Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы

Анна Ревякина, 2024

Анна Ревякина – поэтесса, лауреат множества национальных и международных литературных премий, автор более десятка поэтических книг. Её стихи переведены на 16 языков. Евгений Евтушенко назвал Анну Ревякину великой русской поэтессой, Владимир Соловьёв – лучшим поэтом страны, а Захар Прилепин – звездой русского слова, взошедшей в небе Донецка. Родной город Анны – Донецк, и его трагическая судьба красной нитью проходят через всё творчество поэтессы. Счастливое детство в залитой солнцем степи, тёплый родительский дом, поддержка и мудрые задушевные разговоры с отцом-шахтёром, заботливая мать, гордящаяся успехами талантливой дочери. Город ДО. И Город ПОСЛЕ: обстрелы, страх смерти, разрушения и утраты, раскол привычного круга общения на своих и чужих, сопротивление, вера в победу и мир для города и его жителей.

Посвящается маме и папе

© Ревякина А. Н., текст, иллюстрации, 2024

© Легещич А. Ю., фото, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

О сплетении судеб и метафизике

Не всякому рыжему делают биографию. У одного гениального трансазиатского поэта её, по сути, вообще не было. А как без неё? Одних стихотворений бывает недостаточно. Удачливости при жизни — тоже. Сотен публикаций и выпущенных книг — тем более.

Всегда необходим какой-то дополнительный метафизический компонент.

Поэт, понимающий это, может самостоятельно всё сгенерировать. Так, Сергей Есенин рядился под простого деревенского парня и покорял большие города. Евгений Евтушенко, перманентно желавший свежести, не только через свои стихи, но и через аляповатые рубашечки и пиджачки олицетворял собою смену эпох и обновление культурного пространства. Эдуард Савенко взял псевдоним «Лимонов» и стал максимально кисло-жёлчным в стихах, прозе, журналистике и мемуарах. Сергей Чудаков и Аркадий Кутилов — как могли оправдывали свои удивительные фамилии.

И подобные примеры можно множить бесконечно.

Однако есть и другой метафизический компонент, который даётся свыше и никак иначе (самостоятельно, как ни пытайся, его не заполучить). Я говорю об испытаниях. О кресте.

У Анны Ревякиной, чью книгу вы держите сейчас в руках, такой крест — Донбасс. Благодаря не только и не столько военным действиям, сколько жизни в этом регионе, большой любви к нему и колоссальной работе во всех сферах, которые только можно придумать: экономике, политике, социальной сфере, гуманитарной помощи, журналистике, культуртрегерстве, живописи, дизайне, филологическом анализе, книгоиздании и, конечно же, поэзии.

Всё, что мне нужно, это немного мирного

неба в окне разбитом. Мой птичий промысел —

это уже не выдумки ювелирные,

это гораздо больше, чем скажешь голосом.

Это во сто крат больше, чем чувства воина,

это сравнимо разве что с болью матери.

Я так боюсь, что невозвращенье пройдено,

я так боюсь, что мир мы уже утратили.

Столько линий художественного осмысления, что в этот метафизический силок невозможно не попасться! А раз читатель попадается, это придаёт поэту новые силы, чтобы и дальше нести свой крест.

Проговорю для кого-то, может быть, спорную мысль, но есть Божественное провидение. В русской литературе, а также в историко-культурном процессе его наиболее часто можно разглядеть.

Вот и про появление такого феномена, как Анна Ревякина, написал однажды… Исаак Бабель! Он ещё в 1930-е годы во время очередного приезда в Донецк честно признался:

«Настоящей книги о Донбассе ещё не существует. Ни прозы, ни стихов. Шахтёрские «страдания» это подтверждают: они — просьба о песне, тоска по песне. Что же касается романов, повестей, рассказов о шахтёрах, а таких книжек за последние годы появилось порядочно, так в большинстве это — ремесленные поделки, высокопарные, спекулятивные, низкопробные».

Сказано почти сто лет назад, а как будто сейчас. Но не будем преждевременно прерывать Бабеля, у него есть ещё одно весомое суждение:

«Я представляю себе достойный роман о Донбассе как мощную и яркую поэму в прозе, поэму торжественную своей правдивостью, высотой инженерной отваги, повседневного шахтёрского подвига. Читатель войдёт в эту поэму, как в строгий, сияющий храм, в котором ничто и никто не пугает, не предаёт анафеме и не грозит, а человек труда предстаёт со своими рукотворными чудесами, как великий зодчий, продолжающий сотворение мира…»

Как вы успели заметить, Бабель что-то да провидел. Такой поэмой, торжественной своей правдивостью, стала «Шахтёрская дочь», и написала её именно Анна Ревякина. Вот такое получается сплетение судеб.

А шахтёрские бытовые, а теперь ещё и военные страдания (тут могу позволить себе не брать это слово в кавычки) наконец-таки породили достойные песни и стихи, полные мужественности, твёрдости характера, нечеловеческой стойкости и одновременно женского очарования:

Прямо на уровне глаз — лицо,

если город возьмут в кольцо,

не мечись по комнатам от отчаянья.

Просто представь, что кольцо это обручальное,

и его всегда можно снять, переплавить в серьгу,

подойти и в упор пожелать обезумевшему врагу,

словно лучшему другу, призрения и любви,

и смотреть, как третий глаз у него откроется меж бровьми,

и как хлынет из этого глаза чёрная смоль…

Тонкий голос Анны Ревякиной не взят напрокат, как у целого поколения сетераторов и провинциальных мальчиков, косящих под шестидесятников, — нет, это прямое наследование Юнне Мориц и всё тому же Евгению Евтушенко. Диапазон — от лёгких лирических зарисовок, погружающих читателя в детские годы последнего советского поколения 1980-х годов, до монументальных картин, запечатлевающих судьбы людей, прошедших или до сих пор проживающих события на Украине.

Эта книга позволит услышать этот голос — один из самых живых в Донбассе и за его пределами. Поэт с чутким отношением к слову и, наконец, человек, радеющий за родную землю, Анна Ревякина отвечает за всё — что крайне важно! — за всё написанное.

Олег Демидов