Единственная дочь

Анна Снокстра, 2016

Молодая женщина, арестованная за кражу в магазине, боится назвать свое настоящее имя из-за прошлых грехов и заявляет, что она Ребекка Винтер – девушка, пропавшая одиннадцать лет назад при загадочных обстоятельствах. Самозванка поразительно похожа на Ребекку, поэтому семья принимает ее безоговорочно. Обведя вокруг пальца следователя, который занимается ее делом, лже-Ребекка погружается в жизнь настоящей Бек Винтер: спит в ее постели, общается с ее друзьями и младшими братьями. Но вскоре женщина осознает, что похититель все еще на свободе, и она в опасности…

3

2014 год

Светодиодная трубка вспыхивает белым светом на густо-черном фоне. Я снова закрываю глаза. Слишком ярко. Мое горло пересохло, в голове пульсирует боль. Со стоном я тру глаза. Что-то задевает мою щеку. Моргая, чтобы сфокусировать взгляд, я смотрю на запястье. На нем висит пластиковый больничный браслет с надписью жирным шрифтом: Винтер, Ребекка. Неуверенно оглядываясь по сторонам, я замечаю вчерашнего полицейского, который спит на стуле перед кроватью.

О господи. Это будет намного труднее, чем я думала.

Когда я стояла в том темном туалете, холод, страх и усталость казались большим из двух зол. Но сейчас, очнувшись в больничной кровати, с сонным полицейским, блокирующим дверь, я понимаю, что, наверное, совершила ошибку. По глупости я решила, что просто смогу начать новую жизнь, что это будет так легко.

В комнате тихо. Слышны только сопение полицейского и приглушенный разговор где-то в соседней палате. Справа от меня окно. Возможно, у меня получится.

Я приподнимаюсь и сажусь в кровати, как можно тише. Моя рука перевязана и пахнет антисептиком, но почти не болит. Видимо, благодаря содержимому капельницы, присоединенной к моей кисти. Взглянув вниз, я замечаю, что на мне одна лишь тонкая больничная рубашка и нижнее белье. Кто-то раздел меня. Я чуть было не рассмеялась — сколько раз я просыпалась в чужой постели без одежды?

Полицейский громко всхрапывает и будит сам себя.

— Бек, — говорит он, протирая глаза и улыбаясь.

Я смотрю на него. Прошмыгнуть в ту дверь уже не получится.

— Ты меня помнишь? Я Винсент Андополис. — Он внимательно смотрит на меня. Все происходит слишком быстро. Я понятия не имею, что ему ответить.

— Смутно. — Мой голос все еще хриплый: спросонья и из-за обезболивающих. Лучше ничего не усложнять, пока я не выясню, что же, черт побери, мне делать.

Разумеется, я помню его. Это следователь, занимающийся пропавшими без вести, который назвал обоих моих полицейских-шоферов «недоумками». Мне не удалось как следует рассмотреть его вчера; в холодном, стерильном больничном свете он выглядит по-другому. Серые глаза и широкие плечи намекают на привлекательного мужчину, каким он когда-то был, но под рубашкой торчит внушительный живот, а волосы основательно поседели.

— Вы провели здесь всю ночь? — спрашиваю я.

— Не мог же я допустить, чтобы ты снова исчезла. Твоя мама готова судиться с нами, — говорит он, криво улыбаясь. — Как ты себя чувствуешь? — Он кивает на мою руку.

— В порядке, — отвечаю я, хотя она болезненно пульсирует, потом замечаю небольшую стопку вещей на стуле рядом. Он следит за моим взглядом.

— Твои родители беседуют с моим коллегой. — Он прочищает горло. — Нам еще нужно закончить пару процедур, прежде чем вы сможете воссоединиться.

На стуле лежат аккуратно сложенные пижамные штаны, футболка и нижнее белье, сверху расческа.

— Они уже были здесь? — Наверняка нет.

— Они не могли до конца поверить, пока не увидели тебя.

У меня кружится голова. Они были в палате. Смотрели, как я сплю. И все равно верят, что я их дочь. Наверное, синяк на моем лице подействовал и на них тоже. Самое серьезное препятствие преодолено, а я даже не приходила в сознание. Я не могу сдержать улыбку. Андополис улыбается в ответ.

— Должен сказать тебе правду, Бек. Я невероятно счастлив видеть тебя. Это настоящее чудо.

Чудо. Какой идиот. Как этот парень может быть следователем и заниматься розыском без вести пропавших? Паника, охватившая меня несколько секунд назад, отступает. Возможно, все получится.

— Это чудо, — повторяю я, расплываясь в притворной улыбке.

Он ничего не говорит, только пялится на меня. Наверное, думает, что это какой-то особый для меня момент.

— Когда я смогу выйти отсюда? — спрашиваю я.

— Возможно, к вечеру. Мы только должны уладить кое-какие формальности, и ты можешь ехать домой.

— Какие, например?

— Ну, у нас есть к тебе несколько вопросов. Потом тебя еще обследуют, чтобы убедиться, что ты здорова.

Я стараюсь не подавать виду. Я в полной жопе.

Он достает из кармана записную книжку.

— Согласно информации, которую я получил от полиции Нового Южного Уэльса, ты утверждаешь, что тебя похитили.

Я киваю. Чем меньше я скажу, тем лучше, по крайней мере, пока не выясню, что мне, черт возьми, делать.

— Ты знала человека или людей, которые тебя похитили? Я имею в виду, до похищения. — Я вижу нетерпение в его глазах.

Мотаю головой.

— Ты помнишь, где тебя держали? Любые детали, которые могли бы помочь.

— Все как в тумане. Я плохо помню, — медленно произношу я.

Он спокойно смотрит на меня, как будто ожидает, что я скажу больше. Молчание затягивается.

В конце концов он отводит глаза, захлопывает блокнот и кладет его обратно в карман.

— Я дам тебе немного времени прийти в себя, и мы продолжим после того, как тебя обследуют.

— И потом я смогу пойти домой?

Он фиксирует мой взгляд, словно ждет чего-то.

— Больше всего ты хочешь вернуться домой? — спрашивает он наконец.

— Да, конечно.

Я пытаюсь убедительно улыбаться, и спустя несколько мгновений на его губы возвращается кривая ухмылка.

— Медсестра скоро подойдет.

Дверь закрывается за ним со щелчком, и я вскакиваю с постели. Голова кружится, но я не обращаю на это внимания. Таща за собой капельницу, я сначала подхожу к окну. Это просто стеклянная панель, плотно запечатанная со всех сторон, открыть никак не получится. Наверное, здесь боятся, чтобы пациенты не спрыгнули вниз; три этажа все-таки опасная высота. На входе наблюдается активное движение. Доктора и медперсонал заходят в здание; больные ковыляют наружу. Множество машин и такси и карет скорой помощи. Даже если я надену одежду, которую оставили родители Ребекки, выйти отсюда будет непросто.

Я возвращаюсь к стулу и поднимаю розовую футболку и пижамные штаны с кошечками. Похоже, я примерно одного роста и веса с Ребеккой. Одежда вроде подходит. Повезло. Я беру расческу. Между зубчиков зацепились блестящие медные волосы.

Когда в палату заходит медсестра, я уже лежу в постели, невинная, как овечка. Если мне удастся пройти через это, то я получу новую идентичность. Награда в этой игре слишком велика, чтобы сейчас сдаться.

Я сжимаю кулаки, пока доктор ощупывает меня. Он прошелся по всему моему телу сверху вниз, обследуя его на предмет повреждений. Он уже на уроне лобка и громко говорит оттуда.

— Сейчас будет немного холодно.

— Может чуть-чуть потянуть.

— Почти закончили.

Я лежу с оскорбленным выражением, но на самом деле давно привыкла, что мужчины вслепую шарят там внизу.

— Спасибо, Ребекка. Ты молодчина, — говорит он. — Можешь подниматься.

Выходя, он задергивает за собой занавеску, как будто у меня осталась какая-то стыдливость. Я натягиваю нижнее белье, прислушиваясь к его разговору с медсестрой.

— Приготовьте все для мазка на анализ митохондриальной ДНК. Нам также понадобится три пробирки и шприц.

Это вряд ли. Я ни за что не позволю им взять у себя ДНК-материал или кровь, и не только потому, что они выяснят, что я не Ребекка Винтер. А потому, что они могут узнать, кто я на самом деле. Занавеску отдергивают в сторону.

— Готова, Ребекка? — спрашивает доктор.

Медсестра встречается со мной взглядом, потом быстро отводит глаза.

— Я хочу домой.

Опускаю голову так, чтобы волосы закрывали лицо. Я готовлюсь.

— Знаю, все это немного навязчиво, но мы почти закончили. Нам нужно только взять у тебя мазок с внутренней стороны щеки и кровь.

— Пожалуйста, больше не нужно боли. Я не могу. — Мой голос идеален, на грани истерики.

Между пальцами я держу комок спутанных медных волосков с ее расчески. Я дергаю себя за волосы, правда только для вида.

— Это подойдет? Большего я не вынесу. — Протягиваю руку с ее волосами, свисающими с ладони. Не поднимаю глаз, но слышу, как медсестра чуть слышно ахает.

Затем я начинаю плакать. По-настоящему реветь, как маленький ребенок. Всхлипывая и захлебываясь. Вздрагивая всем телом. Главное начать, потом уже несложно; в последние недели мне приходилось много плакать. Медсестра делает шаг вперед, латексными перчатками осторожно берет волосы у меня из ладони.

Проще простого.

Машина поднимается по крутому склону улицы, на которой жила Ребекка Винтер, и наконец я их вижу: пара среднего возраста и абсолютно ординарного вида. Мои новые мама и папа. Их спины напряжены, головы опущены. Они стоят в строгой тишине перед своим большим белым домом. Старое эвкалиптовое дерево рядом с гаражом бросает узорчатую тень на фасад. Идеальный пригород среднего класса ждет меня.

Мама вскидывает голову, когда слышит шум подъезжающей машины. Мое сердце колотится сильнее. Что, если в больнице мне просто крупно повезло? Без сознания, с синяками на лице — возможно, они увидели то, что хотели увидеть. Теперь, когда мои глаза открыты, когда я двигаюсь, хожу и говорю, мне уже не удастся провести ее. Я чувствую, как Андополис метнул на меня взгляд в зеркало заднего вида. Она поймет обман в тот самый момент, как посмотрит на меня. Не важно, сколько времени прошло. Мать обязательно узнает свою единственную дочь.

— Обычно мы привлекаем психолога для подобных встреч, — говорит он. — Но твои родители не захотели.

Киваю. Я слишком нервничаю, чтобы оценить это, хотя все определенно упрощается. Убедить родителей и так будет настоящим подвигом. Не хватало только какого-нибудь слезливого либерала с улыбкой на самодовольном лице, пытающегося «помочь». Они наверняка знают, как жертвы обычно ведут себя в подобных ситуациях.

— Скоро тебе придется побеседовать со следователем, хорошо, Бек? Но мы не будем спешить.

Я слабо улыбаюсь ему. Ни за что не стану беседовать ни с каким следователем.

Мы заворачиваем на подъездную дорожку. На мгновение мне хочется остаться здесь подольше; спрятаться на заднем сиденье машины и никуда не выходить. Андополис вылезает из автомобиля и идет к моей двери, открывает ее для меня. Сейчас, когда вижу их, я уже не уверена, что смогу это сделать. Ребекка — Бек — была человеком, а не просто персонажем, и я никогда с ней не встречалась. Я даже не слышала ее голоса.

Я не могу заставить себя взглянуть на мать, когда выхожу из машины. Мое лицо опущено, взгляд прикован к белой герани, цветущей вдоль дорожки.

— Бекки? — обращается она ко мне, подходя ближе. Нерешительно касается моей руки, словно боится, что я окажусь миражом.

Я поднимаю глаза. Я должна. Она смотрит на меня в упор. В ее взгляде столько неистовой любви, весь мир вокруг нас словно исчезает. Есть только она и я; все остальное не важно. Она прижимает меня к себе, и я слышу, как ее сердце стучит на уровне моих ребер, ее тепло смешивается с моим. От нее пахнет ванилью.

— Спасибо, Винс, — говорит мой отец через ее плечо.

— Был счастлив помочь, — отвечает Андополис. — Привезите ее часам к трем.

— Увидимся, дружище.

Я слышу, как открывается дверь и Андополис садится в машину. Потом заводит мотор и уезжает прочь. Мама выпускает меня из объятий, и отец оглядывает меня с головы до ног. Это настоящий «белый воротничок», в костюме и рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, с темными глазами и чисто выбритым лицом. Он оделся как на работу, хотя знал, что никуда сегодня не пойдет; он все еще в шоке, что взял выходной из-за возвращения своей давно пропавшей дочери.

— Я не знаю, что сказать, Бекки.

Он прижимает меня к груди. Объятие немного неловкое, не похожее на мамино. Я чувствую запах его одеколона после бритья, а под ним — странный трупный запах.

Мама поворачивается и открывает входную дверь. Мне кажется, я вижу, как она вытирает слезы.

— Заходи в дом, Бек.

Ее голос срывается, и я понимаю, что тест пройден. Меня приняли. Это мой дом, моя жизнь.

С этого момента я — Ребекка Винтер.

Я уже забыла, какое это наслаждение — принять горячий душ. Как приятно вымыть волосы и побрить ноги, — хотя мне и приходится делать это, держа раненую руку так, чтобы на нее не попадала вода. Я заворачиваюсь в полотенце и радостно дышу паром. Прими я другое решение, мерзла бы сейчас неизвестно где, одна, в грязной, влажной от дождя одежде. От этой мысли меня передергивает.

Выйдя из ванной комнаты, я понимаю, что не знаю, где спальня Ребекки. Я открываю соседнюю с ванной дверь. Это стенной шкаф, в котором лежит аккуратно сложенное белье. Медленно открываю дверь напротив, надеясь, что на кухне меня не слышно. Это спальня: голые стены и никакой мебели за исключением двух односпальных кроватей. Неужели моя комната? Есть еще одна дверь, и я решаю проверить ее, мягко ступаю по ковру, чтобы мои шаги не услышали внизу.

Постеры Destiny’s Child и Гвен Стефани смотрят на меня со стен. Кровать заправлена розовыми простынями. Рядом на тумбочке сидит капустная кукла^[3]. На столе стопка учебников за десятый класс, на полке чуть выше аккуратно расставлены первые четыре книги из серии «Гарри Поттер», и повсюду фотографии. Вот и она сама — улыбается, позирует в обнимку с разными друзьями, но чаще всего с какой-то девушкой с длинными светлыми волосами. В этой комнате время словно замерло, ожидая возвращения своей шестнадцатилетней хозяйки.

Я всматриваюсь в ее снимки, придерживая полотенце, обернутое вокруг обнаженного тела, вода капает с волос на ковер. Даже на фотографиях видны жизнелюбие и энергичность этой девушки. Она выглядит уверенно и непринужденно. Разглядывая ее лицо со всех ракурсов, я понимаю, что она похожа на меня чуть меньше, чем я думала сначала. Нос у нее аккуратнее, глаза больше — даже форма лица немного другая. Правда, за десять лет лицо может сильно измениться. Я могу свалить все различия на время.

Время еще одна проблема. Складывая цифры в голове, я осознаю, что Бек сейчас должно быть около двадцати семи. А мне только двадцать четыре. Впервые я надеюсь, что выгляжу старше своего возраста.

Я толкаю реечную дверь стенного шкафа. Внутри аккуратно развешана ее одежда, но воздух затхлый. Эту дверь давно не открывали. При виде школьной формы Бек, висящей передо мной, мне становится не по себе, начинает немного подташнивать, и я быстро хватаю первые попавшиеся джинсы и футболку и закрываю шкаф. Все лучше, чем эти пижамные штаны с котятами, от такой мимимишности меня вот-вот вырвет. Вещи вполне подходят, но они все равно подростковые. Странно, когда в двадцать пять лет на тебе надеты тинейджеровские джинсы с низкой посадкой и топ марки Guess. Ткань соприкасается с моей кожей, и я ощущаю незнакомый мускусный запах. По всей видимости, это запах ее тела, который въелся в хлопчатобумажную футболку. Холодок пробегает у меня вниз по позвоночнику.

Мать и отец сидят на двухместном диване в гостиной, перед каждым лежит нетронутый сэндвич, и третий — перед одним из пустых стульев напротив. Я сажусь и замечаю, что в другом кресле свернулась клубком кошка. Я всегда мечтала о домашнем питомце.

— Мы решили, что пообедаем сегодня дома, чтобы ты чувствовала себя максимально комфортно, — говорит мама.

— Отлично, спасибо! — отвечаю я, не совсем понимая, что она имеет в виду. Знай я о Ребекке чуть больше, у меня было бы более ясное представление, каким человеком она была. Но я ничего не знаю и выбираю роль, которая понравится любому родителю: роль образцовой дочери. Я буду исполнительной, благодарной и наивной. Откусываю от сэндвича и вновь понимаю, насколько я голодна.

— Так вкусно. Спасибо, мама.

— Ну конечно, милая. — Она широко улыбается. Работает.

— Я разговаривал вчера с Полом и Эндрю, — говорит отец.

— Правда? — С помощью таких вопросов достаточно легко поддерживать беседу, когда понятия не имеешь, о чем говорит собеседник.

— Да. Они прилетят сегодня вечером.

Я оглядываю комнату. На стенах висят фотографии в рамках: два идентичных веснушчатых малыша улыбаются, между ними гордо стоит Бек. Мальчики растут, достают ей уже до плеча, а потом внезапно остаются на снимках вдвоем — улыбки уже не такие широкие — сначала в подростковой одежде, потом со щетиной на резких подбородках и в костюмах. По всей видимости, это ее братья.

— Жду не дождусь встречи с ними, — отвечаю я.

— Хорошо. — Он улыбается и откусывает от своего сэндвича.

— Наверняка ты хочешь позвонить Лиззи, — говорит мама.

Я киваю, засовывая остатки сэндвича в рот. Я не знаю, кто такая Лиззи.

— Только не звони никому, кто может связаться со СМИ. Нам это сейчас ни к чему, — предостерегает отец.

— Ты правда считаешь, что кто-нибудь так поступит? — наивно спрашиваю я.

— Никогда не знаешь, милая.

Да любой бы так поступил, но это не важно. Я буду по возможности избегать старых друзей Ребекки. Хоть бы не запутаться в том, что я уже наврала. Я пальцем собираю крошки с тарелки. Я бы съела еще один сэндвич, но не хочется просить. Поднимаю глаза и вижу, что они оба уставились на меня. Я вспоминаю слова полицейских в машине: что я веду себя не как жертва похищения.

— Я так счастлива, что снова дома, в безопасности, — говорю я.

На этих словах мама начинает плакать, ее грудь содрогается от мучительных гортанных рыданий, руки, как щит, закрывают лицо. Проходит немало времени, прежде чем она успокаивается.

Когда мы заходим в полицейский участок, я спрашиваю родителей, пойдут ли они со мной в кабинет. Я крепко сжимаю мамину ладонь; мама нужна мне там, чтобы отвечать на вопросы. Эти люди обучены выявлять ложь; как бы хорошо я ни прикидывалась, это их работа — видеть меня насквозь.

— Если хочешь, мы можем спросить, — говорит мама, делая шаг вперед.

Отец удерживает ее за руку:

— Думаю, Винс захочет поговорить с тобой наедине, Бек. Но мы будем ждать тебя прямо здесь.

Мама делает шаг назад и смотрит вниз, ее глаза все еще красные и припухшие.

Полицейский в униформе провожает меня в кабинет. Футболка Ребекки начинает казаться тесноватой и слишком облегающей.

Мужчина в новехоньком костюме поднимается мне навстречу с протянутой рукой.

— Ребекка Винтер? — спрашивает он.

Я киваю, и он энергично пожимает мне руку.

— Я следователь Вэли Малик, напарник Винса.

— Бек! — восклицает Андополис, приближаясь к нам с папкой под мышкой. — Ты выглядишь гораздо лучше.

Он никогда не упоминал напарника.

— Спасибо, — отвечаю я.

— Пройдем со мной, — говорит Малик, поворачиваясь на каблуках своих идеально отполированных ботинок.

Я плетусь за ними обоими и украдкой заглядываю в комнату слева. Внутри висит большая доска, сплошь покрытая записками и заметками, которые я не могу разобрать отсюда. К ней прикреплена карта, большая фотография улыбающейся в камеру Ребекки и увеличенный снимок разбитого сотового телефона в траве. За большим столом сидят несколько мужчин, и один из них поднимает на меня глаза, когда я прохожу мимо. Андополис кладет широкую ладонь мне на поясницу и мягко подталкивает вперед. Он ободряюще улыбается.

— Вот сюда, — говорит он, придерживая для меня дверь справа.

Я ожидаю увидеть еще одну бетонную коробку, как в Сиднее. Но вместо этого меня заводят в солнечную комнату с диванчиками, миниатюрным столиком и пластиковым ящиком с игрушками в углу. Как в Сиднее, одну из стен занимает большое зеркало. Интересно, будут ли полицейские, мимо которых я только что прошла, наблюдать за мной. Малик жестом показывает на один из диванчиков. Когда я сажусь, тот скрипит.

— Что тебе предложить, Ребекка? Чай, кофе?

— Ничего не нужно, — отказываюсь я. — Спасибо.

— Ну и как это — вернуться домой? — спрашивает Андополис, присаживаясь на диван напротив меня.

— Чудесно.

Малик садится на стул слева от меня, открывает папку.

— Очень рад это слышать, — говорит он и улыбается.

— Пришли результаты твоих анализов, все в порядке, — говорит Малик, листая какие-то документы в папке.

Победа. Даже самой не верится, что я это провернула. Но борзеть сейчас нельзя. Я должна сконцентрироваться на этом новом уровне игры.

Несколько мгновений я изучаю их. Малик как минимум на пятнадцать лет моложе Андополиса. Подтянутая фигура и безупречный внешний вид. Рядом с ним Андополис выглядит старым и помятым.

— Когда я проснулась сегодня утром, вас не было в палате, — говорю я Малику.

— Не было. Я разговаривал с твоими родителями. — Он снова улыбается своей быстрой деловитой улыбкой и продолжает: — Я счастлив, что ты вернулась в семью, Ребекка, но нам необходимо сфокусироваться на расследовании. Чем дольше мы его затягиваем, тем менее вероятно, что получим ответы.

Он прав. Я не хочу, чтобы они получили ответы; мне нужно как-то задержать их. Снова появляются записные книжки. Дин-дон. Второй раунд. В больнице я превзошла саму себя, так что надеюсь, и сейчас получится. Потом все будет только проще.

— Ты можешь описать место, где тебя держали? — спрашивает Малик сразу в лоб.

— Я не очень… — Делаю паузу для большего эффекта. — Я не очень видела, что находилось снаружи. Это могло быть где угодно. Простите.

— Ничего страшного, Бек. Не напрягайся. А как ты думаешь, сколько времени прошло после твоего побега, прежде чем ты попала в полицию? Полиция задержала тебя в Сиднее, поэтому предположительно тебя держали где-то поблизости, — спрашивает Андополис.

Я думаю о той последней ночи в дешевом хостеле в Кингс-Кросс^[4]. Это было всего неделю назад, а кажется, что гораздо раньше. Я пересчитывала деньги на матрасе, зная, что их не хватит и что утром придется выехать. Помню, что пыталась заснуть. За окном кричали женщины, бились бутылки, матерились мужчины. Я знала, что завтра тоже буду с ними на улице.

— Нет. Не очень. Простите.

Здесь странно пахнет, как в больнице. Наверное, игрушки нужно дезинфицировать после каждого ребенка. Я смотрю на маленький стульчик и столик и представляю, как Андополис подсаживается туда к какому-нибудь малышу и просит на кукле показать, какому насилию он подвергался.

— Я знаю, это тяжело, но ты должна рассказать нам все, что помнишь, — продолжает Малик.

Я набираю воздуха, готовясь рассказать им то, что они жаждут услышать. Я все продумала: пыточные камеры, мужчины в масках, все до мелочей. Они клюнут, и я пошлю их искать вчерашний день по всей Австралии. Но только я собираюсь начать, как перед глазами всплывает фотография из следственного кабинета. Ребекка Винтер, молодая и счастливая. Неужели я желаю ей такой страшной судьбы? Я смотрю куда-то между обращенных ко мне в ожидании лиц. Какая же я дура. Что бы я ни сказала, это никак не повлияет на то, что на самом деле с ней случилось. Глупо даже думать об этом. Сейчас это уже моя жизнь, не ее. И нужно распорядиться ею с умом. Конечно, как только я расскажу им свою историю, они начнут копаться в ней и найдут слабые места. Чем меньше, тем лучше. Умнее всего вообще ничего не рассказывать.

— В этом-то и проблема, — спокойно отвечаю я. — Я ничего не помню.

— Ничего? — Малик пытается скрыть разочарование, но я слышу по его голосу.

— Как насчет недавних событий? Ты помнишь, кто тебя ударил? Отчего этот синяк? — спрашивает Андополис, разглядывая поврежденную сторону лица.

Я опускаю глаза, как будто мне стыдно. История и правда конфузная. Я убегала от торговца фруктами. Стащила два яблока, бросилась наутек, потом споткнулась и упала на бордюр. Никто меня не трогал.

— Нет.

— А что с рукой? — мягко продолжает Андополис. — Ты сказала, что повредила ее при побеге. Помнишь, как это случилось?

— Да. Нет. Я забыла.

— Значит, ты помнишь, как сбежала? — спрашивает Малик.

Я делаю вдох. Собираюсь выдать им кое-что.

— Я помню, что разбила оконное стекло, — говорю я, вспоминая, как вдребезги разлетелась бутылка в туалете. Меня передергивает от воспоминания, они это замечают.

— Моя рука зацепилась, но я не останавливалась. Я только помню, что у меня было мало времени.

— Почему у тебя было мало времени? — тут же подхватывает Малик.

«Потому что я знала, что женщина-полицейский снаружи собирается войти и проверить, как я там». Интересно, можно спросить, не потеряла ли она работу, но так, чтобы не показаться злорадной. Наверное, лучше не надо.

Сейчас хочется нажать на кнопку «Пауза». Выйти покурить и обдумать, как лучше поступить в этой ситуации. Я рассчитывала только на одного следователя, а когда их двое, с обеих сторон, это пугает. В следующий момент у меня вырывается вопрос, прежде чем я успеваю подумать.

— Сколько вы меня искали? — спрашиваю я. Чувствую себя увереннее, когда сама задаю вопросы.

Малик смотрит на Андополиса. Наверное, тогда он еще не был следователем, так, желторотый юнец в форме.

— Расследование продолжалось долго. Мы искали повсюду, — медленно отвечает Андополис.

Теперь я начинаю понимать его напряженность во взгляде. Наверное, у него много животрепещущих вопросов ко мне.

— Вы кого-то подозревали? — спрашиваю я.

— Нас заинтересовало несколько человек.

— Кто?

— Почему бы нам не начать с начала? — перебивает Малик. — Что последнее ты помнишь? До похищения.

Он снова переводит внимание на меня. Я мысленно возвращаюсь к тому телевизионному шоу.

— Я была на работе, в «Макдоналдсе». Потом все расплывается.

Андополис самодовольно ухмыляется. Правильный ответ. Он кладет папку на стол между нами и открывает ее. Внутри разложены снимки, похоже, фотографии персонала — пять разных людей по пояс, все улыбаются и одеты в униформу «Макдоналдса».

— Ты помнишь этих людей? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я. — Конечно. Но… вы знаете. Прошло много времени. — Мое сердце колотится, футболка врезается под мышками, я потею. Это похоже на тест.

— Ты помнишь ее? — Он указывает на молодую девушку. Она очень симпатичная, даже в этой уродливой униформе. Светлые волосы собраны в хвост, глаза сияют. Я понимаю, что знаю ее; она была почти на всех фотографиях в комнате Ребекки.

— Она была моей лучшей подругой, — говорю я и вспоминаю слова отца. — Лиззи.

— А другие? — спрашивает Малик. Значит, тут я тоже попала.

— Я помню Лиззи. Остальные… Я помню их всех… — Стараюсь выглядеть расстроенной. — Ненавижу, когда в голове туман.

— Ничего страшного, Бек. Мы не будем торопиться. — Голос Андополиса звучит утешающе. — Эти люди последними видели тебя перед исчезновением. Вот Эллен Парк. Она была твоим менеджером.

На вид ей двадцать пять или около того, во взгляде преждевременная тревога.

— Это Лукас Маскони. — Он тычет в красавчика лет двадцати.

— И Мэтью Ланг. Он был поваром. — Здоровенный мускулистый парень с кучей серебряных сережек в ухе. — Ты помнишь его?

— Немного, — говорю я.

— Что-нибудь конкретное? — напирает Малик. Должно быть, этот Мэтью был под подозрением. Полиция наверняка выбрала его из-за сомнительной внешности.

— Нет, — отвечаю я слишком резко.

Я смотрю вниз на свои ладони и заставляю себя дышать глубоко и ровно. Нужно что-то сделать; я и так уже вышла из образа. Я могу быть только жертвой и никем другим, даже на мгновение.

— Так когда вы сдались и прекратили поиски? — снова спрашиваю я.

Андополис поднимает на меня глаза, по его лицу скользит мрачная тень.

— Мы не сдались. Просто расследование заглохло, — продолжает он, отводя взгляд, и я догадываюсь, что он чувствует: вину. — Мы проработали все версии. Ты понимаешь?

— Да.

Снова чувство вины, хотя он и пытается это скрыть.

— Давайте постараемся сконцентрироваться на том дне, — предлагает Малик. — Мы говорили о твоей последней смене в «Макдоналдсе».

Нужно избавиться от Малика. Я вижу, что он хороший следователь, но, похоже, без особого личного отношения. Он просто воспринимает это дело как свою работу, а я ее важная составляющая. Но это все.

— Вообще-то я не откажусь от чашки чая. Если можно, — спокойно говорю я, глядя на Малика.

— О’кей, — отвечает он. — Одну минуту.

Как только за ним захлопывается дверь, я наклоняюсь вперед.

— Он мне не нравится! — в панике шепчу я.

— Почему? — удивляется Андополис.

— Он пугает меня. Я чувствую себя неуютно, когда он здесь. Можно, чтобы остались только вы?

Грудь Андополиса раздувается. Идиот. Он тоже недолюбливает Малика; возможно даже, не хотел делиться своим делом с каким-то молодым карьеристом.

— Вам я доверяю, — добавляю я. — Пожалуйста.

— Посмотрим, что я могу сделать.

Он поднимается с дивана и выходит из комнаты. Мне очень любопытно, какой разговор они сейчас ведут по ту сторону зеркала. Я запрещаю себе смотреть туда.

Через несколько минут Андополис возвращается с чашкой чая и едва уловимой торжествующей улыбкой в уголках губ.

— О’кей, Бек, с этого момента буду только я.

— Спасибо! — восклицаю я.

— Все в порядке. — Он ставит чай на маленький столик рядом со мной. — Если ты вдруг расстроишься или почувствуешь себя неуютно, скажи мне. Я постараюсь сделать все, чтобы это исправить. Договорились?

— Договорились, — отвечаю я и невинно смотрю на него. Он думает, мы на одной стороне.

— Отлично. Теперь, когда ты готова, нам действительно очень нужно поговорить о той ночи. Ночи, когда тебя похитили. Любая деталь, которую ты вспомнишь, поможет найти того, кто это сделал.

Он обращается со мной, как с хрупким ребенком, того-то мне и нужно.

— Я кое-что помню, — говорю я.

— Что? — спрашивает он.

Я смотрю перед собой и считаю в уме до десяти, пока комната не погружается в вязкую тягостную тишину.

— Мне было холодно и страшно, — произношу я, досчитав до десяти. — Все вокруг было черным.

Я говорю медленно, усиливая напряжение.

— Помню звук сирен. Они все ближе и ближе. Я думала, что спасена. Но они проезжают мимо. Становятся тише. Я поняла, что это не ко мне.

Я поднимаю глаза — его лицо искажено виной и стыдом. Он попался.

— Я устала. И хочу к родителям.

Когда отец везет нас домой, меня ужасно клонит в сон на заднем сиденье. Я действительно очень устала.

— Вы не против, если я вздремну, пока они не приехали? — спрашиваю я. Имена братьев уже вылетели из головы.

— Конечно. Ты наверняка без сил.

Лежа на простынях Ребекки, я задумываюсь, меняли ли их вообще. Или это то же самое постельное белье, на котором она лежала одиннадцать лет назад, тем утром, когда вышла из дома и больше не вернулась. Наверняка поменяли.

Вскоре я слышу стук входной двери и два мужских голоса. Должно быть, это ее братья. Они ожидают, что я спущусь и поздороваюсь с ними, но даже мысль о том, чтобы снова подняться, кажется мне невозможной. Моя рука пульсирует. Повязка затянута слишком туго. Я решаю, что встану через минуту. Пусть мама посвятит их во все детали, о потере памяти и руке.

Переворачиваясь на другой бок, я вдруг понимаю, что мне плевать, меняли постельное белье Ребекки или нет. Простыни теплые и шелковисто-мягкие на ощупь. Иметь собственную кровать в больнице было хорошо, но сейчас просто фантастика. Новое ощущение безопасности и комфорта делает прошедшую неделю какой-то нереальной, словно это был ночной кошмар.

Когда я просыпаюсь, уже смеркается. Я даже не помню, как заснула. С трудом вылезаю из постели, во рту отвратительный привкус, расчесываю волосы пальцами и открываю дверь спальни. Рано или поздно мне придется встретиться с ними, и чем дольше я это оттягиваю, тем сложнее будет. Спускаясь по лестнице, я замечаю, что в доме необычно тихо, но повсюду включен свет. Сначала я даже думаю, что они куда-то вышли, но вряд ли меня оставили одну вот так сразу.

Я различаю какое-то движение справа от меня. Поворачиваюсь в ту сторону, и передо мной открывается кухня. Вот они где. Мама, отец и два брата сидят за круглым кухонным столом. Перед каждым стоит грязная тарелка. Видимо, они только что поужинали. Они не разговаривают и даже не смотрят друг на друга.

На секунду я застываю в нерешительности на пороге, жду, что они пошевелятся, заметят мое присутствие, но этого не происходит. Они сидят в тишине, с прямой спиной, но пустым взглядом и опущенной головой. Наверное, для них это тоже был непростой день. Однако в этом идеальном образе семьи есть что-то странное, нездоровое. Но у меня сейчас проблемы посерьезнее, поэтому я не обращаю внимания и вхожу к ним.

Примечания

3

«Капустные куклы», или «малыши с капустной грядки» (Cabbage Patch doll) — мягконабивные куклы с виниловой головой, появились в США в 1978 г.

4

Кингс-Кросс — квартал в Сиднее, известный как район красных фонарей с публичными домами, секс-шопами, стриптиз-клубами.