Доказательства сути

Анна Наумова, 2021

Роман основан на почти реальных событиях. Писательница фэнтези Ника Перовская в одночасье терпит жестокие удары судьбы: издательство отказывается печатать ее роман, тяжело заболевает и умирает муж, близкие окатывают равнодушием. И Ника решается на первую в жизни дальнюю поездку – на поезде, через всю Россию, к подруге и новому бытию. На станции Ковылкино Ника отстает от поезда – удар! Пытается на машине доехать до цели и попадает в автокатастрофу – еще удар! К жизни ее возвращают люди, о существовании которых в сердцевине таежной глуши не знает цивилизованный мир. Это очередной удар судьбы? Или подарок? Какой станет Ника, изменится ли ее душевный настрой, или она сумеет сохранить в себе то, что является доказательством ее сути? Рекомендуется к прочтению женщинам серьезного возраста, оказавшимся в сложных жизненных обстоятельствах и все же верящим в свой успех!

Глава четвертая

Стакан наполовину пуст

Вокруг Ники, потерянно стоявшей на перроне и глядевшей вслед уходящему поезду, как-то сразу образовалось довольно много всякого люда. Люд этот молчаливо рассматривал толстую тетку в расстегнутой куртке, бледную, жалкую, опустившую на землю пакеты, из которых безнадежно выглядывали пирожково-огуречные трофеи. Казалось, люди ждут первой реакции этой неудачницы, опоздавшей на собственный поезд, и оттого, какой будет эта реакция, они и начнут выстраивать свое поведение.

— Песец, — прошептала Ника.

Она прошептала почти это самое слово.

— Какой песец? — опасливо спросила бабка Матрена.

— Полный, — пояснила Ника.

Среди обыденного народа оказался человек в форме.

— Здрасьте, я дежурный по вокзалу, вы только не волнуйтесь.

— А смысл? — подняла на него глаза Ника.

Разве вы не видите, что все рухнуло, спрашивали эти глаза с размазанной тушью; разве непонятно, что жизнь, эта подлая стерва, поманив блеском и пряником (в смысле, пирогом), теперь со сладострастьем садиста хлещет кнутом по Никиной спине и душе?

— Пройдемте в помещение, гражданочка. Вас как зовут?

— Ника. Вероника.

— А по отчеству?

— Валентиновна. Хотя меня можно называть просто дурой.

— Вероника Валентиновна, вы не переживайте. Сейчас посидите, успокоитесь, я дам сигнал на локомотив…

— И что, он вернется за мной?

— Нет, конечно…

— Ага. А когда следующий поезд до К.?

Дежурный замялся.

— Пройдемте в диспетчерскую. Там расписание посмотрим, опять же, сигнал…

Ника поудобнее ухватила ручки пакетов и побрела за дежурным.

— Одно хорошо, — сказала она ему в спину.

— А? — обернулся тот. Был он мужчиной невнятного вида и даже небритость его не украшала. — Чего?

— Хорошо, говорю, что пирогов накупила. В ближайшие сутки-двое с голоду не помру.

Диспетчерская оказалась комнаткой размером с колхозную уборную, но в нее ухитрились-таки втиснуться облупившийся письменный стол, два табурета, титан с горячей водой и алюминиевой кружкой на цепочке. На столе стоял допотопный телефонный аппарат и выключенный компьютер, чью клавиатуру облюбовала довольно-полосатая кошка. Кошка, как ей и положено, спала и на появление людей не отреагировала. Над столом висел портрет Путина, осеняющий президентской дланью пожелтевшие распечатки каких-то бесконечных колонок цифр. Ника поняла, что это и есть расписание поездов.

— Вы разденьтесь, жарко, — посоветовал дежурный. — Вон вода горячая, кофе хотите?

— Да, — Ника удивилась наличию кофе в этой девственной глуши, но потом подумала, что сеть супермаркетов «Billa» наверняка протянула и сюда хищные щупальца.

Из навесного шкафчика дежурный извлек две кружки и банку растворимого кофе. Ника в ответ механически выложила на стол пироги. Кошка, учуяв дивный аромат, приоткрыла глаз и чуть дернула кончиком хвоста.

— А ваша кошка ест пироги? — спросила Ника, удивляясь тому, что в такой момент ее интересуют столь ничтожные вопросы.

— Колбаса-то? Да она все ест, без разбору. Один раз в тормозке принес банку с тушеной капустой — сожрала, паразитка.

— Что ж вы ее держите?

— Дак мышей ловит отменно! Кстати, меня зовут Владимир.

— А по отчеству?

— Николаевич. Но можно без отчества.

Взболтав в кружках кофейный суррогат, они принялись поглощать его, заедая пирогами. Владимир одобрительно крякнул:

— Это хорошо.

— Что именно? Пироги?

— Нет, то, что вы в панику не ударились, хорошо. Я боялся, а вдруг у вас истерика начнется, сердце прихватит, давление там. Нервы всякие. А «скорую» ждать до морковкина заговенья…

Ника усмехнулась:

— Ничего, как-нибудь продержусь. Это же еще не конец света.

— Вот-вот, — обрадовался Владимир Николаевич. — Всегда можно найти выход, из любой ситуации. Вы американский фильм «Гравитация» смотрели? Там вообще космонавт в открытом космосе оказался, женщина к тому же. И ничего, выкрутилась.

Ника допила кофе и посмотрела на распечатки.

— Вы на них не смотрите, — поймал ее взгляд дежурный. — Это прошлогоднее расписание. Новое в компьютере. Сейчас включу. Старая, конечно, техника, но верная.

— А интернет есть? — загорелась Ника. — Я бы письмо отправила подруге в К. насчет опоздания…

— Интернета нету, — вздохнул Владимир Николаевич. — Сотовая связь — и та с перебоями, вышки далеко, кругом тайга. Попробуйте ей позвонить.

Ника достала из сумки мобильник, с надеждой взглянула на экран и тихо помянула песца — сети не было.

— А если через стационарный позвонить?

— Не получится, — развел руками дежурный. — Он не переводится в режим тонального набора. Брысь с клавиатуры, Колбаса!

Кошка невнятно мурлыкнула, видимо, поясняя, что грубо нарушать сон столь полосатой леди — верх неприличия. Тогда Владимир Николаевич непочтенно взял кошку поперек пухлого живота, выдвинул один из ящиков письменного стола и погрузил ее туда. Ника подумала, что он задвинет ящик, но нет, кошка развалилась в нем поудобнее и продолжила спать.

Компьютер запустился как в сказке — только с третьей попытки, и песца поминал уже Владимир Николаевич. Пощелкав мышью, дежурный вывел на экран расписание.

— Смотрите, — сказал он Нике.

Она честно посмотрела.

— А как здесь разобраться?

— Вот, здесь отмечены поезда дальнего следования. До К. идут только девяносто шестой, сто девятый и сто девятнадцатый. Вы ехали на девяносто шестом. Сто девятый пойдет через нашу ветку только через двенадцать дней.

— А… А как же мне быть? И что, других поездов до К. не существует?

— Существуют, — успокоил Владимир Николаевич. — Но это другая ветка, Черемуховская. Областной центр — город Верхняя Черемуха, это от Ковылкино триста километров, по Черемуховской ветке до К. всего полтора суток езды.

— Понятно. А как мне добраться до этой Верхней Черемухи? Какие-то местные поезда есть?

— Нет. Только рейсовые автобусы.

— Бред какой-то. Как можно ехать на автобусе триста километров?

— Нормально, люди ездят.

— Понятно. Как часто ходят эти автобусы?

— Один в пять утра, другой — в шестнадцать двадцать от автостанции Ковылкино.

— Ага. То есть, мне еще надо будет попасть на автостанцию Ковылкино?

— Верно. Но это легко! Вон, за бабкой Варей, ну, у которой вы огурцы купили, ввечеру внук приезжает на машине — домой ее отвозит. Он и вас подвезет до Ковылкино, вы у них и переночуйте. А утром — на автостанцию, автобусом доедете до Верхней Черемухи, там билет купите — и все дела. Деньги-то есть? Или все на наших старух потратили?

— Есть, — Ника принялась судорожно рыться в сумке. — Черт. Кажется, я свой паспорт оставила в поезде. Как же мне продадут билет?

У нее задергалось веко правого глаза — сильно, раньше никогда так не было. Дежурный, видимо, расценил это как грозное предвестие истерики.

— Не волнуйтесь, я вам документ выдам. Справку, официально, с печатью.

— Какую еще справку?

— Что вы отстали от поезда и по этой причине временно лишились документов.

— Спасибо, — через силу улыбнулась Ника. — Извините, а где у вас туалет?

— Возле станции будка, зеленая. Только вы в «Ж» не ходите, там пол просел, идите в «М», все равно никого из мужчин на станции, кроме меня, нет.

— Спасибо. Можно, я оставлю у вас свои сумки?

— Конечно. Не думайте, ничего не пропадет, даже огурцы Варькины.

…Дощатый пол в отделении «М» тоже был не очень надежен. К тому же на нем намерзло все то, что не попало в дыру, которая притом была громадна, как Крабовидная туманность.

— Угораздило тебя, Вероника Валентиновна, — шипела Ника, пристраиваясь над туманностью. — Все бабы как бабы, а ты — идиотка! Коза безмозглая! Осталось еще провалиться в дырку вокзального сортира и день, считай, прошел насыщенно!

Однако с дыркой повезло, и Ника вернулась в дежурку без жертв и разрушений. Владимир Николаевич кричал в телефон:

— Верхняя Черемуха, алё! Ковылкино беспокоит, дежурный по станции Мищук. У нас пассажирка, отставшая от поезда, алё! Да ты слушай, черт, а не трещи! Поезд девяносто шестой, Москва-К., вагон… Какой вагон у вас?

–…Э, восьмой, место одиннадцатое. И паспорт, паспорт я в купе оставила!

— Алё, она без паспорта! Как ей билет купить? — и к Нике, — Спрашивают: серию и номер не помните?

— Нет, — обреченно вздохнула Ника.

Вздохнул и дежурный:

— Не дадут без паспорта билет, теперь с этим строго, сами понимаете, опасаются терактов. Начальство, опять же, может проверку устроить.

— Я поняла, — кивнула Ника. — Можно еще кофе?

Она пила коричневую жидкость и покорно слушала многочисленные советы Владимира Николаевича. Усталость и безразличие навалились на нее неподъемным грузом. В конце концов, дежурный понял, что неудачливая толстуха перешла на другой уровень бытия, хмыкнул и принялся раскладывать пасьянс на компьютере.

Ника вышла на вокзальную площадь. Солнце уходило, и следом уходили мечты о счастливой жизни и прочая чепуха. Вместе с ранними сумерками на площади появилась страшненькая «лада», из нее вылез рослый, крепкоплечий и бородатый отрок в засаленном ватнике и засуетился около бабки Варвары Соломатиной. Ника поняла, что это внук Колька, который добыл песца.

Колька привычно подхватил на руки безногую старушку и уютно устроил ее на переднем сиденье, не забыв пристегнуть ремнем безопасности. Когда он принялся укладывать в багажник складную инвалидную коляску, Ника подошла к нему:

— Здравствуйте, вы Николай?

— Ну, — не удивился тот.

— Меня зовут Ника, я отстала от поезда Москва-К. Пожалуйста, отвезите меня в Ковылкино, я у кого-нибудь переночую, а рано утром с автостанции поеду до Верхней Черемухи, может, удастся купить билет на какой-нибудь проходящий поезд до К. Я заплачу.

— Не в деньгах счастье, — буркнул Колька. — А у кого ночевать-то собираетесь, знакомые у вас, что ли, в поселке имеются?

— Нет, я сама издалека. Пожалуйста, хоть в каком-нибудь сарае, только не под открытым небом спать!

— Само собой, мы ж не звери. У нас и переночуете. Я в полчетвертого утра встаю, мне на работу, заодно вас провожу на автостанцию.

— Спасибо. Вещей-то много у вас?

— В поезде остались, — развела руками Ника. — Даже паспорт с собой не взяла, только сумочка и пакеты с едой, здесь купила.

— Ничего, садитесь.

Ника села под бодрый говорок бабки Вари:

— Вот, Кольк, угораздило же красавицу эту в такой переплет попасть! А ведь я ей песца продала, что ты тогда подстрелил у Митрохиной заимки.

— Красота! — обрадовался Коля. — Знатный песец!

Ника толком не рассмотрела дорогу — стемнело быстро, в окна билась острая снежная крупа и, похоже, крепчал мороз. Она даже задремала и очнулась только тогда, когда «лада» остановилась перед Варькиным домом.

Вместе с Колькой она вышла из машины, дотащила до крыльца коляску и пристроила ее под навесом. Колька внес бабку (входная дверь была не заперта) и устроил ее в манеж наподобие детских ходунков. Сделаны они были мастерски, Ника даже залюбовалась, как споро управляется бабка Варя около печи и плиты.

Большая комната с четырьмя окнами, домоткаными половиками на выскобленных до янтарной желтизны полах, столом и скамьями, беленой печкой, в которой ревело пламя, — была по-своему, экзотически прекрасна. И скоро на плите зашкворчала картошка в чугунной сковородке, запахло тушеной капустой и жареным луком. Ника сглотнула слюну, ощущая волчий голод. Похоже, стресс на организм действовал совсем не так, как надо.

За ужином она по просьбе хозяйки кратко изложила свою немудрящую биографию. Правда, не стала говорить, что когда-то была писательницей, отрекомендовалась библиотекаршей.

— И что тебя в такую даль понесло, — покачала головой бабка Варвара. — Подруга, дело, конечно, понятное, но ведь не мужик же она тебе, не жених-полюбовник! Кого ради пуп-то сорвала?

— Баб Варь, — проникновенно сказала Ника. — Еще ни одного мужика, чтоб пуп за него срывать, я в жизни не встретила. Замужем была — крест несла, любить не любила, только мучилась, а мужчина, даже самый бестолковый, все равно чувствует, что ты его не любишь.

— Дешево ты мужиков ценишь, вот что! — вывела баба Варя.

Ника усмехнулась, рассматривая узоры на простеньких ситцевых занавесках:

— Я и себя не очень-то ценю, баб Варь. А подруги… Они добры ко мне просто потому, что я — это я и неважно, какая у меня фигура, прическа и кредитная история. Я к своей подруге еду, да, а на самом-то деле к себе самой, такой, как до замужества была, когда весь мир был в радость и утешение… Спасибо за хлеб-соль, что-то в сон меня потянуло, где прилечь позволите?

— Колька тебе покажет горенку. Ну, заспи, заспи печаль.

Искомая горенка была крохотной комнаткой без окон, оклеенной старыми газетами. Спальное место было на сундуке, покрытом дерюжкой; Коля еще принес из сеней пахнущую снегом перину и ватное одеяло. Подушку пожертвовала баба Варя.

Выключив свет, Ника быстро разделась и нырнула под одеяло. Она запретила себе думать о том, что где-то в ночи без нее мчится поезд дальнего следования, что она лишилась паспорта, что отец, родной дом и маленький Жам — за тысячи километров от нее. Проваливаясь в сон, Ника услышала, как за стеной люто воет ветер.

Когда Николай разбудил ее, она даже не сообразила сразу, где находится.

— Слушайте, — сказал он, пока Ника продирала глаза. — С ночи метель поднялась, не перестает, это беда.

— Почему беда? — прижала одеяло к груди Ника.

— Дороги, значит, занесло. До Черемухи автобус не пойдет, подождать придется, пока расчистят.

— Сколько ждать?

Коля свистнул:

— А шут его знает!

— Я не могу ждать, — прошептала Ника. — Я должна попасть в К.! А вы можете меня отвезти?

— В такую погоду — нет, — отрезал Николай. — Но, если хотите, можно сходить на автостанцию, может, там частник какой стоит с машиной, подрядится везти.

— Да, отведите меня!

Спешно одевшись и выпив чаю, Ника вышла из дому. И поняла, что раньше просто не знала, что такое метель. Метели в ее родном городе были скромными тихонями по сравнению с той жутью, что бесновалась сейчас вокруг, не давая никакой передышки.

— Видите? — проревел сквозь метель Николай. — Куда сейчас ехать?! Собаку из дому выгнать — и то грех!

— Я должна ехать! — прокричала в ответ Ника.

Николай несвязно чертыхнулся и крепко взял Нику за руку:

— Охота была голову ломать! Идемте. Песцовый ворот только жалко — пропадет вместе с вами!

Добрались. Она узнала автостанцию по выстроившимся в ряд заснеженным автобусам. Под хлопающим на ветру железным навесом притулились несколько «газелей» и легковушек.

— Ну, — указал на них Николай — Пошли, спросим!

Собственно, спрашивать было не у кого, все машины оказались пусты. Только одна — крепкая по виду иномарка — светилась изнутри.

Николай постучал в стекло со стороны водителя:

— Эй, живые есть?!

Стекло опустилось на пару сантиметров, и Ника увидела неясный силуэт головы в шапке-ушанке:

— Чего? — спросила голова.

Николай прокричал:

— Вот, ей надо срочно в Верхнюю Черемуху, а автобусы не пойдут из-за метели. Свези, брат!

— Я заплачу! — традиционно пообещала Ника.

— Вы оба с кедра рухнули, чё ли? — голова вместе со всем остальным выбралась из машины и оказалась рослым и сердитым мужчиной. — Тут никаких денег не хватит!

— Пять тысяч рублей, — сказала Ника. — Плюс песцовый воротник!

— Не, ну какие бабы пошли, а! — развел руками водитель. — Думают, всё за деньги можно купить! Черт с тобой, садись, вещи где?

— Я от поезда отстала, вещи там.

— Ты точно без башни. Пять тыщ вперед. Песца потом отдашь. Натуральный хоть, не врешь?

— Он подстрелил, — Ника указала на Николая. — И выделал сам.

— Ладно, бывай, — хлопнул ее по плечу тот. — Счастливой дороги!

И пропал в метельной мгле.

— Садись, — хмуро буркнул водитель. — Зовут как?

— Вероника.

— Андрей, — отрекомендовался мужчина. — Имейте в виду, каждую сотню километров буду делать остановку, я вам не Терминатор — без отдыха переть.

— Хорошо.

— Я буду курить.

— Хорошо.

— Материться.

— Ладно.

— Если справить нужду — далеко от машины не отходите. По салону не бегать, «Опустела без тебя земля» не петь, с разговорами не приставать. Всё ясно?

— Да.

— Садитесь.

Ника пристегнулась, потом порылась в сумке и вытащила очередную купюру:

— Вот, возьмите, мне главное — поскорее в Черемуху попасть, а там я возьму билет на поезд до К. Может, продадут без паспорта…

Машина глухо взревела и рванула с места, будто гоночный болид. В такую метель это было равносильно самоубийству, но Ника молча вжалась в кресло и вознесла краткую молитву о спасении путешествующих.

И ей стало казаться, что все происходящее — не более, чем сон. Метель, чужие края, чужие люди, вечное одиночество, собственная потерянность и собственная жизнь. Была только странная боль, как бывает, когда рушатся надежды и предают мечты или лучшие друзья.

Светало. Метельные хлопья, белыми ртами целующие стекла машины, стали бледней. Натужно шипящие «дворники» расчистили ветровое стекло так, что стала хорошо видна дорога и бесконечные ряды заснеженных деревьев. Серое, белое, черное — мир был выдержан только в этих красках. Ника поняла, что не худо было бы перекусить, и полезла в пакет за вчерашними пирогами. Даже холодными они сохраняли свою мягкость и румянец, однако, нащупав нечто теплое и завернутое в тряпку, Ника извлекла прощальный и тайный подарок бабки Варвары, а может, это вовсе Николай постарался.

Развернув выцветшую байку, Ника обнаружила закопченный чугунок, полный горячей отварной картошки, политой маслом и посыпанной размягчившимся укропом.

— Красотища-то какая! — прошептала она.

Андрей искоса глянул на нее:

— Хорошо вас кормят, однако!

— Это баба Варя, — пояснила Ника. — Я у нее переночевала, добрая женщина. Хотите перекусить?

— Нет, я не голоден.

— Тогда я одна.

Ни ложки, ни вилки не было, но Ника приноровилась ухватывать картошку пальцами. Давно не едала она такой вкусноты — картошка, продававшаяся в супермаркетах Никиного города, должна быть объявлена биологическим оружием первого уровня опасности после вкушения такого-то чуда! Лишь опустошив две трети чугунка, Ника поняла, что пора остепениться. С сожалением спрятав свой тормозок, Ника сентиментально проговорила:

— Свою новую книгу я посвящу бабке Варваре!

— А вы что, писательница? — спросил Андрей и закурил. Дым его «Уинстона» исчезал в щели бокового стекла. — Нет, серьезно?

— Куда уж серьезнее. Двадцать с лишним книг в жанре иронической фэнтези, десять лет каторжного труда!

— Что ж вы делаете в такой глуши? Сами-то небось из Москвы?

— Нет, но почти. Я ехала к подруге в К., но пока не доехала.

— Голову надо иметь, — проворчал водитель. — Нечего из поезда выскакивать почем зря.

— Ничего, — Ника вдруг преисполнилась оптимизма. — Это даст мне материал для новой книги. Так романтично! Героиня, потерявшись в глуши, едет на попутной машине и, пообщавшись с водителем, понимает, что он ее судьба.

— Э-э, вот этого не надо!

— Да вы не волнуйтесь, уважаемый! — рассмеялась Ника, надеясь, что ее смех звучит завлекательно, а не напоминает карканье. — Это всего лишь вольный полет фантазии.

— А подруга ваша тоже… такая же?

— Да, мы с ней соавторы, — легко солгала Ника. — Вместе написали книгу, получили за нее премию, теперь я еду к ней отдохнуть. Из К. мы хотим махнуть в Китай — я всегда об этом мечтала.

— Большая, видать, премия…

— Не жалуюсь, — кивнула Ника.

И внутренне задала себе вопрос: какого, спрашивается, черта она столь изощренно лжет? Какой смысл в этой лжи, наслоившейся на другую ложь, умножаемую до семижды семидесяти раз? Это все потому, зло решила Ника, что тебе, дуре, хочется выглядеть круче и интересней, чем ты есть на самом деле. В реальности ты глупая и вздорная толстуха-неудачница, которая по-настоящему нужна только кредиторам, поэтому и врешь столь виртуозно. Ну-ну, толку-то от этого вранья. Водила еще решит, что ты везешь в своей сумке миллионы и пристукнет тебя посреди этой глуши. И труп в лесу прикопает. Под ближайшей сосенкой.

Ника опасливо покосилась на Андрея. Пока он не производил впечатления человека, готового проломить ей голову монтировкой. Но на всякий случай лучше заткнуться. Ника покрепче прижала сумку к груди и притихла. А на водителя вдруг напала разговорчивость.

— О чем книгу-то написали? О любви небось?

— Нет. О смерти. И еще о смысле жизни.

— Ну и в чем смысл?

— В этом вопросе мы не договорились. И каждый читатель должен решить это для себя сам. Смысл для каждого свой.

— Во-во. Я, пока помоложе был, тоже все смысл искал. А потом понял: нету никакого смысла, живем — небо коптим, за кусок жратвы деремся. Чтоб кусок был послаще, надо денег побольше, значит, смысл — денег добыть. Не добыл — сдох в конуре, урвал кус — живешь с удобствами. Простая политика.

— Это да.

— Вот ты, — Андрей мотнул головой. — Ради чего книжки пишешь? Какой в них смысл? Прежде — денег заработать, потом — прославиться, а значит, — опять денег срубить с поклонников. Верно?

— Верно, — Ника вздохнула. — Но хотелось бы не только денег и славы…

…И тут же ей вспомнился один литературный вечер в библиотеке. Героями вечера были поэты и прозаики из ближнего провинциального городка. Путем обивания порогов госчиновников, призывов к меценатам и спонсорам, сложных финансовых манипуляций им удалось издать практически за свой счет литературный альманах. Назывался альманах претенциозно — «Новый ковчег», насчитывал полтора десятка имен авторов, известных не дальше порога своего дома и имел тираж тридцать семь экземпляров. Рассматривая липкий от некачественной краски альманах, Ника размышляла: чего ради была проделана вся эта работа? Понятно, каждый мученик пера и ноутбука хочет опубликовать свои произведения, но почему за свой счет?! Смысл?! Все равно, что фрезеровщик будет платить государству за то, что изготовляет для того же государства всякие шарики-подшипники. Тут возник следующий вопрос: если произведения публикуются за средства автора, может быть, в этом вина собственно опусов? Понятно, что в свое время «Моби Дик» и картины Ван Гога считались верхом бездарности, и их создатели при жизни не получили за свою работу ни гроша, но сомнительно, чтобы те же «новоковчеговцы» хоть отдаленно обладали дарованием подобного уровня. В свое время крепко ударившись о поэзию Пастернака, Рильке и Рембо, Ника прежде всего в чужих ямбах и анапестах искала некое «зерно пламенного растения — чуда», когда строфа или катрен бьют в душу с силой раскаленной чугунной молнии, и потом весь день болит голова от сознания собственной никчемности перед чужой гениальностью. Она несколько лет входила в состав жюри городского конкурса молодых поэтов «Ступени» и разочаровывалась снова и снова, читая нечто натужное, пустословное, глупо-наивное. «Новоковчеговцы» молодыми отнюдь не были, однако стихи их так же скрипели, как колеса несмазанной телеги, ударялись то в напыщенно-кондовую русофилию, то в глубокую философию на мелких местах, то в сентиментальную лирику, тягучую и приторную, как вареная сгущенка.

…Слово взял весьма пожилой «новоковчеговец», поэт и эссеист Вилен Водопьянов. Был он, видно, глуховат, поэтому говорил громко, чеканно и довольно агрессивно. Бегло описав текущую ситуацию в литературной жизни России вообще и родного города в частности, он принялся крушить и клеймить. В число сокрушенных и заклейменных попали «пошлые дамские детективы», «сатанинская фэнтези», «тупые боевики» и, само собой, «омерзительная эротика». Досталось всем авторам (фамилии, правда, не назывались), которые творят ради денег, а не для возрождения «Русской идеи», духовности, национального самосознания, исторической парадигмы и прочих симулякров. Меж тем, как они, смиренные «новоковчеговцы» сохраняют и продолжают в своих непризнанных шедеврах традиции высокодуховной поэзии и прозы; сердца их истекают кровью, видя, как идет нравственное разложение российского народа, как совсюду, из всех СМИ льется пошлость, масскультура, воспевается нравственное уродство, потребительское отношение к жизни и уход от реальности в дурманные чащи интернета. Мощная была речь, словно говорил не неопрятный желчный старик в засаленном кителе железнодорожника, а гигант литературной мысли, коему под силу стереть в моральный порошок даже непотопляемого Никиту Джигурду (который кстати, был особо помянут как образчик абсолютного культурного обнищания нации).

Насчет Джигурды (мир хне и бижутерии его!) Ника была согласна. Но пустить под откос все собственное творчество и ощущение мира она тоже не могла. Тем более, что ее книжки не подходили ни под одно из определений, данных Виленом Водопьяновым. То есть, предполагается, были такого уровня бездарности, что о нем даже говорить непривычно.

Потом поэт читал стихи. В основном — плач Ярославны мужеского пола над погибающей под игом масскультуры российской самобытности. Также имелись стихи, приводящие на память евангельскую притчу о мытаре и фарисее, ибо суть их сводилась к сентенции: «Благодарю Тебя, Боже мой, что я не таков, как прочие пииты, борзописцы, колумнисты, рецензенты и эссеисты! Пишу верлибры два раза в неделю, бесплатно раздаю десятки тысяч советов начинающим авторам!» Поэту аплодировали, но Ника заметила, что некоторая часть публики, в основном местная интеллигенция, от которой проку не больше, чем от перекидного календаря в солярии, сидит и перешептывается, брезгливо-завистливо поджимая губы.

Когда же следующий «новоковчеговец» завел пятистопную волынку любви к родным и несчастным простором, с места вскочила дама, которую Ника знала, как сущую занозу в седалищах всех редакторов местных СМИ. Дама, клацнув очками, направила на поэта обвиняющий перст и вскричала:

— Вы лицемеры!

Повисло неуютное молчание, как бывает, когда в переполненном лифте вдруг запахнет анонимным кишечным выхлопом. Поэт спал с лица и переглянулся с коллегами:

— Простите… Что вы имеете в виду?

— Для начала я представлюсь. Марианна Бакланюк, доцент кафедры исторического краеведения, заместитель главного редактора альманаха «Приокские звезды». Как человек, напрямую занимающийся литературно-издательской деятельностью, я утверждаю, что вы добились публикации вашего, так сказать, альманаха только путем лицемерного благоговения перед администрацией вашего города! Вы их подкупили!

— На каком основании вы это заявляете?! — взвизгнул Вилен Водопьянов. — Это наглая инсинуация! Мы омыли своим потом и кровью каждый рубль, вложенный в издание этого сборника! Мы действовали абсолютно бескорыстно, только ради сохранения и поддержания традиций великой русской классики!

Леди Марианна поморщилась:

— Лучше назовите размер взятки, которую вы сунули вашим чиновникам от культуры!

— Безобразие! — возопила «новоковчеговская» дама, напоминающая миниатюрное чучелко геккона. — Да как вы смеете! Для издания этого сборника мы тратили свои собственные деньги, отказывая себе во всем! Неужели вы не понимаете, что только благодаря изданию подобных альманахов и остается на высоком уровне русская литературная традиция!

— Да что вы заладили: «традиция, традиция»! Это просто смешно!

Все загалдели, засуетились, словно включилась пожарная сигнализация. «Новоковчеговцы» сидели красные, как маки, и нервно переглядывались. Ника поняла, что следует спасти ситуацию, подняла руку и выкрикнула:

— А можно вопрос?

Голос от природы Ника имела зычный и мощный, да и годы пения в церковном хоре не прошли впустую. Так что галдеж поунялся, люди стали оборачиваться на нее, и Ника невольно поежилась: противно оказываться в центре столь пристального внимания. Но в то же время ей, как Павке Корчагину, хотелось сыпануть ехидного коммерческого табачку в пресное тесто хранителей русской традиции.

Один из них взглянул на нее благосклонно и изрек:

— Пожалуйста, мы внимательно слушаем.

Ника встала, понимая, что сейчас все смотрят на нее, и пожалела, что надела серое платье. Надо было изумрудное с черными кружевными вставками; в нем она похожа на Медной горы Хозяйку предклимактерического возраста.

— Меня зовут Ника Перовская, я сотрудница этой библиотеки, но кроме того, я еще и писатель. Коммерческий писатель. Десять лет я писала книги в жанре фэнтези для одного из московских издательств, они выходили хорошими тиражами, я получала гонорары…

При слове «гонорар» лица Вилена Водопьянова и Марианны Бакланюк стали напряженными и чересчур внимательными.

— Я хочу спросить: почему вы уверены, что именно вам дано право хранить и продолжать русские традиции? Почему вы считаете, что коммерческие писатели их не хранят и не продолжают?

— Это легко объяснить, — голос у дамы-геккона был одновременно шипящим и визгливым, такая вот странность голосовых связок. — Вы сами сказали, что пишете ради денег! Но это неправильно! Все великие русские писатели были бескорыстны и творили ради высшей идеи, во имя истины, добра и красоты! Когда человек не думает, сколько ему заплатят за стихотворение или рассказ, он творит, основываясь на высоких мотивах! В то время как вы корыстны и продажны, вам наплевать, что ваши книги испортят литературный вкус подрастающего поколения, вы преследуете сиюминутные цели — урвать кусок пожирнее!

— А разве вы не урвали бы кусок, если б вам его предложили? — усмехнулась Ника. — Разве неправильно — профессионально делать работу и требовать за нее соответствующее вознаграждение?

— Существование творческой личности несводимо к одному только поиску заработка! — непреклонно заявила Марианна Бакланюк. — Писать ради денег — невыносимо пошло! Есть высшие мотивы для творчества!

— Подскажите, какие, — Ника заметила, что коллеги тоже смотрят на нее с брезгливым ужасом.

— Ну, — помедлила леди Марианна. — Просвещение современников, например.

— А если современники не хотят просвещаться? Если они хотят отдохнуть за легким романчиком, чтоб не забивать голову? И им пофиг все эти милые родины, родники-поля-леса, вечные ценности и прочая белиберда?

— Как вы смеете, хищница, — скорбно возгласила дама-геккон. — Вам должно быть стыдно! У вас нет ничего святого!

— Это да, — кивнула Ника. — Точно нет.

— Вы хотите сказать, — поднялся с места Вилен Водопьянов, — что вы не патриотка?

— Да, я не люблю Россию, — кивнула Ника. — И я не боюсь в этом признаться. По-моему, ненормально восхищаться русскими березками и не замечать, как эти березки вырубают ради строительства очередного супермаркета. Или автостоянки.

— Именно из-за таких, как вы, — завопила Марианна Бакланюк. — Березы и срубают! И строят всякие… злачные места!

— Да, вы правы, — кивнула Ника. — Знаете, я заметила одну интересную тенденцию: ни одного современного российского писателя-фантаста невозможно назвать патриотом, даже с натяжкой. Во многом это обусловлено принципами жанра: фантастика рисует прежде всего иные миры. Но не странно ли, что люди готовы читать о родине Волкодава, чем о каком-нибудь Скотопригоньевске, где очередной Смердяков размозжил голову очередному Карамазову? Поймите, патриотизм сейчас, скорее атавизм, только не все могут сказать об этом так же свободно, как я. Повесить на сумку георгиевскую ленточку — это не патриотизм и писать проникновенные стихи о нашем славном прошлом — тоже.

— Тогда, что же, по-вашему, есть патриотизм?

— Ну, хотя бы бесплатно убираться в собственном подъезде, не дожидаясь, пока на эту работу наймут узбечку или таджика.

Ника села, ощущая себя центром звенящей от ярости тишины.

Некоторое время царило молчание, а потом Вилен Водопьянов сказал:

— Пусть она выйдет. Или уйдем мы.

К Нике подошла заведующая читальным залом и тихо сказала:

— Ты чего творишь? Ты сдурела? Иди на абонемент, а то они взорвутся от злости.

Все это она вспоминала, пока машина мрачного Андрея мчалась сквозь метельную круговерть. В машине было тепло, Ника осоловела и с благодарностью погрузилась в сон, исцеляющий от всех неприятностей и болезней. Поэтому она не видела, как из снежной пелены навстречу им вырвалась потерявшая управление фура и снесла машину Андрея с откоса, легко, как стирают пыль с зеркального стекла.