Ольга. Уроки престольного перволетья

Анна Влади, 2023

Ольга выходит замуж за князя Игоря Рюриковича и получает титул княгини Киевской. Но называться – не значит быть. Державный супруг не спешит помогать молодой жене становиться полноправной хозяйкой в его доме. Рядом с Игорем множество людей, привыкших получать выгоды от своей близости к правителю и умеющих ему угождать. Ольга попадает в водоворот интриг недоброжелателей, которые пытаются опорочить новоявленную княгиню.Борьба Ольги за своё место во власти происходит на фоне непростых событий в Киеве. Смоленск и расположенные к западу от Киева города Червонной Руси соперничают с Киевской державой за ведущую роль в торговле, как с Востоком, так и с Византией. Князь Игорь ищет возможности продления торгового договора с Византией, срок действия которого подходит к концу. От успеха этого предприятия зависит будущее положение Киева среди своих соседей-соперников.

2. Княгиня

Терем князя Киевского стоял на горе Хоревице. Вокруг него располагался город, обнесённый валом и крепостной стеной с дозорными башнями, а ниже, у подножья горы, на широком, пологом берегу Днепра раскинулась поражавшая взор пестротой и кучностью изб и дворов низинная, подгорная часть Киева — Подол.

У Подола в Днепр впадала Почайна, речушка, на которой были устроены корабельные пристани: с весны и до осени множество купеческих ладей стояло здесь на приколе. На пристанях ладьи разгружались, и телеги доставляли товар на устроенное на Подоле, огромное торжище. Рядом с причалами находилась мытница. Десятки княжеских тиунов проверяли грамоты приезжих, собирали мыто, досматривали ввозимую и вывозимую кладь.

Кроме торговых гостей, водным путём достигали Киева и наёмные боевые дружины. Ладьи с воинами приходили с берегов Варяжского моря, спускаясь по Двине с переходами и волоками в Днепр или по Висле, Верхнему Бугу⁶ с волоками в Припять, приток Днепра. Наёмники останавливались здесь перед дальнейшей дорогой в Царьград либо уже на обратном пути от греков.

К югу от Подола пологая прибрежная полоса сужалась, и над ней взмывала вверх густо поросшая кустами круча самого высокого киевского холма, звавшегося просто Гора. Кое-кто из киян по старой памяти именовал Гору Олеговой: когда-то там стоял терем Вещего, но позже князь возвёл себе хоромы в другой части Киева.

У самого края Горы, на стороне, обращённой к Хоревице, располагалось святилище Перуна. Вокруг огромного деревянного идола, чья глава была покрыта серебром, усы позолочены, а в глазницах переливались драгоценные самоцветы, днём и ночью горели огни костров. Изб горожан на Горе было мало: за святилищем находилось место погребения знатных киян.

В пору главенства христианской веры в Киеве⁷, в доолеговы ещё времена, на Горе был христианский храм. Вещий же, вокняжившись в Киеве, христианских служителей из города выгнал, а на Горе возвёл святилище Перуна, почитавшегося у варягов Старграда⁸ и Велиграда⁹ покровителем княжеской дружины. Первым среди прочих богов признавал Перуна и князь Рюрик, полагая златоусого бога ещё и собственным покровителем. Вместе с новорождённым сыном, отданным на воспитание Вещему, были старым князем отправлены в Киев из Новгорода и волхвы Перуна — утверждать на киевской земле силу и первенство бога-хранителя Рюрикова рода.

Новгородские варяги укоренились на здешней земле, и воинственный Громовержец вознёсся над святилищами прочих богов — Сварога на Хоревице и Волоса на Подоле — и взирал ныне с высоты Горы и на простых смертных, и на княжеские хоромы…

Просторный, резной, трёхжильный терем князя Игоря был обращён передней своей частью не к Горе, а к Подолу. Окнами он глядел на сад, а с гульбища¹⁰ верхнего яруса можно было увидеть и Подол, и Почайну, и Днепр. Там в теремке-башне находились покои княгини.

Окна в покоях были распахнуты, стены и крыша княжеского терема дышали жаром нагретого дерева — стояла самая середина лета. Открытые створки окон были убраны узорчатыми оконницами — решётками с рисунком из ромбов. Ловя и отражая лучи полуденного солнца, поблёскивали в них самые настоящие и довольно прозрачные стёкла.

В просторной опочивальне под окном, на обитой дорогой тканью скамье с мягкими подлокотниками-подголовниками, среди шёлковых подушек, погруженная в глубокие раздумья, с пяльцами в руках сидела Ольга, вот уже почти три седмицы как княгиня Киевская.

Напротив окна, боком к дверному проёму, стояло широкое, одетое покрывалом из горностаевых скор, ложе. Изголовье его было обшито красным аксамитом — плотной ворсистой тканью, крепившейся к стене позолоченными гвоздиками с большими узорчатыми шляпками-солнышками. Пол ложницы устилал браный ковёр, привезённый откуда-то из восточных земель — из Шемоханского царства¹¹ или, возможно, даже из далёкой Бухары.

Опочивальня не имела двери со стороны внешних сеней, войти в неё можно было только из другой принадлежащей княгине горницы — светлицы для приёма гостей и посетителей. Посредине гостиной светлицы возвышался резной престол, окружённый стольцами. И престол и стольцы¹² были обиты той же тканью, что и скамья в ложнице. Вдоль стен тянулись крытые узкими коврами лавки и нарядные сундуки-укладки. В углу находился высокий поставец с расписными ларцами и домовыми богами-оберегами, привезёнными Ольгой из Плескова.

Со стороны, противоположной опочивальне, к светлице примыкала горница для челяди. Там же хранились одежды и имение княгини. Из светлицы можно было выйти на тянувшееся с внешней стороны терема вдоль покоев гульбище. Обрамлялось оно резными перильцами, с крыши-навеса вилось-нависало кружево причелин¹³.

Всё в Ольгином теперешнем жилье было устроено и для услады глаз, и для телесной угоды. И позволявшее выйти на воздух, не покидая терема, гульбище, и собственная печь для пущего тепла зимой. Убранство покоев было к тому же обновлено и украшено нарочно к её вселению и выглядело соответственно новому Ольгиному положению. Ольга, и ранее жившая в достатке и благоте, не могла не признать, что нынешние её покои превосходили размером и богатством прежние светлицы в батюшкином доме.

Словом, живи себе и радуйся, без забот и хлопот, благодари богов за дарованную долю да мужа нарочитого ублажай. Но радоваться у Ольги не получалось… Об этом она и раздумывала, поднимая порой лицо от пяльцев и окидывая взором свои резные, расписные покои.

Важные гости, прибывшие на свадьбу, разъехались, и жизнь в тереме вошла в повседневную, обыденную колею.

День начинался с заутрока¹⁴, который всегда происходил в столовой горнице, называемой обитателями терема греческим словом — трапезная. Трапезная находилась в крыле, противоположном той стороне, где были устроены Пировальня и Князев Приказ. На два крыла терем делили прихожие сени и лестница, ведущая в верхние ярусы. Сзади к трапезной примыкала поварная и людская. Левее трапезной располагались покои княжича Олега.

Снедали утром лишь узким кругом княжеской семьи. В трапезной, кроме Ольги, в это время присутствовали и сам князь Игорь, и княжич Олег, и княжна Ефандра с Милицей, и Предслава.

После заутрока князь погружался в державные заботы. Чаще всего он уезжал из терема. От Милицы или теремной челяди Ольге порой удавалось случайно узнать, где проводил время её супруг — он то вершил княжеский суд, то наведывался на мытню и торжище, навещал дружины — гридницу младших отроков на Детском холме или предавался ратным забавам со старшими гриднями на ратной площади. В иные дни князь задерживался в своих поездках до вечера и несколько раз ночевал вне терема — уезжал в свои уделы или с ближней дружиной отправлялся на ловы и пиры.

Если же Ольгин супруг оставался утром в тереме, что за Ольгину недолгую бытность княгиней случалось трижды, то в приёмной горнице — Князевом приказе — заслушивал всяких разных посетителей — посланников от наместников из подвластных градов и весей, старейшин, тиунов, вирников¹⁵, иноземных послов и купцов. Торговых людей из Руси в тереме Ольга ещё не видела — черёд их посещений наступал осенью, после возвращения из дальних стран.

Днём князю накрывали в Пировальне, и с ним всегда столовалось множество всяких людей — советников, бояр, воевод. По завершении долгого полуденного снедания наступало время пообедья, когда князь отдыхал.

Вечером в Пировальне опять собирались самые приближённые бояре и старшие гридни из дружины. По терему разносились звуки гуслярных переборов и гудение жалеек — вечером серьёзных разговоров не вели, развлекались.

Женская половина семейства вкушала и дневную, и вечернюю пищу в трапезной. Право самой решать, за какой стол садиться — за женский или вместе с князем или вовсе остаться в собственных покоях — было только у Предславы. Ольгу в Пировальню князь не звал.

Одна из Ольгиных прислужниц, жалостливо глядевшая на оставленную без мужнего внимания госпожу, предложила ей вечерять в своих покоях, дабы не возбуждать любопытство челядинцев нарочитых гостей, иным из которых дозволялось ожидать хозяев в сенях и людской.

После вечери наступало время отправляться в ложницу… Вот тогда-то Ольгины страхи достигали своей крайности…

Ночи, проведённые с князем, мало отличались от первой. И если днём супруг вёл себя с ней хоть и пренебрежительно, но беззлобно — чаще всего просто не замечал, ночью же — словно не к молодой жене приходил, а к лютому врагу. Её беззащитностью и вынужденной покорностью он наслаждался вовсю — заставлял её разоблачаться до наготы и в таком виде раздевать его самого, обязательно сопровождая сие действо целованием открывшихся её взору оголённых мест на его теле — и ноги, в данном случае, были для неё не самым страшным. Ни разу он Ольге не улыбнулся — лишь усмехался, замечая её смущение после услышанных от него повелений выполнить его любострастные затеи, сам он её не целовал, по-прежнему запрещал ей разговаривать с ним, а за случайные слова с удовольствием наказывал — мог шлёпнуть по заду иди даже по губам. Ежедневно она замирала в страхе, ожидая внимания нарочитого супруга, а если князь днём не возвращался, то гадала — приедет ли к вечеру или нет — и тогда участь его внимания её минует.

Не имея в тереме никаких обязанностей — а хозяйкой в хоромах, по всеобщему разумению, была Предслава — и не посвящая время ничему, кроме рукоделия и прогулок по саду, а потому совершенно не отвлекаясь на прочие мысли, этим тяжким думам она начинала предаваться вскоре после полудня, и к вечеру уже более ничего и делать не могла, кроме как бояться. И через некоторое время, коли бы вдруг пожелал князь, чтобы она развлекла его беседой — Ольга бы уже, кажется, и сама рта раскрыть не сумела. Впрочем, то, что происходило в ложнице, вполне устраивало князя и безо всяких разговоров — ночевал он у супруги почти всегда, когда оставался в тереме. И лишь ежемесячные женские недомогания на несколько дней освободили Ольгу от его внимания.

Своим пренебрежительным отношением к ней князь словно давал понять, что наречение своей водимой супругой и дарование титула княгини совсем не означает, что она будет отличаться для него от любой другой наложницы. Это ей пристало безоговорочно обожать своего супруга и всячески ему угождать, а его расположение надо было ещё заслужить. А в Ольгином случае — не просто заслужить, а очень постараться, чтобы вернуть…

Никто из близких первое время её не навещал — такова была воля князя — не тревожить молодожёнов. И это, конечно, было только к лучшему, иначе не понятно, как она сумела бы объяснить им свой бледный, несчастный вид, а солгать, наверное, не смогла бы, разрыдалась.

А Яромир всё это время находился в Киеве, вернее не в Киеве, а в Ольгином уделе, селе Высоком, расположенном в нескольких верстах от стольного града. Отец был озабочен его устройством…

В дверь опочивальни постучали, вошла Ольгина челядинка — Любава.

— Княгиня, Граничар пришёл с посланием от князя.

— Князь вернулся в терем? — спросила Ольга, подавляя волнение. Три прошедших дня её супруг в княжеских хоромах отсутствовал — уехал на ловы и ночевал в каком-то ином месте.

— Токмо прибыл — сам покуда в гриднице, в терем человека прислал с наказом…

Ольга отложила пяльцы и вышла в гостиную светлицу. Любава распахнула двери, и в Ольгины покои явился теремной тиун Граничар.

Крючковатым носом и цепко глядящими из-под чёрных кустистых бровей глазами смуглолицый, высокий, сухощавый Граничар напоминал хищную птицу. Волосы на его голове были выбриты с боков, с затылка на шею спускалась чёрная коса — прожив долгие годы в Киеве, тиун всё ещё носил болгарскую причёску.

Граничар происходил из семьи потомственных болгарских воинов. Имя своё получил в честь прочимой ему отцом дозорной службы на удалённых рубежах Болгарского царства. Но блюсти пограничье молодому гридню не пришлось — в дружине княжны Евдокии он был отправлен в Киев. Вскоре после того как Евдокия родила Игорю Олега, способный и расторопный Граничар занял место главного стража в теремных хоромах, а уже после смерти княгини и переезда в терем Предславы, случившегося через пару лет после упокоения Евдокии, Граничар был переведён в тиуны. Хорошо освоившийся в княжеском тереме Граничар вполне подходил для подобного занятия, потому как, кроме воинской науки, был обучен счёту, славянскому письму и грамоте, к тому же место главного стража в то время нужно было освободить для молодого любимца Предславы — Свенельда.

— Будь здрава многие лета, княгиня, — приветствовал её Граничар с поклоном. — Светлейший князь Киевский велел тебе передать, что вечером в трапезной случится родственный собор по поводу похода княжича Олега на Смоленск. На вечерю приедут князь Плесковский с сыном и прочие гости. Князь велел тебе, княгиня, нарядиться и спуститься к вечере в трапезную.

Лицо Ольги тут же прояснилось, а сердце забилось радостно — она и не представляла, что может так соскучиться по батюшке за столь короткий срок.

— А какие ещё гости будут? — быстро спросила она.

— Опричь семьи — десница Асмуд, воеводы Свенельд и Валигур, глава мытни Адун и братаница князя Есферия с матерью Методией.

— Братаница? — с удивлением переспросила Ольга. Об этой ближнице она услышала впервые.

— Дочь опального воеводы Олега Моровлянина.

Это было неожиданностью. Ольга, конечно, знала о существовании у того, кто был, вероятно, её отцом, жены и дочери — но ещё ни разу не задумывалась о том, где они жили и как. Теперь вот предоставлялась возможность увидеть свою единокровную сестру.

Едва тиун вышел, в светлицу вбежала Любава.

— Радость-то какая, княгинюшка! Князь тебя никак на вечерю позвал! Чего надеть изволишь?

— Все самые лёгкие одеяния достань. Отнеси в ложницу — я примерю.

— А узорочье?

— Очелье из злата. Златотканые пояс и наручи. Остальное не знаю — под наряд подберу.

Когда облачение и украшения для вечера были выбраны, Ольга вновь села вышивать. Но нитки у неё всё время путались, игла колола пальцы — видно, мысли о грядущей встрече не позволяли ей сосредоточиться на работе. Она отложила рукоделие, вышла на гульбище и подставила разгорячённое волнением лицо едва ощутимым дуновениям ветра.

С гульбища открывался вид на пышный, ухоженный сад с мощёнными камнем дорожками, с диковинными растениями и душистыми яркими цветами, привезёнными с берегов Греческого моря — из Болгарского царства, из Таврии и из самого Царьграда. Сад заложили ещё при Вещем Олеге, от греков перенявшем сей обычай — окружать дворцы рукотворными насаждениями, призванными подчеркнуть высокое положение их владельцев. После Олеговых начинаний стараниями первой водимой супруги князя Игоря, болгарской княжны Евдокии, сад прирос землями и дополнился новыми растениями и цветами.

Евдокия родилась у болгарского правителя Симеона от его первой жены, дочери печенежского вождя, соратника Симеона в его ранних войнах с Греческим царством. От той же знатной печенежки имелись у Симеона сыновья: старший — Михаил и младший — Иван.

Симеон, будущий болгарский князь, а затем и царь, изначально прочимый своим деятельным родителем, князем Борисом, приведшим Болгарскую землю к христианской вере, встать во главе Болгарской церкви, немало лет провёл в Царьграде, набираясь в греческой столице всяческих знаний и мудрости. Симеон читал греческие книги, сам писал многоумные сочинения и вполне готов был пойти по стезе служения делу церкви. Болгарский же престол занял старший брат Симеона — Волдимир. И случилось это ещё при жизни родителя — Борис отрёкся от власти и ушёл в монастырь. Презрев все усилия отца, Волдимир неосмотрительно дерзнул вернуться к языческой вере, не учтя того, что удалившийся от людей Борис тем не менее зорко следил за происходящим в родной земле. Узнав о вопиющих начинаниях отпрыска, Борис не замедлил их пресечь — вышел из монастыря, схватил неслушного сына и безжалостно наказал его — ослепил. А наследником провозгласил Симеона.

Вместе с княжеским престолом Симеон получил от отца в наследство и сложные отношения с греками. И, расстригшись из монашества, принялся искать себе достойную спутницу, которая бы обеспечила ему не только чадорождение, но и всестороннюю и многообразную поддержку могущественной родни. Скорее всего удался сей замысел с печенегами.

С Киевом тогдашнего болгарского правителя связывали самые дружественные отношения, выросшие как из взаимного расположения неустрашимых воителей — Симеона и Олега Вещего — друг к другу, так и, в большей степени, из схожести их целей — и один, и второй силой оружия желали получить от греков всяческих выгод для своих народов. Однако если торговый ряд с греками Олега вполне устроил и умиротворил, то гораздо более значительные притязания Симеона с меньшей вероятностью могли быть удовлетворены греками на началах каких-либо разумных довершений¹⁶. А потому война Болгарской стороны с Царьградом не прекращалась почти всё время правления Симеона, то затихая, то вновь разгораясь в тот миг, когда одна из противоборствующих сторон нарушала хрупкие условия временных перемирий. В конечном счёте, устремления Симеона вознеслись на невероятные высоты — болгарский князь, ни много ни мало, захотел сделаться родственником багрянородному императору, принудив его жениться на своей дочери, а следом и самому сесть на царьградский престол, как соправителю.

И надо отметить, что замыслы Симеона со временем выглядели всё более достижимыми — болгары одолевали греков в бранях. Царьград суетливо искал себе союзников, и вот в этом греки, привычно сочетавшие стравливание варварских народов с подкупом их вождей, преуспевали. Плодом греческих усилий стало то, что бывшие соратники и родичи Симеона, печенеги, сделались болгарам врагами. Симеон к тому времени был женат повторе, и, стремясь заручиться поддержкой новых влиятельных родичей, отдалил от себя детей от печенежки, признав своим наследником не старшего, Михаила, а Петра, сына от второй супруги, Марии, чем вызвал неудовольствие печенежской родни. Греки не преминули воспользоваться этим семейным разногласием и привлекли печенежское кочевье отца первой супруги Симеона на свою сторону. Но, впрочем, союзники оказались гораздо менее удачливыми и умелыми в ратном деле, чем Симеон, и не особо помогли грекам.

Неоднократно в ту пору пытались склонить греки на свою сторону Русь, напоминая Олегу и Игорю об условии подписанного довершения о военной подмоге, и киевские правители не скрывали от Симеона, что отказывать грекам в этом их требовании им сложно. Тогда-то и появился у Симеона замысел породниться с Русью, и в Киев из Преслава были отправлены послы с целью обсуждения брачных рядов. В невесты Игорю Симеон предложил свою дочь от печенежки — она больше подходила жениху по возрасту, чем его дочь от Марии. Кроме того, Симеон всё ещё не оставлял мысль выдать замуж свою младшую дочь за юного греческого императора Константина. Тем надеждам осуществиться не удалось: год спустя после рукобития о брачном ряде Евдокии и Игоря, четырнадцатилетний Константин женился на дочери своего флотоводца Романа, сумевшего не только тестем багрянородному императору стать, но и соправителем. И младшую дочь, сестру наследника болгарского престола, больше уж беречь было не для кого.

Вещий советовал Игорю взять женой дочь Симеона не от печенежки, а от Марии, сестры влиятельного боярина Георгия. Однако честного рукобития Игорь не порушил: имелась от этого брака ещё одна существенная для него выгода. Евдокия приходилась внучкой могущественному печенежскому вождю — Куркуту, предводителю кочевья Хавуксингила, а земли, подвластные Киеву, тревожило набегами другое воинственное кочевье — Иавдиертим — вождь которого, Елчи, состоял с Куркутом в дальнем родстве. Наследники Игоря от Евдокии стали бы родичами Елчи, что способствовало бы миру с печенегами.

Евдокия со свитой была отправлена в Киев и сделалась женой Игоря. Все дети просвещённого и образованного Симеона — и от первой и от второй супруги — были крещены, обучены грамоте и письму. И Евдокия не являлась исключением. Кроме дружины и челяди с болгарской невестой в Киев приехали книгочеи, писарь и христианский священник.

Этот союз позволил киевским правителям уклониться от помощи грекам, сославшись на случившееся родство. Греческие послы, конечно, убеждали Игоря одуматься, указывали на то, что Евдокия — дочь нелюбимая, что даже её печенежский род принял сторону Царьграда, утвердившись в мысли, что внуку печенежского вождя иначе не сесть на болгарский престол. Игорь с греками соглашался, но поддерживать их не спешил.

То же, подчёркиваемое греками, обстоятельство позволяло Игорю отказывать и самому Симеону, искавшему себе соратников для морских браней с греками. Игорь вовсе не стремился участвовать в бессмысленных для Руси войнах. А Вещий, в ту пору став при Игоре кем-то наподобие Бориса при Симеоне, на предложения иноземцев вступить в те или иные союзы отговаривался, что он теперь ничего не решает — от княжеской власти устранился, бразды правления Игорю передал.

На деле это было не совсем так — хотя Олег принимал посетителей княжеского терема, сидя не на престоле, а лишь по правую руку от молодого Игоря, бояре, дружина и торговый люд знали его князем по-прежнему. Но имелась в тех его словах и доля правды. Гибель почти всей русской рати по возвращении с Хвалыни¹⁷ сильно подкосила и здравие киевского правителя, и его уверенность в своей удаче.

Узнать, чем же закончилось болгаро-греческое противостояние, Олегу не пришлось — Вещий князь покинул сей мир. А спустя шесть лет упокоился и Симеон. Ныне на болгарском престоле сидел Пётр, завершивший отцово дело жизни тем, что заключил с Царьградом мир и получил себе в супруги знатную гречанку — внучку Романа. И в итоге тестем стал не болгарский правитель багрянородному кесарю, а соправитель греческого императора болгарскому царю. Кто от этого остался в большем выигрыше и прибытке, догадаться было не сложно. Старших братьев Петра, детей печенежской жены Симеона, постигла незавидная участь — Ивана отправили заложником в Царьград, Михаил был сперва заточён в монастырь, а позже, после его побега и попытки захватить в Преславе власть, казнён.

Все эти подробности Ольга узнала от Асмуда, на долгом пути в Киев развлекавшего их с Яромиром во время остановок рассказами из жизни нарочитого Ольгиного жениха и его окружения.

Памятуя о полученных от Дагмары сведениях и помалкивая о них, Ольга с деланым простодушием спросила тогда Асмуда и о том, почему Вещий князь не обзавёлся женой. Десница отговорился тем, что горячо любимая, водимая супруга Олега умерла вскорости после рождения сына, а после неё Вещий никого так уж более не полюбил, а назвать своей перед людьми нелюбимую, видно, не захотел. А те несколько детей, которые были рождены часто меняющимися в ложнице знаменитого правителя жёнами, почему-то все умерли в младенчестве…

Когда солнце закатилось за полдень, Ольга позвала Любаву и вторую чернавку — Нежку — пришла пора облачаться к вечере.

Поверх нижней сорочицы из тонкой белой паволоки прислужницы надели на княгиню золотисто-переливчатого шёлка далматику, затянули Ольгин стан широким поясом. На её голову, покрытую белым шёлковым убрусом, Любава возложила золотой круг очелья, того самого, которое было на Ольге в день свадьбы. В полые скобки на нижнем краю очелья над ушами продела крепления выбранных Ольгой рясен — ниспадающих до самой шеи золотых цепочек с нанизанными на них шариками алатыря — камня медового цвета. Это узорочье было среди Ольгиных свадебных даров.

— Как же красива ты нынче, княгинюшка, — восхитилась Любава. — Немногим мужним жёнам столь годен убрус, как тебе.

— Большинство супротив портит, — согласилась Нежка. — Волосы-то не видать.

— А нашей княгинюшке дюже к нежному личику, — подхватила Любава. — И очи нынче у тебя, госпожа, наконец-то радостные, и румянец на щеках. Даст Лада — всё образуется.

Ольга не стала уточнять у челядинок, что образуется, поблагодарила девиц и направилась в трапезную. Выглядела она, должно быть, действительно хорошо — не ожидая три последних дня явлений супруга в опочивальне, успокоилась и выспалась.

Батюшка, а вместе с ним Искусен, уже пришли в терем. Увидев их, Ольга едва ли не бегом спустилась по лестнице и бросилась к Яромиру в объятия.

— Доченька, как ты? — спросил Яромир, отстранив её от себя и внимательно осмотрев. — Выглядишь красавицей.

— Дай и я обниму красавицу, — засмеялся Искусен и поцеловал её в лоб. — Высокая какая. Выросла что ли, сестрица?

— Всё хорошо, батюшка, братец, — счастливо вымолвила Ольга, и сейчас, рядом с ними, всё, и правда, было хорошо…

Когда собрались остальные, вышел князь. Он занял своё место во главе стола на стольце с мягким седалищем и подлокотниками. Обычно на заутроке Ольга сидела сбоку от князя — на лавке. Ныне же во главе были поставлены два стольца. Никто из гостей не притязал на место рядом с князем, — все расселились на крытых узорчатыми тканями лавках — и Ольга рассудила, что второй столец предназначался ей, и присела рядом с супругом.

Она оглядела присутствующих, определила про себя, кто из незнакомцев — мытник, а кто — воевода-сотник. Загадки это не составляло, выражение лиц нарочитых мужей говорило само за себя: цепкий взгляд был у мытника, лихой и слегка заносчивый у сотника — так часто глядели задиристые гридни-удальцы. Ольга покосилась на Свенельда — у воеводы взгляд был иной, без намёка на какое-либо лихое удальство — одновременно внимательный и бесстрастный, устремлённый вглубь чужих мыслей, свои же думы при этом усердно прячущий. Как ни странно, этот его взгляд она хорошо помнила.

Ольга отвела глаза от Свенельда и воззрилась на Есферию. Её сестра оказалась темноволосой и кареглазой девицей, и если чем-то и напоминала Ольгу, то лишь статью и ростом. Ликом Есферия пошла в матушку.

— Выпьем за удачу в походе на Смоленск. И да поможет нам Перун в наших замыслах, — князь поднял кубок. — Готовы ли наши дружины, сын?

— Да, князь. Числом пять сотен, как ты и велел — три сотни нашей дружины и две — Свенельда. Завтра выступаем на ладьях.

— Адун, проследи, чтобы никакие заторы на Почайне не помешали нашим дружинам поутру выйти в Днепр.

— Выполним, князь.

— В Любече к нашим людям присоединятся две сотни Кареня. Союзно отправитесь в Смоленск. Сперва переговорите с Володиславом мирно. Война и людские потери нам не к чему. Полторы тысячи гривен виры я требую от него за поддержку мятежника Вальгарда. И сотню смердов жду для переселения на Сурож. Ещё потолкуете с Володиславом о брачных рядах — знаю, что сын и дочь у него имеются подходящих для брака лет. Дочери Володислава мы предлагем в мужья сестрича Игоря, а сыну Володислава в жёны — мою братаницу Есферию. Её отец, Моровлянин, вестимо, изменник, но дитя — крови с нами единой, я без опеки оставить не могу. Дочь твоя, Методия, получит знатного супруга и послужит на благо Киевской державы, — князь посмотрел на невестку.

Методия почтительно склонила голову.

— Есть, что добавить сестрица? — Игорь перевёл взор на Предславу.

— Как повелишь, князь, — промолвила Предслава приятным и певучим голосом. — Прошу привезти в Киев возможную невестку. Пусть Володислав в знак доброй воли и дружбы отпустит свою дочь для знакомства с нами, и мы узреем и оценим, насколь разумна и хороша собой девица, прежде чем делать её княгиней Новгородскою. Тогда и ударим по рукам. А ежели надо, Есферию отправим в ответ, чтобы тоже с женихом познакомилась.

— Соглашусь, княжна, включим в притязания, — князь, подытожив вопрос, вновь поднял кубок. — Чем ты, тестюшка мой, занят? Расскажи.

— Удел княгини обустраиваю, — ответил Яромир. — Стену вкруг детинца будущего укрепляю. Хотел камнем выложить, как у меня в Плескове. Да и не только у меня в Плескове и Изборске такие стены — и в Ладоге есть, и в разрушенной ныне Любше были… Да вот беда — подходящего камня близ Киева не имеется. У меня-то в Плескове сей материал под ногами лежит — выкапывай, обтёсывай да укладывай¹⁸. Хоть глиной скрепляй, а можно из самого же камня раствор соединительный сделать. Я и людей с собой из Плескова привёз, знания от отцов перенявших, тех самых, кои вежу мою сложили. В Высоком их оставлю — строительство призреть.

— Да, видел я в Плескове у тебя каменные вежи и стену. Камень, известно, надёжнее дерева. Вот только зачем моей княгинюшке такая крепость неприступная? Всё равно жить она в тех хоромах не будет. Разве ж я отпущу от себя прекрасу мою…

— Хочу я, княже, и тебе послужить, а не просто хоромы неприступные дочери выстроить. Верно ты, князь, заметил, камень надёжнее дерева. И огня, и воды боится меньше, да и прочней, долговечней. Я вот убедился в том, и с тобой спешу поделиться знанием. Может, пригодится — сам из камня строить начнёшь. Ну, а коли не пригодится — и ладно. Но кое-что я уже нашёл…

— Что же? Сказывай, — велел князь.

— У древлян камень имеется. Не такой, как в Плескове, но весьма крепкий…

— Ты про красный камень из Вручьего? Из которого Сварог наш вырезан?

— Да, верно, княже. Каменоломни те самые, на притоках реки Уж. Но на Ужском кряже кроме дорогого красного камня, есть и прочий камень — попроще — красный гранит и рыжий песчаник. Крепкий материал. Видно, богата та земля железными рудами. У нас на Севере тоже такие породы имеются — у карелов с весью на Онего-озере и даже у Ильменя, недалече от Руссы. Вот я на ладье сходил в те места, поглядел… Одно селище прямо близ притока Ужского стоит. Тиун местный, древлянский, правда, не решился камень для меня добыть без повеления своего князя. Пришлось в Коростень заглянуть…

— Неужто с Нискином встречался?

— Да, княже. Древлянский князь подивился моей затее, но не отказал, позволил своих людей прислать — самим добыть, то есть, — пять гривен серебра и взял всего — на песчаник и гранит спроса-то нет. Вот только везти до Высокого далече, и дороги плохи. Сколько смог, я на ладью погрузил. А по возвращении ладьи снова отправил с людьми из Высокого — пущай вывозят помаленьку. А как лёд утвердится, можно будет и санями доставлять. Не на стену, так на ворота хватит. А коли опыт удачным будет, вежу выстроим. Сын займётся, — Яромир качнул головой, указывая на сидящего рядом Искусена.

— А у греков в стенах домов камень с плинфой чередуют, — вмешался вдруг Свенельд. — Плинфа — то рукотворный камень, из глины. На Подоле христианский жрец, опасаясь весенних паводков, дом себе из плинфы отстроил. Люди из Преслава год назад приезжали, наших киевских мастеров учили.

— Да, верно, было дело, — согласился Игорь.

— А я знаю того киевского мастера. Местятой его кличут, — подхватил Адун. — Я двор засыпал вокруг мытни порченой плинфой, когда он рукотворчество каменное осваивал.

— Я бы поглядел на сей рукотворный камень. Сведёшь с мастером, боярин? — обратился тут же Яромир. — Ежели ты, князь, не возражаешь?

— С чего мне возражать? — князь пожал плечами. — Воля твоя. Может, и в самом деле, пригодятся твои затеи.

— Возьмём и сами каменные терема себе выстроим, как в Царьграде, — подхватил Асмуд и поднял кубок.

— Алатырь-камень¹⁹ ещё находят в Высоком, — добавил Яромир. — Пытаемся добывать. У нас на севере купцы алатырь с Варяжского моря везут, а тут у вас всё рядом, под боком у стольного града.

— Ох и разумного я родича заимел, — усмехнулся князь. — Такую кипучую ты деятельность развёл. Мои тиуны годами сдюжить не могут, а ты, и месяца не прошло, новшества сладил.

— Да разве сладишь за месяц новшества, — вздохнул Яромир. — На то годы уйдут. А я уж отбуду скоро — пора в Плесков возвращаться. Искусен продолжит укоренять начатое. А ты позволь, князь, и дочери моей свой удел навещать, раз или два в седмицу, до него ж рукой подать.

— Что ж не позволить…

— Будет тебе докладывать о камнеукладчестве, коли сдюжим, и про алатырь. Завтра тогда уж и съездим, покуда ты дружины будешь в Смоленск провожать?

Князь кивнул.

— У нас на Днепре ещё и красный алатырь находят, и белый, как воск. А не токмо, как у княгини на ряснах, — неожиданно раздался низкий голос сотника Валигура. Но все присутствующие посмотрели не на сотника, а на Ольгу. — У княгини дюже баский самоцвет, разумеется.

— Княгинюшка наша сама как самоцвет, — подхватил Асмуд.

— Красота к красоте, — льстиво добавил Адун.

Князь воззрился на Ольгу так, будто впервые увидел.

— Ваши северные камни? — спросил князь, переведя взгляд на Яромира.

— Дар свадебный гостей, — быстро ответила Ольга, не желая озадачивать батюшку.

— Чей же?

— Не припоминаю, князь.

— Свенельда, воеводы, дар, — звонко молвила Предслава. — Верно? — И посмотрела на Свенельда.

— Верно, княжна Предслава. Мой.

— Красная вещица и дорогая. Не поскупился воевода, — усмехнулась Предслава и метнула взор на Игоря.

— Самоцветы северные, Варяжским морем рождённые. Обрамление — работа мастеров новгородских, — невозмутимо пояснил Свенельд.

— Видно, воевода ещё в Новгороде их заказал, — не унималась Предслава, навязывая всем какую-то свою настойчивую мысль.

— Вновь ты права, княжна.

— А глядится, будто узорочье из греков. Тонкая работа, — оценил Адун.

— У нас на Севере золотых дел умельцы имеются, не хуже греческих, — подтвердил Яромир.

Гости ещё о чём-то говорили, поднимали кубки. Но Ольга не слышала их, в её душе зародилось смятение — слова золовки, вроде бы и похвальные, звучали как-то двусмысленно. Будто она, Ольга, сделала что-то непотребное, незримо связавшее её с воеводой, потому и получила сей дар. Эти слова были призваны заставить её супруга задуматься о том и возбудить в князе недовольство. Мелькнула мысль — как Предслава узнала, что дар был от Свенельда? Но Ольга тут же объяснила самой себе это обстоятельство тем, что, вероятно, воевода самолично показал своей полюбовнице узорочье для будущей княгини.

Если намерения золовки Ольга истолковала верно, то выходит, что как будто не замечавшая её доселе родственница таила к ней явную неприязнь. Впрочем, то не диво — батюшка ведь её предупреждал. А может, Предслава старалась уязвить воеводу?

Ольга украдкой взглянула на Свенельда. Воевода был спокоен, что-то обсуждал с Асмудом. Но едва она посмотрела — ответил быстрым, коротким взглядом, чуть склонил голову и следом как ни в чём не бывало продолжил разговор с десницей, лишь незаметным движением вдогонку приложил руку к сердцу — будто в благодарность за её выбор или же в извинение, потому что в обращённых перед тем к ней глазах Свенельда Ольге почудилось сочувствие…

После вечери князь зашёл в Ольгины покои: хмурый взгляд супруга не предвещал ничего доброго.

— Благодарю тебя, княже, за прошедшую вечерю. Была сердечно рада встрече с батюшкой и братом, — сказала она торопливо и вполне искренне.

Игорь приподнял брови, удивлённый её неожиданной решимостью и нарушением запрета на разговоры. Недовольное выражение на его лице, однако ж, сменилось задумчивым — исполненные благодарности слова, пожалуй, можно было и простить.

— Да, душевные посиделки вышли, семейные… — он помолчал, о чём-то размышляя. — Вот только зачем эти рясна надела? Разве не ведаешь, что даров чужих мужей тебе носить не пристало?

— Прости, княже. Не подумала. К наряду подошли — вот и надела.

— А ты должна думать. Должна думать обо всём, что твоего супруга и князя касается. Кривотолки я слушать не желаю….

— Велишь вернуть сей дар?

— Велю тебе их снять и мне немедля отдать, — раздражённо сказал Игорь. — Прочее — не твоя забота.

Ольга сняла очелье, отцепила привески и протянула супругу.

— На стол клади.

— Остальные свадебные дары тоже изволишь изъять?

— Изъять? Укоряешь, что ли, князя своего?

— И в мыслях не было. Прости неразумницу, — поспешно отозвалась Ольга.

Князь какое-то время смотрел на неё и вдруг усмехнулся.

— Какая ж ты неразумница? — смилостивился Игорь, удовлетворившись, верно, её жалким, испуганным видом. Подошёл к ней, погладил по щеке. — Просто молода да избалована батюшкой, дочка любимая. Дурного ты не видела. Вот благодарности и не ведаешь. Научишься благодарности, и впредь дурного не увидишь… А отчего ты, прекраса моя, на вечерю в Пировальню не спускаешься, рядом с супругом за стол не садишься гусляров да потешников послушать? Смущаешься? Или не любо? — князь пытливо посмотрел ей в глаза, будто всё названное Ольга не делала по собственной воле.

Какого же он ждал от неё ответа? Думал ли узреть радость на её лице?

— Желаешь меня видеть на вечере — явлюсь. Мне всё любо, что тебе угодно. Благодарю тебя, — пробормотала Ольга, потупив взор.

— Ну вот же! Золотые слова! На лету всё схватываешь! А говоришь — неразумница! — Игорь довольно рассмеялся. — А дрожишь почему? Боишься меня?

Ольга помотала головой.

— Верно, бояться меня тебе незачем, но слушаться и любить должно… Я же тебе не враг, а супруг. Но и твой князь — не забывай об том. Так отчего дрожишь? Ответь.

— Холодно.

— Холодно? — насмешливо переспросил князь, потому что в покоях было душно. — Коли так, могу и согреть… — его рука легла ей на поясницу. — Готова ли ты уже телесно к мужней ласке?

— Н-нет ещё, княже, — с запинкой ответила Ольга, опасливо ожидая увидеть недовольство на его лице.

— Ну, ничего, — неожиданно добродушным голосом откликнулся князь. — У меня нынче тоже иные заботы. Дружина ждёт за столом в гриднице. До завтра, прекраса моя, — он убрал руки, взял со стола украшения.

Ольгины колени подкосились, она упала на скамью и закрыла лицо руками. И ведь супруг ничего плохого ей не сделал, напротив, был на диво спокоен и даже как будто добр… Да уж, мнимо добр… Издеваясь над ней и унижая…

Встреча с родными, вместо того, что укрепить её волю и стойкость, совершенно лишила её сил — всего-то и хотелось, что жалеть себя и лить слёзы, вспоминая свою беззаботную жизнь в Плескове и размышляя о будущем, мнившемся совсем безрадостным. Что же с ней случилось? В кого она превратилась? Где та Ольга, которая не боялась отказывать князю и стреляла в его гридня? На смену ей пришло какое-то иное существо — испуганное и затравленное…

Примечания

6

Западный Буг

7

Патриарх Константинопольский Фотий в сочинении «Окружное послание», посвящённом созыву Собора в Константинополе (867 год), упоминает о добровольном крещении «росов». Крещение сопровождалось созданием на Руси епископии или архиепископии, которая впоследствии погибла

8

Современный г. Ольденбург-ин-Хольштайн в Германии. В X веке был столицей территорий, населённых славянским племенем вагров

9

Современный г. Мекленбург в Германии. В X веке был столицей территорий, населённых славянским племенем варинов (более известных как ободриты)

10

Балкон

11

Ширванское госудаство, находилось в пределах исторической области Ширван, на северо-востоке современного Азербайджана. Столица в X веке — город Шемаха

12

Род стула, табурета

13

Доски, расположенные на фасаде, закрывающая торцы сруба либо крыши

14

Завтрак

15

Сборщики судебных взысканий

16

Договоров

17

Каспийское море

18

Известняк

19

Янтарь