Марфа

Анна Гайкалова

Как часто нам приходится слышать, что надо уметь выбрать главное. Но что если достаточно понять причины и следствия, увидеть связи, чтобы мир повернулся иной гранью, где не нужно отказываться ни от чего?Три независимые повести объединены непривычным ракурсом поиска ответов на вечные вопросы. Читателя ожидает вереница инсайтов, когда перед его глазами предстает единое полотно, где нет противоречий, но одно дополняет другое: любовь, семья, творчество и реальность непостижимого.

Разбитый арбуз

Повесть вторая

Строковы

Вкусно поесть — это ли не удовольствие? Но последнее время Алену увеселительные сборища все больше отталкивали. Самой себе она объясняла это тем, что в их обществе ничего не менялось: однообразные темы для разговоров, только наряды всякий раз новые и рестораны чем богаче, тем лучше. За много лет Алена так и не сумела до конца примириться с традицией бессмысленной траты денег. Ведь неоправданные же расходы, думала она каждый раз. Хоть и вкусно. Но ведь все самое дорогое. Куда бы ни пошли, везде непременно VIP-зал.

Сегодняшний ресторан уютно устроен, в стиле загородного охотничьего домика. Темное мореное дерево, массивные балки под потолком, настоящий, мастерски сработанный сруб. Мебель дому под стать. Столы крепкие, тоже рубленые, стулья с высокими ровными спинками, на стенах картины с пейзажами, оленьи рога и травы сушеные пучками. Вдоль невысокой стены — два старинных резных буфета с вереницей разнообразных банок из бересты.

Вроде ничего особенного, и уютно, и привлекательно, однако Алена находила интерьер перенасыщенным, даже надуманным. Ей казалось, так может жить в глубоких лесах какого-нибудь далекого от всяческих городов края семья егеря с женой-знахаркой, которую окрестные невежды посчитали колдуньей, скуки ради распустили о ней слухи и сами потом в них поверили. Скучно егерю с женой в одиночестве, но они притворяются, что это не так, и изо всех сил украшают свое жилище всем, что попадается под руку. Ради минимального разнообразия.

На первом этаже ресторана единственный атрибут, говорящий о достатке, — печь с изразцами. Алена представляла, что если к этой печи встать спиной, чтоб ее не видеть, то обстановка вполне могла бы понравиться маме и папе. Вот только пахнет тут официозом, а родители всегда предпочитали дом с его неповторимыми запахами всего, к чему прикоснулась душа. Алена сама-то с грехом пополам привыкла к ресторанам, а они никогда бы не согласились на еду, за которую надо столько платить. Даже если бы их угощали, то и тогда не стали бы есть, кусок бы не полез в горло. А если бы кто-то стал очень сильно настаивать, то попробовали бы что-нибудь, но только из вежливости. Лишь бы от них отстали.

Нет, никак родители Алены не смогли бы быть рядом с ней. Каждый раз она думала об этом, грустила и казнилась, что не может отнести маме и папе попробовать, что ест сама. Вот и сейчас тяжело вздохнула.

Тут отменно кормят, на удивление разнообразно и вкусно.

Но на стульях с прямыми спинками не расслабишься, да и простоват первый этаж, поэтому «общество» всегда поднималось выше, в зал с камином. На втором этаже сказочная обстановка лесного бытия смягчалась широкими окнами, овальными столами и креслами, у которых не только спинки, но и сиденья изгибались услужливо, словно швейцары, чьи глаза по природе своей приспособлены правильно потупиться, а тела владеют секретом, как почтительно склониться перед самым низкорослым гостем. И, конечно, блюда. Пару лет назад здесь же Алена заказала котлету по-средиземноморски. А что, почему нельзя в ресторане съесть куриную котлету с пармезаном? Но официант, подавая ей блюдо, словно стеснялся и откровенно сиял, одаряя ее соседей Волковых морскими гребешками с немного вздутой хрустящей «накрахмаленной» корочкой. Впрочем, может быть, ей это только казалось, ведь сколько раз Алена сдерживала восторженное качание головой, глядя на то, как исполняют свои «па» официанты. Она считала их работу высоким мастерством.

Вот «общество» вплывает, неся свою респектабельность, словно штандарт, участники действа рассаживаются, и даже выражения лиц у всех одинаковые. Официантов не просто не замечают, а свое пренебрежение демонстративно подчеркивают. Смотрят мимо или сквозь. Похожее и раньше было — муж еще до перестройки любил по ресторанам с друзьями ходить. Он и тогда к красивой жизни тянулся. Но за последнее время «общество» заметно «раздуло», и вот она, самая новая мода — глядеть куда-то чуть выше лбов, как будто взгляды застыли, а шеи прострелены миозитами.

Алену всегда подобное отношение к людям коробило, и она, если кто-то из официантов бросал на нее взгляд, благодарно в ответ улыбалась, кивала и говорила «спасибо», когда подавали. Только Леня попросил его не позорить.

— Ты же провоцируешь персонал. Хочешь неприятностей людям? Им не предписано вступать в общение с посетителями.

Алена в то, что Леонид печется о персонале, не поверила и объяснением мужа не прониклась. Но раз он недоволен, то она оставила для официантов едва заметные движения головой. Хоть что-то, чтобы она могла продолжать чувствовать себя человеком.

Одно утешение — еда. Конечно, застолье это всегда развлечение, хотя Алене шведский стол казался куда приятней, там можно взять всего понемножку. А в ресторанах ты обречен на единственный выбор. Она любила пробовать новые блюда, случалось, что заказывала «не то», а потом с сожалением смотрела в тарелку соседа, как в прошлый раз, когда она заказала себе утку в апельсиновом соусе, и этот соус кислил. Рядом Вашко-Лагутина уплетала каннеллони с шампиньонами, моцареллой под каким-то изысканным соусом, Алена вздыхала и думала, что макароны трудно испортить. Она терпеливо ела утку, прекрасно зная, что устроит Леня, если на привкус хотя бы намекнуть.

Самым неприятным моментом оставались навязчивые беседы о ведущих брендах и о крутизне недавних приемов. «Там такой уровень, ну, это нечто!..» — тут у говорящей, ведь это именно женская «обязательная программа», глаза взлетали в поднебесье, плечи поднимались вверх, ладони распахивались настежь. Дальше звучал радостный смех. Никто, конечно, не мог ошибиться, что выше уровнем только Бог.

Правда, о Боге тут помалкивали, хоть и крестились при виде церквей, Алена отмечала это в поездках. Через стекло машины или на улице — прилюдно, размашисто хотя бы кто-то один перекрестится, остальные одобрительно кивнут. А разговор на другую тему в это время не прерывается, даже паузы не возникает. Движения отдельно, мысли отдельно. Алена находила такие действия показными. Становилось стыдно, неловко и тянуло поозираться.

И о брендах, и о новых блюдах модных поваров Алена еще как-то слушала, хоть и предпочла бы поесть в тишине и всего попробовать, чтобы никто не мешал. Даже показной «крестеж» кое-как терпела. Но стоило кому-нибудь произнести слово «уровень», как возникало одно и то же желание, справляться с которым становилось все тяжелей: немедленно хотелось извиниться и уйти. Или уйти, не извиняясь. Или вот еще совсем новое состояние: сказать гадость, а уж потом уйти. Только бы при этих «уровнях» не присутствовать никогда.

— Почему у тебя опять пустые уши? — Леонид буквально прижал ее к стене, но сделал вид, что их беседа — всего лишь безобидное обсуждение чего-то милого, семейного. Он крепко держал Алену за локоть, не давая ей отодвинуться от себя. — Пожалуйста, ответь, уши пустые почему? Я же просил надеть новый комплект, сколько можно смешить народ и показывать, что тебе наплевать на мой статус?

— Я забыла, Ленечка! — Алена смутилась, расстроилась, на глазах даже слезы блеснули. Она вовсе не собиралась огорчать мужа, а серьги оставила, наверно, на бюро или в ванной на полке. И по рассеянности не вспомнила. К ресторану они подъехали из разных мест. Если бы собирались дома вместе, ничего бы не произошло.

— По-твоему, я к тебе должен приставить женщину, чтобы ты прекратила свои демонстрации? — муж улыбался, но глаза его смотрели холодно. — Ты и вправду считаешь, что я должен тебе верить? Тогда ответь мне, почему у тебя снова мешок вместо сумки и что ты туда натолкала? — Он продолжал улыбаться, кивал, наполнял взгляд добродушием и одобрением, хватки своей тем временем не ослабляя.

Алена маленькие сумочки для приемов не любила. В них ничего не помещалось, с ними она чувствовала себя незащищенной, почти голой. То, что муж пренебрежительно назвал «мешком», она считала хорошей, «умной» сумкой, в которую томик Волошина можно было бы и не запихивать, но это вышло случайно.

Вот как раз серьги она надевать и собиралась, да-да! Но пробежалась взглядом по книжным полкам. Леня последнее время намекал, что от библиотеки пора избавляться, дескать, книги это пылесборники, и вместо них есть компьютер и электронные «читалки». Только Алена и слушать не хотела, в буквальном смысле затыкала уши. Она считала книги своим едва ли не единственным сокровищем, правда, зная мужа, на любимые полки теперь посматривала с печалью, предполагая, что в один далеко не прекрасный день они могут из квартиры исчезнуть. Вот и в этот вечер она словно приласкала взглядом корешки книг, увидела Волошина, вытащила, открыла наугад и даже закачалась слегка в такт строчкам, так легли на душу призабытые слова, которые раньше она знала наизусть:

Обманите меня… но совсем, навсегда,

Чтоб не думать, зачем, чтоб не помнить, когда…

Чтоб поверить обману спокойно, без дум,

Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…

Тут кто-то ее окликнул, она сунула книгу в сумку, а серьги, наверное, остались лежать на полке, среди стихов. Или все-таки в ванной?

Алена огорчалась всякий раз, когда муж сообщал ей об очередной обязательной вечеринке. Она бы лучше сидела дома, занималась своими делами, готовила или, пристроив на коленях вазочку со сдобным печеньем, читала. Дома у нее всегда находились дела, она постоянно была чем-нибудь увлечена: рисовала, вязала, шила, а потом везла свои поделки родителям. Мама всему радовалась, отец рисунки на полки ставил и по стенам развешивал. А вот дома это все никого ни интересовало. Ни Леонида, ни Катю. Разве что с Костиком еще можно было поделиться, вместе поделать что-то, но и это случалось все реже и реже.

Последнее время Алене нравилось печь хлеб, и сейчас она с удовольствием поставила бы закваску. Но не пойти на прием нельзя, это вообще не обсуждалось. И она послушно шла, утешая себя тем, что вкусно поесть никакой антураж не помешает: взять омара по-каталански и наесться от пуза, благо его заказывают на вес. А потом можно будет и поговорить. Она в конечном итоге в разговоры как-то втягивалась, во всяком случае, старалась никого не обижать, чтобы Леня не вычитывал ей нотаций. Но в этот раз с самого начала случилась незадача с серьгами.

Весь оставшийся вечер для Алены полз, как тяжелая лодка по песку. Праздновали день рождения Новика, читали стихи, в которых, по обыкновению, «поздравляем» рифмовали с «желаем», вручали подарки и возбужденно аплодировали. Алена тоже хлопала, старательно улыбалась и хотела домой.

Кроме еды в этих вечерах для нее был еще один приятный момент — танцы, но не с кем попало, а только с Вашко-Лагутиным. Он так прекрасно умел вести партнершу, что любая женщина, даже неуклюжая Погодина, в его руках чувствовала себя неподражаемой и грациозной. Все женщины мечтали танцевать с ним, и тут Алена от остальных ничем не отличалась. Однако сегодня Вашко-Лагутины на вечеринку не пришли, отчего Алена огорчилась и, бросив взгляд в окно, за которым падал снег, размечталась о скорых каникулах.

Вот бы чудесно было провести каникулы за городом, поехать к ее родителям… Дом у них небольшой, но уютный и крепкий, в этом доме сразу, с порога, возникает ощущение надежности и глубоких корней. Еще только вошел, вдохнул, и, как бы тебя в городе ни болтало, ты уже стоишь на ногах крепко, ни в чем не сомневаешься, во всем уверен, а главное — уверен в себе. Как будто ты и есть этот дом. Ничего лишнего тут нет, но все, что душе угодно, найдется. Так говорит отец.

Внутри в доме, в двух комнатах, небогатая обстановка, зато погребок у родителей образцовый. Там чувствуется такая забота, такая любовь — буквально в каждой закатанной банке! Алена в домашнем погребе могла оглаживать эти банки руками, как книги в городской квартире. Мама всегда делала так, спустится вниз и любовно рукой по банкам пройдется: «Хороши огурчики, а, дочь? Горошек-то каков, один к одному, меленький». А папа кивает, улыбается: «Вот богатство, а какое нужно еще? Мы, если что, всегда выживем».

И природа… Какая там природа! На лыжах так хорошо пройтись, да и вообще, Алена была уверена — там есть именно то, что нужно человеку в детстве. И главное, все просто и честно, никакой помпезности, ничего наносного. Родители Алены настолько цельные люди, что рядом с ними поневоле проникаешься их мировоззрением. Они все расскажут и про «хорошо», и про «плохо», сделают это без затей. Послушаешь, как рассуждает отец, — и вопросов не возникнет, даже удивительно становится, что сам ответов не нашел. И никаких плохих настроений у них не бывает, они даже не поймут, о чем речь, если сказать, что ты устал или чего-то не хочется делать, или, например, если заикнуться о внутреннем конфликте. Кинут взгляд удивленный и дальше пойдут. Потому что какие конфликты, если ждут дела? Алена бы припомнить не сумела, чтобы кто-то из ее родителей пожаловался на слабость или на неподходящее настроение. Отец всю жизнь трудился с утра до вечера, при этом напевал под нос. Он всегда все делал с улыбкой, и до чего же это бесценно! А уж как мама готовит, — и Алена улыбнулась своим раздумьям.

— Могу я тебя попросить вернуться в общество? — нарушил ее воспоминания Леонид, и Алена встрепенулась растерянно. — Тебе второй раз предлагают вино, но ты не слышишь.

— Да, Ленечка, я здесь, прости… Спасибо, мне достаточно…

Их компания состояла из нескольких пар. Мужчины работали в одной системе, но фирмы у всех были разные. Самые крупные, головные, принадлежали Новику, которого сегодня чествовали, и Леониду, мужу Алены. Их тоже называли по фамилии, Старковы, как здесь было принято.

По иронии судьбы в компании на всех женщин пришлось два имени: дамы «общества» делились на Наташ и Лен. Возникала постоянная путаница, оттого и выработалась привычка называть друг друга по фамилиям. Кроме того, сначала шутя стали предварять фамилию словом «господин» или «госпожа», а потом это вошло в традицию. Впрочем, по именам друг друга изредка окликали тоже. Но чаще все же «господин имярек», да еще в третьем лице, что Алене ужасно не нравилось.

— Не желает ли госпожа Старкова десерт?

Это Волков, он внимательный и заботливый, внешне довольно мягкий. Пожалуй, самый приятный человек из оставшихся. Он показался бы Алене еще милее, если бы сказал просто: «Хочешь пирожного?», но это уже относилось к области фантастики.

Сравнительно недавно, когда «господа» еще не укоренились, компания была существенно больше нынешней. Разношерстней, правда, тоже, но живее. Человечней. И Волков этот самый — «последний из могикан», однажды в поездке Алена видела, как он улыбнулся кому-то из прислуги. Может быть, если бы не капитал, он давно бы уже вылетел «из обоймы», как другие. Нет, вряд ли, опровергла Алена себя. Она вспомнила, как однажды Волков при выходе из отеля уронил шарф. Метрдотель бросился, поднял, протянул. Волков, не глядя, шарф взял, Алена тогда пристально смотрела. Если у кого-то что-то падало, ей всегда хотелось поучаствовать. Вот она и заметила, как презрительно дернулась губа у Волкова. Нет, он не вылетел бы.

— Немного, спасибо! — она улыбнулась и, ковырнув ложечкой сливочный профитроль, снова подумала о том, как замечательно можно будет провести каникулы в этом году в ее родном доме. Дети хоть немного смогут расслабиться и в самом деле побыть детьми. Поваляться в снегу, поиграть в снежки. Побыть рядом с дедушкой и бабушкой, поучиться у них основательности.

Возможно ли это? Алена покосилась на мужа, стараясь уловить ответ на свой вопрос, но вид Леонида ничего не выражал, кроме интереса к разговору с Погодиным. Оба вспоминали прошлогоднюю регату, кивали и соглашались, что жюри тогда судило небеспристрастно.

Обычно в ноябре все уже точно знали, куда отправятся после Нового года. А тут середина декабря — и тишина. Значит, надежда есть, сказала Алена себе, подумала вдруг, что зря она так каждый раз сопротивляется этим встречам, и улыбнулась. Вполне получился спокойный праздник с минимальным выпендрежем. Если бы не очередная прорва денег и не забытые серьги, то даже милый, а окажись тут еще и Вашко-Лагутин, так просто хороший. И Леонид к концу вечера словно смягчился, не одергивал ее и не придирался. Она решила поговорить с мужем. Тот факт, что они ни разу не проводили каникул вместе с ее родителями, казался ей все более убедительным, ведь с его родней они частенько отправлялись куда-нибудь вместе. Наверняка Леня не откажет, отдых за городом — простой и вполне разумный вариант.

В этот вечер она ничего говорить мужу не стала — все же вернулись они довольно поздно. В понедельник тоже не собралась, закрутилась по дому, потом не вспомнила, а в пятницу за ужином Леонид сообщил, что «общество» планирует поездку в Финляндию после Нового года и что билеты заказаны на второе января.

Ей бы промолчать. Но об этом она подумала значительно позже. А в этот момент расстроилась, словно каникулы вместе с родителями в их родном доме за городом ей были уже обещаны, а вот теперь обещание варварски нарушалось. Она собралась возразить, что ни в какую Финляндию не поедет, они там уже были. Потом ей захотелось попросить мужа передумать, едва не упрекнуть в том, что он снова принял решение сам и не посоветовался с ней, но вместо этого она начала сопеть, отворачиваться, встала, чтобы уйти, но не ушла, и слезы потекли по ее щекам.

— У тебя месячные? — Леонид поначалу поведение жены со своими словами не связал. — В чем вообще дело?

Если бы он спросил как-то иначе, все бы, может быть, обошлось. Посопела бы и смирилась. Но «месячные» — это ужасно обидно! То, как муж поставил вопрос, показалось Алене и вульгарным, и отвратительным настолько, что она не сдержалась и разрыдалась всерьез, чего давно не случалось. Теперь она вытирала слезы и приговаривала, что муж за все годы ни разу никуда не пригласил ее родителей, даже не предлагал. Они ведь к нему как относятся, просто боготворят, всегда всем в пример ставят, а он… Ему, конечно, стыдно, что у нее такие родители, но он мог бы этого хотя бы не выставлять напоказ. Если они каждую копейку считают, так что в том плохого, люди просто экономные. И, может, это только отговорки, что они не любят путешествий, их же не звали. Может, она тоже имеет право побыть с папой и мамой, не только он со своими родителями, о них-то он беспокоится. И дети к его старикам ездят постоянно, вот и сейчас у них, а ее родители хотят общаться с внуками не меньше. Алена причитала, что, может, дети тоже мечтали бы видеть и других бабушку-дедушку чаще, что они могли бы покататься с настоящих гор на санках и поесть домашней пищи, а не выходить к ужину в отелях, соблюдая дресс-код. И что он никогда с ее мнением не считался, вечно ставит ее перед фактом и только требует, требует, требует, а она больше не может так жить.

— Вот сейчас, в этом году, дети могли бы быть у моих, но тебе ведь это даже в голову не пришло, — Алена плакала тихо, она не скандалила, нет, сначала просто жаловалась и вздыхала, вздыхала. Но не могла остановиться. — Ты не думал, что мои скучают, а может, обижаются, просто они скромные люди, никогда слова тебе поперек не скажут. И все это «общество» твое, я хочу и от них отдохнуть тоже, они не моя семья, мне с ними неинтересно, почему я должна каждый праздник с ними встречать? Ты же сам, когда Вашко-Лагутин фамилию жены себе присоединил, говорил, что он зависит от ерунды, значит, слабый, свой род задвинул. Значит, род Вашко задвигать неправильно, а мой можно? Почему для меня твои родители как родные, а мои для тебя… — и Алена, не ожидавшая от себя и половины такого словесного потока, разрыдалась безудержно. Она повторяла сквозь всхлипывания, что несчастлива, что муж ею не интересуется, ни в чем ее не поддерживает, постоянно критикует, что ему, кроме денег и работы, ничего не надо и что детей он хочет воспитать продажными эгоистами, не способными на любовь.

— Ты идиотка, — Леонид сказал это тихо, слишком тихо, чтобы в ответ не испугаться. — Я твой род задвигаю? Отлично. Я не думаю ни о ком. Я слабый, да? Я как Вашко-Лагутин. Хорошо. А ты, может, это ты у нас с утра до ночи пашешь, а я дома сижу? Да ты знаешь после этого кто? Ты безнадежная совковая курица, к тебе детей подпускать на пушечный выстрел нельзя, иначе ты их окончательно угробишь!

Леонид словно поперхнулся и замолчал. Плечи его полезли к ушам, руки он сунул в карманы, но сжал их в кулаки. Таким взбешенным Алена видела его впервые, оторопев, она переводила взгляд с выпирающих костяшек кулаков Леонида на его лицо.

— Почему угроблю? Что значит «нельзя подпускать»? — внезапно она поняла, что наговорила недопустимого, и в ужасе попятилась к окну, схватилась за занавески, хотя муж стоял далеко, у входной двери.

— Ты вырастишь из них таких же никчемных серых обывателей, как сама. В общем, так, — Леонид вытащил из шкафа большую спортивную сумку для фитнеса, начал как попало забрасывать туда какие-то вещи. — Не хочешь ехать в Финляндию, не надо. Даже к лучшему, хватит уже народ смешить. Значит, мы превосходно поедем туда без тебя. И вот что я подумал. Почему бы нам не развестись? Как считаешь, может, стоит? И живи ты как хочешь. Ты… у меня слов на тебя нет. Ничего, кроме себя, не видишь вообще. Да и себя-то не видишь. Ты же… ни до одной станции в жизни доехала!

Конец ознакомительного фрагмента.