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, — заверяла Наташка парня.

— Да, ну, девчонки, чего там, — длинный попытался отряхнуть грязные ладони. — Все пучком. Кем надо быть, чтобы таким симпатичным девушкам не помочь? Меня Игорь зовут, а вас?

— Наталья, — представилась сестрица, мелкими шажками отступая к тротуару.

— Анна, — последовала я ее примеру.

— А телефончик? — не отставал длинный.

— 911, — как всегда, совсем не остроумно сострила Наташильда, толкая тележку.

***

…Весь день мне хотелось забиться в глубокую норку, никого не видеть и не слышать. Тело ломило, аппетита не было.

Наташка уже заканчивала прополку своей половины грядки с клубникой, а я никак не могла заставить себя построиться.

Анжелика Марковна, наша по отцовской линии, понаблюдав за моими муками, запретила мне выходить на огород. До пенсии бабуля трудилась инженером на местной АТС (автоматической телефонной станции), и карьеру завершила на посту председателя областного комитета профсоюза связи.

— Я в шоке! Ба, — кипятилась Наташка, — чего ты этой симулянтке потакаешь? У нее острый шлангит!

Я бы тоже злилась, окажись я на месте Наташки: ей придется полоть за себя и за меня.

— Это кто здесь симулянтка? Ты не путай своих двоечников с сестрой, — грозно предупредила бабуля, — нечего было таскаться под дождем всю ночь. Еще не известно, чем ваше бродяжничество закончится.

Я не подвела бабулю — температура у меня поднялась уже к вечеру.

Бабушка, охая и причитая, повязала мне горло шерстяным шарфом (шарф нестерпимо колол и кусал шею, мне хотелось его сорвать и засунуть куда-нибудь так, чтобы он больше никогда не попадался бабуле на глаза) и запретила три дня вставать с постели.

— Куда таскала тебя ночью эта оторва? — гадала бабуля, кутая меня в одеяло.

Бабушка — единственный человек, который знал, как укрощать Наташкин буйный темперамент и фантазии, и я уже раздумывала, не наябедничать ли ей на сестрицу, но тут дверь в комнату распахнулась, впуская Наташильду:

— Ну как ты? — заискивающе спросила она.

— А ну, говори, — проворчала бабуля, — куда таскала Нюсю ночью?

— Погуляли немного, а что?

— А то! Нюсю уморила — что я скажу родителям? Вертихвостка, даром, что училка. Когда ты только в ум войдешь? Когда кто-нибудь приберет тебя к рукам?

Наивная, бабуля все ждала, когда старшая внучка выйдет замуж.

— Ой, подумаешь, простыла! — скривилась Наташка, — нам болезни за грехи посылает Боженька — не ты ли мне это говорила?

Крыть было нечем, бабуля ретировалась, ворча под нос что-то из Святого Писания.

— Мне — за твои грехи? — слабо дернулась я.

— Создателю видней!

Ночь и следующий день я провела, как все грешники — плохо осознавая себя в зыбком и неясном мире.

Температура поднялась до тридцати девяти, голос пропал, и мне стало обидно.

— Ба! — готовая исповедаться, хрипло позвала я, но Наташка была начеку.

— Чего тебе?

— Пить.

— У тебя все есть.

— Хочу морса брусничного.

— Начинается, — процедила сквозь зубы Наташка, но отказать не посмела.

На следующий день я тем же манером стребовала с сестрицы желе из вишни, манную кашу с малиновым вареньем и запеченные с медом яблоки.

Наташка, сдвинув брови и стиснув зубы, ставила мне на постель столик с деликатесами и шипела:

— Шантажистка.

— Сама такая, — с аппетитом уплетая любимые блюда, сипела я, — бабушка говорит, старшая сестра должна быть примером, должна заботиться и защищать младшую. Защищать ты не умеешь, быть примером не можешь, так что давай, заботься.

— Вот ведь сестру Бог послал! Наказание, — валила с больной головы на здоровую Наташка, — чахоточная, какая-то.

— Завтра хочу куриный суп с домашней лапшой, — отомстила я.

— А слюней сладких не хочешь? Тьфу, с мысли сбила, чесоточная.

— Только что была чахоточной, — напомнила я.

— Чахоточная и чесоточная, — с легкостью диагностировала Наталья.

— Слюней не хочу, хочу домашней лапши. А послезавтра блинов. Тоненьких.

Наташка нахмурилась, а я тут же запаниковала, угадав по сосредоточенному взгляду, что сестрица не отказалась от плана украсить горку памятным камнем.

— Ты ведь запомнила номер «жигуленка»?

Она смотрела на меня пронзительным взглядом, от которого шея под шарфом зачесалась с удвоенной силой. Я просунула пальцы под шарф и поскребла кожу.

К сожалению, сестрице были известны мои скрытые достоинства, в том числе — отличная зрительная память. Память развилась от занятий музыкой. Читка с листа — это был мой конек. Запомнить несколько тактов мне не составляло никакого труда.

— Ну?

— Гну! Нам нужен мент, чтобы он мог пробить по номеру машины владельца, — родила идею Наташильда. — У нас даже имя есть — Вован, помнишь?

— И что из того?

— Ну так ты ж у нас на юриста учишься? Должна же хоть какая — то польза от тебя быть?

— Между прочим, я учусь соблюдать закон, а не нарушать, — без особой надежды напомнила я. — Проще найти программиста.

— А программист-то нам зачем? — удивилась Наташильда. Она была средним пользователем ПК, и ничего не понимала в базах, которые можно взломать.

— Чтобы взломал базу данных ГИБДД и нашел по номеру машины владельца.

— Отлично! — Наташка капитулировала перед моими знаниями. — Тогда думай, где найти такого программиста.

— Тебе нужен камень, вот ты и ищи. — Генерировав идею, я выдохлась.

— Я в шоке! Ты что, совсем соображать не в состоянии?

— Конечно, не в состоянии, — заныла я, — между прочим, у меня температура. Я вообще устала и не хочу больше разговаривать. Иди к себе, я спать буду.

— Пока будешь спать, подумай, кто из твоих одноклассников может нам помочь.

— Все, все, иди к себе!

Наташка выскользнула за дверь, но как я ни сопротивлялась, мысли возвращались бумерангом в ту ночь, к памятнику жертвам фашизма, от которого перед самым носом у современников варвары-вандалы так технично увели городскую достопримечательность. Город осиротел!

В мою больную голову стали забредать совсем уж безумные идеи… Я додумалась до того, что как патриот своего города не могу оставаться в стороне…

Пришлось перекреститься, избавляясь от помыслов, как учит бабуля.

… Утром Наташка растолкала меня безжалостной рукой.

— Надо съездить к памятнику, пошарить вокруг, может, что-нибудь интересное найдем, — выдала сестрица, подтверждая наихудшие опасения.

Я потянулась в мягкой и теплой постели и зевнула:

— Поезжай, конечно.

— Собирайся, пойдешь со мной.

— Это еще зачем? — обалдела я.

— Чтобы ты ничего не растрезвонила бабуле, пока меня не будет!

Я распласталась на постели, как герой Луи де Фюнеса:

— Их бин больной.

— Свежий воздух лечит, — не допускающим возражения тоном заявила Наташка.

— Спорим, меня бабуля не отпустит, — попыталась ухватиться за соломинку я.

— Это я беру на себя.

Не в характере Наташильды было откладывать задуманное.

Через час мы уже тащились в центр города. Наташка выглядела на все сто: брючки-капри, маленький, расшитый бисером жакет… Я висела на поручне набитого битком троллейбуса в серой мешковатой куртке и таких же штанах.

Бабулю Наташка виртуозно спровадила к соседке, с которой вступила в преступный сговор. Я прямо вижу, как она это провернула:

— Баба Люба, — Натка округлила глазки, изображая Бэмби, — бабуля не отпускает меня на свидание. Так я никогда не выйду замуж!

Озера глаз, как по заказу, наполнились влагой, носик покраснел, губки задрожали и изогнулись подковой — последнему садисту станет не по себе.

Баба Люба садисткой не была:

— А парень-то стоящий?

— О чем речь! — преобразилась Наташильда. — Принц, баба Люба! Образованный, работает в администрации, машина своя, квартира — серьезный человек, перспективный. Бабуля говорит, если такой хороший, пусть в дом приходит. При дуэнье встречаться — это же средневековье! Напугаю человека, сбежит. А мне уже двадцать пять!

Слезы бриллиантовой россыпью засверкали в синих глазах.

Баба Люба свернула огородные работы и позвала бабулю «на минуточку». Забегая вперед, скажу, что этой «минуточки» нам хватило, чтобы съездить в центр города, обшарить клумбу, вернуться домой и сделать вид, что мы никуда не отлучались.

После ливня на клумбе обильно заколосились всякие разные лютики.

Мы с Наташкой оглядывались, останавливались, осматривали задний план в зеркальце, в витринах магазинов, завязывали несуществующие шнурки — использовали все шпионские приемы, но «хвоста» не обнаружили.

Успокоенные, обошли клумбу, на которой был прописан символ нашего города. Место валуна пустовало, плешь и вмятина на земле напоминали о невосполнимой утрате.

Наташка присела и принялась прочесывать каждый сантиметр почвы.

Я с праздным видом шаталась вокруг клумбы. На самом деле меня не отпускала тревога и смутная вина перед жертвами (наши раскопки попахивали вандализмом), по этой причине я ежесекундно подгоняла Наташку:

— Чего ты возишься? Янтарную комнату ищешь? Давай скорей, пока толпа вокруг не собралась.

— Ну, комнату — не комнату, янтарную — не янтарную, а кое-что интересное я нашла! — Наташка поднялась. — Вот!

Она протянула ладошку, и я увидела геймерскую или байкерскую кожаную фенечку с тиснеными буквами «Stalker». Одна завязка была явно короче, очевидно, оборвалась во время…

Я подпрыгнула:

— Спрячь, сейчас же! Вдруг преступник пришел за своим браслетом и прямо сейчас за нами наблюдает?

Под преступником я подразумевала наших более удачливых конкурентов.

Наташка с уважением посмотрела на меня и сунула находку в сумочку. Вот о таком взгляде на себя я мечтала последние восемнадцать лет!

Всю обратную дорогу сестрица сосредоточенно молчала.

Жизнь меня научила относиться к Наташкиному молчанию с опаской.

— Что-то мне плохо, я пойду, лягу, — сообщила я, едва мы вошли в дом. Я всерьез опасалась, что на нервной почве моя простуда перейдет в серозный менингит.

— Тебе плохо? А нам?

— Кому это — нам?

— Горожанам! — запальчиво произнесла Наташка.

Я растерянно захлопала глазами:

— Каким еще горожанам?

— Я в шоке! У города крадут его гордость — памятный камень!

Наташкино лицемерие не знало границ. От возмущения я сделалась косноязычной:

— Ты же сама хотела его… того… этого

— Так то я, а то какие-то хмыри! Я хотела, чтобы камень украсил нашу горку, а они? Для этих людей ничего святого не существует!

Я ухмыльнулась.

Моя ухмылка Наташильде не понравилась, но она не стала отвлекаться.

Выложила на стол находку, вооружилась лупой в квадратной рамке с ручкой, через которую бабуля читала этикетки, набранные типографским бриллиантом, и погрузилась в исследование. Уж не знаю, что она хотела обнаружить на браслете…

…Кутаясь в плед, с несчастным видом я плюхнулась в кресло перед телевизором с твердой решимостью не позволить Наташке испортить мне лето и в целом жизнь.

Пощелкала пультом, между делом наткнулась на криминальные новости.

— В седьмой раз в нашем городе непатриотично настроенные граждане похищают памятный камень с площади Космонавтов. Камень был подарен городу известным советским скульптором, бла-бла-бла, — тарахтела ведущая. — Администрация города обращается к похитителям с просьбой вернуть похищенное. Городская прокуратура взяла дело под свой контроль. Наш корреспондент Эдуард Птичкин обратился за комментарием к прокурору города, Федору Ларину.

Тут в кадре появился тощий и сутулый Эдичка Птичкин, однокурсник Наташки. Эдик вел криминальную хронику на нашем ТВ и время от времени предлагал Наташке руку и сердце.

Я практически переключила канал, когда в гостиную влетела вездесущая Наташильда:

— Ну-ка, ну-ка, — заверещала сестрица, — верни-ка назад!

Подчиняясь бесконечным просьбам, желаньям и командам сестрицы, я выработала в себе почти суворовскую выносливость и безропотно исполнила ее желание.

Картинка на экране сменилась, теперь камера показывала осиротевшую клумбу у памятника и какого-то полицейского чина, толстопузого и неприятного, важно расхаживающего вокруг клумбы.

Этик подлетел к чину и сунул в зубы микрофон:

— Федор Валерианович, доколе?

Наташильда закатила глаза:

— Кто так формулирует вопрос?

У сестрицы были серьезные претензии к грамотности населения. Подозреваю, по этой причине она никак не могла выйти замуж. Внешность Наташильды не вяжется с ее железобетонным характером и вводит в заблуждение претендентов на руку и сердце. Однако женихи кидаются врассыпную, как только сестрица начинает объяснять, что надо говорить «звонИт» и «красИвее», что глагола «лОжить» в русском языке не существует, а в слове «почтамт» нет буквы «п».

— Безусловно, необходимо пресечь, так сказать, полОжить предел беспределу, — разразился блестящей тирадой интервьюер Птичкина. — И мы очень рассчитываем на помощь наших сознательных граждан. Всех, кто может пролить свет на похищение, не побоюсь этого слова, символа нашего города…

— Символа, — прыснула я.

Наташильда тут же на меня шикнула.

— Милости просим в прокуратуру или в полицию, — завершил гостеприимный прокурор.

— А кто будет надзирать над делом? — в своей манере поинтересовался Эдик.

— Младший советник юстиции майор Коршунов, — ответил толстопузый.

Далее на экране повисла заставка с двумя номерами телефонов редакции криминальной хроники и номером городской оперативно-дежурной службы.

— Н-да, содержательно, ничего не скажешь…, — не удержалась Наташка. Сестрица наморщила лоб. — Коршунов, Коршунов… Интересно… Ну-ка, поищи в интернете, кто такой.

Я для сестры — курсы повышения квалификации. Наташка боится до сентября растерять командно-управленческие навыки и тренирует их на мне.

— Я спать хочу, — заныла я.

Как раз вовремя — в гостиную заглянула бабушка.

— Отстань от Нюси! — вступилась за меня она.

Под прикрытием прародительницы я покинула сестрицу и закрылась в своей комнате.

Но Наташке удалось разворошить мое любопытство, и я включила ноутбук и отправилась в путешествие по мировой паутине.

В открытом доступе я нашла списочный состав нашей городской прокуратуры, в котором значился некто Коршунов Артур Борисович, судя по фото — суровый мужчина, гроза преступного элемента.

Удовлетворившись этим, я отключила ноутбук и легла спать.

По улице проносились редкие машины, оживляя тени на стене, в общем и целом — ночь была мирной. Если бы не фенечка на Наташкином столе, я бы благополучно забыла о существовании следователя. Но фенечка существовала, и следователь был реальным персонажем…

Некстати в моей несчастной голове раздался Наташкин голос: «Ты не можешь делать вид, что ничего не было. Ты — патриотка своего города, законопослушная гражданка, будущий юрист…»

Когда мне было 14, я мечтала, что получу паспорт, и Наташильда, наконец, разглядит во мне человека.

Потом я ждала, когда мне исполнится 18, на меня распространится избирательное право, и Наташильда обратит на этот факт внимание… С тем же успехом я могла ждать, что меня изберут председателем правления партии «Настоящих финнов».

Годы шли, а надежды получить статус гражданина в глазах сестры не оправдывались. Сохранялась, правда, иллюзия, что когда мне исполнится 21, в силу вступят европейские нормы права, Наташка признает во мне самостоятельную, самодостаточную, полноценную личность и перестанет мной руководить. Нужно было подождать два года… В перспективе еще оставалась пара-другая аргументов в защиту личности. Например, диплом юриста, ну, а если и он не сработает, то тогда уже замужество. Но это совсем-совсем-совсем уж крайний вариант.

Поворочавшись в постели, я, наконец, заснула тревожным сном.

Снилась мне какая-то муть: меня топил в речке тот самый толстопузый из телека, но я в последний момент смогла вынырнуть.

Страх вытолкнул меня из сна, и я еще несколько минут дышала открытым ртом и всматривалась в темноту, с трудом возвращаясь в реальность.

***

… — Я случайно на тройку села, а она идет до рынка. Ну, я заодно масла купила, сарделек говяжьих, хотела яблок еще, но яблоки мне не понравились, я купила апельсины. Ой, ты моя хорошая, — Наташка, наконец, обратила внимание на поведение нашей кошки Моськи (та ждала, что ее погладят) и продолжила содержательный монолог. — Потом еще три пачки салфеток столовых, пять рулонов туалетной бумаги, бруснику — сделаем живой йогурт. В общем, нагребла, еле приперла. А на улице жарища! Нюсь, пойдем на речку, потусуемся?

Наша заплеванная речка меня не привлекала.

Меня привлекал диалог с мамой в скайпе.

Мама спрашивала, где мы с Наташкой проведем остаток лета — у них в Аахене или с бабулей. Мама в Аахене преподавала русский язык, отец служил в банке.

Традиционно в августе мы с сестрицей болтались по древним католическим соборам Северной Рейн Вестфалии, и вопрос мамы меня удивил — я не собиралась менять планы.

Я как раз сказала, что, конечно, мы приедем в Аахен, только еще не знаю, когда.

Тут ввалилась Наташка с пакетами и обдала меня фонтаном эмоций. У сестры была одна поразительная способность — из всего делать феерическое событие.

Я простилась с мамой, выключила ноутбук, с сожалением выбралась из кресла и приготовилась терпеть сестру.

Надо сказать, с каждым годом терпеть Наташильду становилось все трудней — не зря говорят, что с возрастом характер выпрямляется. Наташка в свои двадцать пять уже была как шпала, ни под кого не прогибалась, все прогибались под нее. Бедные ученики!

— Ню-усь, — прицепилась Наташильда, — ты чего молчишь? Опять в инэте? Собирайся, я кое-что придумала, — обнадежила сестрица.

— Никуда я не хочу!

— Я в шоке! Вот ведь сестру Бог послал! Ни разу не поддержала меня, ну, ни разу! Собирайся, говорю, поедем на речку, обсудим мой план.

С логикой у Наташильды были большие проблемы — чего взять с училки русского языка?

— Почему дома твой план нельзя обсудить?

На самом деле, дома обмен мыслями и догадками затруднялся тем, что бабушка без всякого стеснения подглядывала и подслушивала за нами.

— Ну кто дома обсуждает планы?

Аргумент был убойным.

Когда мы прибыли на городской пляж, с намеком оборудованный двумя грибками от солнца и двумя мусорными баками, солнце клонилось к горизонту.

Молодежь лениво перебрасывалась в волейбол, испытывая отдыхающих на выносливость.

Стеной стоял мат — верный спутник человека с мячом. Как, впрочем, человека с веслом, отбойным молотком, бензопилой, баранкой, штурвалом и, чего скрывать, шариковой ручкой.

— Ничего страшного, даже наоборот, — заявила Наташильда, — часик посидим, а потом прогуляемся по вечерней набережной.

Вечерняя набережная привлекала меня еще меньше, чем пляж с пьяными волейболистами, но я только вздохнула.

Сестрица расстелила одеяльце, достала бутерброды с колбасой и бутылочки с водой.

— Знаешь, Нюсь, я все думаю…, — устремив меланхоличный взгляд куда-то вдаль, сообщила сестрица. — Придется тебе все-таки отнести в прокуратуру нашу фенечку и дать показания. Ведь нам есть, о чем сообщить следствию, — прозрачно намекнула Наташка.

Я незамутненными детскими глазами посмотрела на сестрицу.

— Не зли меня, — по-родственному тепло попросила она, — не прикидывайся веником.

Все-таки современная школа плохо влияет на взрослых. Наташка иногда разговаривает, как пубертат.

С моей точки зрения поход в прокуратуру был полным безумием. Но Наташку мое мнение не интересовало. С детства сестрица втягивала меня в истории. Редко удавалось избежать публичного позора — все вылазки оканчивались провалами, не говоря уже о последнем походе за камнем…

— И почему в прокуратуру?

— Потому что прокуратура — надзорный орган. Прокурорский следователь отнесется к заявлению серьезно, к тому же это абсолютно безопасно!

— Почему опять я? Давай ты пойдешь и отнесешь в прокуратуру фенечку. Тем более, что ты ее нашла.

— Я встречусь с Эдусей и поболтаю с ним. Ты ведь Эдика не любишь?

— Скорее, недолюбливаю.

— Ну вот! — тут же поймала меня на слове Наташка. — Так что тебе — в прокуратуру, к этому следаку Коршунову, который надзирает за делом. Риск — дело благородное, — с пафосом сообщила Наташка, и в этот момент меньше всего была похожу на училку, скорее, на профессионального игрока в покер. — Если не хочешь мне помочь — не надо, я и одна справлюсь.

Вот, на чем меня безошибочно ловила сестра — на стадном чувстве коллективизма.

Мне совершенно не хотелось ввязываться в очередную авантюру, но и прослыть трусихой и предательницей тоже не хотелось.

Права Наташка, никакая я не личность…

— Фенечка может оказаться ложным следом. — Обвести Наташильду вокруг пальца мне ни разу не удавалось, но я не теряла надежду. — Если б мы знали имя владельца машины — тогда, конечно. Кстати, «жигуль» может быть в угоне.

— Я почему-то уверена, что фенечка окажется уликой. Могу спорить, что на ней жировые и потовые следы одного из похитителей. К тому же, — Наталья щелкнула пальцами, — мы можем описать преступников!

Вот тут-то и выяснилось, что парня с сигаретой мы с Наташкой запомнили по-разному. Я вспоминала пухлые, тугие щеки, Наташка утверждала, что щек не было в помине, а было широкое, скуластое лицо:

— Как у Бобби Ли.

— Еще чего!

— Это был среднего возраста и роста Бобби Ли, — настаивала старшая сестра.

— Нет, это был молодой, упитанный славянин с толстыми щеками! — твердила я, хотя Наташка своей воинственной уверенностью заронила во мне сомнение. Возможно, память подвела меня?

— Нет, у него широкое азиатское лицо, — яростно защищала своего парня Наташка.

Минут десять мы перекрикивали друг друга и стали уже обращать на себя внимание волейболистов, пока до нас не дошло, что мы не можем описать похитителей.

Я почувствовала облегчение. Ну теперь-то Наташка поймет, что никакие мы не свидетели.

— Вот видишь! Мы даже не сможем опознать грабителей. Только сбить с толку следствие можем и найти чирей на энное место.

Но в Наташкиной забубенной головушке уже родился план, и отступать от него она, как всегда, не собиралась. Этот идиотский план и перевернул мою жизнь.

Но обо всем по порядку…

… Наташке всегда удавалось меня убедить в том, что она разносторонне одаренная. Сейчас она внушила мне мысль, что от рождения обладает способностями «тупейного художника», как она выразилась. Без лишних слов скажу: я доверилась сестрице, и она взялась за дело.

— Я в шоке! — через короткое время возвестила Наташка.

После этого известия я получила разрешение посмотреться в зеркало и чуть не разревелась: было от чего впасть в шок!

В зеркале отразилась деревенская убогая дурочка в футболке и длинном сарафане (мелкие белые цветочки на синем поле). Но убило меня не это.

Мои шикарные волосы были гладко зачесаны и собраны в пучок на затылке. Завершали образ бабулины очки в оправе «прощай молодость» на кончике носа. Отражение в зеркале смазалось и поплыло.

— А ты в чем будешь? — сквозь ком в горле поинтересовалась я.

Наташильда отправлялась на встречу с Эдиком Птичкиным.

— В чем-нибудь, еще не придумала, — отмахнулась она.

— Так я тебе и поверила!

— Нюсь, я не понимаю, как ты можешь какие-то мелочные личные интересы ставить выше общественных?

— Общественными пусть занимается мэрия, а я не мэр! И вообще! Вдруг это мафия выполнила заказ крестного отца и стырила камень? — из последних сил сопротивлялась я, но Наташильда всегда слышала только то, что хотела.

— Кстати, интересная идея. Вырвать из цепких лап мафии наш городской символ — это круто! И это случится с твоей помощью. — Наташильда с жалостью погладила меня по гладкой голове, и я сразу почувствовала себя маленькой девочкой, готовой ради старшей сестры на все.

— Татусик, — в страхе за свою молодую жизнь взмолилась я, — а давай ты встретишься с Эдькой, все расскажешь ему, и вы вместе займетесь твоим камнем. А для полиции записку напишем, при каких обстоятельствах и где нашли фенечку, сунем все в конверт и оставим дежурному. И сами не засветимся, и следствию поможем.

— Нюсь, а хочешь, я дам тебе свой рюкзак? — не совсем по теме спросила Наташка.

— Рюкза-ак? — не поверила я. Это в корне меняло дело!

— Да, рюкзак.

Итальянская кожа, беж, большой декоративный узел на единственной лямке — элегантная вещица, даром, что рюкзак, и подходит к любому стилю, особенно к стилю лэнд-леди. Я влюбилась в это изделие кожгалантереи сразу, как только Наташка принесла его из бутика в Аахене, и безуспешно пыталась выменять у сестры на замшевые туфли-лодочки, на ремешок от Гуччи, на серьги с аметистами, — Наташильда ни в какую не соглашалась.

И вот сейчас Наташка царственным жестом протягивала мне сумку.

Слезы высохли, я дрожащими руками обняла предмет давнего открытого вожделения. Соборы Северной Рейн Вестфалии смазались в памяти.

— Мобильник взяла?

— Взяла, — я вздохнула.

— Значит, ты идешь в городской отдел прокуратуры, говоришь дежурному, что у тебя есть информация по делу о пропавшем камне и тебя пропускают к следователю Коршунову…

— Я не идиотка, — поморщилась я, — помню я все.

— Ну, на счет идиотки я не была бы так категорична, — неудачно съязвила Наташильда.

— Значит, я остаюсь?

— Я пошутила!

— Ты не боишься, что идиотка провалит тебе все дело?

— Ну, не до такой же степени ты идиотка, — утешила меня Наташильда. — Ладно, не злись, тебе это не идет.

О чем речь! Мне идет быть агнцем на заклании.

Через двадцать минут я стояла, уткнувшись лбом в перегородку из оргстекла, и проницательным взглядом поверх бабушкиных очков изучала дежурного — симпатичного молодого человека с девичьим румянцем.

Дежурный говорил по телефону с суровостью настоящего мужчины, занятого настоящим делом.

«Сержант, и не на много старше меня», — завершила я изучение розовощекого дежурного.

— Бытовуха на Коммунаров, дом 15, квартира 1. Передал, так точно, машину выслали. Девушка, у вас чего?

Наташильды на него нет! Сестрица провела бы краткий курс русского языка для особо одаренных, и сержант ускоренным курсом освоил бы склонение вопросительного местоимения «что».

— Я имею информацию, — в духе одесских рассказов Исаака Бабеля известила я румяного дежурного.

— Информацию, значит? — с насмешкой переспросил розовощекий.

— По делу о пропавшем камне с площади Космонавтов.

— Камне, значит? Паспорт у вас с собой? — вдруг озадачил меня сержант.

Паспорт! И как только я могла так купиться — за рюкзак стать свидетелем! Ни о каком инкогнито не могло быть речи!

— Я забыла паспорт. — Я просто чувствовала, как кровь поднимается по сосудам и затапливает лицо.

Я извинилась и стала мелкими шажками отступать к выходу.

— Девушка, — окликнул меня дежурный, — постойте!

Выдрессированная Наташильдой, я выполняла команды автоматически, сразу и точно.

— Да?

Парень покрутил диск, пыжась от важности момента, доложил в трубку о прибытии свидетеля по делу, кивнул и обратил на меня исполненный напускной суровости взгляд.

— Фамилия? — поинтересовался дежурный.

— Катя Маслова, — отрекомендовалась я.

Катя Маслова! Само собой, Наташка и тут выщелкнулась.

Она предлагала на выбор: Мышкина, Карамазова, Ростова, Каренина, Мармеладова, Маслова, Одинцова и еще кучу фамилий из русской литературы по школьной программе. Особенно настаивала на имени Екатерины Масловой, героини романа Л.Н.Толстого «Воскресение», соблазненной и брошенной князем Нехлюдовым. Намекала, что следователь наверняка не уловит издевки.

Выходя из дома, я твердо решила назваться Машей Мироновой, из «Капитанской дочки». Втайне я мечтала встретить своего Гринева, но уж никак не Нехлюдова.

В ответственный момент на радость сестрице Маша Миронова у меня из головы вылетела. И я воспроизвела то, что внушила мне дома Наташка…

— Вам в 12 кабинет, к следователю Коршунову. Прямо и направо, — ободряюще улыбнулся сержант.

Я двинулась по коридору, физически ощущая тяжесть креста младшей сестры Натальи Голубевой.

Дверь в кабинет следователя была приоткрыта.

Протискиваясь в кабинет, я зацепилась лямкой рюкзака за ручку с внешней стороны. Потянула рюкзак — дверь защемила меня. Мечта об эффектном появлении провалилась.

Я билась с рюкзаком, дверью и дверной ручкой, а следователь Коршунов со все возрастающим весельем наблюдал эту сцену.

— Здравствуйте. — Мне, наконец, удалось извернуться и отцепить лямку рюкзака от ручки.

— Здравствуйте, присаживайтесь. — Смеющиеся ярко-синие глаза быстро просканировали меня, а низкий голос с едва уловимой сексуальной хрипотцой спеленал, как куколку шелкопряд. — Это у вас есть информация по делу о пропавшем камне?

— Угу.

Нещадно труся, я выложила перед господином Коршуновым пакетик с браслетом:

— В новостях сказали, что опять пропал камень с памятной надписью. Я поехала на площадь и нашла это на клумбе, где камень раньше лежал. И подумала, вдруг это поможет вам в поиске преступников.

— А почему вы думаете, что их было несколько?

Я помертвела.

— Ну, — промямлила я, — камень же тяжелый…

— Так-так-так, — хищно забормотал господин Коршунов, — как вы сказали, вас зовут?

— Екатерина Маслова.

— Прямо как у Толстого?

Я вытаращилась на Коршунова.

— Что?

Караул! Ноги подкосились, я опустилась на стул сбоку от стола следователя. Меня раскололи на первой минуте разговора — легенда, которую состряпала мне сестрица, ни к черту не годилась!

— Э, да вы, барышня, Толстого не читали? Ну, и поколение растет! Классику не знают, голова забита всяким мусором, вампирами, дамским чтивом и статейками с «Леди.Ру.»

Не знаю, о ком это он рассказывал мне, студентке второго курса юридического института, интеллигентке в третьем поколении.

У нас дома неплохая библиотека, это открытие я сделала еще в первом классе. Так что насчет дамского чтива — это не ко мне, хотя… В общем, не без этого.

«Синеглазый брюнет, староват, не меньше тридцати, высокий лоб с залысинами, широко расставленные умные глаза, узкие губы и крупный эллинский нос, много курит», — обследуя Коршунова и его рабочий стол с пепельницей, полной окурков, составляла я словесное описание для отчета перед Наташильдой.

— Так что, говорите, вы делали на клумбе?

Вопрос был, что называется, на засыпку: что я могла делать на клумбе в центре городской площади, если я не работник городского предприятия по озеленению? Вот об этом мы с Наташкой не подумали…

— Ничего не делала.

— А как же вы нашли браслет?

Я стушевалась. Наташильда что-то говорила о побудительной причине, но что именно — вспомнить я не могла и чувствовала себя все неуютней под хитрым взглядом синих глаз младшего советника юстиции майора Коршунова. Этим своим взглядом майор напомнил мне сестрицу.

— Я цветочки хотела соврать. — Подсознание выдало меня с головой.

— Своровать, в смысле? — подсказал следователь Коршунов. Что еще мог подсказать следователь свидетелю?

— В смысле, сорвать, — промямлила я, лихорадочно пытаясь исправить фрейдовскую ошибку. — Знаете, там такие миленькие цветочки после дождя расцвели, голубенькие, маленькие, не помню, как называются. Я такие видела в журнале. Очень хорошо смотрятся в белой вазочке.

— Замечательно! И когда же вы нацелились на цветочки?

— Вчера.

— И вчера нашли браслет?

— Да.

Господин Коршунов достал из ящика стола лупу, в точности такую, как у нас дома — большую, прямоугольную, с ручкой, — вытряхнул браслет из пакета на стол и с пристрастием исследовать.

— Захватали все пальчиками, небось, придется отпечатки ваши снять. И ДНК заодно.

Я начала бояться по-настоящему.

— Какие отпечатки? Какая ДНК? — пролепетала я, бледнея.

Следователь вернул браслет в пакет и остановил на мне испытующий взгляд.

«Сейчас раскручивать и колоть будет», — сообразила я и почувствовала приступ паники.

— Так ты говоришь, — что нашла этот браслет у памятника на площади Космонавтов?

Внезапно следователь стал мне «тыкать».

Наташка бы в такой момент обязательно ввернула пушкинское: «Пустое вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила». В смысле, он заменил.

— Да, — проблеяла я, прислушиваясь к нарастающим признакам панической атаки.

— А живешь ты где?

— На… — начала я и захлопнула рот.

— Ну? — поторопил Коршунов.

— Не скажу, — заявила я.

— Чего вдруг?

— Я хочу остаться неизвестной. Вот.

Следователя точно током ударило: он резко выпрямился в кресле.

— Значит, Екатерина Маслова в глухой отказ ушла?

— Значит, — подтвердила я, хотя понятия не имела, что значит «уйти в отказ», да еще и глухой. Интересно, что бы сказала по этому поводу Наташка? Можно уйти в отказ с точки зрения норм русского языка?

— Сейчас посажу тебя в обезьянник на трое суток — поумнеешь, — пригрозил Коршунов.

— Не имеете права! — пискнула я и разревелась.

— Прекратить! — рявкнул Коршунов, и хлопнул по столу, так что все, в том числе и я, подпрыгнуло. — Что за детский сад? Ты пришла помочь следствию или цирк устраивать?

Слезы и сопли полились ручьем. Икая и всхлипывая, я сняла очки, пристроила их на стол Коршунова, вынула платок из рюкзака и принялась громко сморкаться.

— Это чье? — прогремел Коршунов.

Я оторвалась от платка и уставилась на обличающий указательный палец следователя. Палец был направлен на мой носовой платок — мамин подарок: батист с венским кружевом и вензелем «АГ», вышитым настоящим шелком в уголке.

— Что? — еще больше испугалась я.

— Чей это платок?

— Мой, — в полуобморочном состоянии прошептала я.

— Девушка, вы за кого меня принимаете? — окончательно вышел из себя следователь. — С чего это вы взяли, что здесь идиоты работают? Сначала называете себя Екатериной Масловой, потом объявляете, что хотите остаться неизвестной, теперь рыдаете в платок и утверждаете, что он ваш. Утверждаете?

— Нет, не утверждаю, — замотала я головой, — это не мой платок, подружки, он случайно ко мне попал.

— Как зовут вашу подружку?

— Анна Голубева, — ответила я. Почему бы нет? Могу я быть себе другом?

— Адрес?

— Чей?

— Анны Голубевой!

— Зачем? Она-то здесь при чем?

— Здесь я решаю, кто при чем, а кто нет! Адрес!

Совсем потеряв голову, я назвала наш домашний адрес — Садовая, 36.

— Я могу идти?

— И не мечтай! Сейчас сядешь и все напишешь: откуда браслет, при каких обстоятельствах ты его обнаружила, почему решила посмотреть выпуск чрезвычайных происшествий, почему решила помочь следствию — все, как на духу. Иначе будешь сидеть трое суток в одной компании с наркоманом и двумя проститутками. Кивни, если поняла.

Я кивнула и опять заревела.

— И слезами ты меня не проймешь, я тебе не папа и не школьный учитель физкультуры, освобождение от урока не получишь, — следователь явно принял меня за школьницу.

«Ничего я писать не буду, пусть посадит в «клетку», так даже лучше, наконец-то Наташильда зауважает меня как личность!» — мстительно подумала я.

Коршунов сунул мне под хлюпающий нос два листа бумаги, ручку, и направился в угол кабинета, где на тумбочке стояли чайник, чашки, сахарница и сушки в пакете.

— Черт! — возвестил Коршунов, открыв сахарницу. — Все, как всегда.

За моей спиной хлопнула дверь кабинета, стало тихо…

Момент, о котором я мечтала последние пятнадцать минут, наступил.

Не задумываясь о последствиях, я подкралась к двери, высунулась наружу, оглядела коридор — путь был свободен!

Розовощекий с кем-то спорил по мобильному и на автомате открыл мне турникет.

Вылетев из здания, я кинулась на остановку и через двадцать минут входила в калитку родного дома, напрочь забыв о бабулиных очках, оставшихся на столе Коршунова.

…Мои представления о воровской «малине» были почерпнуты исключительно из фильма «Место встречи изменить нельзя». Так вот.

Берусь утверждать, что весь день я провела, как лабух на воровской «малине».

Трясясь и прислушиваясь к уличным шумам, стуку калитки и телефонным звонкам, я сидела за пианино.

Начала я с гамм и арпеджио, потом плавно перешла к Черни, потом последовало «Турецкое рондо» Моцарта, потом первая часть «Патетической» сонаты Бетховена, в завершение, воображая себя Шараповым-Конкиным, я сбацала «Мурку».

Пока я музицировала, бабуля бродила по дому, как неприкаянная — искала очки.

Пальцы бегали по клавишам, а я обдумывала ситуацию, от чего, конечно, сильно страдало исполнение.

Наташка все еще встречалась с Птичкиным, и я в муках придумывала, как деликатно сообщить сестрице, что я оставила следователю Коршунову наш домашний адрес…

Можно без труда представить, какую реакцию эта новость вызовет, и какие прилагательные сестра употребит в мой адрес. С ее-то словарным запасом…

А тут еще очки.

В общем, когда бабуля, проведя в тщетных поисках минут тридцать, дождалась последнего аккорда и спросила, не видела ли я где-нибудь ее очки, это меня окончательно подкосило, и я не нашла ничего лучше, как разреветься.

Я сидела за инструментом, хлюпала носом и собиралась с духом рассказать бабуле все-все, начиная с той ночи.

— Ба, это я брала твои очки, — уже начала я, но тут вернулась Наташка.

За три года работы в школе в Наташке до крайности развился синдром учителя, сестра улавливала подвох всем набором известных чувств (осязанием, обонянием…и пр.), еще шестым чувством и еще пятой точкой.

— Что за манера брать чужие вещи? Где мой рюкзак? — завопила Наташка с порога дурным голосом — к этой уловке сестрица обычно прибегала, когда хотела сбить всех с толку.

Выглядела Наташка фантастически: красное платье в обтяжку, цыганские серьги запутались в густых темных локонах — Кармен, только синеглазая.

Я опустила крышку пианино и с обидой захлопала глазами:

— Сама, значит…

Договорить мне Наташка не дала:

— Сколько раз говорить — не смей брать чужое! — вопила сестрица, бросая на меня красноречивые взгляды.

— Отстань от Нюси, — вмешалась бабуля, увидев мое состояние. Состояние было критическим.

— Вечно ты ее защищаешь, — это был еще один излюбленный прием Наташильды: старшая внучка манипулировала бабулей, подлавливая на слабости к младшей внучке.

— Яйца курицу учить вздумали, — оскорбилась бабушка, — совсем от рук отбилась чумовая девка. Вот ведь характер, а ну, кыш отсюда!

Наташильда подалась в свою комнату, по пути сделав мне знак следовать за ней.

— Меня, значит, в рубище вырядила, а сама вон в чем, — войдя следом за сестрой в ее комнату, затянула я.

Наташка меня не слышала. Сестрица покрутилась перед зеркалом, осталась довольна отражением, сняла серьги, ухватилась за подол платья и потянула вверх. Платье вывернулось и накрыло Наташку с головой. Сестрица извивалась, приседала в немыслимом танце, напоминая змею, меняющую кожу. Все складывалось так, что я могла особенно не утруждать себя и не ломать голову над тем, как сообщить Наташке, что я прокололась с вышивкой на платке, и теперь Коршунов знает адрес Анны Голубевой, то есть наш.

— У меня вообще из-за тебя одни неприятности! — радуясь возможности испортить настроение сестрице, сообщила я, — пришлось назвать адрес наш домашний!

— Какой адрес? — сестрица сдернула, наконец, с головы платье, из него высунулась красная, злобная физиономия фурии-русички.

— Наш!

— Это еще зачем?

— Так получилось. Следователь по фамилии Коршунов орал на меня, грозил закрыть в обезьяннике, ну, я разревелась, достала платок, а на платке — вензель с моими инициалами. Он прицепился, чей платок, если я — Катя Маслова, я и сказала, что А.Г — это Анна Голубева, моя подруга. Тогда он потребовал, чтоб я назвала адрес, ну, я и назвала — наш. И очки бабулины у него на столе оставила.

Наташка перед зеркалом надевала коротенький халатик. Услышав про очки, она оторвалась от созерцания себя любимой и посмотрела на меня, как на малахольную.

— Замечательно! Теперь сиди и жди в гости следователя.

Мне Наташкино пророчество по понятной причине не понравилось.

— Почему это я должна сидеть и ждать Коршунова? Это ты должна его ждать.

— С каких это пряников?

Наташильда в этот момент, наклонив голову, расчесывала волосы щеткой.

— А с таких: ты меня отправила давать показания? Ты. Ты сочинила дурацкую легенду и придумала мне имя? Ты!

— А сколько ему лет? — неожиданно заинтересовалась Наташка, продолжая висеть головой вниз.

— Старый. Лет тридцать.

Наташильда резко распрямилась, взметнув блестящие пряди волос, не отрывая глаз от своего отражения, повертела головой, подвигала бровями и бросила щетку на столик.

— И как он вообще?

Я ждала этого вопроса, поэтому быстро забралась на кровать, скрестила ноги и подробно описала следователя Коршунова.

Наташка устроилась напротив, обняла подушку и, расширив глаза, слушала, не перебивала (чего я не припомню за всю свою жизнь), а когда я закончила, спросила, есть ли у Коршунова кольцо на безымянном пальце правой руки. Или левой.

— Не помню, — отмахнулась, подозревая, что Наташка умышленно уводит разговор в сторону.

— Я в шоке! — недовольно буркнула Наташильда, — ничего толком не можешь сделать.

— А для чего мне его кольцо? Я замуж за него не собираюсь. А если тебе так хочется, сама иди и смотри на кольцо. Вы с ним что, знакомы? — закралось подозрение в мою душу.

— Учится у меня одна Коршунова в пятом классе. Настя. Придушила бы, да боюсь сесть надолго. Родители у нее недавно развелись.

— Чем у тебя голова забита? Мы так никогда ничего не узнаем.

— А я практически все уже знаю!

Я с подозрением уставилась на сестру. Вот так всегда. Я шарахаюсь по городу, солнцем палимая, ветром гонимая, как говорится, а Наташка только пальцем шевельнула, и уже разжилась информацией…

— Что — все?

— Номер машины — раз! — с победным видом начала загибать пальцы сестрица, — имя владельца — два! Адрес — три!

— Эдусина работа?

— Да.

— И что ты ему наплела?

— Сказала, что этот «жигуленок» участвует в стритресинге, что ночами под домом стоит рев двигателей и дышать нечем от выхлопов.

— И он поверил?

— У него не было выхода. Теперь нужно побывать у этого вора в доме и найти наш камень!

— Вообще-то камень не наш.

Наташка сурово сдвинула брови и тут же перевела разговор:

— Забыла у следователя очки?

— Забыла, — подтвердила я и почувствовала, как съеживается сердце.

— Вызвала подозрение у него? Ну? — давила Наташка.

— Вызвала, — буркнула я.

— Назвала адрес?

Я совсем сникла.

— В твоем положении я бы проявляла больше уважения к старшей сестре, — подвела к генеральной мысли Наташка.

— Если б не ты со своим ландшафтным дизайном, — я едва не плакала, — со мной было бы все в порядке.

— Тебе не надоело ныть?

— Я бы посмотрела на тебя на своем месте.

— На твоем месте я бы землю носом рыла, чтобы найти камень и реабилитироваться перед следователем, — плавно завершила сестрица.

— Ну и кто владелец «жигуленка»? — наступив на гордость, спросила я.

— Некто Трифонов Игнат.

— А где живет этот Трифонов?

— Гаражная, 80. Частный сектор.

Гаражная улица мне была известна. Ничем не выдающийся старый район. И зачем таким людям декоративный валун?

— Может, владелец «жигуля» не имеет никакого отношения к камню? — высказала я здравую мысль.

— Вот и проверь. Начни с работы.

— А где он работает?

— Менеджером в одном из магазинов «Мегафон».

— О, тогда конечно! Втюхал клиенту какой-нибудь тариф «семейный» или «новогодний», вот он и отнял у него машину…

— Ты, я вижу, в теме. Вот и побеседуй с коллегами Трифонова.

— И не подумаю!

— Почему это?

— Потому что я не успею рот открыть, как меня обнаружит похититель камня или загребет полиция.

— Хорошо, ты останешься дома и откроешь дверь следователю Коршунову, — поставила меня перед выбором сестрица.

— Что, ему делать нечего — тащиться к нам домой? — неуверенно возразила я.

На самом деле я только об этом и думала — о том, как Коршунов явится с визитом к Анне Голубевой, чтобы расспросить ее о Кате Масловой. Катю придется умертвить каким-нибудь гуманным способом (утопление, удар током, укол зонтиком, отравленным ядом кураре), похоронить, установить памятник на могилке и предъявить следователю как вещественное доказательство. Когда только все успеть?

— И вообще, если ему поручили такое дохлое дело, то могу представить, какой он следователь.

— Не скажи, — не согласилась, как обычно, Наташка. — Дело городского уровня. Наверняка Коршунов распутывал самые сложные дела, если ему поручили найти камень и восстановить пошатнувшееся доверие к правоохранительным органам.

— Татусик, давай, я уеду в Аахен, к родителям, — предложила я, рассчитывая выжать из сестры жалость.

— И оставишь меня одну разгребать это дерьмо? — Легче было выжать слезу из Статуи Свободы, чем у Наташки.

— А зачем его разгребать?

— Нюсь! Преступник на свободе, — пустилась в пространное объяснение Наташка, — понимаешь? Это дает ему ощущение безнаказанности. А это, в свою очередь, означает, что нашу многострадальную достопримечательность крали, крадут и будут красть.

— Какая-то достопримечательность у нас в городе нерепрезентативная, — вяло заметила я. — А преступники… они же подрастают, одно поколение сменяет другое. Или ты до самой смерти будешь теперь охранять нашу достопримечательность?

Наташка не стала делиться со мной своими долгосрочными планами.

— Вполне возможно, что пока ты будешь прохлаждаться в Аахене, я найду воров. А ты окажешься не при деле. Как совершенно посторонний мне человек.

— Ладно, так и быть, съезжу я домой к Трифонову, — сдалась я, подавленная не столько безупречной логикой и аргументацией, сколько хитростью и вероломством своей сестры — настоящей Наташильды.

…«Кому только в голову пришло поменять обычное «ку-ку» на эту мелодию? Это же надругательство над слухом!» — думала я, с унылым видом стоя под синей металлической калиткой с кое как прибитой ручкой.

Наверняка утверждать не стану, но отдаленно мелодия напоминала серенаду Моцарта. У меня с собственной тенью больше сходства, чем между сочинениями маэстро и этими электронными звуками.

Звонок отыграл музыкальный фрагмент, за забором послышались глухие постукивания костыля — Наташка сказала, что Трифонов живет с дедом-инвалидом.

Калитка приоткрылась, из щели на меня уставился колючий глаз из-под насупленных кустистых бровей:

— Здравствуйте, — чирикнула я, силясь не грохнуться в обморок под этим взглядом.

— Здравствуй.

— А Игнат дома?

— А ты кто?

— Я Анна. На работе Игната нет, и на звонки он не отвечает, вот я и подумала, что, может, болеет?

— Я тебя никогда не видел, — изучив мои джинсы, майку и кудряшки, сообщил старикан.

— Мы недавно подружились, — призналась я, — а вас как зовут?

— Федор Иванович. — Калитка протяжно взвизгнула, щель увеличилась. — Шляется где-то Игнат.

Я уловила запах перегара, что показалось мне вполне естественным. Что еще остается калеке?

— Когда вы его видели в последний раз? — я шагнула вперед, заставляя хозяина отступить.

Глаза мои так и шныряли по двору. Камню здесь упасть было негде — в прямом смысле слова.

Весь двор был завален хламом. Старый-престарый телевизор, проржавленная стиральная доска, алюминиевый таз необъятных размеров, гора колес от машины… Собачья будка, из которой выглядывал плюшевый пес с пуговицами вместо глаз… О садовом дизайне здесь никогда не слышали.

— Так вчера вечером и видел.

— А машина у вас есть?

— Какая машина?

— Какая-нибудь.

— Да в гараже «Нива» стоит. Давно не на ходу.

Чтобы убедиться в наличии «Нивы», требовалась разгрести вес тот хлам, что я перечислила. Об этом уговора с Наташкой не было.

Я уже собралась восвояси, но вдруг отчетливо представила, как проводит одинокий пожилой человек вечера: прислушиваясь к звукам на улице, ожидая возвращения внука…

— Я могу в магазин сходить, если надо, — неожиданно для себя предложила я. Вид заброшенного несчастного старика толкал на подвиги.

— Не откажусь, не откажусь, — встрепенулся Федор Иванович, — а тебе сколько лет?

— Двадцать, — удивилась я.

— Купи водки, дочка. Выпью, чтобы внучок быстрей вернулся домой, — ответил Федор Иванович, протягивая мне тысячную купюру.

— Не надо ничего, потом отдадите, — застеснялась я и подалась за калитку.

Выскочив на улицу, я побежала в сторону магазина, который заметила рядом с остановкой, и едва не налетела на парня в бейсболке и очках. Шарахнулась от него, успев отметить увесистую золотую цепь на груди и серьгу в ухе, уловить резкий запах пота и табака.

Назад я шла не торопливо, но опять столкнулась с парнем в бейсболке и очках — теперь он налетел на меня и чуть не сбил с ног.

— Придурок, — бросила я вслед парню.

Поход в магазин отнял от силы двадцать минут, но, вернувшись, попасть во двор Трифоновых я не смогла: Федор Иванович не открыл калитку, сколько я ни стучала, сколько ни звонила в дурацкий звонок.

В полном недоумении я потащила пакет с продуктами и бутылкой водки домой.

Куда мог подеваться инвалид?

Так или иначе, ниточка оборвалась. Как я и подозревала, памятного камня во дворе дома не было. Мое расследование никуда не привело. Имеет какое-то отношение Трифонов к краже или не имеет, мы так и не узнали.

…Увидев бутылку водки, пакет с пельменями, кефир, сметану, сахар и хлеб, бабушка потрогала мой лоб:

— Нюся, ты часом не заболела?

— Не-а, ба, это я купила человеку одному, инвалиду. Принесла, а его дома не оказалось.

— Куда ж мог деться инвалид?

— Сама удивляюсь, — пожала я плечами. — Стучала, звонила — не открыл.

— Это не дед Матвей?

— Не-а, это Федор Иванович, ты его не знаешь. У него внук есть, Игнат.

— А ты его откуда знаешь?

Иногда от бабушкиной проницательности у меня появлялось неприятное ощущение в области солнечного сплетения — вот, как сейчас.

— Я его подружку знаю.

Врать бабуле было совестно, но я поспешила успокоить себя: зачем пожилому человеку лишние волнения?

— Может, вспомнил, что к врачу записался?

— Ну, оставил бы записку, а то как-то нехорошо получилось, — испытывая потребность пожаловаться, ворчала я. — Сам попросил купить ему водки, я вернулась с продуктами, стою под забором, как дурочка. Хорошо, что денег не взяла у него.

Бабуля обняла меня, я положила голову на круглое плечо, от которого исходил запах белья, высушенного на солнце. Ласковая рука легла на голову:

— Птичка моя, никакая ты не дурочка, а умница и помощница. Придется тебе, Нюся, еще раз в магазин сбегать, я затеялась с пирогами, нужно муки купить. — Со мной бабушка использовала обходные маневры, никогда не шла в лобовую атаку, как, например, с Наташкой.

— У-у, ба, — заныла я, — зачем пироги? От них же толстеют! Я на диете!

Плечо подо мной подпрыгнуло от возмущения:

— Я вот тебе покажу диету! На себя посмотри — кожа да кости. Критический вес.

— А критический — это сколько? — с надеждой спросила я, отрывая голову от вкусного плеча.

— А то ты не знаешь! Сорок пять килограммов. А дальше начинаются изменения на гормональном уровне, неспособность рожать. Чтоб я больше не слышала о диете.

— Ба, толстый — не значит, здоровый, — выказала я осведомленность.

— Иди уже, болтушка.

Бабуля сунула мне деньги и занялась делами, будто мой поход в магазин был делом решенным, и обсуждению не подлежал.

Я вздохнула: никогда это не кончится. Все помыкают мной, как будто я все еще какая-нибудь малявка, а не студентка юридического института. Была бы у нас младшая сестра, все было бы по-другому. Я бы командовала ею, как сейчас командуют мной. Она бы у меня мусор выносила, в магазин бегала, чай подавала, посуду и полы мыла, картошку чистила, унитазы бритвой драила, подворотнички пришивала…

…Следователь Коршунов не торопился меня арестовывать, бабуля нашла запасные очки, и я стала надеяться, что все утрясется.

Возвращаясь как-то из магазина, я доедала ванильное эскимо в вафельном стаканчике и мечтала об Аахене.

И тут мой взгляд наткнулся на серебристый «опель» под нашим забором.

Сердце екнуло от предчувствия, я разулась у крыльца, на цыпочках взошла по ступенькам, приоткрыла дверь в дом, и услышала Наташкин медовый голосок:

— Спасибо вам, Артур Борисович, большое спасибо. Кто бы подумал! А ведь мы пускали эту Маслову в дом! — распиналась Наташильда.

— Да, жизнь полна сюрпризов. Был рад знакомству, — заверил сестрицу мужской чуть сипловатый голос, от которого у меня по позвоночнику проползла холодная и липкая змея. Это был голос Коршунова!

Как назло, явился, когда бабуля проходит плановый осмотр в нашей поликлинике. Она бы в одну секунду выставила этого прилипалу Коршунова за порог.

Я сиганула с крыльца, босиком кинулась за угол дома. Подождав, пока калитка со скрипом закроется за гостем, вернулась домой.

Сестрица вертелась перед зеркалом.

Наташкину голову украшал маленький белый платок в голубую полоску (концами назад), на попке изумительно сидели белые шортики с манжетами, голубая майка завершала пляжный наряд.

Я с озадаченным видом рассматривала экипировку сестры:

— А чего это ты так вырядилась?

— Просто… — туманно ответила Наташка. — У тебя неприятности, между прочим.

— Какие? — храбрилась я.

— Такие! — Сестрица протянула мне какой-то лист. На листе была схематично изображена уродливая физиономия, смутно кого-то напоминающая. Я присмотрелась, с ужасом узнала себя в бабулиных очках и привалилась к стене, чтобы не упасть:

— Что это!?

— Фоторобот Екатерины Масловой, — любезно объяснила Наташка.

Мне стало нечем дышать:

— И что мне теперь делать?

— Заворачиваться в саван и сушить сухари. — Работа в школе сделала Наташильду поклонницей черного юмора.

Наташкин юмор подействовал на меня, как холодный душ:

— Я все расскажу бабуле, — запричитала я, — я же не могу теперь ни в кино, ни в парк, ни на речку, ни в магазин — никуда!

Вот ведь странность какая. В обычное время меня было не выгнать в кино, в парк, в магазин или на речку, но сейчас, когда простые человеческие радости внезапно сделались недоступны, они приобрели невероятную притягательность.

Как же так? Почему опять я?

— Давай, давай, расскажи бабуле, — с ехидством поддакнула Наташка, — как ты ходила давать свидетельские показания и назвалась Катей Масловой. Бабушка оценит твою смекалку.

— Это твоя смекалка, а не моя.

— Ты могла не соглашаться, — с опозданием разъяснила мои права сестрица.

— Ты меня соблазнила рюкзаком, — напомнила я.

— Нюся, выходит, ты продажная?

— Ну, вот еще!

— Тогда при чем здесь рюкзак? Мы с тобой исполняем гражданский долг, помогаем следствию. Так?

Я не дала себя запутать формальной логикой:

— Это была ошибка. Я передумала помогать следствию. От этого одни неприятности.

— Без неприятностей в таких важных делах не бывает.

— Откуда ты знаешь?

— Мы со следователем как раз это и обсуждали.

— Ага, станет Коршунов обсуждать с тобой свои неприятности, как же!

— Представь себе. Кстати, это его дочь учится у меня в пятом классе. Настенька-кошмарик.

— Поздравляю. В папашу, наверное, уродилась.

— Не уверена. С ее папашей у меня как раз дружеские отношения установились. Мы с ним по календарю майя совпадаем: его имя, как и мое, предполагает логический склад ума.

Наташка от первой до последней буквы прочитывала колонку «Хотите верьте…» в нашей газетенке. Колонку вели супруги Морозовы — астрологи, писатели, психологи. Я хихикнула и сразу усомнилась в научной объективности календаря майя и его апологетов астрологов-психологов-писателей Морозовых: логика рядом с Наташкой не ночевала.

— Артур. Очень сильное имя, не находишь?

— Господи! — высказала свое мнение я.

— А-а-ан-н-на! — произнесла нараспев сестра, точно пробовала мое имя на вкус. — Ничего удивительного, что с таким эмоционально-напряженным, импульсивным, напористым именем ты все время ломишься в открытую дверь.

— Отстань, а? Никуда я не ломлюсь.

Это было не совсем так.

Время от времени я пыталась защитить собственное Эго. Может, поэтому Наташка и подалась в педагоги? Ну чтобы набить руку на выравнивании чужой кармы, а потом взяться за мою?

— Что еще сказал Коршунов? — вернула я сестрицу к больной теме.

— Сильно интересовался девушкой. Чем-то ты его зацепила, Нюська, определенно, потому что с очков, которые у него в отделе забыла Катя Маслова, сняли отпечатки. Я даже ревную тебя к твоему успеху.

— Ты еще издеваешься? Что ты ему сказала?

Почему-то впервые в жизни я не сомневалась: сестра меня не выдала.

Наташка скептически поджала губы и смерила меня насмешливым взглядом:

— Я сказала, что Катя Маслова — подруга моей младшей сестры, но сейчас сестра в Аахене. Я обещала ей позвонить и расспросить о Катерине Масловой. Так что ты у родителей в Аахене. Поняла?

— Татка, а давай я по-настоящему уеду к маме с папой. — Я почувствовала острую тоску по безопасной и привычной жизни.

— Нюсь, нельзя бросать дело на полпути, — пристыдила она меня. — Кстати, Эдуся узнал много интересного.

Наташка замолчала, интригуя. На дне ее синих глаз мелькнуло превосходство.

— Что именно?

— Что на камерах наблюдения засветились две фигуры, похожие на женские…

— Хочу к маме с папой, — заскулила я.

— Я в шоке, — проворчала сестрица, — как можно быть такой трусихой? Ливень, ночь, мы в дождевиках… По камерам нас не опознает никто и никогда!

Я потрясла листком с распечаткой.

— А это?

— По этому фото тебя мама с папой не узнают, не то что Артур Борисович.

— Вот почему так всегда получается? Твоя идея, а страдаю я.

— Еще никто не пострадал, — Наташкин цинизм вывел меня из себя.

— Ты поняла, что ты сказала?

— Нюся, — засуетилась Наташильда, — неужели ты думаешь, что мне все равно? Хочешь, я сейчас же позвоню Коршунову и во всем признаюсь. Хочешь?

— Хочу! Пусть снимет мой фоторобот с доски объявлений.

— Неужели твой фоторобот висит на доске объявлений? — поразилась Наташка.

— А зачем его составлять, если не для того, чтобы вывесить на доску объявлений? — демонстрируя способность мыслить логически, поинтересовалась я.

— Нюся, я уверена, что ты все преувеличиваешь. Ну хорошо, хорошо, — с нажимом сказала Наташка, заметив, что я готова разреветься. — Я съезжу в управление или где там может висеть твое фото. Но мне кажется, это плод твоего воображения. Ну пришел Артур к нам, ну спросил о Кате Масловой. Ну и все! Он слишком занят, чтобы ловить вымышленных персонажей… К тому же у него Настенька-кошмарик…

— Ты поедешь, проверишь, висит мое фото возле прокуратуры или нет? — со слезами в голосе спросила я.

Наташка возвела глаза к потолку и вздохнула.

— Сказала же: поеду!

… На следующий день Наташка отправилась на обзорную экскурсию под кодовым названием «Внимание, розыск!»

Вернувшись, сестрица объявила, что таких мерзких рож никогда не видела. Что моя физиономия — единственная приличная из всех, кого разыскивает полиция, можно сказать, украшение доски.

Совершенно деморализованная, я плюхнулась на диван и схватилась за голову.

— Знаешь, это странно, потому что ищут тебе не все. Возле прокуратуры твой фоторобот висит, а возле Управления МВД — нет. И возле нашего опорного пункта тоже нет. Так что, может быть, и не объявили Катю Маслову в розыск.

В моем положении люди хватаются за соломинку. Я сделала то же самое:

— Слушай, позвони Эдику, пусть узнает по своим каналам.

Наташка дернула плечом:

— Так и толкаешь меня в объятия Птичкина.

Пока Наташка дозванивалась Эдику, я смогла успокоиться, даже взяла в руки учебник «Римского частного права» и приготовилась штурмовать науку.

Я успела осилить «Введение» и перейти к первому параграфу, как вдруг услышала звонок домофона и Наткин хорошо поставленный учительский голос:

Конец ознакомительного фрагмента.