Превратности судьбы

Анна Александровна Руженцева

Созданные автором образы и персонажи, яркие и целостные. Рассказы читаются легко и с интересом. У читателя может возникнуть вопрос, действительно ли все эти события возникали в жизни автора? Необходимо сделать пояснение. Большинство персонажей являются собирательным образами. Часть ситуаций, в книге является реальными, а часть — вымысел.Читая эти рассказы, вы получите много ярких впечатлений и позитивной энергии.

Превратности судьбы

Последний звонок, выпускной вечер, Красная площадь — всё, как у большинства московских десятиклассников в то время. Прощай, школа! Начинается новая жизнь.

— Куда думаешь поступать? — спросил папа как-то вечером.

— Не знаю…

— Ну, так что ты хочешь делать в жизни?

Что я хочу делать? Вопрос из вопросов… — Работать сыщиком или адвокатом.

— Это конечно здорово, но пора уже расстаться с завиральными идеями. Я ни разу ещё не встречал в жизи настоящего сыщика-женщину. Тебе это о чём-то говорит?

— Говорит. Я буду первой. И ты, по-родственному, напишешь обо мне хороший очерк, а, может быть, книгу. Ты же мечтал быть писателем.

Папа работал журналистом в одной из центральных московских газет.

— Послушай, у тебя — бойкое перо. Хочешь писать?

— Да не знаю… Заманчиво, конечно.

— Тогда, давай так. Я договариваюсь с Татьяной Шемановской о твоей внештатной работе в заводской многотиражке. — Это был Завод малолитражных автомобилей. — Ты пишешь, два года работаешь и, уже со стажем, поступаешь на журфак МГУ.

— А зарплату мне платить будут?

— Ну, может быть, какие-то маленькие гонорары за статьи. Сегодня же позвоню Татьяне.

Немного позже в тот же день папа сказал:

— Тебе повезло! Тебя берут внештатным корреспондентом. Будешь писать о заводской жизни. Там много интересных людей. А зарплата… Нет, вот с этим туго. Пока — без гонораров.

— Хорошо, я подумаю.

— Думай. В твоём распоряжении три дня. Отдыхай, набирайся сил, а в понедельник пойдём с тобой в редакцию, на завод.

Три дня пробежали, как один миг, и утром, в понедельник, я сказала:

— Нет, па, я не пойду на завод описывать производственную жизнь.

— Ну, и дура! Ведь за всем этим — люди, со своими непростыми судьбами. Это — очень интересно!

— Нет! — упрямо отпарировала я.

— Ну, и куда ты?

— В Историко-архивный.

— Ну-ну… Ты ещё попробуй поступить туда. Двадцать человек на место! С двухгодичным стажем сумеешь ли ты туда поступить?! А уж без стажа…

— Попробую.

Во время поступления ко мне присоседился паренёк, по-видимому, только что отслуживший в армии — в гимнастёрке, в кирзовых сапогах, высокий, белокурый, вихрастый, с открытым взглядом. Он мне казался похожим на Павку Корчагина из «Как закалялась сталь».

— А чего ты так вырядился? Тебе что, больше надеть нечего?!

— Ты разве не понимаешь? Да чтоб произвести впечатление на приёмную комиссию.

Экзамены я с треском провалила. Павка же Корчагин поступил. Без особого сожаления я забрала документы.

На семейном совете долго и упорно решали, как мне жить дальше. Мама и сестра говорили, что мне надо найти какую-нибудь нетяжёлую работу, чтобы оставалось время на подготовительные курсы какого-нибудь гуманитарного вуза. А в следующем году поступать учиться. Как же без учёбы!

В то время читали и учились все. Читали в трамваях, автобусах, в метро, на автобусных остановках, когда было тепло. Учились тоже все. Кто готовился поступать в техникум или институт, кто уже учился. Очень модным было работать и учиться на больших промышленных предприятиях, в так называемых втузах. Но такая перспектива меня не очень привлекала. Вообще, я не знала наверняка, чего я хочу.

Вдруг папа нашёл потрясающее решение: — А почему бы Аньке не поехать к твоей двоюродной сестре Шуре? Прекрасный городок на Волге. Большое металлургическое производство, которое и определяет жизнь города. Много молодёжи. А самое главное — замдиректора завода работает мой знакомый, о котором два года назад я написал хороший очерк. Помните — Сомов Аркадий Петрович?

— А как же, — быстро нашлась я, — это был один из твоих лучших очерков.

— Да, человек он необыкновенный! Эдакий русак… Умница, личность! И многотиражкой на заводе руководит моя хорошая знакомая, Инна. Будешь работать, как все, на производстве, а в свободное время — писать в газете. — Мысль сделать из меня журналиста не покидала папу.

— Ура! — закричала я, — Здорово! Хочу к тёте Шуре на завод, на Волгу.

— Да что это ты ещё придумал! — возмутилась мама, — ей же всего семнадцать, она же — ребёнок.

— Какой ребёнок?! В семнадцать лет я уже был…

Через неделю папа привёз меня к тёте Шуре. Шурочка, как называла её мама, была высокой, стройной, чуть полноватой блондинкой с красивым лицом и толстой, упругой косой. Она была на несколько лет моложе мамы и, по мнению родственников, была на неё похожа. Когда я изредка приезжала к ней, и она встречала меня на вокзале, я не могла не заметить, с каким восхищением смотрели на неё мужчины, оглядывались, аж выворачивали головы. Но она никогда не была замужем. Почему? Говорили, что якобы у неё погиб жених на фронте. Но это — «якобы». Она была заведующей детским садом. Работала с утра до вечера. Впрочем, это у нас — семейное. Женщины все любили свою работу, и это было, чуть ли, не делом всей их жизни. Шурочка же обожала детей. Она вообще любила людей.

Как-то я спросила её:

— А почему ты не замужем? Ты же так любишь детей. Женихов у тебя хоть отбавляй. По тебе же буквально сохли парни. Да ты ещё и сейчас не старая, — хотя с высоты моих семнадцати лет, тридцать пять лет — это была уже старость. Но чего не скажешь любимой тёте.

— Да я и сама не знаю, почему. Так получилось, — со вздохом ответила она.

Было воскресенье, и папа, передав Шуре письма для Аркадия Петровича и Инны, поспешил уехать. Понедельник — рабочий день.

Шура жила в старой части города, на окраине, в небольшом деревянном домике. Дом был в купеческом стиле. Великолепные резные наличники на окнах. В комнате сохранилась старая печь с красивыми изразцами, хотя уже давно везде был проведён газ. На стенах висели портреты наших родственников, таких далёких и загадочных.

В понедельник утром мы с Шурой пошли на завод. Через весь город — пешком.

— Ань, узнаёшь? Это — бывшая Садовая, а это — Ореховая.

Да где ж узнать. Всё — по-новому. Трёх-, пятиэтажные современные дома. Проспект имени Ленина, большая площадь с огромным, красивым фонтаном. Перед скульптурой Ленина разбито несколько клумб. Кругом — зелень. Сколько же лет прошло, если деревья уже успели вырасти? Поразительно! А дом культуры! Это же — целый дворец! И всё же меня не покидало чувство ностальгии по тихим улочкам с их купеческими домиками и уютными садами…

Проходная завода:

— Проходите-проходите, Александра Петровна! Да какой там пропуск, вас тут все знают! — сказал молодой мужчина в форме с оружием.

— А, кстати, Гена, почему Мишенька не пришёл в садик.

— Так мама моя приехала из деревни. Пускай с ней побудет, поест горяченьких пирожков, понежится. Заглянете к нам?

— Спасибо, сейчас некогда. Приводите ребёнка.

И вот поднимаемся на лифте на третий этаж. Приёмная замдиректора завода Сомова Аркадия Петровича. Миловидная секретарша:

— Здравствуйте, Александра Петровна!

Господи, да нашу Шуру знают все!

— Здравствуй, Катерина!

— А мой малыш опять вчера пришёл с фингалом под глазом.

— Так он сам — задира.

— Ну, не знаю, не знаю, — и буквально, через секунду: — Вы — к Аркадию Петровичу? Подождите, сейчас спрошу. Аркадий Петрович, к вам — Александра Петровна, по делу. Примете?

И вот мы уже в просторном кабинете, в глубине которого — большой стол, уставленный телефонами и аппаратами с многочисленными кнопками. На столе, кроме этого, рамка с фотографией, на которой, как я потом разглядела, была изображена женщина с двумя девочками — все втроём веселые, чему-то радуются. На стене — большая картина «Над вечным покоем» — моя любимая. Странно, ни тебе портретов Ленина, Сталина. Из-за стола быстро встаёт и направляется к нам молодой мужчина среднего роста, тёмно-русый, подтянутый, в очень ладном, хорошо пошитом сером костюме — в таком только в театр, подумала я. Глаза — стальные, достаточно жёсткие. Хотел, было, протянуть руку — кисть широкая, пальцы длинные, крепкие. Потом передумал. Интеллигент! Он ждёт, пока женщина протянет руку первая. Но женщина этого не сделала, а побледнев, а потом покрывшись красными пятнами — я совсем не узнала моей Шурочки, быстро протянула конверт с письмом и заговорила каким-то незнакомым, глуховатым голосом. Ах, вот где собака зарыта! Вот, почему Шурочка не замужем!

Ну что ж, всё понятно! Такого можно полюбить. От него мужиком пахнет! Это — моя высшая похвала. Она сказала:

— А это моя племянница Анечка, дочь Александра Ефимовича, журналиста из Москвы. Помните?

— Как же, как же!..

— Ну, всё, я пойду. У меня дела.

— Может, выпьете чаю, Александра Петровна?

— Нет-нет.

Аркадий Петрович проводил Шуру, галантно открыв перед ней дверь кабинета. Быстро пробежал глазами письмо.

— Будем знакомы: Аркадий Петрович.

— Анна, — важно сказала я и протянула ему руку, посмотрев прямо и открыто в его глаза. А глаза у меня были серые, большие и, все говорили, красивые и выразительные.

— Очень приятно, — не без смущения ответил он. Потом, уже собравшись, по-деловому: — А почему именно сюда приехали? Что, в Москве нельзя устроиться на работу и одновременно писать?

— Наверно, можно, но не так просто.

— Хм… Ну что же, будем думать… Приходите в четверг.

— Хорошо, подумаем над вашим предложением, — спокойно и не без иронии ответила я. Конечно же, я была обескуражена. Я-то думала, что меня встретят с распростёртыми объятиями — всё же, дочь Александра Ефимовича. А тут…

— А вам палец в рот не клади, Анна. — Я скромно опустила глаза и занавесилась своими длинными ресницами. Вот такая смена стиля всегда производила убийственное впечатление на мужчин. — Не журналисткой, а актрисой вам надо быть. Да вы уже готовая актриса, — рассмеялся Аркадий Петрович. Смех у него был заливистый, мальчишеский, и глаза стали добрыми-предобрыми. — До четверга, Анна, до свидания.

Два дня ожидания… Да это и неплохо — полная свобода! Я пришла домой, налила стакан холодного молока, взяла зачерствевшую булку и пошла в сад. Дом стоял на высоком пригорке. Сад находился возле самого края обрыва, а внизу — река. Сад заброшенный, совсем неухоженный. Раскидистые яблони, несколько грушевых и сливовых деревьев. Трава — почти в рост человека, только в центре утоптана. Я подошла к краю обрыва. Совсем как в «Грозе» Островского — сейчас вытяну руки, сорвусь и полечу… Красота! И немножко жутко.

Выпив стакан молока, я растянулась под яблоней на шуриной огромной шерстяной кофте, положила ногу на ногу и, глядя в синее бездонное небо, вдыхая тончайший аромат осыпающихся яблок, начала мечтать. Это занятие мне нравилось больше всего на свете. Если бы этим можно было ещё и зарабатывать деньги! «Яблонька-яблонька, не дашь ли ты мне своего румяного яблочка? — Отчего же нет, — прошелестела яблонька женским приятным голосом. — Подставь руки. — Оп, поймала! Печка-печка (маленькая печка стояла в углу сада), не дашь ли ты мне своего испечённого вкусного кренделька. — Отчего же нет, — прогудела печка, — Подставь руки. Оп, поймала!..»

— Аня, вставай же, — услышала я сквозь сон и почувствовала, как кто-то тряс меня за плечи.

— Шурочка! — с трудом открывая глаза, пробормотала я, подожди немножко.

— Да какое там «подожди»! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Шестой час! — Я проспала больше шести часов. — Ты же совсем голодная. Пойдём!

Как мне жилось с Шурой? Это было хорошее время. У Шуры была своя жизнь, у меня своя. Готовили есть, как придётся… Вечерами Шура много писала, читала. Наши разговоры мне нравились своею непосредственностью, живостью. И, главное, что в душу никто друг другу не лез.

В четверг Аркадий Петрович предложил мне скучнейшую работу, которую только можно было представить себе, с гордым названием «диспетчер» в одном из цехов. А что он мог мне предложить? Я ничего не умела, а учиться рабочей профессии не входило в мои планы. Работать надо было сутки через трое (он преступил закон, так как мне ещё не было восемнадцати, а «детям» ночью работать нельзя). Но от этого предложения я не отказалась. Не возвращаться же, в самом деле, в Москву ни с чем!

Меня быстро ввели в курс дела, и работала я с бригадой коммунистического труда, которая возглавлялась приятным чудаком с усиками, больше похожим на клоуна из цирка, чем на рабочего. Ребята в бригаде были неплохие. Даже когда они уставали, то балагурили и шутили. И пока пройдёшь конвейер с одного конца до другого, чего только не наслушаешься в свой адрес. Я была у них одна — молоденькая, обаятельная девочка с большими, загадочными глазами, как они сами говорили. И они меня любили, уважали и жалели. И, если иногда, свалившись от непреодолимого желания спать ночью в своей диспетчерской кабинке на верхатуре, я засыпала, они выполняли и мою работу.

Инна же, редактор, не произвела на меня никакого сколько-нибудь явного впечатления. Всё бегом, всё скороговоркой, суетливо.

— Будешь писать о бригаде коммунистического труда, где ты работаешь.

— Ладно…

О бригаде не получилось — производственная тематика явно не для меня.

Аркадия Петровича я иногда видела в цеху мельком. На заводе его очень любили. Как-то раз, спустя месяц, примерно, он мне сказал:

— Зайдёте ко мне после работы, поговорим.

— Ну, как вам нравится? — спросил он у меня в своём кабинете.

«Да уж чему там нравиться», — хотелось ответить мне. Но сказала я дипломатично (а то, вдруг, отошлют домой):

— Три дня полной свободы после суток работы — это очень ценно… Опять же, скоро зарплата…

— Ну, а в газете что?

— Да ничего. Не нравится мне писать на производственные темы.

— А на какие темы нравится?

— Не знаю. Дневник вести нравится. Вот только одно неудобство — боюсь, что кто-то найдёт и прочитает.

— Какое совпадение! Я тоже веду дневник. Смолоду… Все самые серьёзные и яркие события описываю, — задумчиво сказал он.

— А храните как?

— Я держу его в сейфе у себя. Потом отвожу к маме, в поместье.

— Как это?

— В деревню, которая когда—то была нашим поместьем. Там у меня есть одно потайное местечко.

— Как интересно! — мне очень хотелось продолжить разговор, и я продолжила: — А пойдёмте вместе домой.

— А который сейчас час?

— Пять часов.

— Рановато. Вот если бы вы зашли часов в семь, то я бы вас проводил до дома.

— Я зайду.

Шли пешком через весь город. Разговаривали, молчали, опять разговаривали.

— Если вам не нравится писать на производственные темы, так, может, придёте к нам в литобъединение? Я руковожу им.

— Это — как самодеятельность, что ли?

— Если хотите… Но есть ребята даже очень талантливые.

— Интересно! Почему бы и нет?!

— Да хоть в следующую среду приходите… Но мне было очень любопытно узнать о подробностях, связанных с поместьем Аркадия Петровича, и я спросила:

— А вы, по происхождению, дворянин, если вы говорили о вашем поместье?

— Да, потомственный.

— А ваш отец умер?

— Нет, погиб во время революции. Но об этом я не люблю вспоминать.

— А братья или сёстры есть?

— Есть брат, живёт за границей.

— А как же при такой родословной вы ещё…

— А как же я тогда стал замдиректора завода?

— Не знаю… Приехал двадцать лет назад по распределению, простым инженером, а потом… Ну что это мы всё обо мне?!

— Да нет, интересно! А картина в вашем кабинете подлинная?

— Ну, как это может быть?! Я её скопировал.

— Так вы ещё и рисуете?

— Люблю, откровенно говоря. Иногда, по выходным всей семьёй выезжаем на этюды на пленэр.

— И как это вы всё успеваете! — Не заметили, как подошли к дому.

— А вот и ваш дом.

— Зайдёте?

— Нет. Всего хорошего.

Я протянула руку… Пожатие было крепким и тёплым. — До свидания.

По средам я начала ходить на литобъединение. Вёл его Аркадий Петрович. Здорово! Читали что-нибудь новенькое. Часто из журнала «Юность» — неплохой был журнал! Иногда читали классиков. Нередко за это брался Аркадий Петрович — и делал он это артистически. Обсуждали стихи, рассказы, написанные участниками объединения. Мне мало, что нравилось. Но был один парень по имени Александр, милиционер и отец семейства, который писал детективы. Мне казалось, что не любой маститый писатель так напишет. Я с собой привезла записки Плевако, его речи, и мы иногда подолгу разговаривали с Александром о содержании этой книги, о работе адвоката или следователя.

— Я не очень-то знаю и люблю эту тематику, — как-то заметил Аркадий Петрович.

— Каждому своё. А я бы хотела быть сыщиком.

— Да? — с любопытством посмотрел он на меня. — А что же вам мешает?

— Здравый смысл.

— И это правильно! — Я немножко биделась.

Писать я почти ничего не писала. А на литобъединение ходила. И каждый раз Аркадий Петрович провожал меня до дома.

— Почему вы ничего не пишете?

— А зачем? Как Чехов или Моэм — не напишешь, а бумагомарателей и без меня найдётся много. Достаточно, что я веду дневник.

— Ну, это вы напрасно. Самовыражение даёт возможность постичь себя, будит подсознание.

— Что-что?

— Подсознание, — серьёзно ответил он.

Около дома продолжали говорить, спорить. Потом он уходил.

Как-то Шура сказала:

— Смотри, Анютка, не влюбись! Это опасно. Он человек семейный. У него прекрасная, образованная жена, музыкант, и две девочки-погодки — одиннадцати и двенадцати лет. Жена осталась с ним здесь. А могла бы жить в Москве. Она великолепная пианистка. Они все неплохо рисуют. В общем, дом очень интересный.

— Н-да?! Да нет, Шур, не бойся за меня. Я воробей стреляный. А потом, если даже и влюблюсь, буду любить его, как ты — всю жизнь.

Шурка вспыхнула, посмотрела на меня и вдруг расплакалась. Плакала совсем по-детски, горько-горько и всхлипывала.

— Ну что ты, Шур! — И чтобы разрядить обстановку, я сказала: — Будем жить вместе. Ты уже будешь такая старенькая-старенькая, беззубая, как Наина из «Руслана и Людмилы». А я чуть помоложе. Буду за тобой ухаживать, подавать тебе воду, например. А ты мне, шамкая, будешь говорить: «А мы ш тобой всё верны нашей любви». Ха-ха-ха.

— Глупая-глупая девчонка! — И совсем по-детски кинула в меня подушку.

Я же вошла во вкус:

— Мы будем продолжать жить с тобой в этой избе, а кругом будет почти космический город…

Легли спать поздно. Всё болтали и болтали. Шура разоткровенничалась. такого с ней никогда не бывало.

На заводе я освоилась. Конечно, работа мне не нравилась. Но жизнь в коллективе была очень интересной. Иногда прямо с ночной смены шла в далёкий поход или участвовала в каких-то других мероприятиях. Больше же всего мне нравилось общаться с Аркадием Петровичем. Я уже говорила, что на заводе его любили и уважали. Да и, вообще, в городе он был одной из самых заметных личностей, если не сказать — самой. Он был очень загружен: работа, семья, бесконечные совещания, то на заводе, то в области. Когда он не мог вести литературный кружок, его заменяла заведующая городской библиотекой Мира Крайнева. И тогда я приходила туда только из чувства приличия. Ну а если он вёл кружок, то я буквально бежала туда, предвкушая нашу с ним прогулку до моего дома. Влюбилась ли я в него? Да конечно, да… А как можно по-другому?! А вот как он ко мне относился, оставалось большой загадкой.

И уже через год, перед отъездом в Москву, когда я пришла к нему попрощаться, он очень удивился:

— Так вы же должны выработать стаж. А это — два года.

— Попробую поступить в этом году.

— Когда вы уезжаете?

— Да через два часа.

— Как через два часа! Подождите меня немножко внизу, заедем за вашими вещами, и я вас провожу на машине.

— Нет-нет, меня будет провожать Шура.

— Вас буду провожать я!!! Понятно?

— Хорошо, — промямлила я.

Когда я вспоминала, как он меня провожал, каждый раз испытывала то же волнение, что и тогда. И в конце он добавил:

— Я буду ждать вас на следующий год, если не поступите. Или после окончания вуза. Слышите, я буду очень ждать… — И лицо его исказилось, будто от какой-то неожиданной боли. И уже взяв моё лицо в свои руки, очень нежно-нежно спросил: — Приедете работать сюда?

Я ничего не ответила. И чтобы не разреветься, вбежала в вагон. И только там дала волю слезам.

Как ни странно, но я поступила на журфак, в МГУ. Описывать всё моё житьё-бытьё за это время не буду. С Аркадием Петровичем мы ни разу не виделись. Забыла ли я его? Нет. Я ждала только того времени, когда, окончив университет, поеду туда. И вот я еду работать редактором многотиражки, той самой газеты, которую возглавляла Инна. Она уже к этому времени перебралась в Москву. Мою кандидатуру утвердили и в райкоме и в горкоме партии. Вот только знал ли это Аркадий. Ехала в поезде и думала, вот и сбылось моё пророчество-шутка. Будем с Шуркой жить несбывшимися мечтами. Ну, уж, нет… Я поборюсь ещё за своё место под солнцем.

Конец ознакомительного фрагмента.